Владимир Алексеевич Колганов
Wow! Тараканы в голове
Глава 5. Ах, этот джаз!
Не могу удержаться от того, чтобы хотя бы одну страницу не написать о джазе, тем более что для этого есть подходящий повод. Понятно, что сочинить серьёзное эссе о джазе сможет только музыкальный критик, либо фанат, либо саксофонист, вышедший в тираж. У меня такого права нет, поэтому сошлюсь на то, что «учудил» в своих романах. Но прежде несколько слов о вокальных увлечениях актёров.
Поющий актёр – это не редкость. Любовь Орлова, Людмила Гурченко, Валерий Золотухин, Владимир Высоцкий, Юрий Визбор, хотя последние двое были признанными бардами, ну а театр и кино для них – что-то вроде необязательного приложения к своему призванию. Можно ещё добавить Шарля Азнавура… Но я был крайне удивлён, когда услышал нашу «героиню». С чего бы это? Если отец – джазовый музыкант, это ещё не повод для того, чтобы выходить на сцену и демонстрировать свои вокальные возможности. Конечно, можно петь ради собственного удовольствия, в кайф, но если уж напрягать голосовые связки, то лучше бы за деньги.
В чём же причина таких «нестандартных» увлечений? На мой взгляд, тут всё предельно просто – поп-музыка в России ниже всякой критики, нет ни впечатляющих мелодий, ни аранжировки на уровне американских образцов. Всё зычно и уныло! Недаром на эстраду выходят драматические актёры, однако славы Юрия Визбора, Владимира Высоцкого и Юрия Шевчука им не снискать. К примеру, наша «героиня» и Данила Козловский исполняют известные джазовые композиции прошлых лет, но пока не в состоянии сравняться по уровню мастерства с Эллой Фитцджеральд или Фрэнком Синатрой, хотя и то, что есть, несравненно лучше того, что нам преподносят профессиональные певцы, заполонившие федеральные телеканалы.
Итак, драматические актёры увлекаются джазом, а нашим джазовым ансамблям как раз не хватает драматизма. Что имеется в виду? Всё дело в том, что я предпочитаю джаз не только потому, что восхищён мастерством Дюка Эллингтона, Оскара Питерсона, Чарли Паркера, Эрролла Гарнера и Луи Армстронга. Джаз как явление культуры возник в негритянской среде, когда эти люди находились в положении безропотных животных и могли выражать свои чувства, свою радость и боль только в музыке, пении и танцах. Спиричуэлс, блюз, потом регтайм… Ну а в 50-60-е годы прошлого столетия настала пора расцвета этого вида искусства. И вот я слышу, как саксофонист «беседует» о чём-то с пианистом, не отрывая губ от мундштука, а трубач, надувая щёки, словно бы произносит пламенную речь, обращаясь к публике, и надеется, что его поймут. Это и был настоящий джаз в отличие от того, чем нас потчуют нынешние музыканты – виртуозно владеют инструментами, но за этим нет того содержания, которое составляло основу джаза в давние времена. Впрочем, это моё субъективное мнение, и я не навязываю его никому.
Ну а теперь в качестве лирического отступления приведу отрывок из своего романа «Покаянные сны»:
«Джазовый клуб «Бильбоке» располагался недалеко от Сены, на углу улицы Сен-Бенуа и улицы Аббей. По сути, это три небольших зала, расположенных один над другим, с эстрадой на среднем ярусе. Войдя туда, я сразу же окунулся словно бы в другой, прежде неведомый мне, недоступный мир. Чёрные, красные тона, жёлтый приглушённый свет и волшебные, чарующие звуки. Крохотная эстрада едва вместила рояль и несколько соединённых вместе барабанов. Сбоку прилепился контрабас. И все – пианист, контрабасист и ударник, были черны как антрацит. Прежде я таких лишь в цирке «шапито» встречал. Причём все трое, не отрывая рук от инструментов, с каким-то жутким, немыслимым восторгом взирали на Неё. Это была Она, та самая мулатка, я тут же догадался. Но как она пела! Как! Это надо слышать!
Она пела так, что все оперные дивы, а я за свою жизнь их немало повидал, вдруг, окажись они здесь, съёжились бы до размера клавиши на том рояле, а после стремглав бежали от позора, что называется, куда глаза глядят. Глаза же тех, кто находился здесь, никого не замечали – только эта певица на крохотной эстраде, богиня и властительница, фея, обольстительница, девка с Пляс Пигаль, убитая горем женщина и заботливая мать, поющая колыбельную у кроватки сына… И тут же, тут же раздавались пронзительные крики, которые бывают только в ночь любви. Так может петь только она!
