Владимир Кунин
Кыся
Почему-то соседи называют меня на иностранный манер – «Мартин». Наверное, считают, что у такого человека, как Мой Шура Плоткин – литератора и журналиста, Кот с обычным плебейским именем «Мартын» быть не может…
В нашем доме меня знают все. Особенно после того, как я набил морду огромной овчарке наших нижних соседей. Она теперь ко мне то и дело подлизывается, но я и ухом не веду в ее сторону.
Но в тот раз, когда Шура надрался до положения риз, мой гипноз так и не достиг цели. Не скрою, я запаниковал! Напрудить в квартире – я такого себе даже Котенком, не позволял. Еле-еле выцарапал на себя дверь в Шурин туалет, вспрыгнул на горшок и сделал свои дела. Помню, потом встал на задние лапы и, опираясь одной передней о сливной бачок, второй лапой нажал на рычаг и спустил за собой воду…
– Внимание, Мартын! Осталось ровно три минуты! – услышал я команду моего кореша Бродяги.
Я быстро вонзил когти правой передней лапы в деревянную опускающуюся заслонку на передней стенке клетки, что было сил потянул ее вверх, и, когда между полом клетки и заслонкой образовалась щель, я тут же поддел заслонку второй, левой лапой.
– Помогай, браток! – крикнул я Бродяге.
Тот мгновенно просунул в щель и свою лапу. Вдвоем – в три лапы (одной Бродяга держал Котенка) – мы приподняли тяжеленную заслонку настолько, что смогли просунуть туда свои головы.
Теперь заслонка лежала на наших плечах и шеях, всей своей тяжестью придавливая нас к полу клетки.
– Вылезаем одновременно, – приказал я Бродяге. – А то заслонка тяжелая – одному не удержать.
– А с этим недоноском что делать? – спросил Бродяга.
– Выталкивай его первым! Внимание… Раз, два, взяли!..
И мы втроем выскользнули из клетки. Заслонка со стуком опустилась за нашими хвостами. Точнее, за моим хвостом и хвостом Котенка. Бродяга лишился хвоста еще года три тому назад при весьма смутных обстоятельствах – то ли был пойман в мясном отделе нашего гастронома, когда хотел спереть кусок мяса, то ли еще что-то…
Во всяком случае, сам он об этом не рассказывал, я не расспрашивал, а на то, что болтали об этом всякие Коты и Кошки нашего квартала – мне было совершенно наплевать.
Теперь мы – Котенок, Бродяга и я – были вне клетки. Но это составляло лишь пятую часть операции. И ликовать по этому поводу было более чем преждевременно.
Между Кошачьей и Собачьей клетками и внутренними стенками фургона было достаточно расстояния даже для взрослого Кота, а уж Котенок мог чувствовать себя там совершенно свободно. Но где гарантия, что этот малолетка стремглав выскочит из фургона, когда Васька или Пилипенко распахнут снаружи дверцы? Где гарантия того, что Котенок от страха не забьется в угол фургона и будет там трястись, пока кто-нибудь из этих сволочей не сгребет его за шкирку и не сунет в мешок?..
– Как только Васька откроет «воронок» – выталкивай этого дурачка и сам рви когти, – тихо сказал я Бродяге.
– А ты? – встревожился Бродяга.
– За меня не дрейфь. Сейчас я устрою маленький концертик – как отвлекающий маневр, а ты с пацаном будь на старте! Я этих «Пилипенков» в гробу и в белых тапочках видел!..
Это не мое. Это – Шурино. Это он так иногда выражается, когда хочет высказать свое презрение к кому-нибудь или чему-нибудь.
Я обошел сзади Собачью клетку, просунул туда лапу, на всю длину выпустил когти и с размаху хорошенько тяпнул по заднице идиота-Фоксика. Тот завизжал, забился в истерике, и немедленно укусил моего приятеля огромного беспородного доброго Пса.
Как выяснилось, доброта тоже имеет границы, за которые переступать нельзя: Пес-громадина, не разобрав в чем дело, тут же опрокинул Шпица и схватил его за глотку…
На свое несчастье Пес вывалил свою хвостяру между прутьями клетки и (да простит меня мой друг Пес – это нужно было для дела) я мгновенно прокусил его хвост своими клыками!..
Что тут началась!
