Владимир Автономов
В поисках человека. Очерки по истории и методологии экономической науки

Следующим этапом моей работы с историей экономической мысли после «Теории экономического развития» стала публикация «Австрийской школы» в 1992 г. И вновь вдохновителем выступил Ярослав Кузьминов, придумавший выпускать в той же «Экономике» серию, аналогичную прогрессовской. Думаю, что здесь также сыграло роль мое владение немецким, хотя нам почти ничего не пришлось переводить заново (кроме ранее непереведенных нескольких глав из «Общественной экономии» Визера, в которых была кратко изложена его знаменитая теория вменения) – слава богу, дореволюционные переводчики свое дело сделали хорошо. Задним числом можно заметить, что из этой визеровской работы мы взяли не самое интересное – таковым была попытка применить австрийские идеи к общественному хозяйству, а визеровская теория вменения была сформулирована в более ранней работе. В этом издании – первом на русском языке после Октябрьской революции – мы сосредоточились на теории ценности австрийской школы. Поэтому из Бём-Баверка в него попали именно «Основы теории ценности хозяйственных благ», где нет его главных достижений, связанных с теорией капитала и процента. Впрочем, впоследствии до «Капитала и процента» Бём-Баверка дело у меня все-таки дошло. Ну а в той книжке главное место принадлежало, конечно, «Основаниям учения о народном хозяйстве» Карла Менгера. Правда, мы сохранили дореволюционный перевод названия: «Основания политической экономии», – что я сейчас считаю неверным. Немецкий термин Volkswirtschaft (калькой с него является русское «народное хозяйство») выдает связи с немецкой научной традицией^[33], в которой «народ» был привычной единицей исследования и от которой Менгер, собственно, и отошел, но не без вышеупомянутого громкого «спора о методах». Здесь я, может быть, впервые подошел к вопросу, который будет латентно интересовать меня очень многие годы, – к вопросу о национальном характере, «пятом пункте» экономической теории. Найти подступ к этому вопросу оказалось крайне трудно, поскольку отделить влияние национального характера от прочих факторов казалось практически невозможным. Лишь недавно с моей студенткой Елизаветой Буриной, которую мне удалось увлечь этой темой, мы сделали такую попытку, сопоставив классические учебники политической экономии Англии, Италии, Германии и России^[34]. Но это будет потом, а пока я восхищался трудом Менгера, казавшимся высеченным из куска мрамора. Теперь я понял, откуда произошел стиль Шумпетера – «внука» Менгера по австрийской школе! Ну и, конечно, постоянное внимание Менгера к знанию, неопределенности, ошибкам, без которых он не мыслил экономическую теорию (см. знаменитый параграф «Время-заблуждение»). Отсюда преемственность идет не только к предпринимателю Шумпетера, но и к рассеянному знанию Хайека и даже к теории поведения в условиях риска фон Неймана и Моргенштерна. Менгер и его наследники представляли собой совершенно логичный объект изучения для исследователя модели человека в экономической науке. Мое предисловие к «Австрийской школе», хотя на него долгое время ссылались как на первую постсоветскую публикацию про основателей школы, было типичным предисловием новичка, которому приходилось многое принимать на веру с чужих слов. Поэтому я не счел его достойным включения в этот сборник.