Блюз сменялся блюзом, дальше – знаменитый стандарт «Take five». И «Караван» – вершина джазового искусства!»
Роман был написан десять лет назад, когда увлечение нашей «героини» оставалось тайной. Возможно, пела, но только для себя, запершись в своей комнате или в ванной – обычно там хорошая акустика, знаю это на личном опыте. Ну а эпизод из романа «Антифарм» возник как бы сам собой после того, как я услышал на YouTube несколько песен в исполнении актрисы:
«Случилось так, что после митинга меня пригласили на концерт в джаз-клуб. Оля отказалась, сославшись на усталость, хотя, возможно, дело в том, что приглашение исходило от Марины. Что ж, почему бы не пойти, тем более что к джазу я не равнодушен с давних пор.
Ничем не примечательный двухэтажный дом на Пятницкой, однако интерьер выполнен по самым лучшим образцам. Атмосфера вполне располагает к тому, чтобы насладиться музыкой – это, если повезёт, и не нарвусь на скверных исполнителей. Ведь джаз – это не просто свинг или биг-бенд. Это задушевный разговор джазменов между собой и попытка привлечь к этому разговору зрителей. Тут виртуозной техники явно недостаточно – всё потому, что здесь нужна душа! Без этого получается не джаз, а банальная халтура.
Удивило то, что Марина забронировала нам столик, но в зале её почему-то нет. Неужели решила подшутить или какую-то гадость приготовила? Впрочем, за последнее время я к этому уже привык… Но вот что стало полной неожиданностью: после нескольких джазовых композиций, исполненных музыкантами довольно сносно, на сцене появилась Марина. Прежде мне не приходилось слушать джаз в исполнении драматических актрис – если что-то и было, то старался поскорее забыть. Поэтому никак не ожидал, что повезёт сегодня. Однако Марина не разочаровала – конечно, до Эллы Фицджеральд ей далеко, и всё же впечатление самое приятное. Если займётся основательно вокалом, то через пару лет на её концерты будет ломиться вся Москва.
После того, как исполнила несколько джазовых песен, Марина сделала знак оркестру и обратилась к залу:
– А теперь я хочу пригласить на сцену кого-нибудь из зрителей, мы споём дуэтом. Вот, скажем, вы, – и протянула руку в мою сторону. – Да-да, вы. Не стесняйтесь, проходите.
Что ж, вышел на сцену, причём ни жив, ни мёртв. Одно дело держать речь перед публикой, а тут совсем не то – вокал. Конечно, могу что-нибудь изобразить в дружеской компании, но петь со сцены ещё не приходилось.
– Ну что, споём?
– Да с вами готов даже сплясать.
– Нет уж, это как-нибудь в другой раз.
Смеётся. А я готовлюсь к полному провалу. Ох, не надо было приходить сюда, но что поделаешь, отказать даме так и не решился. А Марина продолжает:
– Вам нравится что-нибудь из репертуара Синатры?
Покопался в памяти:
– Нью-Йорк, Нью-Йорк…
Похоже, она удивлена:
– Как ни странно, мы с вами в этом совпадаем.
– Только я слов почти не знаю.
– Это поправимо. Вот шпаргалка, – и протягивает мне текст.
Что было дальше, с трудом припоминаю. Но видимо, после первых тактов с небес явилось вдохновение, и понеслось:
Start spreading the news, I’m leaving today
Want to be a part of it – New York, New York
These vagabond shoes, are longing to stray
Right through the very heart of it – New York, New York…
Конечно, Тони Беннетт или сам Синатра гораздо лучше справились бы с этим делом. Но, судя по тому, что публика не освистала, и я не подкачал. Когда закончили последний куплет, раздались аплодисменты, а я, как стихло, пояснил:
– Будь на моём месте телеграфный столб, даже он наверняка бы спел вполне прилично. А потому что рядом с Мариной просто невозможно плохо петь. Видимо, аура у неё такая».
Этот текст я привёл не потому, что мечтаю спеть дуэтом с нашей «героиней». Вовсе нет – не потяну! Просто хотел таким образом выразить свою признательность за то, что она поёт. Пусть пока не сравнилась в мастерстве исполнения с Эллой Фицджеральд, но время, надеюсь, ещё есть – когда-нибудь это станет возможным.
