Владимир Колычев
Каторжанин
Глава 2
Вода холодная, времени на помывку чуть-чуть. Матвей спешил намылиться с ног до головы. Маленький обмылок выскальзывал из рук и в конце концов выскользнул. Он шагнул за ним и застыл как вкопанный, почувствовав пристальное к себе внимание.
– Ну, чего встал, как хрен с бугра? – с усмешкой спросил кряжистый тип с квадратной головой.
Маленькие оттопыренные уши напоминали миниатюрные локаторы, форма черепа прямоугольная, но на этом сходство с карикатурным роботом заканчивалось. Глаза у него живые, похотливые, оскал кривой, глумливый. Роста он среднего, а в плечах косая сажень, руки короткие, но наверняка сильные. Вперив в Матвея пристальный взгляд, он кивком головы показал на обмылок:
– Давай, поднимай!
Матвей в ответ демонстративно повернулся к странному арестанту спиной и, улучив момент, встал под струю холодной воды. Сполоснувшись, отошел в сторонку и снова нос к носу столкнулся с ним.
– Я с тобой разговариваю, ты что, глухой! – пристально глядя на него, ткнул ему пальцем в грудь мужик.
И тут же взвыл от боли. Это Матвей, схватив его за пальцы, с силой выкрутил руку.
– Я не знаю, кто ты такой, но, если ты еще раз подкатишь ко мне, я заявлю «смотрящему», с его разрешения вызову тебя раз на раз и выверну тебя наизнанку. Ты меня понял?
– Пусти!
Матвей кивнул и разжал руки. Мужик не удержал равновесие и шлепнулся в мыльную лужу под ногами. Это его так взбесило, что он, вскочив на ноги, выхватил из-за голенища сапога нож с наборной ручкой.
– Без «смотрящего» хочешь? – хищно усмехнулся Матвей, принимая боевую стойку. – Ну, давай!
Четыре месяца он провел под следствием, еще столько же шел по этапу. Долго шел, нудно. И в СИЗО к нему лезли, и на пересылках, но ему удавалось отшивать всех этих уродов. Одному челюсть сломал, второму перебитый нос вправляли, третий на правый глаз ослеп после точечного удара. А этому он сейчас сломает кадык, если не уймется. А по-другому нельзя, лагерное быдло понимает только язык силы.
– Губарев! Я тебя сейчас в кондей запру! – властно донеслось со стороны двери.
В моечный зал вошел пузатый прапорщик с красными от мороза щеками. Старый застиранный китель, брюки с разглаженными стрелками, но, несмотря на внешнюю неухоженность, выглядел он внушительно. К тому же за ним была система, на которую Губарев мог только гавкать, как шакал, а зубами он в нее точно не вцепится. Вернее, клювом. Бакланским.
Так и оказалось. Отморозок затих и отвалил в сторону, а Матвей отправился одеваться.
– Ты покойник, падла! – донеслось ему в спину.
Матвей кивнул. Угроза принята, и отнесется он к ней со всей серьезностью. Но трепетать от страха не будет, хотя бы потому, что смерть не очень-то пугает его.
Когда жизнь заходит в тупик, движение вперед прекращается, дальше – только вниз. Так и с Матвеем – он опускался все ниже и ниже. Дно совсем близко. Мерзкое, лишенное всякого жизненного смысла. И не жизнь там, а жалкое существование. Так что, если ему вдруг суждено погибнуть под ножом того же Губарева, то ничего страшного. Хотя, конечно же, подставляться под удар он не будет…
А жизнь его зашла в тупик с тех пор, как он бросил вызов родителям, а затем и обществу. Пьянки, гулянки, посиделки с друзьями – все это требовало денег, причем с каждым разом все больше. А еще нужно было оплачивать карточные долги, которые время от времени возникали. Сначала у родителей лопнул бюджет, а затем и терпение. Матвей должен был понять отца, который влез в долги, чтобы у него было все, но нет, он пошел на принцип – угнал одну машину, вторую, с Шалутом связался. А в итоге оказался в следственном изоляторе. Арестовали его за убийство, а потом еще и за угоны предъявили. Шалут насиловал его девушку, Матвей схватился за нож, не отдавая отчет в своих действиях, но защита не смогла подвести дело под убийство в состоянии сильного душевного волнения. И хотя отец нанял очень хорошего адвоката, все оказалось без толку. Вот если бы Матвей не угонял машины, тогда, возможно, ему пошли бы навстречу. Но ведь он угонял. И фактически состоял в преступном сообществе.
