Владимир Губарев
Страсти по Чернобылю
© Губарев В. С., 2011
© ООО «Алгоритм-Издат», 2011
Часть 1
Зарево над Припятью
Здесь только документы, воспоминания, анализ и все, что я увидел в Чернобыле и вокруг него, когда оказался там.
А потом понятие «Чернобыль» расширялось, становилось зримей и весомей, потому что, оказывается, оно навсегда ворвалось в жизнь каждого, кто побывал там, и остальных, которые подчас не хотят или не могут заметить, что Чернобыль изменил и их судьбу.
Чернобыль. Первые минуты и часы аварии
«Я, Шаврей Иван Михайлович, родился 3 января 1956 г., белорус. Работаю в пожарной части ВПЧ-2 по охране Чернобыльской АЭС с 19 сентября 1981 года на должности пожарного. Во время аварии на ЧАЭС совместно с караулом нес службу в расположении части. Во время взрыва находился возле диспетчерской на посту дневального. В то время рядом был подменный диспетчер С. Н. Легун и заступивший на пост дневального Н. Л. Ничипоренко. Стояли втроем, разговаривали, как вдруг послышался слабый выброс пара. Мы этому не придали никакого значения, потому что выброс пара происходил неоднократно за мое время работы в ВПЧ-2. Я собирался уходить отдыхать, как через некоторое время сработала сигнализация. Мы бросились к щиту, а Легун попробовал связаться с ЦЩУ, но никакой связи не было. И в это время произошел взрыв. Я бросился к окну. За взрывом последовали мгновенно новые взрывы, я увидел огненный шар, который взвился над крышей машинного зала, отделения четвертой очереди.
По тревоге мы выехали на загорание. По прибытии к месту происшествия машины и личный состав караула заняли свои боевые посты, потом через некоторое время наше отделение вызвали на помощь прибывшей на пожар СВПЧ-6. Они установили свои машины по ряду «Б». Я и А. Петровский поднялись на крышу машинного зала, на пути встретили ребят с ВПЧ-6 – они были в плохом состоянии. Мы помогли им добраться к механической лестнице, а сами отправились к очагу загорания, где и были до конца, пока не затушили огонь на крыше. После выполнения задания мы спустились вниз, где нас подобрала «скорая помощь». Мы также были в плохом состоянии».
Иван Шаврей эту «Объяснительную записку» писал в Москве, в клинике № 6, куда был доставлены из Чернобыля пожарные, наиболее сильно пострадавшие во время аварии.
«26 апреля 1986 г. я, Прищепа Владимир Александрович, находился на дежурстве в ВПЧ-2 по охране ЧАЭС. Дневное дежурство нашего 3-го караула прошло без происшествий. В ночное время я должен был стоять дневальным. После просмотра телепередач я лег отдыхать. Ночью я услышал взрыв, но не придал этому значения. Затем, через 1–2 минуты, прозвучала боевая тревога. Я быстро оделся и сел в автомобиль. Увидел пламя на АЭС возле вентиляционной трубы и на кровле помещений ГПЦ. В наш автомобиль сел начальник караула лейтенант В. П. Правик. Он по радиостанции передал в СВПЧ-6 вызов № 3, по которому все машины Киевской области должны следовать на ЧАЭС для тушения пожара. По прибытии на АЭС второе отделение поставило автонасос на гидрант и подсоединило рукава для сухотруб. Лейтенант В. П. Правик по транспортному коридору побежал в машинный зал… Мы приехали в ряд «А», машину поставили на пожарный гидрант, проложили магистральную линию к сухотрубам, которые вели на крышу машинного зала. Я по пожарной лестнице полез туда. Когда я вышел на крышу, то увидел, что перекрытия нарушены, некоторые упали. Ближе к постоянному торцу на 4-м энергоблоке я увидел очаг загорания крыши. Он был небольшой. Я хотел к нему подойти, чтобы потушить, но перекрытия шатались. Я возвратился и пошел вдоль стенки по пожарному водопроводу, подошел к очагу и засыпал его песком, так как рукавную линию проложить не было возможности. Затем я возвратился и на пожарной лестнице увидел майора Телятникова Леонида Петровича. Я ему доложил обстановку. Он приказал: «Выставьте боевой пост и дежурьте на крыше машинного зала». Мы выставили боевой пост и с И. М. Шавреем дежурили до утра. Утром нас начало тошнить, появилась рвота. Возле столовой нам дали по две таблетки и отправили на второй этаж санпропускника. Мы помылись, но рвота не прекращалась. Я пошел в медсанчасть, мне дали таблетку и отправили в городскую поликлинику. Затем, на другой день – 27.04.86 г., нас увезли в Москву в клинику № 6».
