Владимир Фёдорович Власов
Страна детей
11. Час мыши (с 23 до 1 часа ночи)
Мы ехали по ночному городу. Сидя со Светланой на заднем сидении, я положил свою ладонь на ее руку, она вздрогнула, но не убрала руки. Я нежно пожал ей пальцы, затем просунул руку между спинкой сидения и полу обнял ее за талию. С каждой минутой я чувствовал, как ее сопротивление ослабевает. Я поцеловал ее в щеку, она чуть отклонила голову в сторону. Через несколько минут я повторил поцелуй, она уже не отстранялась.
Мы выехали на окраину города. Я остановил такси у длинных рядов гаражей, рассчитался с водителем и отпустил его. Светлана никак не прореагировала. Местность была пустынной, под одиноким фонарным столбом я рассмотрел план, начертанный моим братом. Слева чернела котлованами стройка, справа белело приземистое здание овощехранилища, а за ним начинались склады и пакгаузы. В стороне от дороги, почти в пустом поле, виднелось длинное одноэтажное строение из бревен, служившее когда-то амбаром для местных крестьян. Здесь, в этом неприметном сарае, и размещался Арсенал клуба.
Мы подошли к массивной двери, обитой железом, с внутренним замком. Я достал из кармана ключ и с трудом отпер вход в святая святых таинственного царства моего брата. Дверь на кованых железных шарнирах со скрипом отворилась, и я заглянул в темное зияющее пространство Арсенала. Сколько я ни шарил рукой по стене, выключателя так и не нашел. Дом вообще оказался не электрифицированным. У входа на полке мне попался электрический фонарь, я зажег его. Светлана вскрикнула от неожиданности, у меня мурашки пробежали по коже. Луч фонарика выхватил из темноты Будду в рост человека, сидящего напротив входа у стены. Некоторое время мы с замиранием сердца смотрели на его торжественный лик. Будда, казалось, впал в отрешенное состояние, но из-под полуопущенных век его красные глаза пристально смотрели на нас и фосфоресцировали. Они светились красным странным светом как будто изнутри статуи.
Светлана робко подошла к нему и потрогала его руку с поднятой кверху ладонью.
– Да он бумажный, – воскликнула она, – из папье-маше, обклеенный золотой фольгой.
Я рассмотрел его вблизи и обнаружил некоторые изъяны, морщины и трещинки. Но издалека он выглядел потрясающе. Вокруг красной подушки, тоже из папье-маше, на которой он сидел, были расставлены свечи. Множество свечей. Тут же лежали спички и курительные палочки. Я принялся зажигать все свечи.
Я был потрясен до глубины души. Здесь, в этом большом городе, на окраине, от посторонних глаз был спрятан единственный Будда, которому втайне поклонялись члены клуба, и ни один агент из спецслужбы не смог за все это время обнаружить тайного молельного дома. Рядом с Буддой на полках хранилась запрещенная религиозная литература, каким-то чудом, проникшая сюда через кордоны бдительных таможенников.
Светлана тоже была взволнована не меньше меня. Мы стали осматривать Арсенал, зажигая повсюду свечи на длинных железных подсвечниках. Вскоре на всем протяжении этого вытянутого, подобно галерее, здания стало светло, как днем.
Мы с интересом осмотрели большой барабан и гонг возле статуи Будды, бамбуковые мечи и длинные луки на стенах. Вероятно, кроме всего прочего, члены клуба занимались здесь кэндо и кюдо. В конце амбара в углу я обнаружил несколько странных алебард, а на стене – разрисованные мишени с торчащими в них стрелами. Обследуя эти сокровища, я начинал понимать, что Арсенал составлял для членов клуба нечто большее, чем хранилище оружия. Здесь хранилась их духовная пища. Возможно, здесь они предавались самым возвышенным и эмоциональным переживаниям в своей серой будничной жизни. В другом конце амбара мы нашли довольно уютное местечко, устланное циновкой и дзабутонами, на стенах висели продолговатые картины с горными пейзажами и большими иероглифами. Тут же стояли низенькие столики с чайной посудой. Прямо на полу был выложен очаг с подвешенным на крючке чугунным чайником. Мы опустились на дзабутоны за одним из низеньких столиков.
– А не попить ли нам чаю? – предложил я Светлане.
Она согласно кивнула головой и, окинув восхищенным взглядом все пространство амбара с горящими свечами, и Золотым Буддой, заметила:
– Здесь забываешь все. Теряется чувство реальности. Как будто находишься не в Иркутске, а в другом мире.