Суд все-таки сделал ему снисхождение. Он мог получить все пятнадцать лет, но ему дали восемь – с отбыванием наказания в колонии строгого режима. Всего-то…
Отец не проклинал Матвея, не отказывался от сына, но махнул на него рукой. Сколько раз говорил ему, что нужно взяться за ум, осмыслить свою жизнь, сделать правильные выводы, а все как об стенку горох. Не хотел Матвей исправляться добровольно, и теперь это будут делать принудительно. А если с ним вдруг что-то случится, родители убиваться не станут. Нет у них больше слез, все выплакали, и в этом виноват только он сам.
Родители дают о себе знать, и передачи отправляют, и письма шлют, а от Риты ни слуху ни духу. Как будто и не было ее в этой жизни… Не простила она ему, что попала в такую ситуацию, даже несмотря на то что Матвей наказал беспредельщика. Так ему и надо…
Сибирские морозы не чета московским, дышать невозможно, только глотать воздух. А он холодный, не глотается…
В цеху чуточку теплей, чем на улице, и печка здесь есть, руки можно погреть, а еще лучше всем телом к ней припасть. Матвей так и сделал. Сдал бревно и обнял печку.
– Эй, ломовой, хватит греться! Давай за работу!
Матвей отошел от печки, взялся за тележку, на которой завозил на распил бревна. Работа у него каторжная, но никто не виноват, что у него нет серьезной профессии, которая позволила бы ему работать в тепле. С учебой он завязал еще на третьем курсе университета… Если учеба мешает наслаждаться загулом, брось ее, проклятую. Так он и сделал – по своему скудоумию…
Лучше бы он в армию тогда после отчисления ушел, сейчас бы дослуживал. И домой бы вернулся человеком…
Он выкатил тяжелую скрипучую тележку во двор, загрузился, вернулся в цех. К печке сразу нельзя, надо несколько ходок сделать, только тогда его к ней подпустят… Вот если пилорама вдруг сломается, тогда можно будет погреться. Но не сломается…
Матвей бросил взгляд на железную печку, возле которой стояли двое в новеньких теплых клифтах. Куртки на них с иголочки, но сами они старенькие, в смысле, бывалые. Важные, деловые, нахальные, на Матвея смотрели с презрением, но вместе с тем и оценивающе. Один среднего роста, коренастый, второй долговязый, с длинными и сильными руками. Оба ущербные – как на внешность, так и по содержанию.
– Молот, тут это, к тебе! – Костлявый Кузьмич толкнул Матвея плечом, кивком головы показывая на них. – Тебя зовут… Блатные, от Боярчика. Ты это, осторожней с ними…
Последние слова Матвей слышал уже на ходу. Он прекрасно понимал, что интерес лагерного «смотрящего» ничего хорошего ему не сулит, но и отступать не собирался. Да и некуда.
Вор Боярчик «смотрел» за всей зоной, Матвей лично его не знал, но все-таки сослался на него в разговоре с Губарем. В принципе, он правильно все сделал, но теперь его могли спросить за тот инцидент.
Неделя уже прошла с тех пор, Матвей и распределение в отряд получил, и в камеру заехал, и работает уже в меру сил своих. Он думал, что инцидент с Губарем сойдет на нет сам по себе, но, увы.
– Ты, что ли, Молот? – Коренастый двигал челюстями, как будто перемалывал зубами большой ком жевательной резинки, хотя там ничего такого и не было.
Матвей кивнул. Его так назвали еще в следственном изоляторе, после того как он с одного удара вырубил особо озабоченного «баклана». И вырубил, и челюсть сломал. И никто не возражал против столь звучного «погоняла».