Владимир Прищепа писал о первых минутах аварии через две недели. Шестерых пожарных, которые вступили в схватку с огнем и победили его, уже не было в живых.
А майор Леонид Телятников был в тяжелом состоянии…
«В 01 ч. 45 мин. прибыл на территорию АЭС со стороны КППЧ-2. Увидел разрушения аппаратного отделения 4-го энергоблока и горение на покрытии аппаратного отделения 3-го энергоблока. Горение было во многих местах и на различных отметках от 12,5 до 71,5 метра. Наиболее интенсивно – на покрытии центрального зала 3-го энергоблока. Высота пламени достигла 1,5–2 метров…»
1-й и 2-й энергоблоки Чернобыльской АЭС расположены в отдельных корпусах, 3-й и 4-й – рядом, их разделяет вентиляционная шахта. Но машинный зал всех четырех блоков общий, а значит, огонь по крыше мог переброситься не только на 3-й блок, но и на остальные. Майор Телятников принял единственно верное решение: в первую очередь ликвидировать очаги возгорания на крыше машинного зала.
«…Через машзал я побежал к начальнику смены станции. По пути установил, что здесь горения нет. Вместе с А. С. Дятловым осмотрели 4-й блок. Через выбитые панели хорошо просматривались кабельные помещения, пожара там не было. Из центрального зала хорошо просматривалось не то зарево, не то свечение. Но там, кроме «пятака» реактора, ничего нет, гореть нечему. Позвонил на ПСЧ ВПЧ-2, доложил обстановку для передачи в Киев…»
Эта информация майора Телятникова показалось… невероятной: мол, такого не может быть!
«Пошел в аппаратное отделение через транспортный коридор 4-го блока. Там сплошным потоком шла вода, пройти не было возможности. В это время с покрытия спустился лейтенант В. П. Правик, доложил обстановку. С ним еще семь человек, им было плохо, всех тошнило. Ехала «скорая помощь», я ее остановил и отправил всех в поликлинику. Поднялся на покрытие, там никого не было… Было около 3 часов. Связался с директором. Доложил ему обстановку о пожаре, попросил направить дозслужбу. Но у директора дозиметров под рукой не было, он разрешил мне взять любого, кого найду на АЭС. Директор попросил откачивать воду, которая заливает 3-й энергоблок. Поставили одно отделение для откачки воды. Сам побежал искать дозиметристов. Нашел одного на 1-м энергоблоке. Внутри обстановку полностью не знали, а на покрытиях пожар был потушен. Это было в 03 ч. 30 мин. Мы объехали боевые участки, был создан штаб пожаротушения. Об этом мы доложили директору…»
Да, «малый» пожар был ликвидирован. И что греха таить, некоторых это успокоило. Они не подозревали, что там, внутри здания 4-го блока, разгорается иной «пожар» – ядерный…
Мы долго не можем начать разговор. Несколько минут назад пришло сообщение, что умер Лелеченко. Ожоги и облучение сделали свое дело. Лелеченко был их другом…
Владимир Лыскин и Николай Олещук – мастера электроцеха Чернобыльской АЭС. В день аварии они, находясь у самого реактора, который сквозь щели излучал смертельные дозы радиации, вместе с товарищами восстанавливали повреждения на силовом оборудовании.
– Мы не думали о том, что это опасно, – говорит Олещук, – надо было подать энергию, без которой масштабы аварии могли бы сразу расшириться…
У Лыскина на АЭС работает сын Евгений, здесь на насосной станции трудится супруга.
– Как это началось?