Пес спрыгнул со Шпица и тут же прихватил какого-то Дворнягу!..
Шпиц бросился на Фоксика!..
Дворняга вырвал клок из бока Шпица!..
Вой, лай, рычание, визг, мяуканье, шипенье!.. В нашей, Кошачьей, клетке Коты и Кошки на нервной почве сплелись в клубок, из которого летели клочья шерсти!.. Трещал штакетник, ходуном ходили клетки!..
– Что там еще такое?! – раздался голос Пилипенко.
– Видать, чуют – куда едут, – рассмеялся Васька. – Ладно, счас разберемся…
И в это время Бродяга сказал:
– Приехали!
Наш «воронок» остановился. На всякий случай, чтобы скандал не затухал, и чтобы поддержать панику в необходимом градусе, я просунул лапу в собачью клетку и рванул когтями по чьей-то собачьей спине. Этот «кто-то» укусил моего приятеля-Пса за заднюю ногу. Пес шарахнулся и выломал переднюю стенку клетки как раз в тот момент, когда Васька и Пилипенко распахнули фургон.
Одновременно с этим произошла уйма событий: выломав стенку, огромный Пес выпал на Пилипенко и щелкнул своей мощной челюстью прямо перед его носом!..
…Бродяга вышвырнул Котенка на улицу, а сам, словно привидение, растворился в воздухе!..
…в образовавшийся пролом Собачьей клетки ринулись обезумевшие от страха и злости Собаки!..
…идиот-Фоксик оказался не таким уж идиотом и мертвой хваткой повис на Ваське!..
…белый ухоженный Шпиц очень симпатично тяпнул Пилипенко за ногу…
– Закрывай фургон!!! Фургон закрывай, мать твою в душу в гроб, всех вас ети!.. – закричал Пилипенко.
Пытаясь стряхнуть с себя Фоксика, Васька захлопнул одну половину дверей фургона и выхватил откуда-то лопату… Тут и Пилипенко очухался, ногой сшиб Фоксика с Васьки и бросился закрывать вторую половинку дверей…
Когда между створками дверей фургона оставалось не больше десяти сантиметров, я с жутким шипением и воплем вылетел оттуда и всеми четырьмя лапами с максимально выпущенными когтями вцепился в голову Пилипенко.
Пилипенко упал навзничь и, пытаясь содрать меня со своей головы, закричал так, что к нам стал сбегаться народ.
– Сейчас, сейчас, Афанасьич… – метался вокруг нас Васька. – Сейчас я его лопатой!..
Я увидел занесенную над собой лопату и подумал, что я и так уже слишком задержался в компании этих мерзавцев. Пора и честь знать.
Васька замахнулся… И тут я прокусил Пилипенко ноздрю и бросился в сторону. За моей спиной раздался глухой удар и такой дикий визг Пилипенко, что наше Кошачье преимущество в две октавы – показалось мне просто ничтожным. Пилипенко сумел завизжать на ТРИ октавы выше, чем любая наша Кошка-истеричка!..
Все остальное произошло помимо моего сознания – в сотые доли секунды: выпрыгивая из-под опускавшейся на меня лопаты, я взлетел на гору каких-то ящиков, оттуда молниеносно сиганул еще выше на крышу мрачной двухэтажной пристройки, а уже на крыше, в условиях относительной безопасности, я вновь обрел способность четко осознавать происходящее и видеть все вокруг.
Без ложной скромности должен признаться, что мне – автору всего этого «хипеша» и «халоймеса», как сказал бы Шура Плоткин, вид сверху очень и очень понравился. «Картинка маслом!» – добавил бы Шура, увидев…
…визжащего и катающегося по земле Пилипенко с разбитой головой и прокушенной ноздрей…
…разбегающуюся во все стороны разномастную Собачню…
…стремглав улепетывающего Котенка…
…и толпящихся вокруг Пилипенко растерянных Людей.
Вот только Бродяги не было видно нигде. Но за него я не очень волновался. Бродяга – Кот самостоятельный, стопроцентно уличный, а это очень неплохая закваска! Ему рассчитывать, действительно, не на кого, он сам о себе позаботится…
Но пока я тщеславно любовался на творение лап и мозгов своих, я и не заметил, как из слухового чердачного окна с одной стороны, и по горе ящиков с другой стороны, на крышу влезли двое в замызганных серых халатах и стали меня окружать. Причем у одного в руке был точно такой же сачок, как и у Пилипенко!..
