Владимир Добряков
ХРОНОАГЕНТ. СЕКРЕТНОЕ ЗАДАНИЕ
Глава 3
Компания действительно подобралась неплохая. Еще не разлили по второй, а я уже стал здесь своим человеком. Этому способствовали как популярность Сергея, так и наша с ним боевая слава.
Всего вместе с нами собралось шестнадцать человек: десять парней и шесть девушек. Среди мужчин преобладала военная форма. Два танкиста, артиллерист, моряк и два пехотинца. Все, кроме нас с Сергеем и танкиста, лейтенанты. Важная шишка, дипломат, оказался простецким мужиком. Зато другой штатский – журналист, писатель и поэт держался с достоинством на уровне прессатташе великой державы. Правда, после первой же рюмки его спесь как рукой сняло.
Общий разговор постепенно перешел на тему близкой воины. Правда, эту близость все понимали посвоему. Дипломат авторитетно заявил, что Германия к войне не готова, что руки у нее связаны договором и Гитлер не такой безумец, что бы затевать войну на два фронта. Словом, он повторил те самые доводы, которые в это время убаюкивали товарища Сталина и его окружение. Впрочем, многие здесь были того же мнения.
Мы с Сергеем переглянулись, и он сказал вполголоса:
“Дай-то бог. Дай-то бог до осени дожить спокойно”.
На это капитан танкист ответил, что осенью войну начинает только сумашедший и, таким образом, вытекает, что войны раньше будущей весны не предвидится.
Одна из девушек сказала, что против Польши немцы начали войну именно осенью. Саша артиллерист на это небрежно заметил: “Мы – не Польша”. Его опять поддержали. Я заметил, что только Виктор – моряк – отнесся сочувственно к словам Сергея. Дискуссия продолжалась.
Они спорят, а я сижу и прикидываю: кто из них доживет до нашего времени? Они сейчас спорят и не подозревают, что мирной жизни им осталось всего ничего, ровно семь недель. С другой стороны, как легко они об этом рассуждают! Хотя, конечно, откуда им сейчас знать, как она начнется, эта война! Какого напряжения и каких жертв она потребует! Они по наивности полагают, что это будет еще один Халхин-Гол. А скажи им, что через два месяца немцы будут в Минске, а через полгода – у ворот Москвы, что будет блокирован Ленинград, что фашисты дойдут до Волги… Не поверят! И правильно сделают.
Возможно, что всего этого и не будет. Не случайно же какие-то силы вмешались и направили меня сюда. И, судя по всему, не одного меня. Что-то я ничего не слыхал об авиационных соединениях, подобных нашей дивизии, сформированных накануне войны. Наверняка что-то еще делается.
Поговорить бы с танкистами и моряком, но это опасно. Мало того, что они ничего не скажут, кто знает, может, и рапорт завтра своему особисту подадут. Так, мол, и так, был вчера там-то, был там летчик Андрей Злобин. Что-то он слишком интересовался, как идет формирование новых танковых корпусов. Да и слишком уж он осведомлен о характеристиках новейшей бронетанковой техники, откуда у летчика истребителя такие сведения? И поеду я вместо новой дивизии на Лубянку.
Нет, ну его к черту. Гоню эти мысли подальше вместе с копошащейся где-то в глубине думкой о том, что все-таки что-то не сходится. Если война начнется не так, значит, и пойдет она не так. А отсюда следует? К дьяволу! Свихнуться, а это мне сейчас ни к чему. Буду лучше делать то, для чего я здесь. Им, как говорится, виднее. Кому все-таки “им”? И чего компания тем временем меняет тему. Все разговаривают о каком-то новом фильме. А мне даже название его ничего не говорит.
После четвертой Костя, пехотный лейтенант, садится к пианино и хорошо поставленным голосом запевает “Выхожу один я на дорогу”. Общество довольно стройно подтягивает. Я тоже присоединяюсь. Спели еще пару песен. Неожиданно Сергей достает гитару, протягивает ее мне и говорит:
– Давай, Андрюха, дерни что-нибудь свое. Вы знаете, Андрей – наш полковой поэт, сам песни пишет, сам поет.
– Серьезно? – удивляется поэт журналист Виктор. – Любопытно, любопытно! Просим!