Олещук и Лыскин долго молчат, и мы понимаем их – трудно вспоминать ту ночь. Однако надо вспомнить все – до мельчайших подробностей, чтобы люди знали, как вели себя те, кто начал сражение в Чернобыле. И они рассказывают не о себе, а обо всех – они были лишь частью большой группы людей, которые работали в ту ночь на станции или в первые часы аварии прибыли сюда.
– Мне позвонили сразу же, – говорит Николай, – приказ был краток: «Поднимай людей!» Из семнадцати человек дома оказалось семеро. Остальные отдыхали: все-таки суббота, у нас места великолепные – рыбалка отменная… Вот они и уехали. Понял, что ситуация сложная, когда увидел машины «скорой помощи», которые шли на станцию… Ну а когда добрался на свой 4-й блок, стало ясно, насколько тяжела авария.
– Вывалился графит, лежит на полу – фон очень большой, – добавляет Владимир.
– Но забывали об опасности, потому надо было проверить трансформаторы… Потом начало затапливать кабельные каналы…
– А Лелеченко и о безопасности людей думал. Обо всех, кроме себя. Надо было перекрыть задвижки подачи водорода. Никого не пустил, а сам пошел… Это подвиг… Он думал о своих ребятах. Александр Григорьевич очень любил работать с молодыми, брал их в цех, учил. И все его очень любили – он был настоящим наставником. Так вот, Лелеченко внимательно следил, чтобы никто из его ребят не получил опасной дозы. Он буквально выгонял их из цеха, а сам не уходил… А потом уже, еле держась на ногах, но заметив наше состояние – по лицам, наверное, вдруг начал рассказывать анекдоты…
– Ощущение необычное – ничего не чувствуешь. Тебе ни холодно, ни жарко… Но когда включили трансформатор, стало сразу же легче на душе – ведь удалось подать питание на аварийный блок.
– Те, кто был на станции, не уходили. Каждый понимал свою задачу. Кстати, люди, далекие от атомной энергетики, вели себя гораздо хуже – боялись…
– Припять – город молодой, жизнерадостный. На этой станции многие с первого блока. Раньше я работал на Курской АЭС, – говорит Олещук. – Переехал сюда, тут прекрасный коллектив сложился, и вдруг такая беда. До сих пор не верится, что такое произошло…
– Некоторые были в отпусках, но, узнав об аварии, сразу же вернулись.
– Мастер Архипов отдыхал неподалеку, в Полесском районе. Сразу же на своей машине помчался в Припять. Его остановила милиция – тогда уже первые посты были выставлены. Он бросил машину и пошел пешком. А это тридцать километров. Попал на зараженный участок, облучился. Другой на его месте бросился бы бежать, а Архипов пришел на станцию…
– Те, кто работает в атомной энергетике, преданы ей беспредельно. Я настолько влюблен в город, в нашу АЭС, в эту работу, что не могу представить свою дальнейшую жизнь без нее.
– Все готовы работать! И в первую очередь те, кто пережил эту страшную ночь…
Сценарий «Пожар на Атомной»
В декабре 1985 года состоялась премьера фильма «Корабль пришельцев». Лента рассказывала об одном из эпизодов создания «Востока». События происходили за 110 дней до старта Юрия Гагарина. Корабль-спутник не вышел на околоземную орбиту и упал в районе Подкаменной Тунгуски. Академик С. П. Королев организовал специальную экспедицию, которая должна была в кратчайшие сроки найти «шарик» и доставить его в Москву. Стояла полярная ночь, температура опускалась до минус сорока, да и к тому же был глубокий снег.
Фильм – о тех, кто выполнял задание Королева…
После премьеры мы долго обсуждали с Сергеем Никоненко, режиссером «Корабля пришельцев», будущую совместную работу.
– Век научно-технического прогресса, иное мышление, более глубокий взгляд на человека, изменение его психологии, – размышлял Сергей, – как это показать на экране?
– Думаю, нужна экстремальная ситуация. И герои, которые в обычной жизни кажутся всем рядовыми людьми, не способными на самопожертвование, на подвиг, становятся совсем другими, когда случается Нечто…
– Война в наше время?
– Да, ситуация, в которой проявляется самое сокровенное в человеке, такие черты характера, о существовании которых он и сам не подозревает…
– Сюжетов таких много: наводнения, пожары, преступления, в общем, достаточно, – заметил Сергей.
