Владимир Фиалковский
Смеющийся хрусталь небосвода
Глава 2
Дверь распахнулась, едва он нажал кнопку звонка, и он почти уткнулся в лицо незнакомой девушки. На вид ей было лет шестнадцать, худенькая и невысокая. Серое, с голубым пояском, домашнее платье, в тон глазам с подкрашенными ресницами, подчеркивало чрезвычайно тонкий переход в талии. Почти идеальное, белое, словно из мрамора, овальное лицо нельзя было назвать красивым, но внимательный взгляд и полуоткрытые в приветливой улыбке пухлые губы наверняка заинтересовали бы любого представителя мужского пола. Ее курчавые светло-каштановые волны густых волос струились по спине, устремляясь к выпуклой сопке бедер.
– Ты кто? – Иван Феликсович несколько растерялся, подумав на секунду, что он ошибся адресом.
– Звучит грубовато, – девушка гостеприимно отворила дверь, приглашая жестом гостя пройти. – Я – Соня, и мы вас ждем.
Голос девушки показался Ивану Феликсовичу слишком детским, даже застенчивым. Он, все еще с недоумением глядя на милое, но незнакомое создание, просочился в квартиру, где его заждались.
– Ну, наконец-то, – обрадованно гаркнул надтреснувшим голосом встретивший его на пороге невысокого роста зрелый, но молодо выглядевший мужчина. Очень крепко сбитый и широкий в плечах с наголо выбритой, в форме кабачка, головой он был похож на преступника. Таких людей инстинктивно избегаешь на улице. И только озорные карие глаза, что излучали неподдельную радость, смывали налет отторжения и тревоги.
– Гриша! – Иван Феликсович и бритоголовый обнялись. – Дружище, рад тебя видеть! Извини за опоздание. Ненавижу рабочий вечер пятницы: клиенты вываливают свои проблемы и спокойно уезжают на выходные куда-нибудь на природу, а ты в субботу и воскресенье выкинуть из головы их дела не можешь.
– Ладно, не бубни, и где Вера? – спросил Григорий, провожая друга в комнаты, и уже оттуда крикнул. – Соня, закрой, наконец, дверь, в пещере что ли родилась?
– Армейский юмор тебя не покидает, – хмыкнул Иван Феликсович, входя в просторную гостиную. – Вера приедет позже, отсыпается после ночной смены.
Под голубым абажуром, медовый свет которого мягко падал на круглый, цвета светлого дерева стол, сидели две женщины и внимали что-то вещавшему вполголоса, почти вкрадчиво, небритому мужчине. Стол был щедро и по-праздничному уставлен яствами и бутылками с желтовато-прозрачной и черно-красной жидкостями. Когда Иван Феликсович вошел, все как по команде повернули к нему головы, а он громко их поприветствовал. Одна из женщин, на вид лет двадцати шести с длинными каштановыми волосами, просто кивнула, мужчина, по лицу которого пробежала черная тень, хотел что-то сказать, но тоже лишь чуть склонил на секунду голову в поклоне. И только миниатюрная блондинка, хозяйка дома, радостно вскочила, чтобы обняться с Иваном Феликсовичем.
– Оля, ты, как всегда, неотразима, – улыбнулся Иван Феликсович, черными иголочками отросшей за день щетины впиваясь в мягкую плоть молочно-бледной щеки жены Григория. – Как ты терпишь этого лысого зануду? – он кивнул на ее мужа, который уже нес из кухни высокий пивной бокал для друга.
Ольга Лисина была на сантиметр ниже своего невысокого мужа и младше на год, ровесница Веры. Светлые, цвета соломы, волосы мягко растекались по плечам, правильный овал лица, тонкий, немного вздернутый нос, немного раскосые и от этого кажущиеся озорными глаза и пухлые губы – все это выдавало в ней неунывающего, позитивного человека. Союз двух непохожих людей, как это часто бывает, уравновешивал их: если Григорий часто ожидал подвоха от жизни, работы, людей, из-за чего редко мог расслабиться, то с виду легкомысленная Ольга почему-то всегда находила нужные ободряющие слова в любой ситуации. Иван Феликсович с женой были частыми гостями в доме друзей, особенно сейчас, когда живот Ольги принял вполне определенную округлость.
