Владимир Богданов
Золотые будни Колымы
ПОЛЕВОЙ СЕЗОН
Глава 1
Неделю назад наша геологическая партия начала свой полевой сезон. Радостное событие, которое мы ждали всю зиму, наступило обычно и буднично. Утром мы сдали постельное бельё коменданту общежития тёте Кате. Собрали личные вещи, сложили их в рюкзаки. Находиться в опустевшей комнате не хотелось. Ожидая указаний, слонялись из угла в угол по общежитию.
Некоторые от безделья загоняли кием бильярдные шары в красном уголке. Игра не клеилась. Азарта не было. Поглядывали в окно. Ждали Клепикова, геофизика, который что-то задерживался.
Наконец к дому подъехала машина. Хлопнула входная дверь в коридоре и послышались быстрые шаги. Дверь красного уголка была открыта. Клепиков (это был он) заглянул в комнату, сказал отрывисто:
– Кончайте стрельбу. Грузите свои манатки в кузов.
– Тебя только за смертью посылать… – начал было Женя Пастухов, смуглый стройный парень лет двадцати двух, неугомонный искатель приключений. Он с иронией поглядывал на запыхавшегося Клепикова, который был старше его лет на восемь.
В отличие от него Клепиков выглядел слишком упитанным, на юмор реагировал без тонкостей, брал напором характера
– Машина сломалась, осел вислоухий, – оборвал он Евгения без дипломатий.
– Не вешай лапшу на уши. У Семёновой, наверное, чаи распивал, – не отставал Пастухов, желая потешиться и повеселить других.
– Что тебе объяснять. Был дубиной и останешься. Живей бросайте вещи в машину. Я сейчас на склад поеду, – повторил Клепиков и вышел.
– Смотри раскомандовался. Хлебом не корми. Пойдём, а то сдуру уедет, придётся нам на себе рюкзаки тащить, – сказал Таялов, рослый парень с удивительно атлетической фигурой. Он располагал к себе всех своим дружелюбием.
Мы не спеша направились вслед за Клепиковым.
Женя, одетый в модную разноцветную нейлоновую курточку, дразнящим попугаем залез в кузов машины, принимал у нас рюкзаки.
Клепиков сидел в кабине машины и о чём-то разговаривал с шофёром.
На улице было прохладно. В огородах лежал снег. За долгую северную зиму снег впитал в себя грязь и копоть.
– Куда едем на мороз? – обронил с грустью Таялов, вспомнив, наверно, про юг, из которого он к нам приехал.
– А мне лучше в тайге сопли морозить, чем здесь клопов кормить, – отозвался Женя, подойдя к борту, нагнувшись, он попытался снять с меня шапку, – всё что ли?
– Гитара твоя осталась в комнате, – сказал я, улыбнувшись Пастухову, и ударив его, шутя, по руке.
– Пусть пока полежит, – Женя постучал поверху кабины машины, пританцовывая, как циркач. Его длинные волосы разметались от ветра.
Дверка кабины открылась. Клепиков встал на подножку и заглянул с созерцающим начальствующим видом в кузов.
– Поедешь со мной, – приказал он Пастухову.
– Здрасте, я ваша тетя, а почему я? Я что грузчик?
– За вещами будешь смотреть.
– Да кому они нужны?
Клепиков выругался и хотел что-то сказать, но вмешался Таялов:
– Женя, поезжай, не выступай, или хочешь, я поеду. На складе побросают в машину дырявые палатки и гнилые спальные мешки. Им всё равно, а нам жить.
– Ладно, уговорили. Я не гордый. Если надо поеду.
– Балда ты, – сказал ему Клепиков, – голову морочишь. Время с тобой только теряешь.
– Ну, ты, валенок, молчи, – недовольно ответил Пастухов, на дюйм приближаясь к Клепикову.
Мы видели его спину, она передвигалась, как сверкающий красками памятник, готовый опрокинуться и сорваться с пьедестала спокойствия.
Лицо Клепикова покраснело. Он схватился рукой за борт кузова, затем отшатнулся назад. Видно было, что Клепиков сдерживает себя. В другое время перепалка этим не кончилась. Дошло бы до ругани. Но Клепиков торопился.
– К двум часам придёте к Управлению экспедиции. Не опаздывайте, – сказал он нам.
