Владимир Гакштетер
Короче! Я из Сочи. Том 2

Зверь

Мне было уже почти двадцать лет, когда я совершила поступок, который никогда себе не прощу. Я убила мою мамочку, мою Фенечку. Однажды в словесной перебранке с Алексеем я вдруг сболтнула, что вот, мол, придут мои дети и отомстят ему за меня. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Алексей заподозрил неладное. Он выбрал момент и в выходной день раскопал одну из могилок. Не обнаружив там ничего, он, разъярённый, ворвался на кухню, где в это время были мы с Фенечкой. Я по его виду всё поняла и пыталась заслонить собой мамочку, но он, отшвырнув меня, как котёнка, в сторону и ничего не говоря, ударил мать в грудь. Бедняжка, не издав ни звука, упала на пол. Зверь собирался продолжать избиение, но она не двигалась и уже не дышала. Теперь он испугался, поднял её и положил на диван. «Мама! Мамочка! Прости меня! Не уходи!» – кричал он, катаясь по полу, но не пытаясь как-то помочь матери. Я стала просить его вызвать «Скорую помощь», но в ответ он только взял меня за руку и отвёл в подвал. На следующий день Алексей выпустил меня и повёл в сад. Там рядом с двумя могилками появилась третья, большая могила. В этот момент я поняла, что следующая могилка здесь будет моя. И когда это произойдёт, было только делом времени.

Алексей после смерти матери сильно изменился. Куда девалась его любовь, нежность. Теперь местом моего постоянного пребывания стал подвал. Он регулярно выводил меня гулять, приносил еду или заводил на кухню, и мы ели вместе. Ко мне вернулась депрессия. Я винила себя в смерти Фенечки, постоянно разговаривала с ней, как будто она находилась рядом. Алексей полностью сломал мою волю. Ежедневно он, уходя на работу, закрывал меня в подвале, куда ставил трёхлитровый баллон с водой и ведро. Я чувствовала, что он тяготится мной. «Если б тебя не было, у меня всё было бы в порядке. Будь я проклят, что связался тогда с тобой. Всю жизнь жалею», – часто говорил он. Эти слова ещё круче заворачивали меня в депрессию.

Теперь единственным моим желанием было выйти из подвала. Хоть на минутку, хоть на секундочку. Я ждала Алексея, как спасителя, и готова была на всё, лишь бы он вывел меня погулять или поужинать вместе. А он никогда не забывал водить меня в спальню. Но получив от меня то, что ему требовалось, опять тащил в подвал.

Так пролетели ещё годы, и однажды я забеременела в третий раз. Неожиданно Алексей стал ко мне лучше относиться. Он уже вышел на пенсию и все дни находился дома. Привёл в порядок и покрасил снаружи дом, расчистил от сорняков участок, обустроил, как это было при жизни Фенечки. Я почти всё время находилась в доме. Только когда Алексей уходил в город, он запирал меня в подвал. Очевидно, беременность сыграла положительную роль для моего здоровья. Алексей пообещал, что после родов он сам пойдёт в милицию. Он хотел, чтобы его ребёнок оставался в доме, когда его посадят, чтобы кто-то ждал его из тюрьмы. Я снова стала чувствовать себя человеком, хотела жить. Именно в это время я вдруг вспомнила моих родителей: маму, папу; сестрёнку, нашу жизнь до аварии. Я вспомнила и заново пережила саму аварию, когда на нас летел огромный грузовик, а папа в последний момент отбросил меня далеко в сторону. Вспомнила, как я не могла дышать, засыпанная камнями из кузова, как меня вытащили и кричали, что я живая. Теперь я захотела пойти туда, где они были похоронены. Я благодарила Бога за то, что он дал мне трёх мам: мою родную мамуленьку Лену, маму Любу в детском доме, которая стала мне родной на семь лет, и, наконец, Фенечку, добрее и ласковей которой я не встречала.