– «Пожар на Атомной». Неплохое название? – спросил я.
– Но говорят – такое невозможно?
– В принципе, конечно. Однако мы можем сделать фильм-предупреждение, – убеждал я. – К примеру, на одну из северных станций, которая выработала свой ресурс, приезжает специалист по безопасности АЭС, назовем его «академик Трубецкой». Приезжает он, конечно, инкогнито. С ним группа сотрудников, и они моделируют аварию на атомной станции. Цель: проверка готовности персонала к такой работе и одновременно выработка каких-то рекомендаций для будущих АЭС, которых строится в стране множество. И в этой критической ситуации, созданной искусственно, люди проявляют себя – ведь они не подозревают, что идет эксперимент…
– В сюжете что-то есть, – улыбается Никоненко. – Попробуем?
Сценарий фильма «Пожар на Атомной» я должен был сдать на студию имени Горького 15 мая 1986 года. Так значилось в Договоре.
В субботу, 26 апреля, я захватил часть написанного сценария на работу. Все-таки в выходные, когда молчат редакционные телефоны и нет посетителей, можно спокойно выкроить несколько часов и пописать.
Вставил чистый лист в машинку. Дальнейшие события ясны: пожар начинается в полночь и сотрудники, которые дежурят на АЭС, в полной мере проявляют себя…
Телефонный звонок. Знакомы голос физика, с которым мы не раз бывали и на ядерных взрывах и на атомных станциях.
– Тяжелая авария на Чернобыльской станции, – коротко сказал он. – Думаю, что «Правда» не может оставаться в стороне. Я вылетаю через два часа. Спецрейсом. Приезжай на аэродром, к депутатскому залу…
Через несколько минут позвонил Михаил Семенович Одинец, заведующий корреспондентским пунктом «Правды» в Киеве. Он еще не знал, что именно случилось в Чернобыле, но ему было ясно, что произошло что-то необычное и страшное…
Первые минуты и часы аварии
«При подготовке работ по охлаждению реактора 4-го энергоблока ряд работников проявили мужество и героизм. А. Кедров и Д. Небощенко пошли первыми в зону, определили объемы и место работ…» – так информировал партком АЭС Киевский обком партии.
– Меня предупредили: сделайте разведку, но на рожон не лезьте, – рассказывает Анатолий Кедров. – Это из дирекции позвонили на смену… В защитной одежде прошли по коридору третьего блока, но на лестнице уровень радиации резко повысился. Оставил ребят, пошел сам. Прибор шкалило. Оставалось еще четыре шага. Неужели возвращаться?.. Прошел, посмотрел. Многое стало ясно. В работу сразу же включились химики и физики. Надо было добраться до некоторых узлов, которые были повреждены.
Алексей Ананенко, Борис Баранов, Валерий Беспалов и многие другие вслед за разведчиками пошли в зону реактора. Они уже знали радиационную обстановку, а значит, работали не «вслепую».
Полностью уберечься было невозможно. Некоторые из них получили большую дозу, вскоре были отправлены в Москву и Киев. Но они остались жить…
Среди пострадавших в ту ночь было и немало медиков. Ведь именно они, прибывшие со всей области, вывозили пожарных, физиков – всех, кто был на станции. Их «скорые помощи» подъезжали прямо к 4-му блоку.
Через несколько дней я увидел эти машины. Ими нельзя было пользоваться, так как они были сильно заражены…
Странно, непривычно выглядит с вертолета Припять. Белоснежные многоэтажные здания, широкие проспекты, парки и стадионы, игровые площадки рядом с детскими садами и магазинами.
Город пуст. Ни одного человека на улицах, а по вечерам ни в одном из окон не загорается свет. И лишь изредка показывается на улице специальная машина – это служба дозиметрического контроля.
Иногда в тишину города врывается шум двигателей – это к реакторам идет очередная вахта: три блока АЭС нуждаются в присмотре, ну а на четвертом блоке совсем иные события разворачиваются…
Город без людей. Это страшно.