Я стал соображать, куда будет направляться дым, если я разожгу очаг. В этой части амбара потолок был немного закопчен, значит, члены клуба все же пользовались очагом. Но тут мой взгляд привлек термос на длинном стеллаже полок с пронумерованными ячейками, в которых хранились свитки. Я подошел к стеллажу и снял с гвоздика журнал с классификацией свитков и древних манускриптов. Захватив термос и заварку, я вернулся к столику, и, пока Светлана заваривала чай, я с любопытством разглядывал журнал. Под номером 348 в ячейке хранился знаменитый свиток «Оби-но катана», из-за которого в городе шла война. Я нашел этот свиток и положил его перед Светланой.
– Вот то, из-за чего все сошли с ума, – сказал я.– Если хочешь, можешь передать свиток Баранову.
От неожиданности Светлана пролила чашку с горячим чаем себе на платье и вскрикнула от боли. Я бросился к ней. Колено у нее немного покраснело. Я стал искать соль, доступное средство от ожогов, но не нашел его, поэтому стал дуть на это место. Потом я зализывал покрасневшее пятнышко и целовал ее ноги. Светлана совсем не сопротивлялась. Она плавно опустилась на подушки, и я целовал ее в губы. Потом потекли самые счастливые минуты в моей жизни. Засыпая усталым и умиротворенным, я подумал, что, наконец-то, достиг своей цели.
12. Час быка (с 1 до 3 часов ночи)
Когда я открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь. Вокруг меня горели свечи. В какой-то миг мне даже пришла в голову мысль, что я умер, и эти свечи стоят в изголовье моего гроба. Но в следующий момент я ощутил во всем своем теле такое блаженство, как будто меня только что выкупали в душистой ванне и на легком облаке доставили в обетованный рай. Я вспомнил распущенную по подушке косу Светланы. Все еще обессиленный, но счастливый, не поднимая головы, я протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но моя рука прошла сквозь пустоту. Я приподнялся на локте и осмотрелся. Светланы рядом со мной не было. Многие свечи догорели и погасли. У входа все так же светился торжественным сиянием строгий профиль Будды. Рядом со мной лежала в беспорядке моя одежда, усыпанная белыми клочками. Я протянул руку и поднял один клочок. На нем была полови¬на лица Светланы.
– Какой кретин, – простонал я, – мне нужно было давно разорвать эти фотографии.
Когда я срывал с себя одежду, одна фотография, вероятно, выпала у меня из кармана. И она ушла, не потребовав у меня никаких объяснений. Какое недоразумение! Какая чушь! Но она должна была понять, что я ее люблю. Она не может этого не понять. После всего, что у нас было. После того, как это случилось. Она не может быть не моей. Этим же утром я найду ее и объясню ей все. И мы будем всегда вместе. Неразлучно. Светлана, милая моя. Прости меня, идиота. Неужели из-за какой-то фотографии ты…
Вероятно, я уснул, и прошло еще некоторое время. Моего плеча коснулся унтер-офицер Мацуяма. От его прикосновения мне стало больно. Я вздрогнул, протирая глаза, и увидел огонь. Полыхал золотой Будда. Его руки уже занялись огнем, и на ладони, поднятой кверху, плясали язычки |пламени. Но лик Будды светился еще большей торжественностью.
– Вам нужно быстрее уходить отсюда, – сказал унтер-офицер, – а то вы сгорите.
Я попытался встать на ноги, но не смог, меня душил кашель, от которого сотрясалось все мое тело. Надо мной склонился фельдфебель Мори, он почти кричал мне в ухо:
– Вставайте. Соберите все свои силы и мужество. Вам нужно спешить.
Я приподнялся на локте и увидел, как Будда вспыхнул, подобно свече, и его лик скрыло пламя.
– Но как мне выбраться, – воскликнул я, – там же бушует огонь.
Унтер-офицер показал глазами на солдата Синдзи, который сидел на дзабутоне, скрестив ноги, возле низкого столика, на котором так и остались стоять термос с чашками, из которых мы со Светланой несколько часов назад собирались пить чай. На меня опять нашел приступ раздирающего кашля и удушья.
– Постарайтесь меньше дышать, – сказал Мацуяма, – этот угарный воздух вреден для вашего здоровья.
– Синдзи, помоги ему, – обратился он к солдату.