Запах от них шел – слов не подобрать! Меня буквально затрясло от ужаса!.. Я не знаю, как я это понял – но это был запах СМЕРТИ. Этим запахом пахли Убийцы. Мои Убийцы…
Я быстро огляделся по сторонам – положение практически безвыходное. Внизу – Люди, Васька с лопатой, уже запертые ворота, высокий каменный забор…
Забор… Забор!!! Ах, как он далеко стоит от крыши!.. Ох, не допрыгнуть мне!.. Ох, не допрыгнуть… А может, попробовать?.. Господи! Дай мне силы… И если я останусь жив, я клянусь тебе…
– Он, кажись, на забор целится, – сказал один Убийца другому. – Перекрой ему там кислород.
– Да куды он денется? – ухмыльнулся второй Убийца. – До забора ему в жисть не допрыгнуть…
А тут еще все Люди, стоявшие внизу вокруг Пилипенко, этот болван-Васька, да и сам сволочь-Пилипенко стали орать на весь двор: «Хватайте его!.. Заходите сбоку!.. Не упустите! Прекрасный экземпляр!!!»
И тут я вдруг решил – или я погибну сейчас, или докажу им всем, что я, действительно, «ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР»! Я-то знаю себе истинную цену! Кто Вы, и кто Я?! Разве нас можно сравнивать? Вы же себе только кажетесь, а я настоящий… Вы в массе своей очень мелковаты и неприглядны. За крайне редким исключением. В то время, как Я…
Ну кто из Вас смог бы в одну ночь трахнуть четырех Кошек, да еще и не по одному разу?! Кто из Вас смог бы начистить рыло немецкой овчарке, превосходящей Вас в росте и весе раз в десять?! Кто из Вас может прыгнуть вверх вшестеро выше самого себя?.. Да я сквозь стены вижу! Я сотни тысяч запахов чувствую! Я в темноте – как рыба в воде!!! Я сто раз на день умываюсь и привожу себя в порядок, а Вас, грязнулей паршивых, не заставить ноги вымыть на ночь!..
Я Шуру Плоткина, когда он запил после развода с женой и чуть совсем не деградировал, – к жизни вернул! Я его Человеком сделал! Сочинять заставил!.. Вы его статьи и рассказы читаете – ахаете, руками всплескиваете, засранцы, а потом, только потому, что он вроде меня – непородистый, то есть «нерусский» – «Жидом» или «Евреем» называете. А он в тысячу раз умнее Вас всех, которые сейчас стоят там внизу, валяются на земле и лазают за мной по крышам! Бляди Вы все! Вы еще не знаете, что такое «ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР»! Смотрите, болваны!
И я ПРЫГНУЛ!!!
Я никогда в жизни не прыгал так далеко! На какое-то мгновение мне почудилось, будто я парю в воздухе, будто бы какая-то таинственная и неведомая сила несет меня в пространстве и мягко опускает сверху на высокий институтский забор…
Но я реалист. Я не очень-то верю во всякие там мистические сверхъестественные явления. Поэтому я лишний раз утвердился в уважении к самому себе и к собственной теории – все СИЛЫ мы черпаем в ЛЮБВИ и НЕНАВИСТИ.
Я ненавижу Предателей и Провокаторов, Пилипенко и Ваську, этих убийц в серых гнусных халатах, пахнущих смертью…
Я люблю Своего Шуру Плоткина, Свой Дом, разных Кошек, приятелей-Котов и хорошую жратву!.. Вот почему я смог прыгнуть так далеко, как не прыгал, наверное, еще ни один Кот в мире!
Даже мои враги там, внизу, ахнули!.. Хотя нескольким из них это не помешало выскочить на улицу, чтобы теперь именно там отловить меня, как говорит Шура, «в лучшем виде».
Верх институтского забора был широким и плоским. Через равные промежутки в него были забетонированы метровые железные штыри, торчащие в серое петербургское небо, а между штырями в три ряда была натянута ржавая колючая проволока. Судя по этим признакам, я подозреваю, что институт занимался не только мирной физиологией.