От знакомства с Менгером пошел мой интерес к маржиналистской революции в целом, одной из ветвей которой являлась австрийская школа. Здесь уже сказалась моя работа в ВШЭ как лектора по истории экономических учений. У нас на факультете экономических наук внедрен особый способ преподавания этого предмета: каждый из лекторов (О. И. Ананьин, Н. А. Макашева, П. Н. Клюкин, Д. В. Мельник и я) рассказывает о том, что ему близко по научным интересам, тогда есть шанс, что он заинтересует этими темами и своих слушателей. По тому же принципу построен и наш учебник «История экономических учений»^[35]. Это имеет свои издержки, так как разные главы написаны разными стилями, но нам кажется, что положительные стороны перевешивают. Так вот, моей темой наряду с Шумпетером и австрийской школой как раз и была маржиналистская революция в целом. Этому уникальному и наиболее значительному повороту в истории экономической науки, кроме главы в учебнике, посвящена и моя статья «Самая значительная перемена в истории экономической науки: возвращаясь к осмыслению маржиналистской революции», которая была напечатана в альманахе «Истоки». То, что «триединая» революция, совершенная Менгером, Джевонсом и Вальрасом, на самом деле была весьма разнородной, сейчас признано всеми серьезными исследователями. Но вот вопрос, кто из этой тройки был «третьим лишним», каждый решает по-своему. Мы в «Истоках» «дали трибуну» представителям разных взглядов – Уильяму Жаффе, Сандре Пирт, вспомнили точки зрения Шумпетера и Блауга, а затем сделали, как мне кажется, обоснованный вывод, что история экономической мысли так же плюралистична, как и сама экономическая теория, и зависит от теоретических пристрастий самого историка.

Этот вывод подкрепляется и моей научно-редакторской работой. С тех пор как история экономических учений вошла в мою жизнь, я поучаствовал в переводах и редактировании нескольких учебников и курсов лекций по этому предмету: Блауга, Негиши, Роббинса, Ронкальи, Курца. Каждый из авторов добавляет в историю свои интересы, знания и позиции и не может заменить другого, поэтому на полках, где у меня стоят эти учебники, всегда трудно найти свободное место. Я посвятил маленькую статью-некролог Марку Блаугу^[36] – человеку страстному и эрудированному, почти как Шумпетер, – которого мне довелось встречать и слышать на многих конференциях. Блауг за свою жизнь поклонялся разным богам, а затем их эффектно сжигал. Он был марксистом, мейнстримовским неоклассиком, написавшим свой знаменитый учебник с мейнстримовских позиций^[37], методологом-попперианцем, противником формализма и сторонником вписанной в контекст истории экономической мысли в своих последних работах. Одну из этих работ – «Формалистическая революция 1950-х годов» – мы поместили в том же выпуске «Истоков».

Однажды ко мне обратился мой друг Владимир Гутник, знаток германской экономики, с предложением попереводить вместе «Основы национальной экономии» Вальтера Ойкена. Это привело меня в ранее известный только понаслышке мир немецкого ордолиберализма и к идеям его основателя. В качестве «погружения» я даже провел ночь в личной библиотеке Вальтера Ойкена в доме его дочери и внука во Франкфурте-на-Майне, где мы с Володей остановились по дороге в Марбург на конференцию по ордолиберализму. В Марбургском университете в то время традиции ордолиберализма были еще живы. Когда позднее я задумался над двумя канонами, то сразу вспомнил про «Большую антиномию», которую хотел преодолеть Ойкен. В Германии 1940 года экономическая теория первого канона была фактически под запретом, а господствовала историческая школа. Ойкен же хотел объединить два течения, две стороны спора о методах, сохранив при этом связь экономической науки с политикой, которая выведет постгитлеровскую Германию на путь к свободной экономике и свободному обществу. У Ойкена получилось две книги: первая про методологию^[38], вторая про политику^[39]. Теоретической середины в общем-то не было, и это очень по-немецки, если вспомнить про национальные стили экономического теоретизирования. В то время в России только что стартовали рыночные реформы, сопровождавшиеся дебатами в науке и обществе. В дебатах всплыл лозунг «социального рыночного хозяйства» и имеющий к нему какое-то отношение опыт экономического чуда в ФРГ. С этим было связано кратковременное обращение к идеям Ойкена и его последователей и к политике Эрхарда. В статье «Социальное рыночное хозяйство для России: упущенная возможность или недостижимая цель?» я пытаюсь рассуждать о том, почему из этого обращения ничего не вышло, и, отвечая на этот вопрос, естественно, ссылаюсь на вышеупомянутые МЧРЭ и МЧЭП применительно к экономическому либерализму.