– А я – Мадьяр. Слышал? – с небрежностью спросил коренастый.
Матвей снова кивнул. Да, конечно, слышал он про Мадьяра… Возможно, это был какой-то другой Мадьяр, но ему-то какое дело?..
– А кто такой Губарь, знаешь?
– Ну, был такой, – помрачнев, исподлобья глянул на него Матвей.
– Что ты там обещал с ним сделать?
– Ну, если «смотрящий» добро даст.
– А если даст?
– Я готов, – кивнул Матвей.
– А если Губарь тебя на нож поставит?
– Чему бывать, того не миновать.
– Сегодня за тобой зайдут, жди.
Мадьяр подмигнул Матвею и, не прощаясь, направился к выходу. И долговязый глянул на него – с ухмылкой. И еще громко гыкнул, поворачиваясь к Матвею боком.
Ну, вот и началось. Матвея вызывали на разбор к «смотрящему», и там он действительно мог умереть в поединке с Губарем. Он будет биться до последнего, но если вдруг – значит, так на роду написано…
Губарь жег взглядом и раздувал ноздри, но на Матвея не нападал. Не было такой команды. Пока не было.
– За что тебя закрыли, Молот? – спросил «смотрящий», тускло глядя на Матвея.
Речь у него медленная, такая же заторможенная, как у Шалута, когда тот был под кайфом. И зрачки у него такие же суженные… Видно, вмазался Боярчик от нечего делать. Немолодой он уже, далеко за сорок. Морщины у него на лбу интересные: на нижней половине – вертикальные, а на верхней – горизонтальные. Вертикальные морщины как столбы подпирали горизонтальные. А морщины глубокие, явно не от хорошей жизни. Седина в волосах с рыжеватым оттенком, глаза желтушные, отечные круги под ними, щеки впалые, цвет лица нездоровый, землистого цвета. И весь он будто высохший изнутри.
– Человека убил, – ответил Матвей.
– Я слышал, этот человек в законе был. – Боярчик осуждающе качал головой, мысленно взвешивая вину подсудимого.
Матвей приготовился к смерти, но все равно ему стало не по себе. Одно дело умереть в честном бою, и совсем другое – сдохнуть подобно бешеной собаке…
– Да нет, не был он в законе. По ушам ему дали. Ну, еще до того, как…
Шалут, как оказалось, был развенчанным вором. Не устоял он перед соблазном, кинул кого-то из своих на продаже, за это и получил по ушам.
– Но ты же думал, что Шалут в законе.
Матвей потрясенно посмотрел на Боярчика. Он здесь в зоне без году неделя, до Москвы тысячи километров, а вор все про него уже знает. Как такое может быть?..
Какая сорока на хвосте притащила?..
Боярчик же смотрел на него с усмешкой. Ему нравилась реакция Матвея. Приятно было осознавать себя всемогущим и всезнающим.
– Думал. Пока он на мою бабу не полез… Не мог законный вор так поступить…
– Значит, развенчал ты Шалута, – усмехнулся Боярчик.
– Ну, это еще до меня было… Шалут своих кидал…
Вор нехотя поднял руку, с ленцой махнул ею, останавливая Матвея, дескать, не надо слов, и так все известно.
– А по жизни ты кто? – спросил он.
Матвей поджал губы. Шалут поставил его на воровской ход, даже на «общак» с «гонораров» снимал. К тому же Матвей занимался кражами, а это само по себе заслуживало уважение в арестантских кругах. Но в тюрьме он своим не стал. Блатные простили ему Шалута, но к себе не приняли. И в зоне он не стал причислять себя к «черной» масти, не заявил о своем отрицательном отношении к ментовским порядкам, поэтому и оказался в мужицком сословии. Но даже к приблатненным «мужикам» пока не примкнул.