Я смотрю на Сергея. Вот уж подставил, так подставил! А тот протягивает мне гитару и широко улыбается. Нечего, мол, стесняться! Ударь по струнам, продай талант!
Ситуация… Чувствую на себе заинтересованные взгляды собравшихся и беру гитару. Хорошо, что хоть гитара, а не рояль. Но что я буду петь? Я им не Высоцкий и не Окуджава. Машинально перебираю струны.
Какое-то чувство улавливает взгляд более, чем другие, заинтересованный и более сочувствующий мне. Поднимаю глаза. Почти напротив сидит светло русая девушка с большими карими глазами, смотрит на меня, улыбается и ждет. Тоже ждет!
Ну, бог с вами! Я, конечно, не Высоцкий, но кто обвинит меня в плагиате? И я запеваю “Еще не вечер!”. Впечатление весьма благоприятное.
Виктор пытается влить ложку дегтя: в эпоху фрегатов, мол, не было “кольтов”, но его никто не слушает. Все требуют еще. Запускаю на пробу “Бумажного солдатика”. Тоже – на ура.
Сергей смотрит на меня квадратными глазами и качает головой. Он явно никогда не слышал от меня этих вещей и сейчас гадает, когда это я успел их сочинить.
Мне наливают рюмку поглубже, я выпиваю, и меня несет…
В течение почти часа я чередую Высоцкого с Окуджавой, того со шлягерами сначала шестидесятых, а потом и более поздних годов.
Кареглазая Ольга подсаживается поближе ко мне и слушает, затаив дыхание. Постепенно я начинаю петь персонально для нее.
Не знаю, что там думали ее друзья, но я не о них думал, когда, глядя прямо в большие карие глаза, выдавал: “Чистая моя, строгая, как бы я хотел рядом быть!” или “Посмотри, как я любуюсь тобой, как Мадонной Рафаэлевой!”. Но после того, как я пообещал взять велосипед и привезти ей букет, поскольку я де ее люблю, Сергей принимает спасительное для меня решение:
– Все, все! Пощадите моего товарища, он уже хрипит! Предлагаю пропустить еще по одной и пойти прогуляться на набережную.
Предложение принимается. Пока все собираются, Сергей отводит меня в сторону.
– Ну, ты дал! Что раньшето молчал?
– Да вот, прорезалось, – только и нахожу я что сказать.
– Ну, я вижу, отчего это у тебя прорезалось. Девушка она, конечно, симпатичная, но предупреждаю: если ты на нее глаз положил, то выбор твой вдвойне неудачный.
– Почему?
– Во-первых, она – недотрога и гордячка…
– Ерунда, не страшно. А во-вторых?
– Во-вторых, она занята.
– Кем? – оглядываюсь я по сторонам.
– Его здесь нет, может, и к лучшему.
– Почему это?
– Он, знаешь ли, – Сергей мнется, – оттуда…
– Из НКВД, что ли?
– Угу, – мрачно кивает Сергей, – правда, о нем ничего не слышно вот уже три года, но тем не менее осторожность не помешает.
Я усмехаюсь. Откуда Сергею знать, что ребята из “органов” делят участь своих подследственных с обнадеживающей постоянностью. Скорее всего сгинул Ольгин поклонник в лагерях, а еще скорее она – незамужняя вдова.
– Хорошо, учту, – успокаиваю я Сергея.
А сам задумываюсь над парадоксом. Кто из нас старше? Вроде бы – они. На целых пятьдесят лет! А с другой стороны? Я вроде бы прожил уже на пятьдесят лет больше их и усвоил весь опыт человечества за эти полвека. А с третьей – ведь именно они и добывали этот опыт, многие – ценой своей жизни. А с четвертой? Вот начнется сейчас война. Многие так и погибнут молодыми, они ещене умеют воевать и никогда уже не научатся. А я умею, и выжить у меня шансов больше. А с последней? Именно их смерти и дали это умение другим. И мне в том числе…
С такими мыслями я догоняю компанию. Там опять идет разговор о близкой войне. В центре внимания – Алексей, капитантанкист. Он убеждает всех, что сейчас именно танковые войска будут играть решающую роль. С этим трудно не согласиться. От немецких танков в первые два года нам достанется ой-ой как! Но нельзя же так абсолютизировать какой-то один род войск.