Однажды я видел такой город. По-моему, если не изменяет память, это был Сан-Франциско. В фильме Стенли Крамера «На последнем берегу» герои ленты, надев защитные костюмы, идут по безжизненному городу в поисках передатчика, посылающего в эфир непонятные сигналы. Уже давно прошла ядерная война, в живых осталось несколько десятков человек, да и те на борту подводной лодки. Но они надеются, что там, в Сан-Франциско, есть еще один… Но это от ветра колышется штора, контакты передатчика натыкаются на нее, и возникает радиосигнал…
Один из подводников не возвращается на лодку. С удочкой он сидит на берегу мертвой реки. Оказывается, он родом из Сан-Франциско…
На берегу Припяти вижу солдатика, который удит рыбу.
Над его головой виден контур атомной станции…
Мертвый город Припять до мельчайших подробностей похож на Сан-Франциско из фильма. Город, который оставили все – взрослые и дети, пенсионеры и домохозяйки, физики и дворники…
Топливо под локтем
В том хаосе и неразберихе, а также в полном отсутствии информации понять, что случилось на Чернобыльской АЭС, даже специалистам было невозможно. А именно им надлежало принимать решения и действовать очень быстро, как и положено в аварийных ядерных ситуациях.
Пострадавших быстро доставили в Москву в клинику № 6. Разгрузили всех быстро – палаты уже были приготовлены. А что делать с транспортом, с одеждой – ведь ясно, что они заражены. Автобусы, машины «скорой помощи» и реанимобили, которые везли облученных из аэропорта, направили в Отделение исследовательских реакторов и реакторных технологий Института атомной энергии, который, к счастью, был неподалеку.
Впрочем, а куда же еще? Иных мест в Москве, где можно провести дезактивацию транспорта, не было. Итак, все инструкции уже нарушены: зараженные машины мчались по улицам Москвы, что было в нормальных условиях совершенно недопустимо.
В этом отделении Института шла работа с высокоактивными материалами, исследовались и облученный графит, и твэлы, да и наибольшее количество отходов накапливалось здесь. В общем, тут были собраны как раз те профессионалы, которые знали, что делать и с транспортом, и с одеждой, в которую были одеты пострадавшие.
С Чернобыльской АЭС физики были хорошо знакомы. Более того, почти пять лет они регулярно выезжали на станцию, так как пытались разобраться с техническими неполадками на 1-м энергоблоке.
Еще в 1982-м году в активной зоне реактора начали разрываться технологические каналы. Причина разрушения их была непонятна, но аварии случались регулярно. Исследования велись днем и ночью, потому что энергоблок был остановлен и энергии не хватало. Ученые довольно скоро выяснили, что разрушались стенки из циркония, так как «изобретатели» на заводе, где изготовлялись трубки, внесли ряд «новшеств». Да, производительность увеличилась, но надежность каналов упала. Трубки разрывались, графитовая кладка активной зоны начала разрушаться… Когда министр Е. П. Славский узнал о случившемся, он немедленно издал приказ, в котором еще раз напоминалось, что «на предприятиях атомной промышленности всякая рационализация и изобретательство категорически запрещены»! Они в обязательном порядке должны согласовываться с научными учреждениями…
В общем, усилиями ученых Института атомной энергии и работниками АЭС неполадки на 1-м энергоблоке были устранены – дефекты никак не проявлялись. И тут информация об аварии! Поначалу «курчатовцы» даже подумали, что она случилась на 1-м блоке.
Однако сомнения развеялись сразу же, как только машины и автобусы оказались на санитарной площадке отделения, чтобы пройти дезактивацию.
И тут впервые специалисты начали понимать, насколько велики масштабы катастрофы: мазок с подлокотника, взятый в автобусе, показал, что в нем есть частички ядерного топлива…
У профессионалов создалось впечатление, будто они работают в «горячей камере». Но на этот раз источники излучений находились везде: в автобусах, в ботинках и белье, во всем, к чему прикасались пострадавшие.
Обувь, которую доставляли из 6-й клиники, «фонила» так, словно она побывала внутри работающего реактора – столько излучали образцы, которые поступали в «горячую лабораторию» раньше.
Всю одежду, все личные вещи пришлось помещать в специальные контейнеры и отправлять на захоронение.
Ничего подобного раньше не случалось, и теперь уже все сотрудники Института атомной энергии («внутренняя информация» сработала моментально!) понимали, что ближайшие месяцы и даже годы их работа и судьба будут связаны с Чернобылем.