Родила я мальчика во второй половине дня. Алексей был рядом, ни на секунду не отходил от меня, старался успокоить, ободрить. Обещал никогда не обижать меня, а ребёнка записать на свою фамилию. Но, видно, не так что-то пошло, и мальчик к вечеру перестал дышать. Я об этом узнала ночью, кричала, обвиняла во всём Алексея и даже попыталась его убить. На столе лежал нож, я схватила его и ударила изо всех сил. Увидев кровь, я от ужаса потеряла сознание. Очнулась в подвале. Рядом сидел Алексей. Было видно, что теперь он боится меня. Он вышел и запер дверь.

Настали худшие дни моей неволи. Я постоянно находилась в подвале. Алексей заходил только для того, чтобы покормить меня, вынести ведро. Но не забывал насиловать меня, когда хотел, прямо в подвале. Он вовсе превратился в животное. А ко мне снова вернулась депрессия. В беспамятстве я стала разговаривать со своей дочерью. Ей уже должно было быть лет десять-одиннадцать. Мне казалось, что она приходит ко мне, садится рядом на диван. Я рассказывала ей о своей жизни в родной семье, даже вспомнила о моих любимых птичках-амадинках, которые жили в клетке. Рассказывала про аварию, про детдом и маму Любу, про Алексея и про то, как родила её и двоих сыночков. Я не верила, что мой третий ребёнок умер, и представляла его живым, маленьким и таким сладеньким. И я не понимала, почему Алексей скрывает от меня правду о нём.

Так прошло ещё несколько лет. Я не очень помню эти годы, потому что почти всё время была в беспамятстве. Я жила в своей семье, гуляла с сестрёнкой на детской площадке, в парке, плавала с дельфинами в море. А потом вдруг оказывалась в моём детском доме, разговаривала с подружками, примеряла вместе с ними новые платья, а мама Люба звала нас обедать. И вдруг опять тёмный подвал, ужасная физиономия опустившегося совсем Алексея, и дверь, за которой мир, совсем для меня не знакомый и немного страшный. Мои галлюцинации переплетались с явью, и разобрать, что было, а чего не было, я уже не могла. Сознание постепенно умирало, хотя тело жило своей жизнью. Алексей со мной не разговаривал совсем, иногда забывал накормить, но не забывал делать свои дела, и я однажды поняла, что опять беременна. Я пришла в такой ужас, что стала биться головой об стенку, а затем решила повеситься. Совершенно хладнокровно, как будто делаю какую-то домашнюю работу, я разорвала на куски простыню и связала прочную верёвку. Один конец привязала к окну, а на другом сделала петлю. Ни секунды не раздумывая, я оттолкнула из-под ног диван, на котором стояла. Последнее, что я почувствовала, – это невозможность дышать. Боли не было, и я потеряла сознание. Но тут вошел Алексей.

И снова он рыдал, умолял простить его. Сказал, что давно решил сам пойти в милицию, но никак не соберётся с духом. Пообещал, что вот сейчас же и пойдёт. Закрыл дверь и ушел. Прошли сутки. Алексей не появлялся. Потом ещё сутки, а на третьи сутки я поняла, что он меня обманул и хочет, чтобы я умерла в подвале. Мне стало казаться, что я слышу стук лопаты о землю, это Алексей копает мне могилу. Ужасно хотелось пить. Лежу на диване, не двигаюсь – жду, когда стану умирать. Открываю глаза и вижу, что рядом с диваном стоит моя дочка. Никогда раньше её не видела, только разговаривала с ней. Уже большая совсем. «Оля! Что ты делаешь в этом подвале? – спросила меня дочка. – Кто тебя здесь запер?» Говорю: «Спаси меня! Я не пила уже трое суток. Он хочет, чтобы я умерла. Спаси меня!» Теперь дочка находилась со мной постоянно, но сделать она ничего не могла. А я чувствовала, что жизнь уходит из меня, и уже радовалась скорому избавлению. Сколько времени так прошло, не знаю, только вдруг раздался громкий лай. Это лаял мой любимый Антей, он был где-то рядом. Открылась дверь, и в подвал вбежали люди. Дальше я ничего не помню. Очнулась уже здесь.»