– Когда это я стал занудой? – Григорий безуспешно попытался нахмуриться, наливая пенный напиток другу: Иван Феликсович был единственным из всей компании, который не понимал и не пил вино, поэтому ему специально покупалось пиво.
– Когда понял, что через полгода перестанешь спать по ночам и забросишь красавицу-жену с друзьями, – Ольга радостно хихикнула, а Иван Феликсович обратился к двум другим гостям, которые что-то тихо обсуждали.
– Элеонора, – он отвесил шутливый поклон в адрес потягивающей прозрачную жидкость из винного бокала девушки, – надеюсь, твой муж не обманет наших ожиданий, и мы услышим очередную черную историю с привкусом свежей крови?
– Сергей как раз уже приготовил тебе непрожаренный стейк, чтоб ты ночью плохо спал, – она громко засмеялась и погладила по плечу сидевшего рядом насупившегося супруга, неприязненно поглядывавшего на Ивана Феликсовича.
– Привет еще раз, – буркнул Сергей, вяло вкладывая влажное щупальце кальмара в протянутую руку Ивана Феликсовича, который шутливо поежился, словно его ладонь сдавили тиски.
– Кстати, поздравляю тебя с новой выдающейся фамилией, – с издевательской интонацией снова обратился Иван Феликсович к Элеоноре. – Тухленкова Элеонора Николаевна. Звучит-то как победоносно! Вижу твою фотографию на доске почета за многочисленные перевыполнения производственных планов во дворе огромного завода. Скажи, пожалуйста, как он тебя уговорил, – Иван Феликсович коротко кивнул на Сергея. – после трех-то лет брака? Долго же ты держалась. Однако, все стены рано или поздно рушатся. Твоя тоже рассыпалась на части, и не соберешь.
– Можешь ту фотокарточку над вашей с Верой кроватью повесить вместо иконы, – осклабившись, парировала Элеонора. – Счастья вам принесет много, только молиться не забывай.
Светлана, чья красота была сосредоточена исключительно ниже спины, всегда одевалась так, чтобы подчеркнуть выпуклость этой части своего тела. В целом, гордиться ей особо было нечем, так как лицом она обладала достаточно заурядным, в серых глазах тлели отблески похоти, но какой-то глупой. Большой нос ей шел, огромный рот как свежий выстрел зиял ярко накрашенными губами, что по любому поводу расползались в полуулыбке, и еще она могла похвастаться длинным языком. Жертвой последнего едва не стал Иван Феликсович, как-то раз решивший проверить на прочность супружеские узы Сергея и Светланы.
Полгода назад они случайно встретились в центре города на втором этаже стилизованного под книжный магазин ресторана, куда Иван Феликсович забежал на обед после встречи с клиентом. Начав с намеков, Иван Феликсович почти прямо раскрыл перед Светланой свое желание и, как ему показалось, получил одобрение. Они даже договорились встретиться в один из ближайших вечеров, но этого не случилось по причине занятости кого-то из них. Позже, Иван Феликсович мысленно благодарил судьбу за это: выяснилось, что он приударил за девушкой, которая могла поделиться интимными обстоятельствами своей жизни с друзьями и знакомыми. Понял свою ошибку Иван Феликсович совсем скоро, когда во время очередных посиделок у Григория чудом обратил в шутку упоминание Светланы о их с Иваном Феликсовичем несостоявшейся связи. Выпито, надо признать, в тот поздний час было предостаточно, но заплетающуюся речь все расслышали, хотя в другие дни никто об этом не упоминал. Иван Феликсович вспыхнул от подобной подлости, которая мерзким скрипом невидимого кинжала врезалась в его нутро. Он был готов задушить пьяную и внезапно ставшую ненавистной бабу, только бы заставить ее замолчать. Сергей же, во все время словесного фехтования, молча сидел, потупив взор, и лишь судорога порой пробегала по лбу обрываясь где-то в районе века.
Ольга, хоть и была не трезвее остальных, мастерски перевела беседу в другое русло, а Вера только исподлобья бросила резкий как нашатырь взгляд на мужа и промолчала.