– Сань, – гитару мою возьми, не забудь, – попросил Пастухов Александра Блатного. Машина уехала.
***
Через три часа мы уже тряслись в кузове бортовой машины. Лежали на тюках свёрнутых палаток. Отъехали за полтора часа от посёлка по трассе километров сорок, затем свернули на зимник и проехали ещё километров шесть. Наконец машина остановилась. Шофёр заглушил мотор.
– Слезайте, приехали! – весело сказал он нам.
Побросали груз с машины прямо в снег с ослепительной белизной. Вокруг стояла необычная тишина. Сопки кое-где были прикрыты лесом.
Машина уехала. Завхоз с Клепиковым пошли выбирать место для лагеря.
Мы взяли топоры и стали рубить тонкоствольные лиственницы. До вечера нужно было успеть поставить палатки на восемь человек.
По погоде одетые в телогрейки. Но, как начали рубить, сразу их поснимали, остались в свитерах, так как стало жарко.
Клепиков взял ружьё, что-то сказал завхозу, пошёл в сторону сопки. Когда он проходил мимо нас, мужики, бросив на мгновение работу, проводили его взглядом, но ничего не сказали.
Таялов и Блатнов расчищали снег до земли на месте установки палаток.
Блатнов был без шапки. Он её не носил зимой. Волосы его были светлыми густыми. Глаза голубые. Коренастого телосложения. Ему было лет тридцать. Родом из Смоленщины.
Срубив лиственницу, обрубали на месте все ветки и сучья, и тащили её волоком по снегу, укладывали на расчищенную площадку.
Пастухов сбивал нары и делал остов для палаток.
Увлечённые работой, не чувствовали усталости и голода. Торопились до сумерек поставить палатки. Уже через час натянули три четырехместные палатки. Сбоку в палатке было отверстие для трубы. Установили железные походные печки. Трубы торчали из палаток на два метра.
По календарю уже пошла середина мая.
Как-то неожиданно изменилась наша жизнь. Нет перед глазами казарменных стен общежития, и исчезло чувство безвыходной тоски.
От чистого лесного воздуха и лёгкого мороза слегка закружилась голова. Настроение было приподнятым. Положив на нары спальный мешок и рюкзак, я вышел из палатки. Солнце коснулось своим сверкающим диском верхушки сопки. Синие тени легли на ближние сугробы и заячьи тропы.
Я решил немного пройтись по склону сопки. Наст снега, сбитый весенними ветрами, начал проседать, таять и уже не выдерживал тяжести тела. Ступая осторожно, стараясь не провалиться в снег, я шёл от дерева к дереву, дотрагиваясь пальцами до серой шершавой коры стволов лиственниц, пока не вышел на открытое место.
На склон сопки падали последние лучи догорающего в закате солнца, освещая снежное безмолвие красноватыми отсветами.
Заметил торчащие над снегом какие-то ягоды и направился к ним. Неожиданно для себя спугнул стаю куропаток, которые вылетели прямо из-под ног и, громко хлопая крыльями, полетели от меня в лес, словно белые хлопья ожившего снега.
Я сорвал несколько ягод голубики, поднёс к губам. Удивительно, они сохранили терпкий сок.
Наст снега исчерчен ниточками следов от куропачьих лапок. Куропатки здесь кормились или готовились на ночлег.
Вспомнил о Клепикове, который, наверное, бродил поблизости. Осмотрелся кругом. Но кроме седых лиственниц с бородами лишайника на ветках ничего не заметил.
Лес кругом был чахлый. Лиственницы тонкие. Тронешь рукой за ствол и можно сломать. Стало смеркаться. Я пошёл в сторону лагеря. Вскоре солнце скрылось за сопкой. В безоблачном небе стали загораться звёзды.
Палатки мы поставили в один ряд.
Приятно после напряженной работы лежать на нарах. В палатке темно. Только отсветы огня в печке и, вылетавшие изредка из щели дверки искры, позволяли глазам различать предметы внутри палатки.
Пахло свежестью оттаявшего дерева, корой и смолой.
Женя сбегал к завхозу. Он записал на нашу палатку: котелок, сковородку, выдал пару свечей, консервы и дюжину замёрших яиц на ужин.
Зажгли свечку и поставили её в банку из-под тушёнки. Темнота отступила к краям палатки.