– Что, нечего сказать? – усмехнулся Боярчик. – А Губарь – вор по жизни. Блатной, коренной, а ты с ним, как с каким-то «бакланом»…
– Не я первый начал… И «косяков» за мной нет, чтобы так со мной…
– Был бы человек, а «косяки» найдутся, – в ехидной ухмылке скривился Боярчик.
Разбор проходил в кочегарке, справа от Матвея шумно и упруго пылал огонь в топке. Ему должно было быть жарко, а его бросало в озноб. Боярчик не один, с ним свита – четыре человека. Плюс Губарь. Шансов у Матвея никаких, предъявят ему, а потом в топку…
– Или ты в этом сомневаешься, фраерок? – глумливо спросил Боярчик.
– Я надеюсь на справедливость, – выдавил из себя Матвей.
– А ты думаешь, я не справедливый? Нет – я сама справедливость… Ты кого «прижмурил»? Беспредельщика ты наказал. И что за это получил? Срок. Это справедливо? Нет, не справедливо… А я тебя на волю выпущу… Прямо сейчас и выпущу… Не веришь?
Матвей закрыл глаза. Все, приговор вынесен, осталось только привести его в исполнение. Сунут нож под ребро, и выйдет душа на свободу. А как еще понимать слова «смотрящего»?
За спиной у Матвея приоткрылась дверь, в кочегарку кто-то вошел. Возможно, менты нагрянули, но это не спасение, а всего лишь отсрочка приговора…
Но непохоже было, что в кочегарку зашел мент. Значит, кто-то из своих пожаловал. Возможно, палач. Матвей напрягся в ожидании удара в спину, но человек прошел мимо, приблизился к «смотрящему» и что-то шепнул ему на ухо, косо глянув на Матвея.
– Нормально все, Стес, он с нами уходит.
Худощавый мужик с длинным и острым носом удивленно повел тонкой бровью, но ничего не сказал.
– Ну, с Богом, братва! – поднимаясь со своего места, решительно проговорил Боярчик.
К Матвею подошел пучеглазый тип, похожий на кабана. Даже нос у него напоминал свиной пятак.
– Держи, фраерок! Пользуйся! – произнес он и, протянув Матвею старый шерстяной свитер, велел надеть под его куртку. Но и это было еще не все. Он же подогнал две пары теплых портянок. Матвей и «вшивник» надел, и ноги утеплил, но так и не понял, зачем ему это нужно.
Самодельные лыжи плохо скользили по снегу, все норовили соскочить с примитивного крепления, но лучше с ними, чем без них. По пояс в снегу далеко не уйдешь, а путь у братвы неблизкий – по морозу, через бескрайнюю тайгу.
Зона уже далеко, километрах в двадцати за спиной, но Матвей только-только осознал, в какую историю вляпался.
Оказывается, в кочегарку к «смотрящему» его привели вовсе не для того, чтобы спросить за Губаря и Шалута. Вор со своей свитой собирался уходить в бега, все уже было готово, и решил взять с собой Матвея, поэтому и поднял его среди ночи, вызвал на разбор.
Но зачем Боярчик это сделал? Зачем ему Матвей?..
И еще пугало возможное наказание. Восемь лет уже в активе, а за побег добавят еще три. Что в этом хорошего?
Воры затоварились основательно. В хабарах у них тушенка, сухари, хватит как минимум на неделю. А времени, чтобы собрать провизию, было у них предостаточно, подземный проход под лазерными стенами делали не один год. Долго рыли, нудно, тяжело. Вынутую землю нужно было куда-то девать, проход укреплять бревнами, досками – много труда и нервов на это дело потрачено. А Матвей даже пальцем не пошевелил, на халяву, считай, в бега ушел. И хлеб чужой будет есть… С чего такая честь? Что-то неладное в этом. Какой-то подвох. И он должен с этим разобраться.
Зима уже на исходе, но мороз все равно крепкий. А под робой только свитер. И теплые портянки плохо держат тепло. Стынут кости, замерзают ноги, а если остановиться, то и вовсе «дуба дать» можно.