Синдзи вскочил на ноги, схватил со стеллажа полотенце и, обмакнув его в чашке чая, протянул мне. Через влажное полотенце дышать стало легче. Я подавил в себе новый приступ кашля и с трудом сел, затем встал и, собрав последние силы, поднял с пола пиджак и брюки. Шатаясь, как пьяный, я побрел к выходу, где бушевал огонь. Синдзи бросился вперед и прикрыл меня грудью от взорвавшегося снопа искр. Своим движением он увлекал меня за собой, я уже не чувствовал ни ожогов, ни удушья. Я шел за ним, сосредоточенно глядя ему в спину. Так Синдзи через огонь провел меня к выходу. Я навалился всей тяжестью своего тела на кованую дверь и вывалился с вихрем искр в темноту ночи. В руке у меня, как факел, горел пиджак, и уже дымились брюки. Я затоптал огонь босыми ногами и посмотрел на дверь, из которой вырывалось пламя. Синдзи, стоя в огне, приветливо помахал мне рукой.
– А вы, – крикнул я ему,– почему вы не спасаетесь?
Синдзи улыбнулся и ответил мне:
– О нас не беспокойтесь.
Я впервые услышал его голос. Он говорил почти без акцента.
Часть вторая
Поиск брата
«Счастье – разве можно найти счастье у этих заживо погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?»
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»
Десять небесных стволов
1.Ки-но-э (древо старшего брата)
В больнице, куда я попал с ожогами, первым меня посетил брат. Он вошел в мою палату с сеткой яблок и робко присел на краешек стула рядом с моей кроватью. Я с интересом наблюдал за ним. После пожара, который уничтожил весь Арсенал клуба с бесценными свитками и манускриптами, меня мучили угрызения совести. Но увидеть виноватое лицо брата я вовсе не ожидал. Напротив, я думал, что с первой же минуты он набросится на меня с упреками и обвинениями. Брат заботливо поправил одеяло в моих ногах и изрек:
– Я рад видеть тебя живым и невредимым.
– Но из-за меня сгорел твой Арсенал, – воскликнул я.
– Пустяки. Значит, в эту ночь суждено было ему сгореть.
– Но Арсенал сгорел по моей вине.
– Значит, Небо послало тебя туда, чтобы ты, подобно Шиве, уничтожил его.
Я лежал на кровати и от удивления хлопал глазами. Брат улыбнулся и весело похлопал меня по руке.
– Если бы погиб ты и остался Арсенал, то это было бы для меня самым великим горем.
– Но там сгорели сотни древневосточных манускриптов и рукописей!
Брат расхохотался. Я недоуменно смотрел ему в рот, совсем не ожидая такой реакции.
– Должен тебе открыть один секрет, – наконец, посмеявшись и вытерев слезы ладонью, заявил он мне с тихой улыбкой. – Все эти манускрипты и рукописи написал я.
От такого заявления я чуть было не свалился с кровати.
– Ты написал все эти труды и философские трактаты?
– Кроме одного, – серьезно заметил он.
– Свитка с описанием искусства боя поясом?
– Нет. Свиток «Оби-но катана» тоже создал я.
– Ты хочешь сказать, что придумал семьсот приемов владения этим искусством?
– Вот именно. Я бы создал и больше приемов, но в какой-то момент потерял интерес к этой работе. – Но я слышал, как очкастый студент рассказывал об истории возникновения этого искусства.
– Историю его возникновения написал тоже я.
От удивления я сел на кровати и почесал затылок забинтованной рукой.
– Что же в таком случае ты не написал?
– Дневники одноногого Сёдзо, остававшегося в Иркутске вместе с Синдзо. Они основали во времена Екатерины Второй одну из первых школ японского языка в России, в то время, как Дайкокуя Кодаю вместе с товарищами вернулся на родину. Но ты не переживай, у меня очень хорошая память. Я их прочитал и воспроизведу слово в слово.
– Но подлинник рукописи сгорел! – в отчаянии воскликнул я.
– И подлинник можно восстановить, – добродушно успокоил меня мой брат-мистификатор.
– Тогда я совсем ничего не понимаю, – развел я руками. – Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор вокруг свитка, началась война между школами?
Брат посмотрел на меня хитроумным взглядом и серьезно спросил:
– А ты как думаешь?
Что я мог об этом всем подумать? Брат оглянулся по сторонам и вдруг начал быстро и увлеченно говорить:
– Ты что? Ничего не видишь вокруг себя? Не понимаешь, что наше общество превратилось в стоячее болото, а деградирующая партийная верхушка, боясь выпустить власть из своих рук, всеми способами старается подавить любую опасность, грозящую ее маразматическому учению?
Я в ужасе оглянулся на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать крамольные речи брата.