– Танки, конечно, вещь серьезная… – начинаю я. В этот момент меня трогает за плечо Ольга. Она, оказывается, прихватила гитару и протягивает ее мне.
– Бросьте вы эти вечные военные споры! Андрей, лучше спойте еще что-нибудь.
Петь так петь. Я запеваю “По полю танки грохотали”, для моряка исполняю “Спасите наши души” и в завершение выдаю “Их – восемь, нас – двое”. Когда я заканчиваю: “Пусть вечно мой друг прикрывает мне спину, как в этом последнем бою”, кто-то замечает:
– Чтото у тебя, Андрей, мрачные темы возобладали. Неужели нам всем, как ты поешь, “не светит”?
– А вы что думаете?! – не выдерживаю и взрываюсь я. – Вы тут рассуждаете о войне и думаете, что это будет еще один Халхин-Гол или финская кампания? Забудьте об этом! Германия – это не Финляндия и даже не Япония. Мало того, что они уже второй год воюют и опыта набрались дай бог! Они уже всю Европу захватили, и она теперь на них работает. Вот с кем воевать будем!
– И что, ты думаешь, мы умереть не сможем за Родину как следует? – наступает на меня Саша.
– Брось, Александр! Я не о том. Умереть любой сможет, даже как следует, если постарается. Ты – командир, и твоя функция не в том, чтобы умереть самому и своих бойцов рядом уложить. Твоя функция – не допустить, чтобы им, – я киваю в сторону девушек, – умирать пришлось, даже как следует! Твоя функция в том, чтобы враг погибал, а ты и твои бойцы оставались живы и продолжали выполнять свою задачу. Вот тогда – честь тебе и слава!
– Ну, так не бывает, война она и есть война.
– Правильно! Но только если идти на нее с одной мыслью – погибнуть с честью, тогда лучше в тылу оставаться. Не для того нас с тобой учили.
– А для чего, по твоему?
– А для того, чтобы ты танки фашистские еще у границы расстрелял, а сюда не допустил. А меня для того, чтобы бомбы на их, – я опять киваю на девушек, – головы не падали. И вот если мы, выполнив эту задачу, головы сложим, вот тогда можно будет сказать: “Мертвые сраму не имут!”
– Прав ты, Андрей, полностью прав! – поддерживает меня Виктор. – Сраму не имут те мертвые, которые свой долг до конца выполнили. А долг у нас большой и тяжелый. Сколько на нас, военных, страна потратила, от себя отрывая! И все это она давала нам в долг. А теперь не за горами время, когда этот долг отдавать придется.
Слова моряка попали в самую точку. Во все времена народ кормил и содержал за свой счет довольно многочисленное военное сословие. Действительно, как бы в долг давал. А вот всегда ли это сословие умело, когда надо, этот долг отдавать?
– Хватит, ребята, спорить, – выводит меня из размышлений женский голос. – Спой, Андрей, еще что-нибудь на прощание, да расходиться пора. Поздно уже.
“По нехоженым тропам протопали лошади, лошади, неизвестно к какому концу унося седоков”, – пою я, а молодые командиры и их подруги сосредоточенно слушают меня. По моему, этой песней я задел их за живое. Волей-неволей, а каждый из них хоть как-то пытался угадать свою судьбу в том, что скоро всех их ждет.
Когда я допеваю последние строчки: “Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять”, воцаряется минутное молчание. Потом Алексей подходит ко мне, хлопает по плечу и признается:
– Хорошие у тебя песни, Андрей, настоящие. Я раньше о войне в таком плане и не задумывался. Ведь что мы пели? Все марши победные да “на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!” Ха! – Он невесело усмехается. – Малая будет эта кровь или большая, какая разница! Все равно многие и очень многие не доживут до конца войны. А вот об этом никто из нас никогда и не задумывался. Ты своими песнями нам словно глаза открыл. Полагаю, еще увидимся, поговорим, еще что-нибудь споешь.
– Даст бог, встретимся, – отвечаю я, а сам прикидываю, когда только и при каких обстоятельствах может состояться эта встреча.
Компания начинает расходиться. Я поворачиваюсь к Ольге, и мы с ней одновременно говорим друг другу:
– Вы разрешите вас проводить?