Позже, когда представился случай остаться наедине, она тихо процедила ему на ухо: «Никогда и ни при каких обстоятельствах, не связывайся с глупой бабой! Дура как кислота выжигает все вокруг себя, а пьяная дура хуже атомной бомбы».
Побелевший Иван Феликсович, стараясь не смотреть в сверкавшие недобрым глаза жены, мысленно проклинал себя за глупость, за ситуацию в целом. Он страшился продолжения разговора, но, когда они пришли домой, Вера расстелила кровать и сразу уснула, прижавшись к излучавшему тепло и беспокойство телу неспящего мужа.
Сейчас, глядя на уверенную в своей неотразимости Светланы, он испытывал лишь легкое отвращение, словно решив попробовать сладкий с виду десерт, вдруг почувствовал горечь прогорклости.
– Сергей, срочно введи меня в курс, но сначала я должен выпить, иначе твои замечательные истории плохо воспринимаются, – Иван Феликсович выхватил из рук Григория холодный стакан с янтарной жидкостью и ополовинил его.
Муж Светланы никак не отреагировал на прозвучавшую просьбу и нарочито долго стал доливать из початой бутылки вино в бокалы сначала себе, потом жене. Все присутствующие завороженно смотрели как в голубом свете абажура струйка вина приобретала фантастический фиолетовый цвет. Сергей всячески нагнетал атмосферу нетерпения, но вместо этого в воздухе улавливались тяжелые ноты раздражения. Иван Феликсович переглядывался с Григорием, – друзья еле скрывали затаившиеся где-то в блеске глаз искорки иронии. Казалось, даже гостиная с ее лазурно-синими обоями, светло-серым без подлокотников диваном замерла в ожидании. Наконец, тишину нарушил глуховатый, безо всяких эмоций, голос:
– Для тех, кто пропустил начало или не понял с первого раза, – Сергей, поморщившись, словно это была водка, вылил в горло полбокала вина.
– А тебя разве кто-нибудь понимает с первого раза? – как бы про себя заметил Иван Феликсович, машинально потирая шею.
Хозяева дома напряглись, и Светлана уже приготовилась уколоть Ивана Феликсовича в ответ, но Сергей, как будто не замечая издевки, продолжил, упрямо глядя на расползающуюся по внутренней стенке стекла розовую маслянистую пленку:
– Сидели мы как-то в баре с богатым клиентом, что снимал у меня три года самую дорогую квартиру. Он-то и поведал мне эту историю, и рассказывать буду от первого лица, – Сергей неодобрительно посмотрел на Ивана Феликсовича, скептически хмыкнувшего. Немного подождав для значимости, продолжил: – Пятнадцать назад работал у нас начальником охраны один парень. Звали его Андрей Золотухин. Крепкий был, но весь потрепанный как бультерьер, переживший десятки собачьих боев. Лицо и голова – в полосках шрамов, плоский нос стекал на изломанные припухшие губы, острый взгляд серыми прожекторами глаз всегда безошибочно выхватывал из толпы возможного нарушителя. Достоверно не известно, но говорили, что он служил в «горячей точке», и связываться с ним ни у кого желания не было. Каждый день, без выходных, ровно в восемь Андрей появлялся на работе. После закрытия торгового центра он час-полтора тратил на обход. В общем, относился к своим обязанностям неформально, руководству его стиль работы нравился, серьезных проблем не случалось. На пятилетний юбилей компании, которой принадлежал торговый центр, и произошла эта история.
Что-то зашелестело позади Ивана Феликсовича, – он сидел спиной к двери, – в гостиную вплыла нимфа, что встретила его сегодня у входа. Она остановилась возле Ольги, обоняние Ивана Феликсовича уловило весенние ноты молодого женского тела. Что-то прошептав матери на ухо, Соня, бросив краткий взгляд на Ивана Феликсовича, почти бесшумно удалилась.
– Гриша, вы комнату сдаете теперь каким-то девушкам? – Иван Феликсович с недоумением обратился к другу. – Вам денег не хватает? Могу дать в долг, если так. Или, может, хлеба сходить купить? – он выскочил из-за стола, демонстративно роясь в карманах.