А теперь я хочу жить

Оля замолчала и ещё сильней всем телом прижалась к маме Любе. «Алексей, скорее всего, тебя в тот раз не обманул. Совсем недалеко от отделения милиции его сбила машина, – проговорила мама Люба, поглаживая Олю по голове, – автомобиль скрылся с места аварии, а его нашли прохожие. Они и вызвали «Скорую» и милицию. На третий день Алексей умер в больнице, так и не приходя в сознание. Но все три дня он говорил в бреду про Олю, которая умрёт в подвале, если он её не откроет. Всё порывался бежать спасать тебя. Теперь Бог ему судья!»

«Мама! А как мои дети? Правда, что они живы?» – прошептала Оля и взглянула на маму Любу такими глазами, что та вздрогнула. Боль всей прошедшей жизни, ужас, страх и отчаяние были в этих глазах. «Девочку зовут Наташа, а мальчика Роман. Хорошие! А вот третьего у нас не было, но будем искать. Ты не волнуйся, тебе нужно думать о не рождённом ребёночке», – скороговоркой выпалила Люба, стараясь поскорее успокоить Олю.

Наташа и Роман все последние дни были вместе. Им уже рассказали, что они родные брат и сестра и нашлась их мама, к которой пока ходить нельзя. Наташа всю прошедшую неделю была в больнице, очень плохо себя чувствовала, настолько плохо, что врачи всерьёз забеспокоились о её жизни. Но как только открылась дверь в подвал, где была заперта Оля, в тот же момент Наташа встала с постели в своей палате и, как ни в чём не бывало, пошла гулять по больнице. Она оказалась совершенно здорова. Ещё два дня её подержали в больнице, опять делали кучу анализов, а затем отпустили домой – в детдом.

И вот они с братом гуляли по двору, сидели на их лавочке, и Наташа рассказывала Ромке всё, о чём с ней делилось её вдохновение за эти годы. Дети ждали, с нетерпением ждали, когда, наконец, им разрешат увидеть маму. Только детдомовским понятны эти чувства, ощущения: мама, о которой много лет они думали самое разное, и плохое, и хорошее, но больше всё-таки хорошее, – эта мама вдруг нашлась. Оказывается, все годы она была где-то рядом и всегда думала о них и теперь удивительным образом появилась в их жизни. Ни у одного из детей в детдоме мама пока не находилась. Или этих мам уже не было, или они жили своей жизнью далеко…

Наташа и Ромка сидели на кровати, обняв с двух сторон худенькую, такую же маленькую, как и они, женщину. О том, что она их мама, а не сестрёнка, говорили лишь прядки седых волос на голове Оли. «Мамочка! Сколько раз я за свою жизнь не назвала тебя мамой. Жила и думала о тебе. Мама, мама, мама, мама, мама – буду говорить, а ты слушай. Пусть тебе будет хорошо, – ворковала Наташа, прижимаясь к Оле. – Я ведь до сих пор представляла тебя маленькой девочкой, совсем не думала, что ты тоже растёшь. И уж совсем не представляла себе, что девочка Оля из моего рассказа и есть ты – моя мама». – «Ты писала рассказ? – Оля с удивлением посмотрела на Наташу. – Какая ты у меня умница. Дашь мне почитать?» – «Я начала писать его очень давно, но никак не могу закончить. А вообще-то я буду поступать в Литературный институт в Москве. Я уже всё узнала, – ответила Наташа и с сомнением покачала головой. – Но как я уеду и оставлю вас? Я ещё столько раз должна сказать тебе – мама…»

«Наташка! Дай мне сказать, – вступил в разговор Рома. – Когда к другим мальчишкам приходили родители, я видел, что они почти все пьяницы, но я всё равно им завидовал. А ты, мама, у нас такая молодая, хорошая. Вот подлечим тебя, и будешь самая красивая. Мы тебя будем любить больше всех на свете». – «И своего братика или сестру будете любить? А он здесь, рядом и всё слышит», – показывая на животик, сказала Оля и засмеялась, впервые, может, за несколько лет. Бледная, с отёкшими глазами, вся в синяках и кровоподтёках, но беспредельно счастливая Оля, как квочка, обхватила руками-крыльями своих цыплят: «Родненькие мои! Как я была счастлива, когда мама сказала мне, что вы живы, что вы у мамы Любы. Не было ни одного дня, чтобы я не думала о вас. Мне и сейчас не верится, что у меня такая большая семья. Ещё два дня тому назад я умирала и ждала смерти, как избавления, и хотела умереть. А теперь я хочу жить!»