Глава 6. Таланты и наставники
Есть мнение, что актёр – это весьма эгоцентричное существо, а его работа на сцене или на съёмочной площадке в чём-то сродни эксгибиционизму. На мой взгляд, многое зависит от устройства его психики – человек вполне психически здоровый вряд ли сможет удивить публику, создав неповторимый образ, будь то на сцене, в книге или на холсте.
Тут самое время порассуждать о происхождении таланта – ведь если такового нет, тогда со всей этой эгоцентричностью и эксгибиционизмом надо обращаться к психиатру. Кстати, с психиатра и начнём, ну а желающих углубиться в эту тему отсылаю к своей книге «Вообрази свой мир! Из жизни гениев и психов».
Французский психиатр Моро де Тур полагал, что гениальность – это невроз, полуболезненное состояние мозга, причём повышенная раздражимость нервной системы является общим источником как выдающейся психической энергии, так и душевного заболевания, а вот вполне нормальное состояние организма никогда не сочетается с высокой одаренностью. Шопенгауэра утверждал, что гениальные личности обнаруживают недостатки, аффекты и страсти, сближающие их с безумными. Итальянский психиатр Чезаре Ломброзо тоже склонялся к мысли об идентичности гениальности с безумием. Если речь заходит о науке, эти понятия трудно совместить – гениальность учёного предполагает наличие выдающегося ума, а безумие – отсутствие такового. Творчество художника, артиста – это совсем другое дело, поскольку там мысль отходит на второй план.
Психиатр Михаил Кутанин ограничил сферу своих исследований творчеством писателей, художников, философов и музыкантов – в конце 20-х годов были опубликованы две его статьи: «Гений, слава и безумие», «Бред и творчество». Вот что он писал:
«Связь искусства и одарённости с душевным заболеванием тема не новая, но в современном освещении она приобретает новый интерес и становится всё более привлекательной. Не так давно отдельные авторы высказывались, что экспрессионизм отражает в себе признаки душевного расстройства. Однако здесь самую постановку вопроса надо считать неправильной. Вопрос об оценке произведений, решает их качественная сторона как таковая, а не то или иное состояние здоровья автора».
На самом речь должна идти не об «оценке» произведений – о поисках истоков вдохновения. Почему Иннокентий Смоктуновский сумел создать замечательные образы в театре и в кино, а какому-то выпускнику школы-студии МХАТ или Щукинского училища это никак не удаётся? Конечно, никому не придёт в голову мысль, будто Смоктуновский страдал психическим заболеванием, однако Кутанин настаивает на своём:
«Творческий процесс, – это надо считать установленным – происходит вне сферы ясного сознания. Создать аналитическим умом, „надумать" картину, поэму, симфонию – нельзя. Для этого нужно иметь специальный дар, и самое произведение появляется в главных своих очертаниях неожиданно из таинственных недр бессознательного; оно приходит из тех же областей, где возникает бред и близкие к нему патологические и сходные с ними состояния».
Что это за дар, психиатр не объясняет, да и откуда ему это знать, если не создал ни поэму, ни симфонию? А вот как Вагнер объяснял возникновение в своём сознании отдельных фрагментов оперы «Тристан и Изольда»:
«Вдруг постучался ко мне мой добрый гений, моя прекрасная муза, и всё осветилось в одно мгновение. Я сел за рояль и стал писать с такой стремительностью, как будто я всё уже знал наизусть».
Итак, по-прежнему неясно – что, откуда и почему? Заплутав в «психической полутьме», Кутанин переходит к анализу бредовых состояний:
«Нечто подобное развёртывается в психике больного и при различных состояниях отравления. Одним из типичных можно считать бред при белой горячке. И здесь, знакомясь с переживаниями больного, мы попадаем в мир чертей, в преисподнюю, в различные фантастические страны, туда, куда уносит нас поэт в своих воображаемых ситуациях. Неудивительно, что Э. По и А. Гофман, злоупотреблявшие спиртными напитками, использовали эти переживания в целях своих, поразительных по жуткости, рассказах и сочинениях».
По мнению психиатра, всё предельно просто – стоит крепко выпить, и вот отравленный организм сам выдаёт такие образы, которые трезвому человеку и не снились.
«Здесь, в этих областях … „подсознания*, сближается гениальность и помешательство, здесь рождается бред, и отсюда возникают прекраснейшие произведения искусства. Поэтому изучение болезненного творчества обещает нам приоткрыть завесу над скрытой ещё областью творчества здорового».