Но и без остановок идти нельзя. Матвей чувствовал в себе силы, он мог обходиться и без передышек, но далеко не у всех беглецов столько здоровья. Боярчик совсем плохой, он еще держится, но силы его, похоже, на исходе. Чахотка у него, немного ему осталось. Он для того и встал на лыжи, чтобы напоследок хоть чуть-чуть пожить свободным человеком. И умереть на воле… И сам на лыжи встал, и других подбил. Но с другими понятно, а зачем ему Матвей нужен?.. Эта мысль не выходила из головы…
Сухари все съедены, от тушенки остались только пустые консервные банки, из которых можно было пить кипяток. Снега вокруг много – с водой без проблем, если есть, чем огонь высечь.
Огонь есть, вода, пустые банки, а больше ничего. Всем жрать охота, но братва не унывает. Вроде как все по плану идет. Две недели уже в пути, и хоть бы одна жилая избушка за это время попалась. А если Боярчика послушать, то все без проблем. Оказывается, он нарочно крюк через северное направление сделал, чтобы ментов со следу сбить. Возможно, ему это удалось. Скорее всего, так оно и есть, но Матвею от этого не легче. От ментов они, может, и ушли, но смерть уже где-то рядом. Третий день жрать нечего, люди оголодали, а просвета впереди нет и не предвидится. Вокруг на сотни километров сплошная тайга, и, кажется, нет уже никакой возможности вырваться к людям.
Нет спасения, не видно его, но Боярчик людей не останавливает, и сам держится бодрячком.
В начале пути вор казался доходягой, а Матвей чувствовал себя полным сил и здоровья. Но так только казалось. Сейчас Матвей сам ощущал себя доходягой по сравнению с Боярчиком.
Наконец вор остановился и поднял руку. На сегодня все, пора устраиваться на ночлег. Место для этого подходящее – возвышенность, каменистая верхушка которой была обнажена недавней вьюгой. Камни крупные, ими можно обложить костер. Тепло из камней уходит долго… Главное, чтобы костер был жарким, долгим, тогда ночью и в тепле можно будет поспать.
Беглецы устало повалились в снег. Им напрягаться не надо: для того чтобы развести костер, есть Матвей. Он в стае на правах «шныря». Впрочем, на иную роль в его положении глупо было бы рассчитывать.
Матвей набрал веток, развел огонь и, натаскав камней, сложил их вокруг очага. Устал неимоверно, но раз дело сделано, можно и отдохнуть.
Боярчик не позволил ему сесть у огня. Все время, пока Матвей занимался костром, он перешептывался с остроносым Стесом. А когда очаг был готов, он подозвал к себе и Матвея, и Губаря.
– Ну че, пацаны, надо разобрать ваш «рамс». – Кто там первый полез? Ты, Губарь?
Тот угрюмо покачал головой.
– Ты, Молот?
– Да нет, я защищался… – почувствовав неладное, ответил Матвей и бросил неприязненный взгляд на Губаря.
– Ну, давай, защищайся, – ухмыльнулся вор. – Если твоя возьмет, значит, ты был прав. Если Губарь тебя сделает, значит, виноват ты…
– Ну что ж, раз вопрос поставлен ребром, нужно драться, а не рассуждать. Тут или ты, или тебя…
Губарь достал из кармана заточку, вытянул руку и посмотрел на Матвея через крайнюю точку острия.
У Матвея тоже был нож, даже больше, чем у Губаря, сама настоящая финка со стальным лезвием. Мадьяр подогнал, чтобы Матвей мог ветки с деревьев для костра срезать.
Он обвел взглядом толпу. На него смотрели как на тушу, которую можно было освежевать и пустить на мясо. И дело здесь не в личных отношениях, на Губаря также смотрели как на жратву. Нетрудно было понять, зачем Боярчик затеял этот поединок. Кто проиграет, того и съедят. Люди оголодали, а тут живое мясо.
Чтобы уцелеть, надо победить. Но одной победы мало. Если Губарь его ранит, Матвея добьют и пустят на разделку. С раненым нянькаться никто не станет – не та ситуация, и не те люди.
– Ну! – Губарь подбросил свой нож, будто взвешивая его в руке.