Пожилая девочка

Вот уже полгода, как в городе появилась женщина, взглянув на которую, невозможно не задаться вопросом: «Кто она и почему так странно выглядит?» И действительно, если взглянуть сбоку и сзади, то это молодая женщина с красивой фигурой, роскошными длинными волосами почти до пояса, иногда собранными в «хвостик», иногда заплетёнными в косу или просто распущенными. Но стоит взглянуть на её лицо, и удивлению нет предела. Глубокие морщины пожилой женщины, разрезающие лоб, пряди седых волос, как будто специально мелированных опытным стилистом. И на этом фоне горящие энергией серые, с зелёным оттенком глаза. Но это глаза не пожилой и даже не молодой женщины. Это глаза вихрастой, любопытной девчонки-разбойницы, которая вышла в город, чтобы что-то ещё узнать новенькое, опять влезть в какую-то историю, попрыгать с подружками через скакалку.

Её часто видели в суде, в милиции, в администрации города, где она сидела возле разных кабинетов, ожидая своей очереди. Казалось, за полгода она обошла всех чиновников города. Её не могли встретить в кино или в театре, но по выходным она часто появлялась в парках, скверах в окружении ребят из детского дома. Дети громко, перебивая друг друга, что-то рассказывали ей, а она слушала и улыбалась. Возможно, это была воспитательница из детского дома, возможно, мама кого-то из малышей. Но никто не смог бы предположить, что она и воспитатель, и мама, но еще она – маленькая девочка из детского дома, и окружающие её мальчишки и девчонки – это друзья-ровесники, с которыми она готова в любой момент прыгать через скакалку, бегать в казаки-разбойники или с разбега шлёпнуться на траву в самом центре парка.

Оля совсем не ощущала свой возраст. Ей хотелось дружить, играть с девчонками и мальчишками того возраста, в котором она сама навсегда уехала из детдома. Она стремилась наверстать упущенное за многие годы. Она хотела и фактически купалась в счастье, выпавшем ей, как компенсация за горе, беду, которые пришлось пережить. Но жизнь требовала сейчас от неё совсем другого. Ведь Оля Погожина, такая была у неё фамилия ещё до детского дома, исчезла в возрасте двенадцати лет, а появившаяся теперь Ольга Погожина не имела никаких документов: паспорта, прописки. Она не числилась нигде, и в первое время это доставило ей немало хлопот. И хотя Олю поддерживали многие и помогали ей всюду совершенно бескорыстно, но порядок решения её проблем никто не мог изменить или отменить.

Всё это время Оля жила в детском доме вместе с Наташей и Ромкой. Она, как самый лучший воспитатель, помогала растить детей. В душе ещё совсем ребёнок, Оля находила самые правильные слова для того чтобы маленькие, упрямые паровозики не сталкивались с бетонными стенками правил, придуманных взрослыми, а ловко маневрировали между «надо» и «хочу», не доставляя никому хлопот. Любовь Васильевна, присматривая за дочкой, испытывала великую радость оттого, что Оля нашла для себя профессию, а она, заведующая детским домом, получила прекрасного и перспективного воспитателя.

