Владимир Александрович Андриенко
Шут императрицы: Ледяная свадьба
Глава 6
Конфиденции.
После многочисленных праздников при дворе, императрица Анна снова слегла в постель. Её невоздержанность в жирной пище и винопитии заставляла лейб-медиков не спать ночами. Ни Бирон, ни его жена Бенингна не отходили от постели императрицы.
Анна перестала устраивать даже свои обычные утренние приемы в спальне. Болтовня шутов её более не веселила. Первые 10 дней октября 1739 года она практически не показывалась придворным.
По Петербургу поползли слухи, что императрица более не встанет с одра болезни. Многие вельможи стали крутиться у молодого двора, стараясь расположить к себе Анну Леопольдовну и её мужа.….
***
Год 1739, октябрь, 11-го дня. В окрестностях Санкт-Петербурга.
Дача кабинет-министра Волынского.
Артемий Петрович Волынский на этот раз решил собрать ближних своих друзей не в своем столичном доме, а на даче за городом. Он знал, что конфиденты станут склонять его к решительным действиям в борьбе за власть. И слышать того не должен был никто. Не стоило недооценивать соглядатаев, что постоянно проникали в его дом в Петербурге.
Карета Волынского прибыла на дачу в полдень.
В тот день с утра зарядил дождь, и добираться до места было сложно. Дороги размыло, и слуги кабинет-министра то и дело вытаскивали карету из ям на дороге.
Его камердинер все время ворчал, что де хороший хозяин и собаки в такую погоду не выгонит.
– Потому и едем на дачу, – строго ответил кабинет-министр. – Никому и в голову не придет поехать по такой дороге. Соглядатаи Либмана и Остермана не потащатся вслед за мной.
Когда они добрались до места, Волынский велел закатить карету под навес и распрячь лошадей. До завтра они домой не поедут. Артемий вошел в дом, скинул плащ и треуголку, с которых стекала вода. Слуги стянули с барина мокрые сапоги, и он надел сухие туфли. Затем расположился в гостиной у большого камина, в котором весело потрескивали поленья.
– Семен, Ванька! – позвал он слуг.
Те тот час явились.
– Всем гостям сухие туфли подавать незамедлительно. Дабы не застыл никто.
– Дак где набрать туфель, барин? – спросил рябой Сенька.
– Турецкие без задников найдите. Те самые, что мне прислали из Крыма прошлым летом. Понял ли?
– Так точно, барин. Но вы приказали их в подвал свалить. Не сгнили ли с тех пор?
– Драть тебя мало, Ванька. Я за всем следить должон? Живо в подвал!
Слуги бросились исполнять приказания.
Первым к дому прикатил адмирал Федор Иванович Соймонов в своей карете. Он также скинул мокрый плащ и треуголку. Но снимать сапоги отказался, сказал, что не промочил ног.
Его провели к Волынскому, и адмирал расположился рядом с хозяином у камина.
– Погодка нынче, Артемий Петрович! – сказал адмирал, протянув руки к огню.
– Разыгралась непогода, – согласно кивнул Волынский. – Дождь зарядил на целый день. Как раз для встречи нашей подходит.
– Думаешь тайное станут сказывать дружки наши? – старый адмирал посмотрел на кабинет министра.
– А ты сам как думаешь, Федор Иваныч? Сам то не с тем ли приехал?
Адмирал немного помолчал, а затем ответил:
– Императрица больна. И уже неделю никого не принимает окромя Бирона. Но про то ты сам знаешь. Ты при дворе бываешь чаще моего. Что там слышно? Что говорят о здравии государыни?
– Разное болтают. Не доверяет лейб-медикам матушка-государыня. Я своего друга врача именитого Джона д'Антермони к ней посылал. Отказала ему. Себя осмотреть не дала. Ничем де медики помочь не смогут. Даже кудесников призывала она, но и те не помогли ничем. Она велела их прогнать, а Левенвольде приказал всыпать каждому по полсотни плетей. И вроде как Бирон нашел нового лекаря, некоего Рибейро Санчеса, который чудодеем зовется.