Я подлез под нижний ряд колючей проволоки и даже нахально присел на задние лапы – вроде бы я отсюда никуда уходить не собираюсь. Меня только кончик хвоста выдавал. Он нервно и непроизвольно метался из стороны в сторону, и я ничего не мог с ним поделать.
На мое счастье, из какого-то переулка на нашу улицу вывернул громадный грузовик с длиннющим синим очень высоким фургоном, и, набирая скорость, помчался мимо ворот института.
Прыжок с забора на проносившийся мимо меня брезентовый фургон – был уже просто детским лепетом, и ни в какое сравнение с предыдущим рекордным прыжком идти не мог.
Как говорится, за этот прыжок я и не ждал аплодисментов. Это был крайне средненький, рядовой прыжочек, доступный любому мало-мальски уважающему себя Коту.
Но мог ли я представить себе, что этот, прямо скажем, немудрящий прыжок на очень долгое, долгое время будет моим последним прыжком на этой Земле?..
Мог ли я, прыгая с забора на огромный дальнерейсовый грузовик, вообразить, что быть может, навсегда расстаюсь со Своим Шурой Плоткиным, с Нашим Домом, с этим мрачноватым, обезображенным хлипкими разноцветными ларьками, но таким прекрасным городом, в котором я родился и вырос, в котором почувствовал себя Бойцом и Личностью, и без которого никогда не мыслил своего и Шуриного существования…
Помню, в последнюю секунду, когда все осознали, что ПРЕКРАСНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР уезжает от них в неизвестном направлении на громадном фургоне дальнерейсового грузовика, этот кретин-Васька не нашел ничего лучшего как поднять обломок кирпича и метнуть его в мою сторону.
Кирпич перелетел через фургон. На противоположной стороне улицы раздался звон разбитого стекла, и я еще успел увидеть, как осыпается витрина какого-то магазина, как срабатывает магазинная охранная сигнализация – тревожные короткие и очень мощные звонки с одновременным миганием желтых ламп на фасаде. Уже издалека я услышал резкие милицейские свистки, живо представил себе, что должно произойти дальше, и подумал: «Так тебе и надо, дубина!..»
В отличие от маленького металлического фургончика на пилипенковском «москвиче», эта громадина была сотворена из крепкого синего брезента, укрепленного на каркасе. К борту площадки брезент был пришит здоровенными стежками из тонкого стального троса. Эти стежки шли не только по низу фургона, но и по его торцевым стенкам.
Я лег на крышу и внимательно осмотрел шов именно передней стенки. Мне это было удобнее тем, что у передней стенки не так дуло – большой наклонный козырек-обтекатель, укрепленный на крыше водительской кабины, надежно защищал от холодного встречного ветра. Это во-первых. А во-вторых, подумал я, если мне и суждено сорваться с крыши фургона на ходу, так между кабиной и передней стенкой будет хоть за что зацепиться…
Свесив голову вниз, я увидел, что по вертикальному шву тросик затянут не очень сильно, и там нет такого плотного прилегания одной стороны брезента к другой. И в любой из этих «стежков» нормальный Кот может вполне пролезть внутрь фургона. Мне же для этого было необходимо спуститься метра на полтора вниз, к наиболее ослабленному «стежку». Ибо я не только ПРЕКРАСНЫЙ, но и очень КРУПНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР. И там, где пролезет обычный кот, я просто могу застрять…
И я стал спускаться вниз по отвесной стенке фургона, отчаянно цепляясь когтями всех четырех лап. После того, что я только что пережил и совершил, сорваться под колеса мчащегося грузовика было бы просто глупо!
Без какого бы то ни было бесшабашного героизма и безоглядной решительности, достаточно осторожно и расчетливо, с той необходимой долей естественной боязни, которая зачастую сохраняет нам жизнь, я все-таки добрался до «моего стежка», просунул туда голову и передние лапы, и через секунду был уже внутри фургона.
Здесь было тепло и сухо. От передней стенки фургона до задней было по меньшей мере метров пятнадцать, а в ширину – метра три.
Хотя тут я могу и ошибиться. В измерении расстояний я, честно говоря, не силен. Все мои познания в этой области ограничены нашей с Шурой квартирой. У нас, я точно знаю, сколько метров в одной комнате, сколько метров в другой. Шура об этом говорил при мне много раз – я и запомнил.