Первой проблемой, которую пришлось решать Оле, стало получение паспорта. Немало часов она провела в кабинете следователя прокуратуры, где пришлось письменно изложить всё, что она пережила за прошедшие годы. По её показаниям, а также показаниям всех свидетелей: Любови Васильевны, воспитательниц и сторожа детского дома, соседей, живущих рядом, – восстановили события, происходившие в зелёном доме. Было принято особое решение о перезахоронении могил из сада. Медицинская комиссия, участвующая в выполнении этого решения, пришла к заключению, что пожилая женщина – Аграфена Иволгина – умерла из-за остановки сердца, возможно, от сильного удара. Ребенок, находившийся в соседней могилке, умер почти сразу после рождения из-за врождённой лёгочной патологии. Их похоронили рядом с Иволгиным Алексеем, сыном Аграфены и отцом ребёнка, умершим в городской больнице после того как его сбила машина. Зверь, наделавший так много бед, принёсший так много зла людям, превратился в прах. Уже ничего нельзя было изменить, призвать к ответу. Одна только память не давала забыть о прошлом.

Оля и дети приняли это и стали часто приходить к могилкам с цветами. Умершего ребёнка Оля назвала, как его отца, – Алексей, и на могилке появилась табличка: «Иволгин Алексей Алексеевич». После нескольких заседаний и вынесенных судом постановлений Оля, наконец, смогла получить паспорт, в котором она значилась как Ольга Николаевна Юрченко. Теперь Ольга Николаевна Юрченко ещё и мама двоих детей – Наташи Юрченко и Романа Юрченко. Но она и хозяйка зелёного дома, так как у Алексея не оказалось родственников. Всё это не произошло бы так быстро, если б не помощь начальника районной милиции Николая Ивановича.

Антей, Самсон и Пальма

Во дворе, по дорожкам и между ними, как шальной, носится Антей. Он то прыгает с места на место, то, как щенок, гоняется за собственным хвостом, то вдруг начинает лаять на куст можжевельника. Уже совсем не по возрасту ему вытворять это, но в последнее время происходят такие события, что даже пёс помолодел. В зелёном доме новые жильцы. Оля, любимица Антея, веселится вместе с детьми. Она счастлива, счастлива и собака. Забыт подвал, дверь в который забили наглухо. В углу сада, там, где были могилки, теперь разбита большая клумба. Семья Юрченко на совершенно законных основаниях обживает зелёный дом. Вымыть всё на первом этаже, прорваться сквозь многолетние «заросли» паутины на втором. А окна? С ними особенная проблема. Их не мыли, кажется, сто лет. Грязь не убирается никакими химикатами, приходится работать только бритвочкой. Но вот почти всё сделано. И дом засветился новой жизнью, новой энергией.

Первым встречает день Антей. Уже в пять утра он бегает по двору, проверяет, везде ли всё в порядке, нет ли посторонних. Затем просыпается Оля. Она не может долго спать, мучают кошмары, воспоминания, да и как долго спать, когда есть двое детей, пёс и такой огромный дом, сад, огород. Везде нужны руки, хозяйский глаз и забота. Оля варит овсянку, кладёт в тарелки кусочки замоченной с вечера кураги, изюм и немного сливочного масла. Это её Фенечка научила. На запах тёплого молока немедленно является кот. Он вполне взрослый, но у него пока нет имени, потому что прибился он к весёлой компании два дня тому назад. Но уже успел отличиться. Оказывается, безымянный кот ест овсяную кашу, только за ушами трещит. Оля решает назвать кота Самсон, учитывая его безразмерную физиономию и громадные усы.

К девяти часам весь дом уже гудит, как улей. Наташа во дворе вместе с Антеем делает физзарядку. Сонный Ромка, лениво зевая, ходит по дорожкам и имитирует упражнения. «Дети! Кушать!» – раздается громкий голос мамы. Первым, как всегда является Антей. Вот он овсянку есть не будет, ни с курагой, ни с маслом. Для него приготовлен супчик с мясом. Остальные за две минуты освобождают свои тарелки, несут их в мойку, обнимают и целуют маму Олю. После завтрака семейка собирается за кухонным столом и совещается, чем бы сегодня заняться. Беседу прерывают звонок в калитку и лай Антея. Все встают из-за стола и направляются во двор, встречать гостей. А гости явились ещё и какие желанные и долгожданные. За калиткой стоят мама Люба, начальник милиции Николай Иванович, с ними какая-то женщина и на поводке собака-овчарка. «Встречайте гостей!» – говорит мама Люба. Оля прекрасно знает Николая Ивановича. Это он помогал ей в оформлении документов. «Олечка! Знакомься! – Николай Иванович обнимает Олю и подводит её к женщине. – Это моя жена Нина. Уже заточила меня, так хочет с тобой познакомиться. А это наша Пальма. Если вы не возражаете, пусть подружится с Антеем». Гости и хозяева идут в дом, а Антей с Пальмой изучают запахи друг друга. Антей, как мужчина, более активен, виляя хвостом, ходит вокруг дамы, а Пальма, напротив, поджав хвост, старается прижаться к калитке и поскуливает, обиженно поглядывая на окна дома, куда ушли её хозяева.