Ольга захохотала, непроизвольно поглаживая выпуклость живота, Светлана, пока ее муж недовольно застыл с приоткрытым ртом, деланно улыбнулась и перевела взгляд на покрасневшего Григория.
– Хватит издеваться, – фыркнул лысый. – Ты, как всегда, никого не слушаешь, а Оля говорила в прошлые выходные, что из Петрозаводска приедет ее дочь от первого брака.
Иван Феликсович с великим трудом воспринимал родственные связи и отключался в беседах при упоминании дедушек, деверей, племянниц и прочих шуринов, совершенно не чувствуя разницы между внучатым племянником и названием какого-нибудь блюда на китайском языке.
– А я-то думаю, кого она мне напоминает? Да ведь это вылитая Оля! – закричал Иван Феликсович, размахивая руками. Его враньё вызвало у Ольги очередной приступ смеха, и Григорий ее поддержал.
Сергей, обиженный столь бесцеремонным вторжением в повествование, запыхтел, чем напомнил о себе.
– Это по срочному делу, – заметив напряжение рассказчика, пояснила Ольга. – Сережа, извини. Мы внимательно тебя слушаем.
«Вот же хлыщ! Себя только и любит!» – усмехнулся про себя Иван Феликсович, глядя на застывшую на стуле долговязую фигуру Сергея в оливкового цвета толстом свитере с высоким горлом и светло-голубых джинсах. Друзья называли его «беременным глистом» за характерный живот и высокий рост в метр девяносто два сантиметра. В худое всегда небритое лицо были ввинчены карие глаза навыкате.
Тот продолжал хмуриться, но поймав ободряющие улыбки обеих женщин, сделал над собой усилие и продолжил:
– Было шестое декабря, и в этот день исполнилось пять лет компании, которой принадлежал и торговый центр. Отмечали с размахом, и не где-нибудь, а в самом большом казино города, на Владимирском. Вино текло рекой, столы трещали под редкими закусками, женщины порхали в волшебных вечерних нарядах, мужчины щеголяли друг перед другом дорогими костюмами.
Конечно, не обошлось и без игры. Причем, для нас работали только столы для карточных игр и несколько рулеток. Все автоматы были отключены: администрация казино боялась пьяного варварства, а было нас почти сто человек. Играли на свои, но больше на пробу, смеха ради и хорошего настроения. Я тоже сделал несколько ставок в рулетку, проиграл и успокоился. Какое-то время бродил по залу, выпивал и болтал со знакомыми и не очень. Словно крюки цеплялись за меня чьи-то руки с выражением необъяснимой дружбы и также неожиданно пропадали в характерном для казино сигаретном смраде, которым пропитано всё: стены, сукно столов, ковры. Вечерние друзья на подобных мероприятиях утром сгорают дотла как вампиры.
Шатанье мое кончилось подле одной из компаний человек в семь-восемь. Есть уже не хотелось, поэтому, в основном, пили и, разгоряченные, наперебой несли какую-то ересь. Игорный зал представлял собой гудящий на все лады раздраженный пчелиный улей во время угрозы или непогоды. Но, как это бывает, даже под самым жестоким ливнем всегда образуется островок в виде тихого и сухого места. Вот и я почувствовал среди всеобщего веселья какое-то странное беспокойство, словно где-то случилось отклонение от заданного курса, и один из самолетов отчаянно летит наперекор приказу, бросив своих товарищей по эскадрилье. Источник моего приступа тревожности обнаружился за одним из игорных столов для игры в блэкджек. Как вы уже догадались, там играл Золотухин.
Я покинул своих временных друзей (никто и не заметил), подкрался поближе к заинтересовавшему меня овальному зеленому блюдцу и остолбенел: это был не Андрей, а совершенно другой человек. Бледное лицо его напоминало кусок свежей плоти лосося, которого обваляли в муке. Он сидел за столом, согнувшись в дугу как натянутый лук, уткнувшись в карты, а его глаза… О, нет, это были не глаза! Представьте себе два прожектора, из которых идет не свет, а два испепеляющих лазерных луча. Зрелище пугало: вместо живого человека – застывшее железобетонное изваяние, в руках – несколько карт, в которых сосредоточился весь его мир.