– Это кто же такой? – удивился Соймонов. Про такого доктора он не слышал.
– Еврей из Испании или из Португалии. Кто его знает точно. Тот Санчес на Москве промышлял, и теперь его должны уже в Петербург доставить. Бирон говорит, он многих излечил на Москве.
– А ежели уже завтра все свершится, Артемий Петрович? – с тревогой спросил Соймонов у кабинет-министра. – Что будет?
Волынский и сам про это думал постоянно. Что будет, если в одно утро объявят, что императрица Анна Ивановна почила в бозе? Анна Леопольдовна не родила еще и станет вопрос о регенте. И хорошо бы ему стать этим регентом. Но как обойти герцога Бирона, фельдмаршала Миниха и вице-канцлера Остермана? Все они метят на это место.
Во дворе послышался шум. Это приехали новые гости. Архитектор Петр Михайлович Еропкин, горный инженер Андрей Федорович Хрущев и кабинет-секретарь Иоганн Эйхлер.
Они вошли и, поздоровавшись, потребовали водки, так как изрядно продрогли в пути. Камердинер Волынского принес штоф гданской и все с удовольствием выпили.
Последними прибыли в одном экипаже Жан де ла Суда и граф Платон Мусин-Пушкин.
Артемий Петрович после этого приказал подать обед в гостиную и слуги быстро накрыли стол. Собрались все, кого он ждал. Самые верные и преданные друзья. Эти на плаху за него пойдут.
Тогда и начиналось обсуждение главного.
Первым высказался архитектор Петр Еропкин:
– Пришла пора действовать, господа! Ежели, момент упустим – то все! Иного у нас не будет, друзья. И Россия нам того не простит! Или не с патриотами я сейчас говорю?
– Ты говори, что у тебя на уме без вихляний! – потребовал Волынский. – Вопрос, кто станет регентом – тебя волнует? Я сам про то постоянно думаю!
– Не в регентстве дело, Артемий Петрович! На трон, опустевший после смерти Анны, кто сядет? Самое время про то подумать.
– Но наследник престола уже определен! Это ребенок, которого носит во чреве своем принцесса Анна Леопольдовна! И вопрос станет – не кто сядет на трон, а кто будет регентом!
–Так ли, Артемий Петрович? – усмехнулся Андрей Хрущев. – Я не про то подумал. И Еропкин не то сказать хотел. Я дворянин древнего русского рода и слава России для меня не пустой звук. Нам на троне патриот России надобен!
Волынский понял, о ком говорил Хрущев. Цесаревна Елизавета Петровна!
–Ты говори да с оглядкой про такое, – предостерег он Хрущева. – Это государственная измена.
–Артемий, я ведь среди друзей нахожусь. И я вам всем доверяю. И потому скажу. Елизавету стоит на трон Российский посадить. Дочь Петра Великого должна править империей. Они и никто иной. Тогда от засилья немецкого мы быстро избавимся. И за то я готов голову свою на плаху положить!
Президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, аристократ и придворный, те слова Хрущева поддержал:
– Андрей все правильно сказал. Чего нам друг от друга таиться? Сейчас время пришло посадить на трон Елизавету. Императрица от дел отошла. Миних еще на театре военных действий с армиями. Иного случая не будет.
Волынский посмотрел на графа. Тот раскраснелся и был готов отстаивать свою точку зрения. Он предлагал заговор не против Бирона или Остермана. На этот раз его друзья нацелились на саму императрицу Анну Ивановну.
–Друзья! – потребовал тишины Волынский. – Анна еще жива. И не известно умрет ли она быстро. Императрица может еще поправиться. Одно дело отстаивать для себя пост регента, а иное противу государыни идти. За такое на плаху пойдем!
– Я против немцев готов выступить даже ежели на плаху меня бросят, коли ничего у нас не получиться! – решительно сказал Мусин-Пушкин. – Можно поднять те батальоны гвардии, что не на войне, а здесь в Петербурге!