– Неужели ты не видишь, что наша интеллигенция выродилась, превратилась в чиновников, готовых по мановению дирижерской палочки плюхнуться в грязь лицом? Наше государство гибнет, моральное состояние народа падает все ниже и ниже, все в этой стране превращаются в рабов, а ты пишешь хвалебные статьи в своих газетах, радуешься дутым успехам. Но ждать осталось недолго. Война в Афганистане – это начало их конца.
Я впервые в жизни слышал подобные слова, и не от кого-нибудь, а от своего брата. В эту минуту я понял, что совсем его не знаю, хотя наше детство и юность прошли вместе.
– Но ты очень многим рискуешь, – предостерег я его.
– Я буду делать все возможное, чтобы встряхнуть это общество, создавать религиозные секты, писать тайные трактаты и выдавать Их за исторические находки. Я, наконец, добьюсь, что народ проснется, и оглянется вокруг себя, и увидит, в какой навозной луже он сидит.
В эту минуту в палату вошла медсестра, чтобы поставить мне укол. Брат замолчал и, улыбаясь, смотрел, как я переворачиваюсь на живот и оголяю нижнюю часть тела.
2. Ки-но-то (древо младшего брата)
– Так или иначе, мы связаны с Небом, – продолжал он, когда медсестра вышла из палаты, – и наша судьба послана нам свыше.
– Ты хочешь стать буддистом? – спросил я его, вспомнив о пачке запрещенной религиозной литературы, сгоревшей в Арсенале.
– Я хочу стать Буддой, – сказал он с такой же тихой милой улыбкой, как тогда, когда заявил мне о том, что сам написал все труды и философские трактаты, обладателями которых долгое время были члены клуба.
– Каждый человек должен дорасти до Неба, – заявил он, – потому что мы так или иначе связаны с Небом.
Меня тогда мало интересовали всякие философские концепции, поэтому я пропустил мимо ушей его рассуждения о высших материях и миропонимании. Он еще долго говорил мне о том, какую роль должен играть человек во Вселенной, поднимаясь, как по лестнице, от одного мира к другому. Единственное, что я запомнил, это то, что большинство из нас живет в мире, именуемом адом, где царят невоздержанность и злоба, вспыльчивость и агрессивность, грубость и жестокость. Где недоброжелательность друг к другу является нормой общественного поведения. Это мир змей, в котором каждый жалит другого. Чуть повыше этого соседствует мир свиней, где жадность и невежество соседствуют с сытостью. В основном, в этом мире живет большая часть добропорядочных граждан нашего славного государства. И наконец, в третьем, элитарном мире пребывают и здравствуют наши достославные политические деятели, чья петушиная страсть к внешним дракам и внутренним интригам переплелись с самой извращенной половой разнузданностью.
После ухода моего брата я впервые задумался, лежа на кровати, о состоянии здоровья нашего общества и не мог не прийти к мрачному заключению, что картина, нарисованная им, в какой-то мере соответствовала действительности. Меня поразило также и то, что мой младший брат в понимании многих вещей ушел дальше меня, а я, журналист, держащий, как говорят, руку на пульсе многих событий, подобно слепому котенку, брел по жизни, спотыкаясь и падая.
3. Хи-но-э (огонь старшего брата)
Прошла неделя. Лежа в больнице, я постоянно думал о Светлане. Вначале я надеялся, что в первые дни она придет навестить меня. Но дни шли, а от нее я не получал ни одной весточки. Я решил написать ей письмо, но что-то меня смущало и заставляло откладывать мое решение. Девушки не любят ждать, это я знал хорошо, но я боялся предстать перед ней в таком виде. Мои раны начали заживать. Мне сняли повязки со лба, у меня опять отросли брови. Наконец, я решился и написал письмо, но, когда я попросил брата передать письмо Светлане, он отвел глаза в сторону и сказал:
– Светлана вышла замуж за Баранова.
Он также сообщил, мне, что Баранова пригласили работать в обком комсомола на очень высокий пост, а ему в обкоме партии предложили оставить клуб, если он не желает серьезных осложнений в жизни. После драки возле Дома дружбы власти запретили в городе деятельность школы «Кёкусинкай». От всех этих сообщений у меня испортилось настроение. Но брат хлопнул меня по плечу, улыбнулся и сказал:
– Не унывай, выше голову. Это – Система. Здесь ничего не поделаешь, но я знаю, как с ней бороться. Скоро она падет. Ждать осталось совсем недолго.
Я ему не поверил, но он оказался прав.