Он уже проиграл по-крупному несколько раз подряд. После очередной сдачи крупье объявил Андрею, что и в этот раз ему не повезло. Тот даже не шелохнулся сначала, как будто размышляя. Через пару минут он снял с руки часы и положил на стол, предлагая в качестве ставки. Крупье только помотал головой. Толпа вокруг только росла как мелкая рыбешка, привлеченная комком разваренной пшенной каши, брошенной к месту ловли.
Я бросился искать владельца нашей фирмы, Игоря Иосифовича, оторвал его от важных гостей-инвесторов, привел к злополучному столу. Тот в секунду осознал произошедшее, даже не потребовалось ничего объяснять. Он подсел к начальнику охраны, по-свойски похлопал по каменному плечу и попросил продолжить веселиться вместе с остальными. Проигрыш – а проиграл Андрей прилично – Игорь Иосифович деликатно предложил возместить в честь юбилея компании. На мой взгляд, вполне разумное и уместное предложение. В ответ Андрей, по-прежнему уткнувшись белой маской лица в зеленый бархат, попросил у Игоря Иосифовича денег на последнюю ставку. В случае проигрыша Андрей готов был пожертвовать любой частью тела.
Конечно, мы ему не поверили, да и атмосфера праздника не располагала к реалистичному восприятию происходящего. Игорь Иосифович нетерпеливо взмахнул в ответ рукой, вынул из кармана приличную сумму. Ему хотелось поскорее уладить ситуацию, а я краем глаза заметил, как невдалеке выросли две огромные фигуры охранников: Андрей стал лишней фигурой на мероприятии. Деньги ровной стопкой легли на стол рядом с Золотухиным, крупье привычным жестом обменял их на фишки. Тут к Игорю Иосифовичу подошел совладелец компании, что-то шепнул на ухо, и они удалились. Я же вместе с остальными любопытствующими остался наблюдать за финалом, который не заставил себя долго ждать. Все произошло с ошеломительной быстротой. Однажды, на моих глазах мотоциклист на бешеной скорости врезался в машину, надеясь проскочить на уже загоревшийся красный сигнал светофора. Доли секунды отделили бытие от бездны. Пластиковый звук прыгающего по трамвайным рельсам шлема, в котором словно кусок сосиски в тесте моталась оторванная от чудовищного столкновения голова, я до сих пор не могу забыть.
Крупье объявил счет. Андрей резко бросил свои карты, они белыми брызгами разлетелись по столу. Я успел только раз моргнуть, но за это мгновенье произошло следующее.
В правой руке Золотухина блеснуло непонятно откуда взявшееся лезвие. Как потом выяснилось, он всегда носил с собой охотничий нож. Его левая кисть, ладонью вверх, опустилась на край столешницы. Взмах, и красный фонтан извергся на ближайшую колоду карт и фишки.
– Какой ужас! – по-детски всплеснула руками Ольга. – Зачем ты такие гадости рассказываешь? – она запнулась, что-то осмысливая. – И еще. Жалко его. Очень.
Иван Феликсович с трудом подавил едкий смешок, скрыв его за торопливыми глотками пива, лишь саркастичная улыбка мелькнула на миг и, взмахнув хвостом, рыбкой нырнула обратно в невидимое никому нутро.
– Хочешь ты или нет, но это – жизненная история, – возразил Сергей тем же ровным тоскливым голосом, и, пользуясь паузой, допил свой бокал с красной жидкостью, закусывая желтым кусочком сыра.
– Оля, пусть он закончит рассказ, – поддержал Сергея Григорий, мягко касаясь руки жены. Ольга нахмурилась, надула губы, став от этого еще милее, но все-таки вернула мужу понимающий взгляд.
Светлана во все это время не произнесла ни слова, словно ушла в себя, не замечая ничего вокруг. Иван Феликсович подумал, что она или не слушала, или знает историю, и ей неинтересно.