– Я также думаю! – вскричал Хрущев. – Надобно гвардию поднимать! Преображенцев!
– Опомнитесь! Граф Платон, и ты, Андрей! Поднимать войска против царицы! Я кабинет-министр.
– Но ты патриот России? – спросил его старый друг Еропкин.
– Знал я, про что говорить станете сегодня! Но подумайте про то, что Анна мне может доверить регентство. И тогда я, после смерти императрицы, при Анне Леопольдовне стану всем.
– Не доверит тебе императрица Анна такой пост! – решительно возразил Мусин-Пушкин. – Ведь теперь Бирон при ней неотлучно находится. Думаешь зря?
Молодой секретарь кабинета министров Иоганн Эйхлер сказал, что Либман, доверенный Бирона именно этого и добивается. Регентства для Бирона. Но Анна указа о том еще не подписала. Андрей Иванович Остерман против этого и сам желает возглавить империю при малолетнем наследнике, коий еще не родился.
Услышав про Либмана Мусин-Пушкин пришел в ярость:
– Токмо Елизавета может приструнить этих Либманов! Знаете, какой вред государству Российскому этот Либман принес? Я как президент коммерц-коллегии могу вам про то рассказать! Либман меховую торговлю к рукам прибрал и мехами спекулирует и сотни тысяч в свой карман ложит! А на заводах уральских сколь его ставленник Штемберг дел натворил? Они об России думают? Нет! Токмо про свой карман и пекутся! И все они за спиной у Бирона проклятого спрятались! Вот зло главное для России и для русских!
– Остерман не лучше Бирона! – сказал Хрущев. – А может и хуже!
– Но если я стану во главе империи как регент, господа? – снова спросил Волынский. – Отчего не допускаете такого? Что с того, что Бирон при императрице у одра болезни находится? Анна Ивановна понимает, что принцессе Анне Леопольдовне поддержка русских надобна. Не назначит она Бирона регентом. А ты что скажешь, Федор Иванович?
Адмирал Федор Иванович Соймонов был сторонником Елизаветы. И он был согласен с теми, кто склонял Волынского на переворот.
– Царица Анна наша – Мессалина12 распутная! – смело высказался он. – Она Россию отдала немецким кобелям своим Левенвольде да Бирону. А те Либманам все отдали. И попомните мое слово, Бирон еще шапку Мономаха на себя примерять станет.
– Но и Елизавета Петровна не отличается скромным поведением, адмирал, – возразил Артемий Петрович. – Она любовников меняет чаще, чем Анна Ивановна. А последний из них, Алешка Розум, вообще из крестьян малороссийских.
– Но и у принцессы Анны Леопольдовны любовник имеется! – высказался Хрущев.
– Граф Линар, уже за пределы страны выслан, – сказал Волынский. – И у Анны Леопольдовны один любовник, а не десяток, как у Елизаветы. Кто только не побывал за эти годы в постели цесаревны.
– Дак Лизка то, и на лицо поприятнее чем, Анна Леопольдовна. Цесаревна наша особа приятная. Лакомый кусочек, – сказал Еропкин. – Так что, нет в том ничего плохого, что мужчин она любит. А что Алешка Розум роду мужицкого, так что из того? Не немец же. При Петре много кто из мужиков до высот властных поднялся.
– Что-то не могу вас понять, друзья мои любезные, – поднял голос Артемий Петрович. – Про что толкуем? Анну Мессалиной зовете за то, что одного Бирена нынче подле себя имеет. А ранее и любовников, что при её особе были, можно быстро сосчитать. А что до любовников Елизаветы? Пальцев не хватит у всех на руках дабы сосчитать.
– Но она дочь Петрова, Артемий! – вскричал Соймонов. – Про сие забывать не следует.
– Да что из того? Это её не делает императрицей. Кто скажет, достойна ли она дела петрова? Может и похуже Анны при ней станет!
