Владимир Андерсон
Брошенный мир: Пробуждение (книга первая)
Старейшина
Пейтон Кросс ничем и никем так не гордился, как самим собой. И каждый день у него начинался перед зеркалом. Именно так он считал начало своего дня. Ещё при пробуждении первая мысль, которая стаскивала его с кровати, была необходимость увидеть себя перед зеркалом. Он подходил и начинал выдавать тирады о том, насколько правильно было очередное «его» решение. Недавнее или уже старое – значения не имело. Ему просто надо было выговориться. Каждый день. И только тогда можно было считать, что день начат.
И каждый день должен был быть не зря. Потому что перед зеркалом он только тренировался. Сначала перед зеркалом, потом ходил по своей просторной комнате, иногда останавливаясь в каком-нибудь месте, и продолжал. Продолжал спорить и безусловно побеждать аргументами своих мнимых собеседников. По ходу он находил контрдоводы, начиная их говорить со слов «вы же можете сказать, что это так-то и так-то, но», где под «так-то и так-то» мог быть ещё отдельный монолог на несколько минут, а потом после «но» следовала череда недвусмысленных грозных аргументов в его пользу. Удивительно, но большинство аргументов появлялись буквально на ходу. Он не сидел и не выдумывал их, как-то отдельно конфигурируя или выверяя что-то в них. Они появлялись сами собой в процессе этого диспута. И каждый раз всё точнее и точнее.
Это он знал наверняка – всё лучшее приходит только с количеством. Можно сколько угодно вымерять что-то, чтобы сделать один раз, но если это делать постоянно, то неизбежно придёт наилучший результат. Слова – это воздух. А воздух должен быть лёгким и свободным. Ему нужно движение. И тогда он будет в нужной кондиции, нужной пропорции, тогда он будет идеален. И именно это означало необходимость тренировать это день ото дня.
И помимо этого. Он понимал, зачем он это делает. Надо сберегать величайшую тайну того, что они находятся на Луне, а не на Земле. Ведь обладай все этой информацией, и они бы сошли с ума. Только опытные выдержанные люди могут обладать этой тайной. Только они способны держать себя в здравом уме, сохранять хладнокровие и двигаться дальше к цели. Остальных бы убила эта тайна. Остальные не способны контролировать себя. И именно поэтому нужен тот, кто сможет объяснять всё необходимое, вычленяя из общей массы информации только то, что следует общей массе людей знать.
Последняя конфигурация вообще очень ему нравилась. Общая масса информации должна быть правильным образом подготовлена для общей массы людей. Это он придумал уже для себя. Ведь самого себя тоже надо хвалить. Никто другой правильно делать это не в состоянии: при полном согласии тебе лишний раз никто спасибо не скажет, а когда есть множество недовольных, то все победы в спорах заканчиваются лишь молчанием проигравших.
Такова уж его доля – быть вечным проводником правды. И быть недооценённым обществом при этом. Разумеется, он считал себя таковым. Да, он старейшина. Да, с ним в итоге соглашались. Да, у него было всё, что ему хотелось, и даже никто не смел ему перечить. Но всё же. Не было такого, чтобы люди собирались только затем, чтобы поблагодарить его. Поблагодарить за то, как много он сделал для них. Для их блага. Для их спокойствия. Для их будущего.
Нет, всё же нет, никакого более недооценённого на Аполло-24, чем он. И это при том, что он дал им ответы абсолютно на все вопросы. Все вопросы, какие у них только были. И ведь он даже дал им ответ на вопрос, почему станция так называется. Почему Аполло, и что значат цифры 24. И даже на это он им дал ответ. Как помнится, тогда – моментально.
Буква «А» – это первая буква в нашем алфавите. И именно у самого красивого бога имя начинается на эту букву. И именно этот бог олицетворяет ту красоту, что когда-то была на Земле, и о которой мы должны помнить всегда, если хотим её вернуть. Потому что, вернув эту красоту, мы сможем жить на Земле, как раньше. Первая буква – одна цель – цель в красоте. И ведь все согласились с этим. Никто не стал спорить. Все просто молча согласились. А раз согласились с этим, то объяснить, что цифра «24» означает двадцать четыре выверенных шага по достижению этой цели, которые знает только Совет Старейшин, уже не составило труда.