«Николай Иванович! Вы простите нас за то, что сегодня только чаем можем угостить», – смущенно говорит Оля. «Да у нас с собой всё, что надо, есть к чаю, – отвечает Николай Иванович и ставит на стул большую сумку. – А ещё я должен передать тебе, Оля, и всем вам вот эту материальную помощь. Её собрали для вас сотрудники милиции. Поверьте, я ни на кого не давил. Всё от души! Думаю, что деньги вам нужны сейчас, – Николай Иванович передал пакет с деньгами Оле и продолжил. – Пока я от радости не напился и совершенно трезв, хочу с тобой, Оля, поговорить о серьёзном. Дело в том, что многие люди нашего города хотят помочь тебе. Что нужно в первую очередь? Мне кажется, этот дом нуждается в большом ремонте или даже реконструкции. Давай воспользуемся предложениями и сделаем для вас достойное жильё. В ближайшие дни я пришлю сюда проектировщиков. Пусть специалисты посмотрят, потом решим. Договорились? А теперь приглашай за стол».

Из сумки, как из скатерти-самобранки, появляются такие вкусности, что у всех слюнки потекли. В расставленные гранёные стаканы полилось шампанское. Застолье, которого давно, а может, и никогда не было в зелёном доме, началось и с промежутками продолжалось почти весь светлый день. Лишь к вечеру гости собрались уходить. «Олечка! Вот номер моего телефона, – сказал Николай Иванович, протягивая свою визитную карточку, – если какие проблемы будут, позвони обязательно в любое время» – «Да-да! Позвони, если он не занят будет на работе, – перебила мужа Нина и, записывая на визитке свой телефон, продолжила. – Олечка! Мои ребята разъехались по стране, оставили нас с Колей одних. Ты для меня теперь, как дочка. Всю жизнь мечтала о девочке – а рожала пацанов. Ты молоденькая, а надеть нечего. Так нельзя. Завтра мы с тобой едем в город. Приведём тебя в порядок. А Пальма пусть пару дней поживёт у вас. Нам давно внуки нужны, пусть хоть от неё будут».

Гости уже давно уехали, а семья всё не успокаивалась. Николай Иванович одним днём решил почти все проблемы, которые терзали душу и Оли, и мамы Любы. И все эти проблемы сводились к одному – нехватке денег. Что греха таить, эту проблему мы знаем абсолютно все. Сколько великих планов так и остались планами, мечты остались мечтами, потому что нам свойственно хотеть большего, мечтать о большем. Совсем другое дело в этом случае. Оля ещё практически не работала, а зарплаты мамы Любы не могло хватить на всех. А потому и не было цены тем деньгам, которые принёс Николай Иванович.

Приближался юбилей мамы Любы. Через месяц ей исполнялось пятьдесят пять. Люба ни одного дня не собиралась больше работать и уже написала заявление об увольнении в связи с выходом на пенсию. Родственников у неё никогда не было, они все погибли при ужасном землетрясении, и у Любы к судьбе были свои счёты. Оля, её дети стали для Любы родной семьёй, ближе которой и быть не могло. Только одно изменение непременно ожидало Любу. Теперь Оля будет её называть мамой, а для Наташи и Ромки она вдруг стала бабушкой. Да и ладно…