– Не дело такие слова говорить, Артемий! – прервал Волынского Мусин-Пушкин.
– Значит вы все за Елизавету? – спросил кабинет-министр. – И ты, де ла Суда?
– Если Анна скоро умрет, то нам стоит действовать! Вот с этим я согласен, – сказал Жан де ла Суда. – И Елизавета для нас отличный шанс! Для всех.
– Вы так думаете? – снова стал возражать Волынский. – Сей вариант можно рассмотреть, токмо после того как иного выбора для нас не будет, господа. Но торопиться не стоит!
– Что сие значит, Артемий Петрович? Али против ты кандидатуры Елизаветы Петровны? Говори прямо!
– При Елизавете много кто сейчас состоит. Сами про сие подумайте. И все они, эти мелкие дворянчики, гвардейские сержанты, да и простолюдины вроде Розума Алешки, ежели цесаревна на трон сядет, захотят при ней места важные занять! А что получим мы? Я что получу?
Волынский желал власти лично для себя, а не только блага для империи Российской. Он хотел стать новым Меньшиковым.
– Мерзкое властолюбие сжигает тебя, Артемий Петрович! – строго сказал Соймонов. – Что наша жизнь перед Россией и перед величием её! Россия останется и после нас, Артемий!
– Да токмо ли про себя я думаю?! Но мои проекты по преобразованию империи требуют власти для меня. Я могу все обустроить, не так как было до сих пор. Ведь много непорядка у нас! Сами посмотрите. Чиновники воруют столь много. Образования народного нет. Мужик наш во тьме прозябает без просвещения истинного. Крестьяне в состоянии рабском! Как все это изменить? И если мы у руля империи станем, то это сделаем! А если нет, то кто поручится, что люди Розуму Алешке13 подобные, о благе империи печься станут? Да и будет ли Розум лучше Бирона? В том могу поручиться, что не будет! Бирен из конюхов, а Розум из свинопасов. И сей свинопас как графом станет, так про Россию и позабудет. И что из того что он не из немцев?
– Артемий Петрович прав, господа, – поддержал Волынского Эйхлер. – Про сего Розума ничего хорошего сказать нельзя. Глуп. И что станет, коли такому власть доверить? Похлеще Бирена наглеца узрите.
– Но план действий нам на случай скорой смерти Анны Ивановны составить надобно! – сказал Еропкин. – В Петербург прибыл посол Франции маркиз де ла Шетарди. И после того как он представился императрице, свой первый визит он сделал к Елизавете Петровне. А это говорит о том, что Франция поддерживает её как претендентку на трон! И посол Франции может нам и деньгами помочь в случае переворота.
– Я не хочу отметать плана вашего. Про то говорить нам рано! – снова высказался Волынский. – Подождать надобно. Государыня еще жива. И кто знает, может она и назначит меня регентом при Анне Леопольдовне. И обговаривать вопрос о Елизавете станем потом.
– Но Бирон при Анне большую силу имеет!
– Бирон может и исчезнуть, господа. А вы разговоры о Елизавете пока покиньте! Анна слишком ревнива к власти и когда кто-то Лизку величает, не простит того. А вы мне все живыми надобны. Я большие прожекты относительно переустройства империи Российской имею. И для того к власти рвусь. Для того она мне надобна, а не токмо для возвеличивания особы моей. Что Волынский для истории значит? Ничего! Но проекты его многое изменить смогут…
***
Год 1739, октябрь, 11-го дня. Санкт-Петербург.
При дворе императрицы.
Анна Ивановна совсем изменилась. Под её глазами набухли мешки и появились синие круги. Стали выпадать волосы. Подниматься с одра болезни она уже неделю не могла. Биренша и Бирон были подле неё и сами ухаживали за императрицей, не доверяя слугам.
Бенингна сама подавала государыне лекарства, ставила компрессы, и лично пробовала всю пищу, что ей приносили.