Разумеется, никаких 24-х шагов тогда не было. И никто и не думал о них до того, как Пейтон не начал всем рассказывать, что это значит. И как важно понимать, что это не случайно… Уж пришлось в итоге им всем, всем старейшинам как-то собраться и определить, уж по началу для себя, что именно это за шаги. Первого собрания хватило всего на 7 шагов: первый – проснуться, второй – осознать себя, третий – сплотиться, четвёртый – поделиться на секции, пятый – выбрать Совет Старейшин, шестой – осознать себя в данной реальности общества, седьмой – наметить планы действий.
Уже даже на седьмом этапе у старейшин определённо стали скрипеть мозги, потому что приходилось включать не столько память уже, сколько воображения, которого было не особо много. Осталось выдумать 17 шагов, чтобы теория Кросса хоть как-то сходилась с делом, но, учитывая, что конкретных идей не было, а что-то в любом случае надо было оставить про запас. Ведь нельзя же придумать все шаги, которые ещё и можно выполнить. От их выполнения же Луна травой не обрастёт, и океаны с водой на ней не появятся. А значит шаги следовать хорошенько обдумывать и выставлять на ходу, когда они потребуются.
Потому восьмым шагом стал преобразованный в гелий-3 реголит. Это действительно важное открытие колоритно вписалось в общую концепцию, ведь новый шаг уже пора было бы объявить. Как-никак, а с момента, когда все очнулись ото сна, прошло уже двадцать два года… Натали со своим открытием подоспела очень вовремя. И тут сформировался и новый запрос – термоядерный реактор. Компактный и куда более мощный, чем используемый ядерный на самом Аполло-24. Это уже будет девятый шаг.
Пейтон не мог нарадоваться своим достижениям по управлению массовым сознанием. Это начинало работать само на себя. Уже и выдумывать ничего не приходилось – всё шло как по накатанной. А всё почему? Потому что когда-то он придумал наличие 24 шагов. Именно он придумал, а не кто-то другой. И придумал тогда, когда нужно было объяснение. Всё не случайно. Всё работает только по замыслу. Его замыслу. И именно поэтому всё работает. Работает, а не разваливается… Без него в этом мире бы был хаос. Неуправляемый, уничтожающий всё вокруг хаос… Кто хочет этого? Никто… А вместе с тем только он оказался способен противостоять этому… Создать свою теорию. Свой мир, в который можно верить и быть уверенным, что делаешь это правильно. Именно он дал им этот мир…
Пейтон прошелся еще раз по комнате и подумал, что кое-кого ему сейчас тут не хватает. Обычно все же этот кто-то нужен был вечером, и она стабильно появлялась, когда он того хотел, но сейчас очень захотелось увидеть её, не дожидаясь чего-то. В конце концов мужчина он уже не молодой, и не всегда у него, возможно, будет работать то, что давало ему таких сил. Сил в спорах, сил в доказательствах, сил быть самим собой с этом неоднозначном мире.
Он подошёл к своему рабочему столу, снял трубку и набрал номер:
– Дели, ты зайдёшь ко мне?
Он любил спрашивать. Всё, что он хотел от неё, он очень любил спрашивать, а не приказывать. Ему вообще приказная манера казалась какой-то ущербной, сразу демонстрирующую всю слабость своей позиции. Ведь это позиция грубой силы, то есть той силы, когда ты и так знаешь, что тебе не будут отказывать. Не захотят отказывать. Не посмеют отказывать. В чём же преимущество говорить с такой позиции?
А вот любезным вопросом можно показать, что ты ценишь позицию другого. Даже если этой позиции и нет вовсе. Ты всё равно показываешь, что ценишь её, как будто бы она была. И это вызывает уважение. Люди хотят делать, а не принуждаются делать. Ведь у них есть видимая возможность отказать… Но они этого не делают. Они соглашаются, и тем самым показывают добровольность этого действия… Нет, только дураки могут открыто принуждать в ситуации, когда можно показать хоть какую-то свободу.