Ну а высота фургона совершенно точно соответствовала высоте потолков нашей квартиры – два метра пятьдесят сантиметров. Это я уже знал досконально. Три года тому назад, когда Шура был в состоянии еще что-то купить, он приобрел книжные стеллажи у одной семьи, уезжавшей в Израиль. И когда Шура перевез эти стеллажи к нам, выяснилось, что они в высоту два метра семьдесят пять сантиметров. А у нас потолок всего – два пятьдесят!
Целую неделю Шура сам укорачивал эти стеллажи под наш размер, нескончаемые матюги и перманентные восклицания:
– Свободы им, видишь ли, мало!.. На «землю предков» потянуло! Да у вас все предки из Жмеринки! Ну, как же можно было так ничего не понять в собственной стране, где прожита вся жизнь?! Поразительно! Да у нас «свободы» сейчас – хоть жопой ешь! Что хочешь – то и говоришь, что хочешь то и пишешь!.. В кого хочешь – в того и стреляешь!!! Нет в мире сейчас более свободного государства, чем наше… Ни законов, ни обязательств, ни уголовного кодекса, ни хрена! Живи и радуйся!.. Какого черта уезжать? Здесь ты можешь стать «новым русским», «новым евреем», «новым узбеком» или «новым чеченцем», что в сущности – одно и то же, и поехать отдыхать на Канарские острова… А уезжать совсем – полнейший идиотизм!..
Поэтому я очень хорошо усвоил, что такое высота в два метра пятьдесят сантиметров, как пахнет столярный клей, чем воняют лаки, и какой запах имеет фанера.
Так вот, утверждаю безошибочно – весь фургон был забит фанерой. На первый взгляд это были просто огромные квадратные кипы, упакованные в толстый непрозрачный полиэтилен, а сверху еще и перетянутые крест-накрест стальными лентами. И все-таки это была фанера. Со времени переделки тех стеллажей, я ее запах запомнил навсегда.
Когда же я осмотрелся и слегка освоился в этом фургоне, то сквозь довольно мерзкий запах полиэтилена, металла, брезента и подавляющего запаха фанеры, я почувствовал присутствие еще одного запаха – почти неуловимого, странного, кажется, когда-то встречавшегося, таинственно-манящего, навевающего неясные мысли и желания.
В этом запахе было что-то сладострастно-запретное… А что – я никак не мог взять в толк. Не скрою, у меня даже немножко «крыша поехала», как говорит Шура Плоткин. В некотором ошалении я забегал по фанерным кипам в поисках источника этого дивного запаха. Черт побери, откуда я его знаю?! Что это?! Когда это было? Где?..
Через десять минут мои поиски увенчались успехом! Одна из кип, стоявших у левого борта фургона, почти у самой передней стенки, источала такую концентрацию этого запаха, что я чуть не потерял сознание!
Однако, здоровое начало во мне возобладало, в обморок я не хлопнулся, а, наоборот (до сих пор не могу понять почему?!), вдруг с неожиданной для самого себя яростью стал срывать когтями полиэтилен с этой кипы. Что со мной происходило – понятия не имею! Помню только – слепая злоба, безотчетное желание в клочья разодрать эту кипу фанеры и добраться до ЭТОГО, которое пахнет ЭТИМ, а потом…
…а потом в меня стало тихо вливаться какое-то успокоение…
ЭТОТ запах стал улетучиваться, исчезать, в тело мое просочилась блаженная усталость, в голову вползло какое-то сладостное безразличие…
Слабенькие, еле ощутимые остатки ТОГО запаха заставили меня прилечь, и в моей тяжелой отуманенной голове стали громоздиться неясные обрывки видений, голоса… Будто бы вернулся я на пять лет назад и увидел своего Шуру Плоткина…
…его молоденькую приятельницу тех лет – актрису детского театра…
Они о чем-то спорили, и Шура беззвучно кричал на свою подругу, а она рыдала и тоже кричала на него… Все это я только видел. Слов было не разобрать, все звуки дробились на маленькие отдельные кусочки, а потом…
…я увидел, как Шура вырвал у нее из рук какой-то небольшой пакетик, бросил его на пол и стал топтать ногами…
Из-под его башмаков взлетело облачко белого порошка…
ТАК ВОТ ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА ЗАПАХ!!!
Это был запах того порошка, который Шура Плоткин отобрал тогда у своей подружки и растоптал на моих глазах!