Придворные медики утверждали, что императрица страдает «каменной болезнью». Придворный врач цесаревны Елизаветы Жано Листок после медицинского консилиума, куда и его позвали, сообщил своей принцессе, что внутри у государыни находиться большой камень, с мельничный жернов, и обнимал тот камень весь низ живота царицы, уродуя тело государыни. И говорил Листок, что Анна не долговечна…
Сегодня по приказу Бирона из Москвы привезли лекаря Рибейро Сансеча. Его сразу же доставили во дворец, и он произвел осмотр царицы.
– Что скажешь? – спросила Анна. – Чего молчишь? Язык проглотил?
– Ваше величество, вам противопоказаны вино и жирная пища. Никаких острых соусов и никакой буженины.
– Вот заладили! Нельзя да нельзя! Чего ты мне толкуешь? Эрнест! Он мне тоже, что и мои лейб-медики говорит. Мне надобно лекарств, что мне помогут! А не советов чего есть и чего пить.
– Я пропишу вам сильное средство и могу поручиться, что вашему величеству станет легче. Но строжайшая диета вам просто необходима.
– Давай готовь свое лекарство! – приказала Анна, и врач удалился.
Бирон вытер императрице пот со лба.
– Анхен, тебе стоит прислушаться к советам мудикуса, – произнес он. – Твое здоровье драгоценно для нас. И для всей империи. Нас ждет трудный год.
– Снова обращался к астрологу, Эрнест? – спросила императрица.
– Да, Анхен. Но я и без того знаю, что нас ждет. Тревожное чувство не покидает меня. Потому мы с Бенингной стали на страже возле тебя.
– Я вижу это. А где мои придворные?
– Уже три дня почти никого нет, Анхен. Только те, кто дежурит и у твоих покоев по долгу службному. Ты же знаешь придворных, – ответила Бенингна. – Приходили также справляться о твоем здоровье от Остермана.
– А мои шуты? – спросила императрица.
– Только Буженинова, Юшкова и Новокшенова часто приходят. А остальные попрятались по своим домам и там сидят безвылазно. Нет службы для твоих шутов, Анхен.
– Ничего! Я скоро поднимусь. А то многие уже похоронили меня. Небось к молодому двору все перебежали? Так? Знаю я их. Ну, ништо! Я скоро им покажу кто я такая. Надеются, что я помирать собралась? Не дождутся.
Анна была упряма и её решимость подняться, с постели и выти к придворным Бирона порадовала.
– Завтра у спальни моей всех шутов собрать! – приказала императрица. – И всех фрейлин собрать! Болтушки путь трещать без умолку готовятся.
– Будет исполнено, Анхен! Я отдам приказ! – ответил Бирон.
– Вы с Бенингной единственные для меня друзья и слуги верные! Того не забуду!
– Мы и там много твоими милостями обласканы, Анхен. Я по твоей воле герцогом стал.
***
Когда Бирон вышел, Бенингна склонилась к самому уху царицы.
– Анхен, я не могла сказать при моем муже.
– Что? Что у тебя, Бенингна?
– Верные люди донесли, что на даче у кабинет-министра твоего Волынского персоны некие собираются. И собираются со злонамеренными целями. Они думают, что не встанешь ты с кровати более, и о судьбах империи думают сами.
– Про империю свою я сама подумаю! Она моей заботы требует! Моей!
– Но они думают иначе, Анхен!
– Про что болтали у Волынского? Про то ведаешь ли?
– Нет, Анхен. Про это разузнать никак нельзя было. Но оно и так понятно. Желают они смерти твоей, дабы твою корону…
– Хватит! – прервала Бенингну императрица. – Хватит! Мне с одра болезненного подняться надобно!
Анна стала нервничать, но Бенингна успокоила её. Верные люди стерегут покой императрицы. А с изменниками она скоро разделается….
***
Год 1739, октябрь, 11-го дня. Санкт-Петербург.
Вызов и дуэль.