А Делейни, которую он позвал. Да, конечно, у неё уже нет никакого выбора. Она была младше его лет на двадцать, и спала с ним того, когда он этого хотел. И спала так, как он этого хотел. А вкусы его иногда менялись. И он каждый раз спрашивал, а не хочет ли она попробовать что-то новое. Открыть что-то новое. Новые ощущения. Новый опыт. Что-то, что можно будет потом с интересом вспоминать и не корить себя за нерешительность в своё время. Ведь он только предлагает. Не заставляет, а спрашивает её разрешения. Разрешения на всё.
Иметь её тогда, когда он хочет, а не она. На это он спрашивает у неё разрешения. Иметь её в рот каждый раз. И это спрашивает. И каждый раз спрашивает. И очень деликатно спрашивает. Фразой «Ты не хочешь сделать мне минет в самом начале?». Пейтон никогда не изменял своему правилу. И когда ему хотелось кончить ей в рот, то он спрашивал её «Ты не остановишься, ведь правда?». А когда не хотелось, то «Ты не могла бы остановиться на минутку?»
И каждый раз же было всё так, как он хотел. Она или продолжала или останавливалась. Именно так, как ему было надо. А потом вставала в те позы, какие ему нравились. И дальше делала тоже только так, как ему нравилось. И всё достигалось одними лишь вопросами, на которые можно было ответь и так, как ей бы захотелось, а не ему. Но отвечала она всегда именно так, как хотелось ему.
Вот она, где власть. Когда сами хотят делать то, что тебе надо. Даже будь у них выбор, а всё равно хотят так, как тебе надо. И ведь могут даже сами упрашивать этого. И с Делейни так было. Она сама начала упрашивать как-то начать с минета. И ведь как упрашивала при этом. Аж не отговорить было… Может, дело было в том, что он сам не знал в тот момент, как хочет. Может, в этом. А, может, в том, что в те дни начинал подумывать о том, чтобы подыскать себе другую… У него была другая на примете. Он ещё не понимал, насколько она готова к чему-то откровенному, и как у неё это получится, потому колебался… Видимо, так колебался, что Делейни заметила это. Видимо, забеспокоилась. И вот и начала уговаривать в тот раз… И ведь получилось же! Как уговорила, так он и забыл о другой кандидатке. Вот она где вся добровольность выбора. Там, где можно что-то потерять. Там и подтверждается, насколько дорого ценится их правильный выбор. Тот самый, который они делали все те предыдущие разы.
Кто-то мог бы сказать, что люди привыкают. Что люди боятся. Но нет. Глупость это всё. Люди хотят делать тот выбор, который сделали за них. Уж можно долго спорить о причинах этого. Но результат один – люди выбирают то, что выбрали за них куда охотнее, чем то, что выбрали сами. Пейтон очень давно понял это правило. Ещё когда только начинал быть поводырём у этой бестолковой толпы, которая жаждала ответов больше, чем достатка в чём-то. А получив эти ответы стала требовать их объяснения. Потом объяснения объяснений, и так множество число раз, питаясь со временем уже только этим.
Наконец, появилась и Делейни. С длинными рыжими волосами, заплетёнными в косичку. Высокая, стройная. Одетая не в обтягивающий комбинезон как большинство её сверстниц, а в короткую юбку красного цвета и в такого же цвета кофточку с вырезом на груди. Ведь знает, как одеваться. И чтобы грудь красиво смотрелась, когда она будет делать ему минет, стоя на коленях перед ним. Знает, зачем пришла.
Она аккуратно прикрыла за собой дверь и подошла к старейшине, немного пряча взгляд куда-то вниз:
– Скучал по мне, да?
– Скучал, конечно… Всю ночь о тебе думал… Ты ведь заперла за собой дверь?
– Конечно, заперла Пейти…
Делейни уже вставала на колени перед ним, медленно проводя рукой от внутренней стороны бёдер к его промежности:
– Что-то заперла… Что-то надо отпереть…
Она расстегнула ширинку у него на штанах, а затем пролезла внутрь ладонью, нащупав твердеющий член:
– Ты же не против, если мы начнём с этого?