К сожалению, от здорового творчества до болезненного – всего лишь шаг, и актёры не стали исключением. Как бы ни было «регламентировано» пребывание на сцене или во время съёмок кинофильма, именно актёр благодаря своему таланту создаёт тот художественный образ, который вызывает восхищение зрителей, сидящих в зале или у экрана телевизора. Столь же верно и то, что многие актёры пьют, по крайней мере, так было в то время, когда я «вращался в артистической среде». Почему это происходит? Кто-то не может справиться со стрессом – дали не ту роль, о которой давно мечтал, плохо сыграл или надорвался, выложившись на полную катушку, поэтому нужна какая-то «разрядка». Кто-то выпивает просто «за компанию» – нельзя же отказать влиятельным поклонникам, а после спектакля или киносъемок полагается отпраздновать событие в кругу коллег. Помимо перечисленных, у актёра есть ещё множество причин и поводов для пьянства, к примеру, скверная наследственность, проблемы в личной жизни, убеждение в том, что алкоголь рождает вдохновение, и всё же главная причина – это ощущение, что он марионетка. Как ни обидно прозвучит, но это так, и лишь немногим удаётся возвыситься над участью раба, исполняющего волю режиссёра. Трудно выдержать такое унижение, вот потому нередко и возникает пристрастие к вину.
Николай Черкасов не считал себя марионеткой – обласканный властью, народный артист и лауреат мог возразить и режиссёру, и чиновнику из министерства культуры, которому что-то не понравилось в спектакле. И правда, таким, как он, дозволялось многое. По отзывам современников, исполнитель ролей Александра Невского и Ивана Грозного в одноимённых фильмах, никогда не выходил на сцену, не выпив рюмку коньяка, но вряд ли кто-то взял бы на себя смелость обвинить его в алкоголизме. Видимо, началось с того, что, выпивая очередную рюмку, он получал возможность хоть на время забыть о том, какая страшная судьба выпала на долю его близких в осаждённом Ленинграде. Потом глушил вином свои обиды на то, что в театре играет только небольшие роли. Ну а затем как-то незаметно выпивка вошла в привычку. Однако перед зрителями Черкасов представал во всей красе, демонстрируя возможности своего таланта, и почти никто не замечал, что актер играет, будучи слегка навеселе.
Выпивал и Николай Гриценко, но это не помешало ему создавать впечатляющие образы и в театре, и в кино. Вот и Пётр Алейников тоже не был алкоголиком, хотя пил довольно часто, при этом он пьянел даже от одной рюмки водки. Учитывая такую особенность организма, врачи запретили ему употреблять алкоголь, однако актёр не прислушался к словам медиков, оправдывая пагубную привычку тем, что алкоголь помогает убежать от тяжелой реальности. О том, что Юматов страдает алкоголизмом, знали все. Встречи с друзьями нередко заканчивались длительными запоями, после которых артиста находили то в ялтинском вытрезвителе, то в питерской больнице. Василий Лановой вспоминал в одном из интервью:
«Жора являл собой в натуре замечательного русского человека: если он надирался, так надирался по-русски – так, что группа останавливалась и потом говорили: "А что делать?"».
Юматов сильно переживал отсутствие настоящих, по его меркам, ролей. А пока работы не было – пил. Несмотря на этот грех, его приглашали сниматься в фильмах – причина в том, что ему удавалось создавать на экране подлинные, а не кем-то сконструированные, ходульные характеры людей.
Олег Даль умер, когда ему было только тридцать девять лет. По воспоминаниям Эдварда Радзинского, Даль страдал от болезненного перфекционизма и тяжело воспринимал несовершенство, особенно в своих актёрских работах. Был трижды женат, и все три раза неудачно. Перед спектаклем Даль мог выпить полбутылки коньяка, а затем, выйдя на сцену совершенно пьяным, блестяще сыграть роль. Евгений Евстигнеев мог пропустить рюмку перед спектаклем, в антракте «принять на грудь» сто граммов, однако на сцене был неподражаем, и никто из зрителей не догадывался, что он «выпимши». Георгий Бурков стал популярен благодаря фильмам «Ирония судьбы, или с лёгким паром!» и «Зигзаг удачи», где играл персонажей, склонных к выпивке. Надеялся исполнить роль Дон Кихота или Гамлета, но только в нескольких фильмах ему удалось обойтись без каких-либо намёков на вредную привычку. В этом Буркову помогла дружба с Василием Шукшиным, который предложил ему роль в фильме «Калина красная». Впрочем, и Шукшин имел пристрастие к алкоголю, причём пил так, как пьют простые мужики, биндюжники или лесорубы – этому не стоит удивлять, если припомнить, сколько он перепробовал профессий до того, как стал писать рассказы и попал в кино.