4. Хи-но-то (огонь младшего брата)
Прошло около десяти лет, прежде чем Система рухнула. Пророчество моего брата сбылось. КПСС объявили вне закона, в стране начались бурные демократические процессы. За это время я женился, но мой брат по-прежнему продолжал одиноко странствовать по жизни в поисках духовных ценностей. После отмены ограничений выезда за границу неблагонадежных граждан, в число которых успел попасть мой брат при прошлом режиме, наконец-то, ему удалось получить выездную визу и отправиться в Японию. Накануне его отъезда между нами состоялся разговор.
– С детства я мечтал попасть в Японию, потому что для меня она является Страной Детей, – заявил мой брат.
Услышав эти слова, я выразил всем своим видом удивление.
– Почему же это Япония является Страной Детей?
– Потому что, где живут дети, там поселяются и боги. Ибо боги любят детей. А в Японии живет более пяти миллионов богов. В этой стране на каждом шагу живет бог и имеет свой собственный храм, а люди каждый день заботятся о нем. Там нет бездомных богов, потому что у людей детские сердца. А по-настоящему бескорыстно умеют любить только дети.
Когда мой брат произносил эти слова, его глаза светились каким-то особым огнем тихой радости, как будто это сияние исходило откуда-то из глубины его души.
Я несколько раз бывал в Японии и, услышав эти слова, попробовал под другим углом зрения взглянуть на японцев, и многие до этого труднообъяснимые поступки их начинали казаться мне понятными.
Мы некоторое время сидели молча, задумавшись. И каждый из нас думал в эту минуту о Стране Детей, далекой и непонятной не только для русских, но и для многих взрослых европейцев.
5. Цути-но-э (земля старшего брата)
Прошло больше года после отъезда моего брата в Японию, и я полностью потерял с ним всякую связь. А вскоре на мое имя пришло известие японского МИДа с просьбой приехать в Японию для оказания помощи в розысках моего брата. За это время экономическое и политическое положение в России ухудшилось. Реформы пробуксовывали из-за противостояния парламента и президента, цены росли, жизненный уровень народа падал. Поэтому, когда я увидел в телеграмме, что все расходы моего пребывания японская сторона берет на себя, я без промедления стал оформлять заграничный паспорт.
За это время мое агентство прекратило свое существование, и я вынужден был поступить на работу в мэрию в качестве пресс-секретаря мэра. Работа была интересная, но мало оплачиваемая. Когда я показал телеграмму японского МИДа мэру, он без лишних слов дал согласие на мою бессрочную командировку. Я получил визу и отправился в Японию.
6. Цути-но-то (земля младшего брата)
Япония встретила меня прекрасной погодой. Июньское солнце палило нещадно, но не было еще той духоты, которая начинается в августе после периода дождей. Прибыв в Канадзаву, я первым делом нанес визит мэру города и, вручив ему рекомендательное письмо от своего мэра, получил обещание помощи и всякого содействия с его стороны в поисках брата. Любезный мэр радушно принимал любого посетителя, прибывающего из города-побратима, а мне уделил целых сорок минут. Прощаясь, он пожал мне руку и, улыбнувшись, спросил:
– Вам когда-нибудь приходилось принимать участие в празднике Хякумангоку-мацури?
Ранее я несколько раз был в Канадзаве, но, к своему стыду, ничего не слышал об этом празднике.
– Праздник миллиона коку риса является самым любимым и веселым развлечением канадзавцев, – любезно объяснил мэр, – по традиции он отмечается в середине июня перед началом дождей торжественным шествием всех жителей по центральным улицам города и уходит своими корнями в глубокую историю княжества Кага. Этот праздник связан с представлением о сказочном богатстве князя Маэда, который имел годовой доход в миллион коку риса.
– Ого! – воскликнул я, когда переводчик перевел мне коку в килограммы. – Сто восемьдесят тысяч тонн?! Да таким количеством риса можно накормить всех жителей Сибири и Дальнего Востока. Зачем же ему понадобилось столько риса?
– Раньше вместо денег использовали рис, – пояснил мне переводчик.
Я подумал про себя: «Значит, если бы прижилась у нас такая система, то все работали бы только за хлеб, благо, что вода в этой стране и в древности была бесплатной».
От мэра я направился прямо в полицейское управление, где меня принял сам начальник полиции господин Кацуно. Он любезно пригласил меня сесть в кресло и положил передо мной конверт с пачкой денег.
– Полицейское управление берет на себя расходы вашего пребывания в Канадзаве, – сообщил мне он. – Это вам месячное жалование.
Я впервые путешествовал по Японии на полицейские деньги. Во время нашей беседы с начальником управления мне так и хотелось схватить конверт и пересчитать его содержимое. Интересно, сколько они мне будут платить? Не скрою, что последнее время я не испытывал равнодушия к этому презренному металлу.