– Нет, совсем не против, Дели…
Его поражали собственные способности. Она сама стала задавать столь правильные вопросы, касающиеся её самой. Это поистине новый уровень. Не просто правильно отвечать на его вопросы. А правильно задавать свои. По сути, упрашивая сделать то, что нужно ему самому. Это очень характерно для людей, которые нашли свою точку опоры в мире, где им так нужны чужие решения. От этой мысли Пейтон возбудился ещё сильнее и через пару мгновений ему стало казаться, что он словно готов начинать взрываться…
Когда она делала минет, он думал о том, что всё же не против того, чтобы подыскать себе какие-то запасные варианты. Всё же она делала это слишком уж хорошо. Настолько хорошо, что случись чего с её мнением, случись ей отказаться, и он может потерять самообладание и пойти у неё на поводу. Это очень опасно… А потому необходимо всё же найти какую-то замену на этот случай. Пусть новая кандидатка не будет справляться настолько хорошо, но, по крайней мере, это будет хоть что-то на тот момент, пока не вернётся Делейни.
Удивительно всё же, какие умозаключения иногда приходили Пейтону в голову. Он прекрасно видел, насколько классно ему было с ней, и именно потому он так отчаянно начал думать над запасными вариантами. В его понимании это называлось весьма высокой живучестью. Таких как он просто не потопишь.
Смешно же ведь сейчас звучит. Потопишь. Где здесь можно что потопить, когда всю имеющуюся воду на станции берегут так, что и мочу перерабатывают. Всё перерабатывают, лишь бы дать воде очередной новый цикл. Воде… А не ему. У него нет и не может быть никаких циклов. Он вечен. Он способен на всё, и даже на большее…
В эти моменты у него как-то странно стало работать сознание. Поначалу он подумал, что наступает оргазм, но это было вовсе не связано с этим. Что-то с левой стороны его головы будто начало проникать ему вглубь, а потом как-то странно сжало внутри. Прям в мозгах.
Пейтон положил свою правую руку на голову Делейни, совершавшей время от времени поступательные движения, и сначала чуть-чуть, а потом сильнее сдавил её раз, а потом снова ещё раз и намного сильнее, абсолютно не понимая в происходящее вокруг и с ним самим.
Девушка вскрикнула и быстро отшатнулась от него:
– Пейти, что ты делаешь?!
– Ох, извини, детка… Перенапрягся… – Пейтон сам не понял, что только что сделал. Ему казалось, что это вовсе не он, прекрасно понимая, что рука-то его. И что кроме него это никто не мог сделать…
Но это не оказалось чем-то страшным, ведь Делейни только улыбнулась одной стороной губ и интригующе повела бровью:
– Понравилось значит так, что уже и с собой совладать не смог… Ну посмотрим, как ты сможешь совладать с этим…
Она принялась за его членом с новыми усилиями, поворачивая голову из стороны в стороны и помогая себе обеими руками. И ему правда начало казаться, что в голове у него искрятся звёзды от такого возбуждения. Он застонал от наслаждения и слегка откинулся на спинке кресла. До чего это круто, когда у тебя есть женщина, готовая доставлять тебе такое удовольствие. Когда ты будешь сидеть в своём кресле, а она – лишь склонять перед тобой и ласкать твоё мужское естество. Как хорошо, что есть она… Он уже было хотел сказать «Ты не остановишься ведь, правда?», но тут она сама слегка отвлеклась от своего занятия и нежно спросила:
– Мне ведь продолжать?
Пейтон смог лишь еле ответить «Да», не поднимая головы, и тут же застонал от наслаждения, предвосхищая оргазм. А ведь она и такие вопросы научилась задавать сама. Насколько способная ученица, уже всё делает сама. Уже только говори ей «Да». Уже только собирай плоды с неё… А ведь не сразу к этому пришли. Вначале надо было долго ей рассказывать про весомость уважения, про необходимость понимания, про системообразующее значения иерархии в обществе. И как она тогда не до конца понимала все эти вещи, пытаясь высказать что-то своё. Уж не говоря про самое начало их отношений, когда она смотрела на него ещё выпученными глазами, пытаясь воспринять, как она тогда сказал «ересь» из его уст. Рассказывала про возраст, про недопустимость такого отношения к ней. И всё же спустя пару недель сначала позволила дарить себе подарки, потом трогать себя, потому управлять её временем, потом не работать, как все остальные, потом работать только на него, и, наконец, делать только то, что он хотел с ней делать.