Я отчетливо вспомнил, как мне тогда стало худо, когда я самую малость, ну буквально чуть-чуть, понюхал этот порошок! Молодой был еще, глупый, совал нос черт-те куда. Помню, как меня рвало, как я убежал из дому и не возвращался к Шуре двое суток.
С тех пор я больше никогда не видел в нашем доме эту маленькую актрису из детского театра…
Исчезли куда-то кипы фанеры. Фургон перестало бросать на рытвинах и выбоинах…
Тихо и плавно я поплыл над своим родным пустырем, над нашим домом и, совершенно не удивляясь ничему, сверху увидел СЕБЯ и ШУРУ. Мы с Шурой чинно гуляли. Шура мне что-то рассказывал, видимо интересное, потому что я все время поднимал голову, чтобы заглянуть ему в лицо…
Увидел я и своего приятеля бесхвостого Кота-Бродягу, который вел на двух поводках Пилипенко и Ваську. И Васька, и Пилипенко, оба на четвереньках, грызлись между собой и тянули в разные стороны так, что Бродяга еле справлялся с ними обоими…
Я увидел, как за мной и Шурой на брюхе ползла та самая рыжая Кошка, которую я все-таки дотрахал тогда в клетке. Она жалобно стонала и умоляла о прощении, и я понимал, что в конце концов она не так уж виновата… Что независимо от ее желания эти два мерзопакостных существа – Пилипенко и Васька, использовали ее в своих гнусных целях. Это сейчас, в моих странных видениях, они неопасны и тупо рвутся со своих поводков, а раньше, в той жизни, встреча с ними не обещала ничего хорошего…
Видел я сверху, как Фоксик, Шпиц и Большой Пес мирно выгуливают своих «Хозяев» по нашему пустырю. Мы с Шурой смотрели на них и ужасно веселились – мы-то знали что «Хозяева» считают, будто это ОНИ выгуливают Шпица, Пса и Фоксика!
А потом вдруг, откуда ни возьмись, раздалось какое-то страшное рычание, словно в ярость пришли сто тысяч Больших Псов, что-то ужасное в своей невидимости гремело и лязгало, завыл и налетел холодный, порывистый ветер, и я сверху увидел…
…как нас с Шурой разбросало в разные стороны…
…и Шура рвется ко мне, пытается преодолеть злобный, уже ледяной ветер, протягивает ко мне руки и…
Я вижу, вижу, вижу!.. Я не слышу, я только вижу, как Шура кричит:
– Мартын!!! Мартышка!.. Мартынчик, не улетай!.. Не бросай меня, Мартын…
Я тоже рвусь к нему, но ноги мои вдруг становятся мягкими, я теряю силы, теряю сознание, а порывы ветра с воем и ревом закручивают меня, и последнее, что я вижу – маленький-маленький Шура Плоткин кубарем катится по нашему огромному загаженному пустырю, не в силах совладать с ураганом, разносящим нас в разные стороны…
И вдруг – неожиданно явственно и отчетливо:
– Здрасс-сьте, Жопа-Новый-Год, приходи на елку! Ты-то откуда здесь взялась, Кыся?!
Я открываю глаза. Задняя стенка фургона расстегнута и распахнута настежь, внутри гуляет холодный ветер, что-то ровно гудит внизу, весь большой грузовик слегка трясется мелкой, но спокойной дрожью, и я чувствую, что совсем где-то рядом очень много воды…
В фургоне надо мной навис здоровенный мужик в джинсе. Раза в два больше Шуры. От него вкусно пахнет разной хорошей едой с небольшой примесью запаха алкоголя.
Алкоголь я ему тут же прощаю. Ссориться с первых же секунд знакомства мне не очень хочется, ибо меня сейчас, после сна и моих кошмаров, раздирает целый букет совершенно иных желаний: жрать хочу, «как семеро волков»! Шурино выражение… Хочу писать и гадить так, что просто удержу нет! И очень хочется понять – где я, на каком я свете, скоро ли я могу вернуться домой к Шуре и почему, кроме фанеры, в этом фургоне пахнет еще и этим самым… Ну, как его?.. Ну, Шура еще сколько раз потом называл этот белый порошок!.. Господи, да что же это со мной?! Хотя, чего тут удивляться? Денек у меня выдался, прямо скажем, не из легких… И я, наверное, еще и этой дряни нанюхался. Иначе, чего бы это меня так в сон сморило? Тут даже собственное имя немудрено забыть… А, вспомнил! Этот белый порошок назывался – кокаин! Однако, при чем тут фанера?..