Официальное сообщение правительства об аварии появилось лишь 30 апреля.
Несколько слов о реакторе
Почему он взорвался?
Этот вопрос мучил физиков с первой минуты катастрофы.
Ответа не было…
Первый энергоблок с реактором РБМК был выведен на мощность в 1973 году под Ленинградом. Это уран-графитовый реактор канального типа. Замедлитель – графит, теплоноситель – обычная вода.
Считалось, что РБМК по конструкции намного проще, чем остальные типы реакторов. Перегружать топливо на нем можно было без остановок, мощности можно увеличивать в несколько раз, используя все те же элементы конструкции. Так как у реактора не было корпуса, то его легко было транспортировать по железной дороге. И, наконец, промышленность хорошо освоила производство такого типа реакторов, так как он был аналогичен тем, что работали в Челябинске-40, где получался оружейный плутоний.
Академик Анатолий Петрович Александров, директор Института атомной энергии, а затем и президент Академии наук СССР, был активным сторонником именно этого типа реакторов. Это было связано не только с тем, что он являлся научным руководителем и одним из создателей РБМК, но и, по его мнению, реактор был абсолютно надежным. Крылатая фраза о том, что «такой реактор можно смело ставить на Красной площади» принадлежит именно Александрову.
Вскоре после пуска первого промышленного реактора в Челябинске-40 (комбинат «Маяк») и взрыва первой атомной бомбы Игорь Васильевич Курчатов именно Александрову передал научное руководство пуском и работой новых «Иванов». Это были промышленные реакторы, где нарабатывался плутоний. Александров был уверен в их надежности – крупных аварий не случалось.
Анатолий Петрович не сомневался в надежности РБМК, а потому долго не мог поверить, что в Чернобыле произошла столь масштабная авария…
Из официальных документов: «Перед остановкой на планово-предупредительный ремонт (ППР) блока станции предполагалось проверить способность вращающегося по инерции турбогенератора (№ 8) вырабатывать электроэнергию для обеспечения потребностей станции в аварийных условиях до включения резервных дизельных генераторов. Подобные испытания проводились и раньше и заканчивались благополучно. В стремлении провести эксперимент персонал станции допустил ряд нарушений правил техники безопасности: отключение системы аварийного охлаждения реактора; блокировку защиты реактора по сигналу остановки турбогенераторов; блокировку защиты реактора по уровню воды и давлению пара в барабане-сепараторе. В процессе подготовки к испытаниям реактор «провалился в йодную яму» – его мощность упала до 30 МВт (тепл.). К 1 ч. 00 мин 26.04.86 мощность удалось стабилизировать на уровне 200 МВт (тепл.) путем существенного уменьшения оперативного запаса реактивности до величины 6–8 эквивалентных стержней регулирования вместо регламентного уровня – 30 стержней. В 1 ч. 03 мин. дополнительно к шести работавшим ГЦП были подключены еще по одному насосу в каждой петле. В результате суммарный расход теплоносителя превысил регламентное значение, характерное для стационарной работы реактора. Как следствие перечисленных мероприятий, реактор попал в неустойчивое предварительное состояние…»
Однако испытания все-таки начались. Мощность реактора возрастала…
В 1 час 23 минуты 40 секунд, почувствовав опасность, начальник смены нажал кнопку, по сигналу которой в активную зону вводились все регулирующие стержни аварийной защиты. Однако было уже поздно – в 1 час 24 минуты реактор взорвался.
Согласно математической модели, разработанной в ИАЭ им. И. В. Курчатова, «первый пик мощности достиг 10-кратного превышения номинальной мощности в течение 4 секунд. Выделение энергии сдвинуло 1000-тонную защитную крышку реактора и привело к тому, что были срезаны все каналы охлаждения по обеим сторонам активной зоны реактора. Через 2–3 секунды произошел второй взрыв, и горячие куски реактора были выброшены из разрушенного здания. Разрушение реактора обеспечило доступ воздуха, который, соответственно, привел к горению графита».
Всего семь секунд прошло от нажатия кнопки аварийной защиты до глобальных разрушений. В истории человеческой цивилизации это была, пожалуй, самая стремительная техногенная катастрофа.