– Вы не проводите меня, Андрей?
Все смеются вместе с нами. Я отдаю кому-то гитару, и Ольга берет меня под руку.
– Только извините, Оля, я – провинциал, Москвы не знаю. Так что маршрут придется выбирать вам, а то я только до своей гостиницы и смогу вас довести.
Ольга кивает, и мы идем по ночному городу. Каблучки Ольги звонко постукивают по тротуару. Меня снова на мгновение посещает мысль, что эти блестящие красные туфельки на высоком каблучке – из другой эпохи. Не могли их носить девушки 41-го года.
Но эта мысль быстро убегает на задний план. Ольга рассказывает о себе. В принципе, и рассказыватьто нечего. Она – москвичка. Мама – бывшая оперная певица, после болезни потеряла голос, сейчас преподает музыку. Отец – летчик, она так и сказала “тоже”. Сейчас они с мамой где-то в Белоруссии. Сама Ольга заканчивает медицинский институт. В конце мая будет сдавать госэкзамены. Распределили ее в Великие Луки. Но сначала 19 июня она поедет на два месяца на военные сборы.
Мне о себе тоже почти нечего рассказать. Говорю, оставаясь в рамках изложенной мне легенды.
Незаметно переходим на “ты”.
– Знаешь, Андрей, – говорит Ольга, – мне сегодня показалось, только ты не смейся, что ты не такой, как все мы.
– А какой? – настораживаюсь я.
– Старше. Старше нас всех. Даже старше Алексея Климова. Старше и мудрее. Словно ты прожил уже большую пребольшую жизнь и знаешь что-то такое, что нам еще только суждено узнать.
Я вздрагиваю: неужели это было так заметно? А Ольга продолжает развивать свою мысль, да так, что мне становится не по себе:
– Когда ребята спорили о войне, ты смотрел на них так, словно знал наперед их судьбу. Словно ты уже знаешь, что война начнется не в следующем году, а через неделю или через месяц (!). Знаешь, что Алексей сгорит в своем танке на второй день войны, а Виктор на своей подлодке потонет в Балтийском море еще через неделю. А когда ты пел песню про вас с Сергеем “взлетят наши души, как два самолета”, вообще прозвучало как пророчество.
Я не нахожусь, что ответить. Если у молоденькой девушки сложилось за один вечер такое впечатление, то что говорить об опытных и подозрительных особистах! Они меня в два счета расшифруют. А Ольга расценивает мое молчание посвоему.
– Прости, пожалуйста, я, наверное, что-то не так сказала…
– Нет, Оля, все так. Только я сам не знаю, что на меня сегодня нашло.
– Наверное, ты кажешься старше из-за того, что у тебя жизнь так сложилась. Родителей ты потерял, а тут еще и война.
– Возможно и так, – соглашаюсь я, не желая развивать эту тему.
Тут я замечаю, что мы давно уже никуда не идем, а стоим возле большого нового дома. Ольга тоже спохватывается:
– Мы уже пришли. Вот здесь я живу. Обычно ребята в такие моменты начинают интересоваться моими планами на завтра. А тебе я сама скажу: планы у меня простые. Дом и институт, я к экзаменам готовлюсь. Так что свободна как птица. Поэтому я сама спрошу тебя: а какие планы на завтра?
– А вот этого, Оля, я и сам не знаю. Утром нас соберут и все скажут. Вот тогда и будет ясность.
– Тогда запиши мой телефон, позвонишь, как освободишься. Хорошо?
– Обязательно.
– До свидания, Андрей!
Она протягивает мне руку. Я давлю в себе первый порыв и подчиняюсь второму: беру ее руку в свою ладонь и целую длинные пальчики.
Глаза Ольги удивленно раскрываются, она смущается. О таком знаке внимания к женщинам она только в книжках читала. Словно испугавшись чего-то, она выдергивает руку и быстро идет к подъезду. Но на пороге она оборачивается и машет рукой.
– Так позвони завтра!
– Непременно!
У ближайшего милиционера расспрашиваю о дороге в гостиницу. Почуяв запах спиртного, он напускает на себя суровый вид, но, увидев мои знаки различия и орден, сразу добреет.
– Хорошо погуляли, товарищ командир?
– Лучше некуда!