Стола у нас не было. Между нарами поставили пару ящиков. Земля холодная. Поэтому хотя в палатке было жарко, сапоги мы не снимали.
– Сходи к завхозу за пачкой чая, – попросил меня Блатнов, чуть покашливая.
Я поднялся с нар и вышел наружу, не одев телогрейку. В соседней палатке тоже горела свеча, двигались неясные тени от находившихся там людей. Слышался приглушенный разговор. Я прошёл мимо и направился к крайней палатке, смутно виднеющейся в ночи.
Палатка завхоза была без света. Я подумал, что завхоз, наверное, лег спать. Но всё же решил войти в палатку, откинув полог.
– Дядя Коля, слышишь? – спросил я неуверенно. В ответ молчание. Я зажёг спичку и сплюнул от досады. Закутавшись в спальный мешок с головой, на нарах лежал кто-то и, по-видимому, спал. Закрыв полог палатки, я пошёл обратно. На всякий случай заглянул во вторую палатку. К счастью, Лесков, наш завхоз, которого я звал дядей Колей, был здесь. Мужики пили чай, сидя на нарах.
– Приятного аппетита, – сказал я.
– Доброго тебе здоровья за хорошие слова, – ответил мужик с бородой, лукаво взглянув на меня. Остальные заулыбались.
– Дядя Коля, дай нам чай для заварки.
– Что чафирить собрались? – спросил строго Лесков. Вид у завхоза солидный. Волосы, подстриженные ёжиком, делали его лицо каменным. Маленькие колючие глаза прожигали насквозь, что нельзя выдержать взгляд:
– Пастухов взял у меня чай, что ещё надо?!
Я пожал плечами.
– Дядя Коля, откуда я знаю. Я же у вас чай не брал.
– Ладно, бери, – завхоз протянул мне открытую пачку, которая лежала на походном столике, – не смотри на меня волком, чуть отсыпали. Завтра ко мне придёшь, распишешься. Запомни, парень, я строгий учёт веду продуктам. В конце сезона с тебя вычтут за питание.
– Правильно, учи его, Николай, а то он думает, что у нас коммунизм, – сказал широкоплечий мужчина лет сорока, посматривая на меня дружелюбно и снисходительно.
Пламя свечи дрожало от движения воздуха. Лица сидевших скрадывались слабостью света.
– Ты, что первый раз в партии? – спросил меня участливо Лесков, морщины легли на его лоб, делая его совсем старым, – не знаешь законов тайги. Знаешь, кто здесь хозяин? Я отмолчался.
– Медведь хозяин, – твердо ответил за меня завхоз, подергал себя за нос, чтобы не чихнуть и не сглазить, – и продолжил, – запомни, парень. Никогда не жди, что тебе кто-то поможет. Надейся только на себя.
Мужики молча пили чай, держа двумя руками поллитровые зелёные кружки. Чай был горячим. Они временами дули в кружки. Я стоял посредине, нагнув голову, чтобы не касаться верха палатки, держа в руке пачку чая, не решаясь уйти.
– С огнём осторожней. Дверку печки не открывайте, а то палатку спалите, – посоветовал мне по-отечески Лесков. Для него я был, конечно, неопытный птенец.
– Ладно, дядя Коля я пойду. Спасибо за чай.
Я вернулся в свою палатку. Молча положил на ящик пачку грузинского чая. Посмотрел на печку. В котелке таял снег.
Женя пристроился на нарах, подложив под спину спальный мешок, курил, стряхивая левой рукой, осыпавшийся пепел со свитера на землю, затем небрежно бросил окурок, раздавив его каблуком сапога.
Саша Блатнов, посвистывая, чистил сковородку. Всем видом, показывая, что заниматься приготовлением пищи ему не впервой. Он ведь был женатым, только о своей жене не любил вспоминать, оставил её где-то в деревне, зная, что она не пропадёт. Бабы сельские крепкие. Недаром на них держатся колхозы, а их мужья, такие как он, в бегах.
– Будем без масла жарить яйца? – съехидничал он, устремляя на нас укоряющий взгляд. Его лицо с правильными очертаниями так и светилось умом, только вот волосы как назло были соломенного цвета.
– Брось на сковородку тушёнку, а потом можно туда же яйца, – посоветовал ему Женя чисто по-холостяцки.