Говоря о двух канонах, я упоминал, что их персонификациями можно назвать Рикардо (первый канон) и Листа (второй канон). Книга Листа «Национальная система политической экономии» – наглядный пример использования простых методов анализа (сравнения различных стран и разных периодов в развитии одной страны), учета исторического контекста и непосредственной связи с политическими рекомендациями. Недавно мне довелось заняться Фридрихом Листом и отношением к его произведениям русских экономистов и историков мысли в разные эпохи^[40]. Это очень интересная и трагическая фигура: политик-романтик, предприниматель-романтик, затевавший множество проектов и не доводивший их до конца. Привлекает то, какое значение он придавал в экономике творческой человеческой деятельности, свободе, политической демократии. Фигура, чем-то напоминающая Герцена, прежде всего, конечно, горькой эмигрантской судьбой.

К истории русской экономической мысли я пришел в обход через историю западной. Наверно, сказалось то, что книг, аналогичных аникинской «Юности науки», про русскую мысль мне не встретилось. Да их, честно говоря, и не было – «ходить бывает склизко по камешкам иным». Даже сам Андрей Владимирович Аникин свою вполне приличную на общем фоне книгу по русской мысли^[41] не любил – там было слишком много внутренней и внешней цензуры. Но вот настала эпоха гласности, и многое в этой области поменялось. Леонид Иванович Абалкин – человек, которого, по-моему, уважали экономисты всех направлений, – организовал конференцию под названием «Российская школа политической экономии». В своем вступительном докладе Леонид Иванович говорил именно про национальный стиль экономической науки и видел его в подчеркивании этических факторов, отсутствии индивидуализма и пр. При этом «российская школа» распространялась у него на экономистов всех эпох и теоретических ориентаций, что вызывало возражения. Я выступил на конференции с докладом, в котором поспорил с Леонидом Ивановичем и предложил использовать в разговоре о российской экономической традиции шумпетеровскую дихотомию анализа и мысли^[42]. На этой конференции я познакомился с Йоахимом Цвайнертом – интеллигентным и обаятельным молодым немцем из Гамбурга, говорившем на безупречном русском языке. Из нашего разговора выяснилось, что Йоахим был настоящим специалистом по истории русской экономической мысли и работал над книгой, ей посвященной. Эту книгу я предложил перевести на русский и сам это сделал^[43]. С тех пор продолжается наша дружба. Я помогал Й. Цвайнерту и Л. Д. Широкораду собрать материалы об Израиле Григорьевиче Блюмине, наиболее глубоком советском историке экономической мысли, пострадавшем за «объективизм» и работавшем последние годы в ИМЭМО. А недавно Цвайнерт написал новую интересную книгу, посвященную перестроечной и постсоветской экономической литературе. Так что к истории русской экономической мысли меня привел немец. Иногда я обращаюсь к ней в сопоставительном контексте, как, например, в статье, сравнивающей методологию классических учебников экономической науки, написанных Маршаллом и Туган-Барановским. Мне кажется, мало что может быть более увлекательным, чем история о путешествиях идей между странами, их переводе (самостоятельная проблема!^[44]) и восприятии уже в измененном виде в новом пространственно-временном контексте. Более того, оказывается, что в измененном виде они могут оказать обратное влияние в той стране, откуда когда-то пришли. Этому кругу вопросов (судьбе переводов Шумпетера в России и некоторым примерам из области прямых и обратных российско-европейских влияний в области экономической науки) были посвящены мои доклады на конференциях^[45], которые пока не воплотились в русскоязычные публикации.