Глава 4
Первым делом, первым делом самолеты,
Ну а девушки? А девушки – потом!
С.Фогельсон
Утром наш полк собирается в большой аудитории Военно-воздушной академии.
Подполковник Лосев оказывается невысоким, плотно сложенным, подвижным мужчиной лет тридцати – тридцати пяти. Черные, чуть тронутые сединой волосы коротко острижены. Живые карие глаза, кажется, постоянно улыбаются, хотя общее выражение лица – нейтральное. На груди – два ордена Красного Знамени, орден Ленина и Золотая Звезда Героя.
Мы узнаем, что дивизия будет состоять из трех полков. Наш полк оснащается истребителями “Як-1”, два других, соответственно, – “ЛаГГ-3” и “МиГ-3”. Освоение техники – наша первая задача. Заниматься будем здесь и на Центральном аэродроме. Позже перелетим на подмосковный аэродром. Там будем отрабатывать слетанность, огневую подготовку и приемы ведения воздушного боя.
Все это должно быть закончено не позднее 7 июня. После этого дивизия должна отбыть к месту постоянной дислокации. Куда, никто спрашивать не стал. Не положено, да и так ясно.
Примерно через час начальник штаба, майор Жучков, зачитал состав эскадрилий и звеньев. Меня несколько озадачило необычное построение подразделений. Помоему, до войны все было подругому. Полк состоит из четырех эскадрилий, эскадрильи – из четырех звеньев, а каждое звено – из двух пар. Меня назначают ведущим второй пары третьего звена второй эскадрильи. Сергея – моим ведомым. Командир нашего звена – старший лейтенант Букин, командир эскадрильи – капитан Волков. Оба с боевым опытом, а Волков к тому же сбил шесть японцев на Халхин-Голе.
Слово опять берет командир полка:
– Товарищи командиры. Занятия на матчасти начнем прямо сегодня. Времени нам отпущено мало, поэтому заниматься будем по десять часов в день и практически без выходных. Настраивайтесь на упорную работу.
После небольшого перерыва на обед начинаем изучать “Як-1”. Распускают нас только часов в шесть вечера.
– Ну, какие планы на вечер? – спрашивает Сергей, когда мы выходим на улицу.
– Не знаю, как у тебя, а свои я сейчас узнаю, – отвечаю я, подходя к телефонной будке.
Сергей с интересом наблюдает, как я набираю номер и жду ответа.
– Алло! Я слушаю, – отвечает голос Ольги.
– Это я, Андрей. Добрый вечер!
– Андрей! Ну, наконец-то! Я уже думала, так и не дождусь.
– А ты ждала?
– Конечно! Где ты сейчас?
– Возле академии.
– Приезжай к моему дому, я через полчаса выйду. Помнишь, как добираться?
– Разумеется. Еду.
– И с кем это ты таким деловым тоном договаривался о встрече? – спрашивает Сергей. – Нехорошо, нехорошо! Бросаешь старых друзей. Только боюсь, напрасно ты с этой девушкой время потратишь. Я не знаю никого, кто мог бы похвастаться, что она подарила ему хотя бы невинный поцелуйчик в щечку.
– Это не аргумент, друже. Что не позволено быку, то позволено Юпитеру!
– Ну-ну, дерзай. Только боюсь, что времени у тебя на нее не будет. Нас здесь в оборот взяли капитально. Но если достигнешь успеха, коньяк за мной.
Сергей оказался прав. Освоение новых самолетов отнимает у нас почти все время. Больше того, мы часто остаемся допоздна в академии или на аэродроме. Сидим в кабинах самолетов, копаемся в моторах, возимся с радиостанциями и вооружением.
Потом начинаются полеты. Взлет – посадка, взлет – посадка… и так до бесконечности. Надо научиться чувствовать машину, чтобы она слушалась тебя, как твои собственные руки и ноги, чтобы она стала их продолжением. А для этого нужна упорная работа и, главное, время. Очень много времени.