Я взялся очищать скорлупу. Яйца до того перемерзли, что без скорлупы сохраняли свою форму, не растекались в ладони.
– А что если это яйцо сырым съесть? – поинтересовался Женя, живо наблюдая за мной, как я держу в руке очищенное яйцо.
– Ты, что шары глотать умеешь? – обернулся я к Жене, готовый к его очередной шутке.
– Глотать не буду, а грызть могу, – отозвался он, выставив чуть вперед свой длинноватый нос под пламя свечи, словно принюхиваясь. Тень от его лица на стене палатке уродливо увеличилась, он добавил, – брось-ка мне одно яйцо.
Я бросил. Женя поймал его на лету одной рукой. Затем подбросил его слегка вверх и снова поймал, обжигая льдом пальцы.
– Этим яйцом можно убить наповал, как каменное!
Мы положили на сковородку очищенные от скорлупы яйца и стали ждать, когда Саша закончит колдовать над печкой.
***
На следующий день продолжили рубку лиственниц. Необходимо было сделать стеллажи для продуктов. Складом стала большая шатровая палатка. Туда перетащили ящики, разгрузив ещё одну машину.
Работали вместе с завхозом, выполняя его команды, как и где устанавливать стеллажи. Сбили из брёвен и жердей двухъярусные полки. На верхнюю полку сложили продукты, которые могли бы отсыреть от земли и испортиться. На нижнюю полку сложили ящики с консервами.
Сегодня приехали шурфовщики. Наш лагерь расширялся. Приезжающие устанавливали себе палатки. Палатки ставили в один ряд. Полог палаток был обращен в одну сторону. Таким образом, у нас образовалось нечто похожее на улицу.
Каюр Блатнов потихоньку начал возводить свои постройки. Загон для лошадей сделал напротив нашей палатки, используя для этой цели тонкие жерди, которые прибил к врытым в землю кольям. Лошадей ещё не было, но их ждали, как нам сказали, из Якутии.
Начальник партии Лариса Николаевна Мальцева оставалась в Управлении экспедиции до окончательного набора рабочих.
Пережидали весеннюю распутицу, чтобы с первыми тёплыми днями разъехаться по своим точкам.
Всю неделю у нас стучали топоры и молотки, визжали пилы. В метрах триста от лагеря поближе к сопке шурфовщики построили склад для взрывчатки. Тяжелые Мазы разбили своими колёсами мох, проделали на торфе глубокие рытвины, пока возили взрывчатку.
Мы постепенно стали обживаться на новом месте. После обеда обычно собирались у плетня, сколоченного Блатновым на скорую руку, чтобы полчаса поболтать перед работой.
– Где твои лошади? Сам что ли будешь овёс жрать? – начинал кто-нибудь из шурфовщиков подтрунивать каюра.
Саша Блатнов лежал под навесом, прислонившись спиной к куче соломы. Его небритое лицо было накрыто накомарником. Хотя комаров ещё не было, но завхоз всем выдал накомарники на лето. Блатнов, казалось, дремал.
Из шурфовщиков выделялся один. Он был высокого роста. Волосы у него ярко рыжие, подстриженные коротко. На лице густо сидели веснушки. Но конопатым его здесь никто не называл. Рабочие его уважали. Обращались к нему запросто и звали Васькой.
Несмотря на своё могучее телосложение, Василий Князев выглядел романтической мягкой натурой. Взгляд слегка застенчивый. При разговоре на его щеках появлялся румянец. Говорил он рассудительно, в меру, отзывался на шутку.
Двое из шурфовщиков, сговорившись, перелезли через ограду и под общий смех собравшихся взяли мешок с зерном и положили его на живот Блатному.
– Так не пойдёт, – сразу отозвался каюр, приподнимая накомарник с глаз и щурясь от солнца, – уберите мешок. Раздавите меня, черти!
Но те, ухмыляясь, притащили второй мешок и свалили его каюру на ноги.
Блатнов попытался сбросить мешки с себя, но ему не дали.
– Ради тебя стараемся, дурило, – с ехидцей проговорил коренастый шурфовщик средних лет, – лежишь на сквозняке. Ветром сдует.
Шурфовщики с интересом поглядывали на Блатного и, ожидая от него ответных действий, подзадорили.
– Мужики, а может он йог?