– Гну! – Матвей приготовился к бою.
Он хорошо помнил схватку с Германом. Не смог он тогда ударить жертву ножом, не хватило духу. Сейчас все по-другому. Выхода у него нет, поэтому нож из руки он не выпустит, и на кулаки не перейдет. Сейчас он настроен убивать…
Губарь рванулся к нему, на ходу вскинул руку, в которой держал нож. Неосторожный замах открывал его корпус, подставляя под удар грудь и живот. Лишь идиот мог так поступить, но он был кем угодно, только не кретином. Значит, это какой-то хитрый трюк. Губарь ударил сверху вниз – молниеносно и точно. Если бы Матвей не убрал руку, в нее бы вонзился нож. Именно на это противник и рассчитывал. Хитрая тактика – сначала истыкать ножом атакующую руку, а потом уже нанести удар в живот или в грудь.
Матвей одернул руку, но тут же нанес ответный удар, сам проткнул Губарю руку, в которой тот сжимал нож. Он оказался способным учеником.
– Вешайся! – отскочив назад, сквозь зубы процедил Губарь.
Матвей усмехнулся. Ну вот, к его врагу вернулась его лютая злость, но вряд ли это ему поможет. Злость – плохой советчик.
Губарь не выронил нож, но хватка ослабла. Матвей же не спешил, он ходил по кругу, подгадывая момент удара. Ходил, но не атаковал, а Губарь тем временем истекал кровью.
И тут произошло неожиданное: кто-то толкнул Матвея в спину с криком: «Давай, Молот!» – и он чуть не налетел на нож.
Губарь ударил, встречая его, но немного не успел. Тяжелая рука у него, и сам он с трудом передвигался на ногах. Матвей увернулся и перехватил руку с ножом. Достаточно было несильного удара, и заточка улетела в снег. А свой нож Матвей сохранил. Им он и ударил. Точно в сердце…
Тайга без конца и края, то снег, то ветер, а чаще всего и то и другое. Март месяц уже, а зима и не думает отступать. Но и Деда Мороза не видно. Наверное, он знает, что с ним будет, если вдруг его поймают каторжане. Сожрут и не поморщатся. И Снегурочку не пожалеют. Под нож обоих пустят, и косточки потом обгладают…
Губаря уже сожрали. Без остатка. Его хватило на два дня пути. А тайга все не заканчивалась.
– А лучше всего молоденького на фарш пустить, – услышал Матвей за спиной голос Брюта.
Он знал, кто толкнул его на Губаря. Брют это и сделал. Жрать ему хотелось, вот он и ускорил процесс. Матвей уже понимал, зачем Боярчик взял его с собой – он моложе всех, и мяса у него больше, чем у некоторых. Он выжил в схватке с Губарем, но эта победа – всего лишь отсрочка приговора. Больше никаких поединков не будет. Сейчас Брют сократит расстояние до него и ударит ножом в спину. Все к этому идет.
Матвей незаметно достал из-за сапога нож, спрятал его в руке и, не дожидаясь, когда Брют атакует его, резко развернулся.
Брют и понять ничего не успел, как нож по самую рукоять вошел в печень. Открыв рот, он разжал правую руку, и в снег упала готовая к бою заточка. Промедли Матвей пару секунд, и этот нож вонзился бы ему в спину.
– Какого хрена ты меня на Губаря толкнул? – зло спросил он, глядя в стекленеющие глаза.
Боярчик посмотрел на Стеса и незаметно кивнул ему. Вор одобрял действия Матвея, но этим кивком он всего лишь сдвигал его в очереди. Он должен был умереть первым или вторым, но раз такое дело, пусть будет третьим…
Матвей встрепенулся и широко открыл глаза, услышав резкий, крикливый голос Стеса:
– Вот суки!
Оказалось, что ночь ополовинила остатки воровской стаи. Мадьяр ушел сам и увел за собой двоих. С Боярчиком остались Стес и Матвей.