К черту! Сначала – немедленно пописать и покакать!
Продемонстрировать свой хороший характер никогда не вредно, и поэтому я быстренько на всякий случай потерся головой о здоровенную лапу этого мужика, и выпрыгнул из фургона.
– Эй, ты куда, Кыся-а?! – заорал мне мужик в джинсе.
Но я, не обращая на него внимания, помчался прочь от его гостеприимного, но странного грузовика. То, что это был ЕГО грузовик, у меня не возникло и тени сомнений. Уж слишком по-хозяйски он чувствовал себя в этом фургоне.
Тем более, я должен был «сделать свои дела» как можно дальше от этого мужика и его громадного автомобиля. Ведь за последние несколько часов этот автомобиль в какой-то степени чуть-чуть стал и «моим». А как говорил Шура Плоткин – «Там, где живут, там не гадят…»
Правда, говоря это, Шура имел в виду всех нетрахнутых им девиц, с которыми он вместе работал в редакции. Хотя некоторые из них по Человеческим понятиям были очень и очень ничего себе и только и мечтали уложить моего Шуру к себе в койку.
Боже мой!.. Где же мне облегчиться?! Это же просто черт знает что!
Огромное, чудовищное, необозримое помещение, величиной с наш пустырь, с металлическим полом и уходящим черт знает в какую высь железным потолком было заставлено сотнями автомобилей, рядами стоящими вплотную – один за другим. Каждый автомобиль, будь это дальнорейсовый грузовик с длиннющим фургоном, автобус или обычный легковой автомобиль, был притянут к полу цепями и толстыми брезентовыми ремнями. И все это тряслось мелкой дрожью, а за стенками четко прослушивался ритмичный плеск воды…
Я промчался вдоль этого железного пустыря подо всеми машинами в поисках мало-мальски пристойного места для немедленного отправления своих естественных нужд, не обнаружил такого, и на последних усилиях воли поскакал поперек этого мрачного авто-приюта…
И… О, счастье!!! У самой стенки, где плеск воды слышался наиболее отчетливо и близко, я увидел на стене большой красный щит с различными противопожарными штуками, скатанный в аккуратное кольцо брезентовый шланг с медной штуковиной на конце, а внизу, под щитом, – спасительный ящик с песком, из которого торчали вмятые туда окурки сигарет!
Ласточкой я взлетел на этот ящик, лихорадочно очистил себе место от окурков, быстренько докопался до слоя абсолютно чистого песка, и…
Клянусь, через пятнадцать секунд жизнь приобрела совершенно иной оттенок!
А еще через полминуты, уже зарывая все, мною исторгнутое, я подумал, что зачастую, квалифицируя понятие «Счастье» в нашей жизни, мы невероятно примитивизируем и ограничиваем список составляющих. Пять-шесть пунктов типа – Сытость, Благосостояние, Взаимная любовь, Победа (если она не очень кровава…), ощущение Дома, Восторг соития… И все.
И совершенно не учитываем десятки будничных, но поразительно важных элементов, дополняющих это понятие.
Ну, например, прекращение боли. Я помню, как дико болела у меня задняя левая лапа, когда я подрался со взрослым Ротвейлером! Я, правда, успел располосовать ему всю харю, но он прихватил меня так, что я уже слышал пение наших Кошачьих Ангелов на небе!.. Хорошо еще, что Шура зонтом отбил меня у этой сволочи…
Тоже были заморочки, не приведи господь! Шура принес меня домой, сам промыл мне рану, и страдал, по-моему, больше меня. Пока ему не пришло в голову дать мне обезболивающую таблетку. Он растер ее в порошок, перемешал с несколькими каплями валерьянки, затем выколупал косточку из консервированной оливки и нафаршировал оливку этой массой. А я…
Хотите – верьте, хотите – нет, но я обожаю оливки и маслины! Я буквально трясусь, когда их вижу… Короче, я проглотил эту чудодейственную оливку и через полчаса я был абсолютно СЧАСТЛИВ!