Все чаще мое общение с Ольгой ограничивалось телефонными разговорами. Да и редкие, не чаще одного-двух раз в неделю, встречи продолжались не более двух часов. Начинались они поздно, а задерживаться особо не было возможности ни мне, ни ей. Мне в шесть тридцать уже надо было быть на аэродроме, а у нее – на носу госэкзамены. Расставаясь всякий раз я давал себе слово, что сейчас возьму ее за плечи, притяну к себе и поцелую в приоткрытые, зовущие, ждущие губы. Но всякий раз останавливала мысль, что очень не хочется делать это вот так, наскоком, наспех. И я ограничивался целомудренным поцелуем руки. Случай провести время вместе подольше, чтобы все сложилось само собой, все никак не представлялся.
Но вот однажды… Конец мая “обрадовал” нас погодой. Резко похолодало, на Москву наползли тяжелые низкие тучи, зарядили затяжные дожди. Полеты прекратились. Мы прекрасно знали, что, как только небо прояснится, нам придется наверстывать упущенное время. Поэтому мы с тоской и досадой каждое утро смотрели на свинцовое, низкое, ниже всех дозволенных пределов, небо.
Мне было обидно вдвойне. Я первым почувствовал, что “Як” – необычайно скороподъемная машина. Поделился этими мыслями с ребятами. Это, мол, позволит максимально использовать в бою вертикальный маневр. Меня восприняли с недоверием. Оно и понятно. Они все до сих пор летали на “Чайках” или “ишаках”. Там все построено на виражах. А здесь старлей Злобин предлагает ломать господствующую десятилетиями тактику воздушного боя.
Я то знал, что прав. Но как это доказать? Командир полка внимательно выслушал меня и предложил в ближайший полетный день провести с ним на пару показательный бой, чтобы все могли сделать вывод, какая тактика эффективней.
– Ты прав, Андрей. Машина – новая, возможности у нее – тоже новые. И воевать на них надо поновому. Иначе будут нас бить, бить и бить!
И вот на тебе! Сразу после этого разговора погода испортилась. Видя мою кислую физиономию, Лосев каждый раз шутил:
– Не расстраивайся, Злобин. Еще успеешь от меня трепку получить. Не спеши.
23 мая, прослушав на аэродроме очередную безрадостную сводку погоды, мы пошли в ангары ковырятьсяне стал. Не положено, да и так ясно.
Примерно через час начальник штаба, майор Жучков, зачитал состав эскадрилий и звеньев. Меня несколько озадачило необычное построение подразделений. Помоему, до войны все было подругому. Полк состоит из четырех эскадрилий, эскадрильи – из четырех звеньев, а каждое звено – из двух пар. Меня назначают ведущим второй пары третьего звена второй эскадрильи. Сергея – моим ведомым. Командир нашего звена – старший лейтенант Букин, командир эскадрильи – капитан Волков. Оба с боевым опытом, а Волков к тому же сбил шесть японцев на ХалхинГоле.
Слово опять берет командир полка:
– Товарищи командиры. Занятия на матчасти начнем прямо сегодня. Времени нам отпущено мало, поэтому заниматься будем по десять часов в день и практически без выходных. Настраивайтесь на упорную работу.
После небольшого перерыва на обед начинаем изучать “Як1”. Распускают нас только часов в шесть вечера.
– Ну, какие планы на вечер? – спрашивает Сергей, когда мы выходим на улицу.
– Не знаю, как у тебя, а свои я сейчас узнаю, – отвечаю я, подходя к телефонной будке.
Сергей с интересом наблюдает, как я набираю номер и жду ответа.
– Алло! Я слушаю, – отвечает голос Ольги.
– Это я, Андрей. Добрый вечер!
– Андрей! Ну, наконецто! Я уже думала, так и не дождусь.
– А ты ждала?
– Конечно! Где ты сейчас?
– Возле академии.
– Приезжай к моему дому, я через полчаса выйду. Помнишь, как добираться?
– Разумеется. Еду.
– И с кем это ты таким деловым тоном договаривался о встрече? – спрашивает Сергей. – Нехорошо, нехорошо! Бросаешь старых друзей. Только боюсь, напрасно ты с этой девушкой время потратишь. Я не знаю никого, кто мог бы похвастаться, что она подарила ему хотя бы невинный поцелуйчик в щечку.
– Это не аргумент, друже. Что не позволено быку, то позволено Юпитеру!
– Нуну, дерзай. Только боюсь, что времени у тебя на нее не будет. Нас здесь в оборот взяли капитально. Но если достигнешь успеха, коньяк за мной.