– Золотухин невозмутимо, безо всякого выражения на лице, продолжил было начатое, но двое здоровых гостей уже навалились на Андрея с двух сторон, – гнусавил Сергей. – Кто-то протянул непонятно откуда взявшееся полотенце, неумело обмотали руку и вызвали «скорую помощь». Золотухин с искаженным и по-прежнему белым лицом сидел и бормотал что-то вроде «долга нет». До Игоря Иосифовича донесли о случившемся, и он поскорее увез инвесторов из казино в другое место продолжать праздник. Золотухина же забрали в больницу, и больше его никто из наших никогда не видел. Его уволили, и говорили, что он снова уехал на войну.
– Что-то я не понял, а в чем великий смысл твоего рассказа? – раздраженно протянул Иван Феликсович, почувствовав себя обманутым.
– Наркотики сгубили парня, – то ли спрашивал, то ли утверждал Григорий, поочередно переключая взгляд с Ивана Феликсовича на Сергея.
– В том-то и дело, что нет. Андрей был обладателем поразительного недуга: он совершенно не чувствовал боли. Редкое врожденное заболевание. Потом выяснилось, – служба безопасности навела справки, – он дрался в подпольных клубах за деньги. Правда, непонятно, что доставляло Андрею большее удовольствие: сам бой, где он не чувствовал, словно под анестезией, сыплющихся на него ударов или превосходство от незнания этого факта его противником. Каждый раз он издевательски и стремительно лез напролом, не оставляя сопернику шансов. Однако, самым страшным врагом Андрея были вовсе не кулаки врагов или многочисленные переломы и травмы. Азарт – вот, с чем он не мог справиться. Это чудище жрало его с потрохами, и он оказался бессилен против него.
– Ну, прямо, Достоевский в Баден-Бадене, только с огромными кулаками и вечно разбитым носом, – крякнул Иван Феликсович, но Сергей сделал вид, что не заметил сарказм.
– Нашли армейского друга Золотухина, он и помог с недостающими кусочками загадочного пазла. Еще в детских стычках проявилась эта необычная способность: не обращать внимания на град сыплющихся ударов. Бесстрашно прыгал Андрей с гаражей в сугробы, не чувствуя порой хруста конечностей, и, повзрослев, смекнул, что этим может зарабатывать. Он начал драться за деньги, на спор. На одном из боев его заприметил главарь местной банды, промышлявшей наркотиками и вымогательством. Не надо быть провидцем, чтобы понять, чем все это закончилось, если бы не армия, в которой Золотухин нашел призвание. В разведывательной роте он раскрылся и для себя, и для своих товарищей, стал образцом мужества в многочисленных учениях, мастерски овладел автоматом, гранатометом, пистолетом, ножом. По окончании службы, он вызвался по контракту в одну из неспокойных точек нашей родины, навсегда определив для себя предназначение в жизни. Впервые он убил…
– Я больше не хочу об этом слушать! Это – перебор! – Ольга хлопнула маленькой ладошкой по столу и выскочила из-за стола, обуреваемая эмоциями.
Григорий тоже резко встал и подхватил жену, а Сергей, отвернувшись, беспристрастно смотрел в завернутое в пурпурно-розовые шторы вечернее окно. Светлана лишь ухмыльнулась, впрочем, сделав это совсем незаметно для окружающих.
– Поддерживаю, – поспешил высказаться Иван Феликсович. – Каждый раз в гостях у армейского друга, нам приходится выслушивать про отрубленные пальцы, разбитые головы, искореженные или сожженные тела и прочие трупные баллады в исполнении вестника смерти. Не сомневаюсь, что в стенах твоих многочисленных квартир замурованы человеческие останки их бывших владельцев, и по ночам слышны душераздирающие стоны с требованиями вернуть украденные лихим проходимцем жилища.
– Я всего лишь поведал о реальном случае, – меланхолично, но с оттенком металлических нот раздражения в голосе, возразил Сергей, – про человека, не испытывавшего физической боли. Такие люди не каждый день попадаются.
– А я считаю, что тяжелее во много раз боль душевная за других людей, – пылко возразила Ольга, вернувшись к столу. – Подобные истории интереснее, и они вдохновляют. Вот!