Это всё долгий путь, и Пейтон знал все правильные и неправильные шаги в нём. Особенно неправильные. Он несколько раз себе повторял, что не надо торопиться, что надо быть выдержаннее и умнее. И только стремление обладать ей привело его к цели. Эти постоянные тренировке с утра, убедительные речи перед зеркалом, которые с каждый разом становились всё более лаконичными и аргументированными. Пока не дошли до идеала. Того идеала, что убедил её в неизбежности её поражения перед ним. А уж лучше раньше, чем позже, и добровольно, чем принудительно… Про это, конечно, это тоже рассказывал ей отдельно, причём задолго до того, как надо было свести разные его доводы с этим положением вещей в мире.
И теперь вот это. Она делает ему минет. С удовольствием. Всё только так, как он хочет. И при этом она ещё и сама правильно угадывает его желания. Как это называется? Совершенство. И это то совершенство, до которого довёл он… Уж чего-чего, а надо это теперь беречь, раз это всё досталось ему таким трудом.
С широкого размаха его правая рука влепила девушке пощёчину. Раздался звонкий стук ладони о щёку, и девушка свалилась на бок. Пейтон чувствовал боль в своей правой ладони, и понимал, что сейчас это сделала его рука. Он сделал. Только что ударил со всей силы свою же женщину, стоявшую перед ним на коленях и ласкавшую его член. Ударил, потому что видел, что это возможно. И что это будет самое яркое, что только можно сделать в этой ситуации. Эти мысли молниями носились в его голове из стороны в сторону.
Что значит самое яркое? Это ли самое невозможное? В этом бесконечная сила, делать самое невозможное в самый неподходящий момент? Или это безумие? А где границы безумия и достижения невозможного? Да, ударил её. Потому что мог. Мог беспрепятственно это сделать. И в такой ситуации, которая не подходила для этого… Она почти довела его до оргазма. Он почти кончил, как хотел. Он должен был бы быть рад ей, благодарен, чувствовать её ближе к себе… С чего вдруг так с ней обращаться? С чего вдруг бить её? И именно в такой момент? Какой смысл вообще был в этом действии?
То что это казалось невозможным. Нереальным. Но он сделал. Он может делать невозможное. И теперь, когда она чуть поднялась и, опираясь на одну руку, а другой держась за ушибленную щёку, бешенными глазами смотрела на него и не могла даже вымолвить ни слова, он начал понимать, насколько хорошо он прав. Насколько правильно, как никогда в своей жизни он поступил сейчас. Да ещё и как удачно – правой рукой об её левую щёку. Мир, буквально залился красками в глазах Пейтона. Ему казалось, что сами звёзды теперь освещают его путь, сами звёзды показывают ему, как жить. Как действовать. Как быть лучшем прежде всего для самого себя.
Из носа у Делейни начала течь кровь, и она машинально начала шмыгать носом. Теперь она выглядела жертвой. Ещё только что такая яркая и насыщенная, теперь она начинала становиться ничтожной и ненужной. Хоть её фигура до сих пор была прекрасно, а грудь до сих пор красивыми изгибами выпирала из кофточки, сама Делейни, её лицо и глаза, начинали угасать. Прежде всего, во взоре Пейтона.
Ему казалось, что он довёл её до совершенства, а затем также с этого совершенства и убирает. Не надо было терять её – её хотелось выбросить. Ведь он сам буквально только что, буквально пятнадцать минут назад размышлял о том, что случись ей отказаться от него, и он может не устоять и пойти у неё же на поводу. Он у неё пойти на поводу! Вот оно как всё выглядело. Совершенство, которое создал он своим умом, своими силами. Это совершенство бы не служило ему, а стало бы водить его как шавку… Захотела сама им управлять? Вот, что она захотела. Она изначально к этому и шла. Хотела с самого начала всё испортить. Но… Не тут-то вышло. Он знал, как это сделать. Как это сделать так, чтобы это работало только на него…
Пейтон улыбнулся от новых интересных мыслей, которые витали у него так слаженно и понятно. Его правая рука ухватилась за большой стакан и приблизила его ко рту, а потом сделал движение, чтобы выпить. Внутри оказалась почти пусто, буквально одна капелька виски на самом донышке, которая скатилась по краям стакана и залетела внутрь. Едкий вкус осел на языке, и Пейтон ещё раз посмотрел на девушку – сексуальная, даже в таком побитом положении сексуальна. Всё же старания прошли не зря…
Она попыталась подняться, но правая рука старейшины с крепкой сжатыми пальцами большим квадратным стаканом опустилась ей на лоб. Раздался гулкий стук, и она распласталась на полу. Это ещё сильнее возбудило Пейтона, и его член напрягся до предела, а потом он кончил, брызнув прям на себя. Пальцы выронили стакан, и он отскочил в сторону. Никогда ему ещё не было так хорошо, как сейчас. От тех правильных лаконичных и естественных действий, которые он делал, словно играл по нотам ту музыку, что была у них лишь в записи… Никто на всей станции не мог играть по нотам, а Пейтон мог… И как… Что ощущается весь мир. Всё, что только есть на их собственной станции, на Луне, о существовании которой знают лишь избранные.