Боли – как не бывало, от валерьянки – кайф и расслабуха, а в довершении всего Шура тут же скормил мне полбанки оливок и сочинил в мою честь веселые стихи о моей героической победе над Ротвейлером. Что само по себе составляло тоже одну из граней Счастья.
А разве не Счастье, что я все-таки наткнулся на этот ящик с противопожарным песком? Что не посрамил чести нормального и самостоятельного Кота, выросшего в интеллигентном окружении!
Разве не счастье, что мне сегодня удалось уберечь Котенка, помочь спастись Бродяге, дать возможность разбежаться Собакам, да и чего скромничать, и самому довольно эффектно избежать соприкосновения с Наукой в том виде, в котором мне это предлагали сделать Пилипенко и Васька!..
Нет, Счастье – это очень многогранная штука! И если вот, например, мне сейчас еще удастся раздобыть пожрать…
И я отправился на поиски «своего» грузовика.
Еще издалека я услышал голос своего нового знакомого:
– Кыся!.. Кыся!.. Кыся!.. Кыся…
Честно говоря, я никогда ни на какие «кис-кис» не откликаюсь. Это безликое «кис-кис» мне до лампочки. Те, кто меня знает, может назвать меня по имени, а я уже решу сам – имеет мне смысл подходить к этому Человеку или нет. Незнакомые мне Люди, которые вдруг начинают мне «кискать», – всегда вызывают у меня подозрение. Не то, что я кого-то там боюсь. Нет. Я знаю, что всегда сумею за себя постоять или вовремя смыться, но просто неохота ввязываться в лишние неприятности. А за последние несколько лет, особенно с того момента, как из магазинов исчезли обычные недорогие зимние шапки из крашеных кроликов, а на рынках и в ларьках стали появляться кустарные уродливые шапки из Котов и Кошек, неприятностей можно ждать от кого угодно.
Шура Плоткин как-то говорил, что этим занимается даже один его бывший знакомый – доктор наук. Я сознательно подчеркиваю – «бывший знакомый». Потому что, как только Шура узнал, чем промышляет теперь этот доктор искусствоведения, он сразу же прекратил с ним какие бы то ни было отношения.
Так что, если мы не знакомы, вы можете «кискать» до упоения. Я и головы не поверну.
Но на это неумелое «Кыся! Кыся!..» хозяина того грузовика, я побежал без малейшего опасения. Что-то в нем мне было симпатично. Даже то, как монотонно и беспомощно он кричал это свое безграмотное «Кыся!.. Кыся!..» Уже на бегу я успел подумать, что он вполне может не знать о кокаине в его фургоне! Сравните – девятнадцать миллионов нервных окончаний в моем носу и всего пять миллионов в его.
А, может, я и ошибался. Несмотря на всю мою жесткость характера и бойцовские качества, счастливо воспитанные во мне улицей, нашим пустырем, чердаками и подвалами, постоянной борьбой за выживание, за обладание, за первенство – мне, как и любому существу, выросшему все-таки в интеллектуальной среде, была свойственна некоторая идеализация симпатичных нам персонажей и событий.
Шура как-то заметил, что революция семнадцатого и события девяностых в очень большой степени обязаны этому интеллигентскому заблуждению.
Я, правда, ни черта не понял, что Шура хотел этим сказать, но по привычке поверил ему на слово.
Когда я подбежал у «своему» грузовику, я увидел, что дверцы его кабины распахнуты, а рядом стоит двухметровый хозяин «моего» грузовика и низкорослый, квадратненький и совершенно лысый мужичишко. Несмотря на то, что оба они были абсолютно разными людьми, – сходство между ними было, тем не менее поразительным! То ли джинсовыми курточками, то ли разноцветными тренировочными штанами (мечта Шуры Плоткина!) то ли возрастом – сорок, сорок пять – то ли обветренностью лиц, и конечно, руками! Вот руки у них были полностью одинаковые. Чисто вымытые, с грубыми потрескавшимися ногтями, с неистребимо въевшимися следами масел, грязи, металла. В застарелых шрамах и ссадинах. Сильные пальцы в безвкусных золотых перстнях, широкие запястья перепоясаны браслетами дорогих красивых часов. Из-под расстегнутых воротников клетчатых рубах поблескивают золотые цепи толщиной с хороший поводок для крупной Собаки.