Как известно, «поэт в России больше, чем поэт». Наша литературоцентричная страна породила великих писателей-мыслителей, которых, смотря по обстоятельствам, можно причислить к философам и даже экономистам, притом что специально они соответствующими вопросами не занимались (кроме Чернышевского и, может быть, Гарина-Михайловского). Русская литературная классика всегда меня к себе влекла, передо мной был вдохновляющий пример А. В. Аникина и его книга «Муза и Мамона» об экономических мотивах в творчестве Пушкина. Поэтому когда представился случай что-то сказать и написать о Пушкине и Достоевском, я ухватился за такую возможность. Причем привлекли меня не собственно экономические темы, как Аникина, а противопоставление тайной свободы и политических прав в пушкинском стихотворении «Из Пиндемонти» и антирыночный пафос Достоевского. Естественно, оба этих маленьких текста порождены проблемами постсоветской России. В обоих случаях позиция наших гениев выражена настолько талантливо, что неудержимо тянет с ними согласиться, но приходится спорить.

После долгих размышлений я решил включить в сборник «неформальные» статьи и интервью, опубликованные в вышкинской периодике. Они представляют собой прямой разговор со студентами, которые, надеюсь, будут среди читателей этой книги. Речь идет прежде всего о перспективах научной карьеры. Мы бы в Вышке очень хотели, чтобы побольше наших выпускников пополняли наше научное сообщество, но понимаем, что такой выбор должен быть хорошо информированным. Поэтому я всегда – и в аудитории, и индивидуально – рассказываю ребятам о своем опыте и своем понимании прелестей и трудностей научного поприща («Проблема смены поколений в российской науке»). В этот же раздел входит моя статья о наших учителях («О моем учителе и начале пути»), посвященная Р. М. Энтову – одному из самых авторитетных российских ученых-экономистов и одному из самых дорогих и важных для меня людей, и поэтому идеально соответствует замыслу книги.

I
Экономический человек – обитатель экономической науки

Модель человека в экономической науке^[46]

Предисловие

В настоящее время происходит быстрый и необратимый процесс возвращения российских экономистов в русло современной мировой экономической науки после долгих десятилетий вынужденной изоляции. Бесспорно играющие чрезвычайно важную роль особенности постцентрализованной переходной российской экономики и специфичность пост(догматически)марксистской и ныне тянущейся к так или иначе понятым национальным традициям отечественной общественной мысли не могут отменить того факта, что в мире существует признанная подавляющим большинством научного сообщества и институционально оформленная экономическая наука, пользующаяся единым методом исследования. Речь прежде всего идет о так называемом основном течении (mainstream), ядро которого составляет неоклассический подход к анализу хозяйственных и других общественных явлений.

Процесс реинтеграции российской экономической науки в основное течение никак нельзя назвать беспроблемным. В частности, следует отметить некритичный характер заимствования неоклассического инструментария и его абсолютизацию, пришедшие на смену столь же некритичному его неприятию. Усвоение отечественными экономистами новой и непривычной исследовательской парадигмы, естественно, идет по линии учебников (в основном начального, реже промежуточного уровня), для которых всегда характерны спрямление углов и сглаживание противоречий, существующих в излагаемой ими науке. В то же время непосредственное знакомство с достижениями и проблемами современной мировой экономической науки осложнено как недостатком у наших экономистов некоторых базовых знаний, так и объективными трудностями, с которыми сталкивается в наши дни выпуск научной литературы.

В этой связи представляется весьма актуальным исследование методологических основ современной экономической науки, позволяющее понять характер выводов, к которым она приходит, яснее очертить допустимые области и границы ее применения для объяснения и прогнозирования хозяйственных явлений, обоснования экономической политики. Важнейшей из таких основ, с нашей точки зрения, является модель человека, принятая в современном экономическом анализе.

На наш взгляд, человек отражается в зеркале экономической теории двояко. Прежде всего мы имеем дело с человеком как объектом изучения экономической науки: работником, потребителем, предпринимателем. В частности, в марксистской научной литературе с ее «приматом производства» преимущественное внимание получила тема человека-работника как непосредственной производительной силы («человеческого фактора»).