Такие, как он. Но он, в отличие теперь уже и от остальных избранных, знает кое-что ещё. Он знает, как выглядит идеальное в мире. То идеальное, которое нельзя повторить. Которое происходит лишь один раз для каждого одного раза. Того самого раза, что можно увидеть лишь в процессе… Только тогда можно увидеть те тайны, что всегда скрыты от нас. Что открываются лишь на мгновения в такие моменты, когда ты их не ожидаешь увидеть… Через невозможное в самое неподходящее время… До чего же это прекрасное чувство…
Пейтон наконец немного начал восстанавливать силы, глаза его раскрылись, и он смог нормально видеть. Он так и сидел в кресле со спущенными штанами, забрызганный своей спермой, а рядом с ним на полу лежала Делейни. Из её носа текла кровь, но при этом она дышала и, по всей видимости, была не настолько сильно травмирована, как это могло показаться на первый взгляд.
– А зачем я это сделал? – старейшина сказал это вслух, причём достаточно громко. Он продолжил вслушиваться в дыхание девушки, и почувствовал, что жизни в ней ещё более чем достаточно. Эта мысль, с одной стороны, показалась ему странной – как это так он на расстоянии может определять живучесть кого-то просто по дыханию. А с другой – определённый уровень успокоения, что были ещё возможности что-то менять, если он передумает.
– Нельзя передумывать! – прогрохотал какой-то голос в его сознании. Он прям готов был поклясться, что тот голос, что был только что в его голове, не принадлежал ему самому. И вообще никому не принадлежал. Это было что-то само собой разумеющееся. Будто не относящееся ни к живому, ни к мёртвому. А к тому, что за гранью этого… И ему показалось, что нельзя спорить с настолько очевидной мыслью. Нельзя передумывать то, что так важно было сделано в невозможный момент. Недопустимо это передумывать.
В этот момент он почувствовал, что снова возбуждается. Его член снова стал подниматься, а в глазах замелькало светом. Есть ещё вещи, которые следует довести до конца. Не сделай это сейчас, и в другой раз будет уже не то. Нельзя откладывать такие вещи. Такие, которые не повторяются. Которые каждый раз бывают только однажды в своём роде. И сейчас у него именно такой момент.
Пейтон оглядел пол и увидел валяющийся стакан. В голове промелькнули мысли, что если бить им, то могут быть осколки, и они могут отлететь ему в глаз. Это очень маловероятно, но это отдаляет его от совершенства. Это отдаляет от того, что делает правильно в один единственный момент, который может быть только сейчас. Нельзя думать о возможности разбить стакан – нужно думать только о том, что делаешь правильно. Нельзя опасаться чего-то – нужно только что-то правильно делать. Нет. Этим стаканом дальше он может только всё испортить.
Вот руки у него ещё есть. Они идеальны. Они будут делать, как надо.
Ему захотелось чуть сползти со своего кресла, чтобы оказаться к Делейни поближе, обхватить её и мягко душить, пока она не перестанет дышать совсем. Но тут ему стало тяжело дышать. Он стал чувствовать, как его дыхание буквально перехватывает. Как что-то под лопаткой начинает странно побаливать… Ведь он правда уже не молодой. Такие напряжения ему явно не по возрасту. Слишком переусердствовал. Это перебор для него… И хоть момент правда идеальный. Хоть правда такого больше не будет. Но силы оставляли его… Хватит только на одно действие. Всего на одно. Потом он не сможет уже ничего не сделать.
Пейтон дотянулся до своего телефона на столе и, подняв трубку, набрал номер медицинской секции.