– Блатной, после такой нагрузки можешь смело ложиться под пресс, ничего с тобой не будет.
– Как с курицей под петушком…
– Сам ты кур в щах! – ответил Блатнов, разбрасывая мешки и, вставая, решительно на ноги. Глаза его сверкали огнём, в белых волосах запуталась соломка, ещё немного он вспыхнет от возмущения.
– Вам только лопатой жонглировать да углы в шурфах равнять, циркачи! – разошелся не на шутку каюр. Женщин в лагере не было. Стесняться было некого.
– Ты приходи к нам, Блатной. Мы тебя на воротке на дно шурфа1 спустим. Лопатку дадим. Бадейку одну землей нагрузишь. Мы её поднимать начнем, да нечаянно бросим. Ты уж не оробей. Лопатой прикройся. Да ищи спасительный угол. Вот это будет цирк! – предложил Василий и захохотал вместе с мужиками.
– Я приду к вам и протухшей селёдки вам в шурф накидаю, чтобы вы в землю зарылись, как кроты, – не остался в долгу Александр.
– Был у нас в прошлом году такой шутник, забулдыга, спьяну захотелось ему плёнкой целлофановой шурф накрыть, чтобы дождём его шурф не заливало, да свалился в шурф и давай орать. Мы сначала не поняли, кто и где кричит. Когда разобрались, смотрим, а он внизу шурфа ворочается. Его окликнули. Он на нас смотрит ошалелыми глазами и говорит: “Помогите, мужики, в шурф спустился, а как наверх вылезти не могу, забыл…”, – рассказал историю шурфовщик с бородой. Раздался взрыв смеха.
– А что его понесло шурф плёнкой накрывать? – спросил Мишка, заядлый охотник и рыболов, тоже шурфовщик.
– А ты его спроси. Головой, когда падал, ударился и получил сотрясение мозга. Ничего не помнит. Как в шурф попал. Пришлось его нам самим оттуда вытаскивать.
– Смотри, Блатной, мы тебя ночью в спальном мешке на верхушку сопки отнесём. Пусть тебя там росомаха съест вместе с твоей селёдкой, чтобы нас не пугал и воздух нам не портил.
– Это вы можете, – проворчал Саша Блатнов, поднимая брошенный шурфовщиками мешок, направился к навесу, где лежали в штабеле на настиле из жердей мешки с овсом для лошадей.
– Ну что, Степан Егорович, – спросил Князев, обращаясь к взрывнику, – будешь взрывать?
– Да, ребятки, я пошёл заряжать. Курите, пока не взорву.
Взрывником у нас был старик. Ему было с виду под шестьдесят. Лицо его было обветренное красное. Когда он снимал шапку, то очертания лица становились резче от большой лысины на затылке и он казался старше своих лет. Пальцы его были искривлены болезнью суставов. Указательного пальца на правой руке не было, отбило, как он говорил, от неосторожности при подрыве капсюля детонатора.
Взрывы у шурфовщиков были через день. Так как шурфы находились недалеко от лагеря, около пятисот метров, взрывы звучали оглушительно громко.
Дядя Степан взрывал огневым способом при помощи бикфордова шнура, к которому прикреплял детонатор. Взрывчатку он укладывал в лунки – их пробивали вручную ломом шурфовщики.
Обычно окончание взрывных работ шурфовщики определяли по числу прозвучащих взрывов.
Когда взрывы закончились и дали команду “отбой”, я пошёл вместе с Женей Пастуховым к его шурфу, посмотреть, как взорвалась порода. Ещё не подходя до линии шурфов, можно было определить, что здесь копают. Снег был грязный. Поднятые взрывом куски породы, падая на снег, изрешетили его, виднелись кучи выброшенной из шурфов земли.
Мы подошли к шурфу. Остановились у края. Я заглянул вниз. Пахло газами аммонита. Глубина шурфа была порядочная, более двух метров.
– Как ты там внизу работаешь? – спросил я у Пастухова, – дышать нечем.
– Ничего, выдохнется, – ответил Женя, внимательно рассматривая дно шурфа, – кажется, удачно взорвалось, в ширину шурф не разбило.
Он присел на кучу земли, положив под себя рукавицы. Я тоже присел рядом. Мне было интересно смотреть, как проходится шурф.
– Почему шурфы ранней весной копают, – спросил я у Жени, – ведь сейчас земля мёрзлая?