Не захотел Мадьяр перевариваться в дерьмо, поэтому и ушел, прихватив с собой своих дружков. Так у него будет больше шансов уцелеть.
Само обидное, что и Матвей собирался уйти – в одиночку, куда глаза глядят. Он понимал, что больше поблажек ему не будет, следующим в «меню» окажется он сам. Именно в эту ночь он и собирался сбежать, но усталость сморила его. Только сейчас он и проснулся. Утро уже, Боярчик и Стес на ногах – поздно бежать, а до следующей ночи можно и не дожить. Как оказалось, беглецы унесли с собой остатки жратвы, ничего не осталось.
Стес бесновался, сотрясая воздух проклятиями, а Боярчик сосредоточенно думал, приложив пальцы ко лбу. Похоже, он завел в тупик и всех, и себя и теперь не знал, как быть дальше.
– Ну, и что будем делать? – спросил Стес, зло глянув на вора.
Он, кажется, понимал, что выхода нет. Куда ни поверни, везде смерть.
– Да, что будем делать? – поддержал его Матвей.
Боярчик потрясенно глянул на него, не веря, что какая-то сявка посмела открыть рот на законного вора.
– Что делать? – хищно сощурился он и, незаметно подав знак Стесу, который сразу пришел в движение, начал приближаться к Матвею.
– Все просто, пацан. Людей у нас было много, а ксив мало. Всего три «ксивы».
– И нас всего трое, – поддакнул вор.
– Каждому по «ксиве», – кивнул Стес.
– Это же хорошо! – с наигранным восторгом отозвался Матвей.
Он должен был изображать дурачка, только так можно было переиграть хитрых и коварных волков.
– Так никто и не говорит, что плохо! – широко улыбнулся Стес и положил руку Матвею на плечо. А во второй он уже сжимал нож. Еще мгновение, и все.
Но Матвей был начеку и, когда Стес ударил, перехватил его руку с ножом, заломил ее за спину и уложил Стеса на живот. Он должен был добить противника, но на это уйдет время, и Боярчик совсем рядом, и он уже достал из сапога «финку». Но вор не успел замахнуться. Матвей опередил его всего лишь на мгновение, сначала ударил кулаком в кадык, а затем только пустил в ход нож.
Одним ударом он повалил Боярчика, а другим – Стеса. И добить их не постеснялся.
Но чувство восторга эта победа не вызвала. Он выжил, а дальше что? Вокруг бескрайняя тайга, места настолько глухие, что здесь даже волков нет. Ни людей, ни волков – только смерть вьюжно завывает. Холодная и голодная смерть…
Сначала на пути вырос деревянный столб с электрическими проводами на нем, затем в поле зрения попал железнодорожный вагон. Бетонные столбики, фонари, рельсы… Это был какой-то железнодорожный разъезд, но Матвей в него не верил.
Это всего лишь галлюцинация. Не так давно ему привиделись огни большого города, он брел к ним всю ночь, но утром этот мираж исчез. От обиды он тогда чуть не разрыдался… Не было никакого города, и не было больше сил двигаться дальше, так зачем насиловать себя? Лучше отдохнуть перед верной смертью…
И он сел на землю – отдыхать и умирать. Неоткуда взяться железнодорожной станции, и это всего лишь игра умирающего воображения.
Матвей оставался на месте, но поезд почему-то приближался. Сердце бешено забилось в груди, когда он понял, что это действительно настоящий грузовой вагон, закрытый, опечатанный. А за ним в сцепке платформа, два грузовика на ней. Нос к носу машины стоят. Вдруг их можно вскрыть и завести? Матвей вскочил и бросился к поезду.
Забрался на платформу, открыл дверь «ЗИЛа», залез в кабину, вырвал из гнезда замок зажигания, замкнул провода, и машина завелась. Двигатель разогрелся, в кабину пошло тепло.
Состав дернулся, грохотнув сцепками, и покатился дальше, медленно набирая ход. Машина работает, в кабине тепло… Матвей открыл бардачок, сунул руку и нащупал пачку лимонного печенья. Да, это действительно фантастика!..