– Книги, порождающие ржавую меланхолию и чрезмерные мыслительные процессы в женских головах, – это зло, – вдруг резко отреагировал Сергей и покраснел.
– Вообще-то, Оля – единственная из нас, кто посещает библиотеку, – встал на защиту своей жены Григорий. – Я рад, что кто-то читает настоящую литературу в бумажном обличье, а не пробегает глазами заголовки идиотских безжизненных новостей на экранах телефонов и мониторов.
Вечер обещал быть жарким не только от количества выпитого. Споры, как неотъемлемая часть таких визитов, привлекали всех участников, несмотря, на первый взгляд, обидные выражения. Надо отметить, что никогда не доходило до унизительных высказываний, за этим зорко следил Григорий, пресекая подобные попытки на корню. Часто извлекалась из закоулков памяти какая-нибудь история, потом ее бурно обсуждали. Однако в этот раз беседа отклонилась от привычного сценария и потекла по странному, непривычному руслу.
– Как раз вчера я дочитала книгу великого гуманиста, Януша Корчака, – Ольга слишком явно старалась разрядить обстановку, и это все заметили. – про искусство любить ребенка. Конечно, у этого автора есть и художественные произведения, но больше всего меня поразило другое.
– Кое-кому из присутствующих нет дела до детей, – как бы вскользь заметила Элеонора, рассматривая свои траурного цвета ногти, похожие на вороньи клювы.
Иван Феликсович, поняв адресованную ему шпильку, хмыкнул. В начале декабря прошлого года, когда отмечали в ресторанчике на Рубинштейна тридцатипятилетие Григория (народу было человек сорок) он довольно подробно, изрядно выпив, высказался по поводу своей «семейной теории». Окружающие сначала приняли подобное мировоззрение за мистификацию, но, когда проявилась вся серьезность «концепции», разразился жуткий скандал: почти у всех имелись дети. Григорий с Ольгой, как смогли, потушили зарождающийся пожар, и вечер закончился сносно.
– Я узнала его яркую, но трагичную биографию, – продолжала Ольга, с укором взглянув на Элеонору. – Он до конца оставался с детьми, которых обучал в Варшавском гетто, и вошел вместе с ними в газовую камеру. У Корчака был выбор: его могли спасти друзья и вывезти, подкупив охрану. Отношение к писателям и вообще известным личностям, пусть и евреям, у некоторых немцев порою отличалось от прописанного доктриной правительства тогдашней Германии. Но этот человек предпочел Треблинку возможности спастись от верной гибели.
В комнате наступила тишина, и даже как-то стало темнее, чем минуту назад. Глаза Ольги слишком очевидно заблестели, и Григорий ее мягко погладил по светлым волосам. Он давно привык к сентиментальности жены, усугубленной нелегким для любой женщины периодом беременности.
– А я бы не пошел в печь ни за детей, ни за кого-либо еще, – даже воздух вздрогнул от словесного выпада Ивана Феликсовича. Он как бы в задумчивости крутил двумя указательными пальцами пустой бокал. Нижняя часть из толстенного слоя стекла издавала неровный гулкий звук.
Почти минутную паузу, сотканную из немых взглядов нескольких пар глаз, мягко и деликатно, прервал Григорий:
– Ваня, мы помним твои взгляды и позицию по поводу потомства. Но мы знаем друг друга восемнадцать лет, и я уверен в тебе как в себе. Зря ты на себя наговариваешь. Тема непростая, конечно, да и сложно судить о таких вещах спустя годы, но всегда под нашим небом есть место подвигу. Как раз один из таких незабвенных героев – Януш Корчак.
– Спасибо, Гриша, что без пафоса, как ты умеешь, подбирая слова, поведал мне про подвиг и небо, – Иван Феликсович усмехнулся, но не зло, а по-доброму. – Как-то раз мы обсуждали с Верой знаменитое стихотворное полотно Мандельштама, и мне понравилась ее объяснение. Ведь как все просто получается: в мире происходят злодеяния каждое десятилетие, год, день, минуту. Войны, геноцид, убийства, казни, концентрационные лагеря, террористические акты – все это не понаслышке знакомо многим. А что же небо? А ему смешно за нами наблюдать, только брови-облака ходят туда-сюда. Смеется небосвод над нами, и так будет, что бы ни случилось. Ему не важно, патриот это или предатель, гуманист или душегуб, академик или уборщица. Получается, кто выше (а что может быть выше небосвода?), тому и смешно. Почему тогда мне-то должно быть грустно? А?