– А летом никто шурфы не копает.
– Почему?
– Водой заливает. Мерзлота начинает таять. Стенки шурфов рушатся. Надо крепить и воду постоянно откачивать. Одна морока. А самое неприятное за шиворот капает.
К нам подошел взрывник.
– Можешь работать, – сказал он Пастухову, – я проверял, отказа нет.
– Была не была, – Женя встал, поднял свои рукавицы, отряхнул их от земли и, направился к торчащим на снегу лому и лопате, взял их. Сбросил с плеч телогрейку с меховым воротником. Положил её на кучу земли. Бросил лом и лопату в шурф.
– Полезу работать, – сказал он мне.
Пастухов нагнулся. Взялся руками за край шурфа. Упёрся ногами в мёрзлую стенку. Начал потихоньку спускаться вниз, опираясь спиной, руками и ногами, а потом прыгнул на дно шурфа.
– Как же ты будешь выкидывать землю, – поинтересовался я.
Женя поднял голову вверх, посмотрел на меня. Длинные волосы его были расчёсаны прямым пробором и опускались до плеч.
– Очень просто. Встань со стороны моей телогрейки, чтобы мне не попасть в тебя.
Я переместился немного в сторону.
Женя нагрузил лопату землей, поднёс её горизонтально на уровень своей груди и затем резким движением поднял свои руки вверх, направляя лопату через голову за спину.
От неожиданности я отпрянул. Комья выброшенной земли упали на метр за устьем шурфа.
– Ну, ты даешь, как минометчик прямой наводкой!
– Это ещё что, вон Васька с четырехметровой глубины землю выбрасывает.
– Врёшь? – не поверил я.
– Сам видел.
– Не может быть, что он через двухэтажный дом землю перебросит?
– А ты спроси у мужиков.
– А где Васька работает? – поинтересовался я.
– Иди в сторону нашей бани.
Я пошёл по тропинке, проложенной шурфовщиками в снегу.
Небольшой распадок спускался к ручью, где шурфовщики сделали небольшую баню, которую обтянули полиэтиленовой пленкой.
Навстречу мне шёл Князев с взрывником. Я остановился. Увидев меня, Князев спросил:
– Что, студент, в гости пришёл?
– Посмотреть, как вы работаете, – ответил я, уступая им дорогу.
– Смотри, студент, может в жизни пригодится, – на ходу посоветовал Князев и, шутя, хлопнул меня по шапке, которая сползла набок и чуть не упала в снег. Я молча поправил шапку. Князев оглянулся, в глазах блеснули озорные огоньки.
Я отправился дальше. Решил взглянуть на баню, которую так хвалили шурфовщики. Подошёл к бане, если так её можно назвать, скорее всего, это был каркас, обтянутый плёнкой, наподобие теплицы.
Открыл дверь и зашёл вовнутрь. Посередине бани шурфовщики поставили железную печку с духовкой, в которую наложили камней. По бокам стояли скамейки, сделанные из ящиков из-под аммонита. Пол был обшит досками. На печке стоял цинковый бачок для горячей воды и такой же бачок стоял в углу прямо на полу для холодной воды. Бачки сейчас были пустые.
В бане тянуло холодом. Я подумал: как можно мыться в таких условиях? Пнул ногой замёрший веник из берёзовых веток. Вышел из бани. Прикрыл за собой дверь.
Прогулялся вдоль ручья. Было тихо. Чуть-чуть только журчала вода подо льдом. Вода местами пробивалась через лёд, разливаясь, образуя наледи.
На другой стороне ручья виднелись остроконечные терриконы, насыпанные при отработке здесь заброшенных шахт.
***
Геологи приехали к нам, капризно заявив о себе. Но им прощалось всё, они были женщинами.
Дни стояли тёплые. Снег уже почти весь растаял, обнажив прошлогоднюю засохшую траву.
Лиственницы ещё недавно казались безжизненными, стали изменяться на глазах. Шишки порозовели. Ветки покрылись зелёными шариками полураскрывшихся почек с пучками молоденьких иголок. Прямо из почек выросли небольшие коричневые веточки, тоже усыпанные свечками почек.
Лес оставался прозрачным. Но если всмотреться в даль уходящих сопок, можно заметить, что-какая-то зелёно-коричневая дымка окутала окрестности.
