Владимир Евгеньевич Псарев
Океан мечты
Илья лишь тяжело вздыхал – ему было, что прятать, но лишь из страха потерять то, что дает ему надежду.
– Я бежал на улицу, и мне нечем гордиться. Тогда казалось жить проще, пока есть, чем затуманить разум. Мне нечем гордиться. И что свято Папе Римскому, мне даже неизвестно. Я не свят.
– Я знаю, – шептала Катя.
– В Тверь, что и десять лет назад, все те же мосты. Все так же сбрасывают через перила в воду "залетных". Если Псков – это отстойник Петербурга, то Тверь большая психбольница за городом. Теплица, где выращивают больных и уставших. Потом они штурмуют огромный город. Стою ли я того?
– Стоишь, Илья. Ты стоишь. Свой океан мечты ты точно переплыл.
Что-то звонило сквозь сон. Илья глаз не открывал. Аэропорт Пскова маленький, советский. Реконструкцией никто не занимался. Точно такой же до недавнего времени стоял даже в далеком от Твери Хабаровске – Советский Союз. Два слова, которые могут объяснить в России почти все.
Сон был сладок, он накрывал с головой, почти пьянил. Перед глазами вставал образ Кати, вставали образа матери и отца, но они не приносили такого удовольствия – человек живет будущим, а не прошлым. Илья не забыл родителей, но это место в сердце не болело. Может уже переболело. А может лишь сидело пулей под сердцем. Ныло и ныло, но сердце ждало, когда его пробьют девять грамм чистой любви и вдохновения, как раненого солдата, ждущего смерти. Илья ждал жизни. Той самой, о которой поют и пишут, а не которую прячут за тонной алкоголя и веществ.
Адреналин течет по запястьям, но он не бодрит. Иногда болит сердце. Не любовью или ненавистью, а физически. Просто болит, режет. Режет от нижней челюсти до желудка. Кате об этом говорить нельзя. Раньше люди в форме цвета серого лица одного из друзей подсказывали, что увозили. А теперь? Теперь даже пить не хочется.
Звонок прозвенел. Илья открывал глаза. Все прошлое стало просто не вовремя прочитанной книгой. А как забрать все свои слова назад? Рука по-прежнему сжимала билет до Санкт-Петербурга. Короткий перелет – лишь переход по песчаному берегу океана мечты. Катя, Катюша. Кто тебя дал? Никто не даст ответа.
Илью учили, что ничего нет дороже зависти. Все звонят и спорят, но всем плевать. А тебя движет собственная жажда той жизни, которую когда-то видел. Если не видел хорошего, то сопьешься. А Илья тянулся, пинался, отталкивал оставшихся в живых друзей.
Открыв глаза, Илья понял, что самолет уже успел вылететь. Несколько минут он ходил вокруг металлических сидений и глазел то на свой билет, не решаясь подойти к стойкам регистрации, то на отражения в темных стеклах. Видел себя, и хотелось вызвать рвоту.
– Я сам себя не короновал, как Наполеон Бонапарт, – шептал Илья про себя.
Ночь густая, и этот воздух по-прежнему глотать нельзя. В нем только боль. Больше ничего. Мир становился все более отвратителен с каждой минутой. Ничего не ясно. Можно ли улететь? Что делать с билетом? Катя спит где-то на Петроге.
На последнем сидении в дальнем ряду сидела девушка. Она спала. Илья стеснялся, но разбудил ее:
– Девушка, девушка. Пожалуйста, проснитесь.
Илья объяснил ей свою проблему, а та, сквозь сон, объяснила, как обменять билет. Парень стоял и просто озирался вокруг. Цифровые табло, ламинированный пол, древний Псков. Не сон? Нет, не сон. Но и на реальность мало похоже.
Подойдя к стойке регистрации своей авиакомпании, Илья судорожно протянул свой билет.
– Можно ли как-то обменять? Могу доплатить. Но мне точно надо улететь, меня ждут.
Девушка с белым воротником из-под пилотки посмотрела на него. Пощелкала.
– Знаете, да, можно. Но даже не хочу вас расстраивать. Борт, на который вы опоздали, не выходит сейчас на связь. Мы не знаем, что с ним.
– Обменяйте билет на самый ближайший до Питера, я тут подожду.
Девушка перебила время и выдала новый посадочный Илье. Он медленно отошел от стойки, читая написанное на куске перфорированной бумаги. Топтался из стороны в сторону, коротал время. А что коротать, когда до вылета еще семь часов? И кушать хочется. Подошел снова к стойке – сколько прошло минут он не знал.