Иван Феликсович умолк, собираясь с мыслями, но Григорий воспользовался возникшей паузой:
– Не могу не признать красоту интерпретации, тем более каждый имеет право на собственное суждение. Однако, ты не находишь, что и те, кто внизу, умеют иногда заставить небеса зарыдать?
Ольга заерзала, желая вставить слово, но не успела.
– Это в тебе наш рабочий класс заговорил, – Иван Феликсович засмеялся так, что даже на всегда мрачном лице Сергея промелькнула улыбка. – Грозное предостережение кирки, лопаты и уроков по литературе.
– Скорее, сохи и плуга, – с готовностью поддержал шутку Григорий, радуясь разрядившейся обстановке.
– Что касается Януша Корчака, – вдруг резко, словно подсек жирного леща, дав ему ложную надежду на спасение, вернулся к теме Иван Феликсович, почти злобно глядя на Ольгу. – это был его выбор. Жить со знанием того, что все дети из гетто, кого он хорошо знал и обучал, завтра сделают последний вздох из предварительно открытой баночки с «Циклоном Б» в душевой концлагеря, для него было невозможно. Был ли это импульс или вполне осознанное решение, – этого мы никогда не узнаем. Но факт в том, что он чувствовал чужую боль, – тут Иван Феликсович повернулся к Сергею, – в отличие от героя твоей истории. Но я бы не пошел на верную смерть из-за чужих детей, – последняя фраза прозвучала хлестко и громко.
– Причина в последнем, правильно? – выдохнула винными парами Элеонора. Ее взгляд уже остекленел, как у застывшей в раковине свежей рыбины, и не поспевал за перемещением глаз.
Григорий неодобрительно покачал головой, Ольга нервно гладила ножку бокала, а Сергей с нескрываемым интересом следил за развитием событий.
– Верно, Нора, верно, – утвердительно кивнул Иван Феликсович. – Как и любой человек, который хочет жить и которому нет дела до чужой жизни, когда речь идет о его собственном бытие или его близких. Надо честно это признать.
– Да, ты жалок, – заплетающимся языком едва выговорила Элеонора. – И это подло. Подло!
– Ты, конечно же, поступила бы как Корчак? – сощурился Иван Феликсович, протянув раскрытую ладонь в сторону Элеоноры.
– Никто еще не отменял в человеке человеческое! – она с большим напряжением выкрикнула и как-то вдруг угасла, глаза по-прежнему были неживые. «Как на отрубленной голове», – с отвращением подумал Иван Феликсович.
– Я и не утверждаю обратного, – согласился он. – Таких, как Януш Корчак, один на миллион. Но мы слишком часто произносим странную фразу: «На твоем месте я никогда бы не поступил так гнусно как ты». Если б я сегодня воскликнул, что будь я Корчаком в 1942 году, я бы без сомнений добровольно сделал шаг навстречу смерти, то стал бы героем и в своих глазах, и в ваших. Но дело в том, что ни вы, ни я не были и на одну сотую процента на его месте. И навряд ли это случится. Я не учил детей грамоте в грязных подвалах варшавского гетто, не видел, что творили люди от голода и на что они шли ради куска черствого хлеба. И я знаю, что у меня не хватило бы духу вместо возможности схорониться в домике в глухом непроходимом лесу выбрать печь крематория ради неродных мне детей, которые были обречены превратить в черный пепел. И здесь возникает вопрос: какое право я имею претендовать на роль героя или кого-либо осуждать, не представляя тех чудовищных обстоятельств, в которые их ввергает злополучная судьба? Ответ очевиден: я не на их месте, а всего лишь в роли наблюдателя, что сидит в теплой квартире, пьет пиво и замечательно проводит время.