Весна в этих местах недолгая. Не поймёшь, когда наступает лето.
В жизни лагеря намечались перемены. Наш отряд, состоящий из геофизиков, должен направиться вскоре на место своей работы в долину ручья Радостного, что примерно в шести-семи километрах от нашей базы.
В эти дни я читал инструкции по приборам магнито- и электроразведки.
Клава Семёнова, геофизик, показала мне, как работает магнитометр.
Руководителем нашего отряда был Голованов Николай Иванович. Очень сёрьезный на вид человек. К подчиненным относился вежливо, никогда не повышал голоса. Когда надевал очки, казался академиком. Высокого роста. Худощавый.
Третьим геофизиком был Клепиков. Слава Клепиков был среднего роста, широкоплечим и полным. Двигался он всегда быстро. Если с ним идти рядом, то нужно было ускорить шаг, чтобы не отстать от него. Быстрый шаг никак не связывался с весом его тела. Скорее всего, это была привычка, приобретённая им в маршрутах. Характер у него был неуравновешенным, он часто мог вспылить по пустякам.
Ещё по совместному проживанию с ним в общежитии между нами установились натянутые отношения. В незначительных словах, которыми мы обменивались по необходимости, не было искренности и желания продолжать беседу. Я чувствовал его показное превосходство. Его присутствие тяготило меня.
Клава старше меня на год. Ростом чуть ниже. Черты её лица были правильные. Каштановые волосы прикрывали слегка её шею. Глаза какие-то особенные. Дело даже не в цвете глаз, которые были непонятного цвета: зелёного или серого, а в их выражении, они то искрящиеся, то томные, но в любом случае в них светилась какая-та тайная сила, которая притягивала, как магнит. Приятно находиться рядом с ней, слышать её грудной голос, но если я встречался с её пытливым взглядом, я смущенно отводил глаза, и словно какая-та теплота прожигала меня изнутри.
Мы упаковывали наши приборы в ящики, готовились к переезду.
– Серёжа, принеси мне, пожалуйста, рейку, – попросила меня Катя Прямикова, геолог, девушка лет двадцати, она год назад закончила техникум.
– Какую рейку? – спросил я.
– Ту что лежит рядом с треногой теодолита.
В большой палатке днём светло, так как открыты окна. В ней не жили. Палатка приспособлена для обработки пород в полевых условиях. Геологи её звали “камералкой”.
Я направился к ящикам сложенным в правом от входа углу палатки.
– Хочешь, я тебе покажу, как работать с нивелиром? – спросила меня Клава, улыбаясь, разглядывая меня на расстоянии, словно я был похож на сокровище, когда я принёс Кате сложенную рейку с красными и синими цифрами и стал смотреть, как Клава протирала ватой оптические линзы нивелира.
– Зачем он ему нужен? – перебил её неожиданно Клепиков, входя в палатку, – пусть займётся делом.
– Чем ты его хочешь заставить заняться? – Клава, вздрогнув, с удивлением посмотрела на Клепикова.
– Найду чем занять. Работы навалом, – ответил ей неопределенно Клепиков.
– Иди со мной, – сказал он мне.
Клепиков выбрался из палатки. Девушки, пожав плечами, промолчали. Я вышел следом за ним. Он направился к своей палатке быстрым шагом.
– Подожди меня здесь, – Клепиков юркнул в палатку, – иди сюда, – услышал я его приглушенный голос, словно из какого-то подземелья.
Я откинул полог палатки и заглянул с интересом вовнутрь. Слава сидел на нарах и держал в руках металлическую катушку. Смотрел пытливо на меня. Лицо его было каким-то злым.
–Ну, что встал, как пень на пороге. Бери эту катушку.
Я, пригнувшись, вошёл в палатку. Взял из рук Клепикова катушку.
– Выходи наружу, – отрывисто сказал он.
Я молча вышел из палатки и безучастно стал ждать, что теперь скажет Клепиков. Мне было как-то безразлично. Он подошел ко мне. Крутанул барабан катушки. Искал, как я догадался конец провода. Дыхание его было учащенным.
Размотав немного провода, Клепиков освободил наружный конец провода. Осмотрелся по сторонам. Подошёл к лиственнице, таща меня за собой, как на аркане, так как катушка с проводом была у меня в руках. Нагнулся и привязал провод к стволу лиственницы.