Сергей оказался прав. Освоение новых самолетов отнимает у нас почти все время. Больше того, мы часто остаемся допоздна в академии или на аэродроме. Сидим в кабинах самолетов, копаемся в моторах, возимся с радиостанциями и вооружением.
Потом начинаются полеты. Взлет – посадка, взлет – посадка… и так до бесконечности. Надо научиться чувствовать машину, чтобы она слушалась тебя, как твои собственные руки и ноги, чтобы она стала их продолжением. А для этого нужна упорная работа и, главное, время. Очень много времени.
Все чаще мое общение с Ольгой ограничивалось телефонными разговорами. Да и редкие, не чаще одногодвух раз в неделю, встречи продолжались не более двух часов. Начинались они поздно, а задерживаться особо не было возможности ни мне, ни ей. Мне в шесть тридцать уже надо было быть на аэродроме, а у нее – на носу госэкзамены. Расставаясь всякий раз я давал себе слово, что сейчас возьму ее за плечи, притяну к себе и поцелую в приоткрытые, зовущие, ждущие губы. Но всякий раз останавливала мысль, что очень не хочется делать это вот так, наскоком, наспех. И я ограничивался целомудренным поцелуем руки. Случай провести время вместе подольше, чтобы все сложилось само собой, все никак не представлялся.
Но вот однажды… Конец мая “обрадовал” нас погодой. Резко похолодало, на Москву наползли тяжелые низкие тучи, зарядили затяжные дожди. Полеты прекратились. Мы прекрасно знали, что, как только небо прояснится, нам придется наверстывать упущенное время. Поэтому мы с тоской и досадой каждое утро смотрели на свинцовое, низкое, ниже всех дозволенных пределов, небо.
Мне было обидно вдвойне. Я первым почувствовал, что “Як” – необычайно скороподъемная машина. Поделился этими мыслями с ребятами. Это, мол, позволит максимально использовать в бою вертикальный маневр. Меня восприняли с недоверием. Оно и понятно. Они все до сих пор летали на “Чайках” или “ишаках”. Там все построено на виражах. А здесь старлей Злобин предлагает ломать господствующую десятилетиями тактику воздушного боя.
Ято знал, что прав. Но как это доказать? Командир полка внимательно выслушал меня и предложил в ближайший полетный день провести с ним на пару показательный бой, чтобы все могли сделать вывод, какая тактика эффективней.
– Ты прав, Андрей. Машина – новая, возможности у нее – тоже новые. И воевать на них надо поновому. Иначе будут нас бить, бить и бить!
И вот на тебе! Сразу после этого разговора погода испортилась. Видя мою кислую физиономию, Лосев каждый раз шутил:
– Не расстраивайся, Злобин. Еще успеешь от меня трепку получить. Не спеши.
23 мая, прослушав на аэродроме очередную безрадостную сводку погоды, мы пошли в ангары ковыряться в моторах и другой матчасти. Часа через три я говорю Сергею:
– Пойду позвоню Ольге. Дня три уже с ней не говорил.
– Нуну, валяй. Если дозвонишься, передай привет от мокрого сокола – Сереги Николаева.
Ольга ответила сразу:
– Андрей! Это ты? Извини, я все эти дни в институте пропадала. Мы экзамены сдаем.
– И как успехи?
– Прекрасно! Завтра – последний.
– Здорово! И когда ты его сдаешь?
– К двум часам уже все кончится. А ты сможешь вырваться?
– Оля, посмотри на небо и поймешь все сама. У нас сейчас вынужденное бездействие.
– Ну тогда жди меня завтра, в два часа, в институте, у главного входа.
– Договорились.
У Сергея мое сообщение вызывает приступ энтузиазма и жажды деятельности.
– Ай да Олька! Так она завтра настоящим лекарем станет! Слушай, это надо отметить, но как?
Он на минуту задумывается, потом лицо его проясняется.
– Завтра мы должны получить денежное довольствие. Верно? Давай погусарим? Ты пойдешь ее встретишь и отвезешь в ресторан, а я там организую стол на четверых.
– На четверых?
– Ну да! Это будет для нее сюрприз.
– А кто такая?
– Ты ее знаешь, она – тоже. Больше ничего не скажу, а то проболтаешься.