Данная работа посвящена другому аспекту проблемы «человек в экономической науке». Речь идет об эпистемологической модели человека – научной абстракции, являющейся инструментом исследования, элементом метода экономической теории. Данный аспект проблемы не получил широкого освещения в отечественной литературе. Из специальных исследований, рассматривающих некоторые элементы модели человека в экономической науке, можно указать на работы Л. С. Гребнева (1993), В. В. Зотова (1980), Р. И. Капелюшникова (1989), Н. А. Макашевой (1985; 1988).

Вместе с тем анализ модели экономического человека как самостоятельная тема исследований в мировой экономической науке еще не утвердился. Попытки дать многосторонний комплексный анализ теоретических и методологических проблем, связанных с экономическим человеком, все еще являются большой редкостью [Bensusan-Butt, 1978; Kirchgässner, 1991]. В то же время не прекращается поверхностная критика экономической науки за нереалистичность принятой в ней модели человека, что часто свидетельствует о непонимании критиками сути проблемы.

Целью данного исследования является комплексный анализ модели человека в экономической науке. Для достижения этой цели нам придется последовательно решить ряд задач.

В главе 1 выделяется главное содержание модели человека в основном течении современной экономической теории; раскрывается содержание понятия экономической рациональности и его отличие от трактовки рациональности в других общественных науках; проводится сопоставительный анализ моделей человека в экономической теории и сопредельных науках – психологии и социологии (выявляются общие черты и различия, исследуются возможности и границы междисциплинарных исследований в области общественных наук) и, наконец, определяется методологический статус модели экономического человека, анализируется правомочность ее критики с моральных позиций и возможность ее верификации.

В главе 2 выявляются основные этапы и закономерности исторической эволюции модели экономического человека.

В главе 3 анализируются основные компоненты модели человека и теоретические и методологические проблемы, связанные с каждым из них в современной экономической теории.

В главе 4 рассматриваются альтернативные модели человека, выдвигаемые в противовес модели основного течения, раскрываются их общие черты, особенности и возможные сферы применения.

В заключении подводятся основные итоги исследования. Данная работа продолжает и дополняет предшествующую монографию автора «Человек в зеркале экономической теории» [Автономов, 1993б]. Из глав этой книги имеют пересечение с предыдущей работой вторая и четвертая, но их содержание значительно пересмотрено и дополнено. Главы 1 и 3 содержат только новый материал.

1. Общая характеристика и методологический статус модели экономического человека

Экономическая наука, как и другие дисциплины, относящиеся к общественным наукам: социология, политология, психология, антропология, – имеет своим предметом человеческое поведение. В самом широком смысле можно сказать, что все содержание экономической науки состоит из описания человеческого поведения, понимая под этим не только индивидуальное поведение, но и неумышленные последствия взаимодействия индивидов, а также институты, в которых воплотилось прошлое поведение. В этом широком смысле говорить о человеке в экономической теории было бы тавтологично. Однако научный подход к описанию и предсказанию человеческого поведения требует от общественных наук его обобщения, типизации. На практике это проявляется в использовании определенной поведенческой гипотезы, предполагающей упрощенное представление о человеческой природе. Данная гипотеза, или модель, является не предметом изучения, а инструментом исследования, элементом метода соответствующей теории. При этом для каждой из общественных наук характерно свое представление о человеке, о логике его поведения^[47], фиксирующее те его свойства, которые составляют главный интерес для данной отрасли знания, и абстрагирующееся от остальных его признаков. Именно содержание этой рабочей модели человека, выбор составляющих ее признаков определяет специфику общественных наук, разделение труда между ними, очерчивает предмет их исследования [Hartfiel, 1968, S. 4; Nicolaides, 1988, р. 324]. Более того, можно показать, что выработка своей специфической модели человека лежала в основе обособления отдельных общественных наук от моральной философии. Но прежде чем начать сопоставительный анализ, необходимо в общих чертах охарактеризовать экономического человека^[48] учитывая, что более детальный его портрет будет дан в главе 3.