– Давай шагай в сторону сопки вместе с катушкой пока до конца её не размотаешь.
Я не успел даже спросить, зачем это нужно, как Клепиков развернулся и двинулся невозмутимым шагом в камералку.
Проклиная Клепикова, я медленно стал разматывать на ходу провод-звонковку. Этого провода на катушке было намотано, наверное, больше полкилометра. Мне пришлось то пятиться спиной, то, держа катушку сбоку, идти напролом через кусты, лесть на сопку, пока, наконец, бобина катушки не оказалась пустой.
Я остановился. Что мне теперь делать? Пастись с этой катушкой, как козел на привязи? Постоял в нерешительности, держа в руках злополучную катушку. Не знаю, почему я не бросил её на мох.
Чтобы отвлечься, забрался немного выше по склону. Наш лагерь был как на ладони. Идти обратно в лагерь мне не хотелось. Подумав, я привязал конец проволоки к стволу лиственницы. Взял катушку в руки. Посмотрел, запоминая место, если придётся сюда вернуться. Полез наверх на сопку.
“Ну и концерт, – посмеялся про себя, – привязали два дурака два конца проволоки к деревьям и вся работа!”
Сопка довольно крутая, покрытая мхом. Подниматься по ней неудобно. Сапоги тонули во мху, сбивая ноги. Наконец, я добрался до пологой площадки, которая снизу казалась верхушкой сопки. Мох кончился. Склон, покрытый камнями, тянулся к очередной вершине сопки, но она отсюда казалась недостижимой высотой. Дул пронизывающий холодный ветер, порывы его рвали башлык штормовки. Дальше идти я не решился.
Перед глазами разворачивалась грандиозная панорама горных цепей. Лагерь был далеко внизу. Палатки казались маленькими.
Наш лагерь находился в большой долине, посредине её протекала мутная речка. В многочисленных распадках брали свое начало звонкие ледяные ручьи, впадающие в эту горную речку, которая разливалась по долине. Начиналось весеннее половодье.
Леса было мало. В основном лес рос на пологих склонах, клиньями уходя на сопку, покрытую рыжими пятнами мха, и кое-где остался снег, он был похож на облака, опустившиеся на лощины сопки.
***
На другой день я пошёл с Верой Костиной, – опытным геологом, и с Катей Прямиковой в маршрут. В рюкзаке у меня лежали мешочки из брезента, предназначенные для образцов пород, и консервы. К вечеру мы должны были вернуться в лагерь. Рюкзак за спиной был лёгким.
Мы перешли вброд речку. Пошли по её песчаному берегу. Погода стояла солнечная. Геологи шли немного впереди. Так прошли мы километра два. Наконец девушки остановились, поджидая, когда я подойду к ним.
– Серёжа, что ты медленно ходишь? – спросила Катя, улыбаясь. Её щёки слегка порозовели от весеннего загара.
– Кто же нас будет защищать от медведя? – добавила Вера. Они засмеялись. Видно им хотелось подурачиться. Я пожал плечами.
– Какие тут медведи. Если за километр видно кругом.
– Иди рядом с нами не отставай. Всё же когда мужчина рядом спокойнее.
– Вы, наверное, обо всём поговорили, вот вам и скучно. Сразу про медведя вспомнили.
Девушки засмеялись.
Геологини приоделись по-походному – в штормовки. Волосы прикрывали оранжевые спортивные шапочки. На ногах у них резиновые сапоги, в которые были заправлены джинсовые брюки. За плечами – рюкзаки.
Речка петляла в долине. Мы вышли на заброшенную дорогу, которой может быть, когда-то пользовались старатели.
Место низкое. Вода стояла на поверхности небольшого болотца. Дорога нас вывела к скалам. Свернули в сторону. Немного постояли, осматривая скальные склоны и, заметив небольшое ущелье в скалах, направились к нему. Стали медленно подниматься по склону каменной гряды.
Временами мои спутницы останавливались и брали образцы пород, отбивая геологическим молотком их со скал. Если они записывали в свои блокноты и работали с компасом, прислоняя его к грани какого-нибудь камня, я садился на валун, либо на кочку посуше и ждал, когда они замерят магнитное простирание и склонение геологического пласта или жилы. Затем мы снова гуськом шли по тропе.