– Ну ладно, как знаешь. Лишь бы погода не подвела.
– Прояснение будет только двадцать пятого мая, так что не беспокойся. Завтрашний день – наш.
Утром мы снова слушаем сводку погоды, получаем денежное содержание и идем в ангары. Около двенадцати я нахожу майора Жучкова и объясняю ему ситуацию.
– Эх, молодежь, молодежь, – вздыхает двадцатидевятилетний майор, – всето у вас одно на уме. Ну да бог с вами, грешите! Только не перебирать! Прогноз на завтра хороший. В шесть тридцать на аэродроме как штыки!
– Есть как штыки!
Без десяти два я уже как штык стою в вестибюле главного входа медицинского института с букетом цветов. Пожилой вахтер смотрит на меня с большим уважением и громко, чтобы я слышал, требует у всех входящих студенческие билеты или удостоверения. Меня он пропустил, ничего не спросив, только приложил правую руку к козырьку фуражки.
– Андрей! Ты уже здесь?
Ко мне через вестибюль быстро идет Ольга. Я смотрю на нее и теряюсь. Нет, мне никогда не разобраться в этих вывертах и спиральных витках женской моды. Ольга смотрится, как картинка из модного журнала девяностых годов. Но есть в ней в то же время и что-то из эпох более ранних. На ней короткий, чуть-чуть не достигающий колен, розовый плащик и белый бархатный берет. На ногах белые узконосые, на высоком каблучке ботинки или сапожки почти до колен, но не на “молнии”, как в наше время, а на шнуровке. На руках – белые лайковые перчатки. Ольга не замечает моего замешательства. Она сияет.
– О! И цветы? Вы очень галантны, товарищ командир.
– Ну, как сдала?
– Отлично!
– Тогда этот букет ты вполне заслужила. Поздравляю с почетным званием потрошителя! Ты ведь хирург?
– Только попадись мне на стол, разрежу в лучшем виде, – смеется Ольга. – Я теперь мясник с дипломом врача.
– Это полагается отметить. Едем!
Ловлю такси и везу Ольгу в ресторан, где нас должен ждать Сергей. В фойе помогаю ей снять плащ и сдаю его вместе с беретом в гардероб. Пока Ольга перед зеркалом поправляет прическу, любуюсь ее фигурой, которую выгодно подчеркивает облегающее белое платье.
Ольга берет меня под руку. Мы проходим в зал. Метрдотель встречает нас у входа и проводит к столику, за которым уже сидит Сергей в обществе красивой стройной брюнетки.
– Верунчик! Вот это встреча!
Девушки обнимаются, а Сергей заговорщицки подмигивает мне.
– Они одноклассницы. Не виделись три года. А сейчас Вера после окончания кораблестроительного едет в Николаев.
Подразумевается, что я должен хорошо знать эту Веру, так как она, наобнимавшись с Ольгой, бросается ко мне.
– Андрюша! Никак не ожидала встретить тебя здесь, да еще и вместе с Оленькой!
– Земля, она, видишь ли, круглая, – бормочу я.
– Ой, Оля! Какая ты красавица! – восхищается Вера. – Как тебе это платье идет!
– А ей все идет, – замечает Сергей. – Ты, Андрей, еще не видел ее в купальном костюме. Вот этот наряд ей идет больше всего.
Ольга краснеет.
– Болтун!
– Все, все! Умолкаю. Давайте выпьем. Герой дня сегодня – Оля. Она сдала последний экзамен и стала дипломированным врачом. Вот за это и первый тост!
После этого мы пьем за Веру, которая неделю назад защитила диплом в Ленинградском кораблестроительном институте. В ответ девушки предлагают тост за нас, при этом Ольга называет нас ангелами хранителями, процитировав Высоцкого (ничего себе, с одного раза запомнила!): “А если у них истребителей много, пусть впишут в хранители нас…”
– Ты же знаешь, какие у Андрея есть песни, – объясняет она Вере.
– Я слышала его песни, но такой не знаю.
– Ну, тогда ты много потеряла! – смеется Сергей. – То, что он пел нам в Ленинграде, это пустяки. Послушала бы ты его здесь! Скажу откровенно, я и не подозревал, что у него их столько, да каких! А ведь я его с училища знаю.