Пьетро Мира приехал во дворец без приглашения и направился к своему другу Бирону, еще не зная, что Анне снова понадобились шуты. Он натолкнулся на сеньора Арайя в коридорах дворцовых. Тот как раз собирался покинуть дворец. Здоровье матушки государыни, пока отставляло желать лучшего, и ей было не до его спектаклей.
–Здравствуйте, сеньора Арайя! – шутливо поклонился капельмейстеру Пьетро.
–Ах, это вы сеньор шут? – капельмейстер ответил по-итальянски.
– Вы перестали меня узнавать? Странно. И это после вашей последней неудачной осады моего дома?
– Напрасно смеетесь, Мира. Скоро кончится ваше время.
– Вы это на что намекаете, сеньор придворный капельмейстер?
– На то, что ваше глупое шутовство скоро наскучит при дворе и вас вышвырнут из России как паршивого щенка.
– Уж не о том ли вы, сеньор, что скоро у нас будет новая государыня? – Мира понял, что Арайя намекает на смену власти в России и на то, что Анна Леопольдовна не любит шутовства. – Вы слишком рано хороните императрицу.
– Я ни слова не сказал о здоровье государыни! – вскрикнул капельмейстер. – И вы не болтайте лишнего, господин шут! А палки которых, ваш шутовской зад не получил – еще придут к вам. Будьте уверены!
– Посмотрим, сеньор капельмейстер. Вам кажется, также немного досталось от шутов во время потасовки возле моего дома?
Больше сеньор Арайя не стал разговаривать с Пьетро.
Капельмейстер был взбешен и сердце шута радовалось, от того, что он снова взял верх над врагом. Но место сеньора Франческо тут же занял офицер Преображенского полка. Он преградил шуту дорогу. Кто это такой Пьетро не знал.
– Что вам угодно, сударь? – спросил Пьетро по-русски.
– Я секретарь лейб-гвардии Преображенского полка поручик Булгаков.
– Меня, я полагаю, вы знаете, поручик. И представляться не требуется?
– Знаю, господин Педрилло. И у меня к вам дело, сударь.
– Какое же? – спросил Пьетро, хотя по тону поручика понял, что тот желает затеять ссору.
– Вы мне не нравитесь, сеньор шут. Ваше шутовство слишком грубое! При русском дворе вы более шутить не станете.
– А вы кто такой, чтобы решать, что при дворе годится, а что нет? – спокойно спросил Мира.
– Я русский дворянин! – ответил Булгаков.
– Но вы не император России?
– Я имею честь быть офицером лейб-гвардии Преображенского полка. Вы, верно запамятовали, господин шут?
– Отчего же, поручик? Это я запомнил. Но хочу знать еще одно.
– Что же? – спросил Булгаков.
– Вы такой смелый человек?
– Смелый? – поручик не понял, о чем это говорит шут.
– Или вы не знаете кто я. Или вы отчаянный смельчак, поручик. Вы ведь желаете сражаться со мной, не так ли?
– Я намерен заколоть вас своей шпагой и тем оказываю вам честь. Вы шут и прихвостень Бирона. И вас пришло время поставить на место. Хватит вам жить за счет России. Забирайте с собой свою козу и вон из страны! Этим вы сможете спасти свою никчемную жизнь.
– Так вы даете мне выбор, поручик? – усмехнулся Пьетро. – Убраться или сражаться?
– Просто так не хочу марать шпаги, господин шут.
– И когда вы имеет намерение меня наказать, если я откажусь убраться? – с усмешкой спросил Пьетро.
– Да хоть сейчас. Выйдем в парк и обнажим клинки, коли вы упорствуете.
– В парке дворца? Вы сошли с ума, поручик?
– Отчего же? Много времени наш поединок не займет. Или вы намерены отказаться встретиться с офицером и дворянином и предпочтете палки моих холопов?
– Я следую за вами, поручик, – согласился Пьетро. Не в его правилах было уклоняться от поединка. И если этот офицерик так торопиться умереть, то это его дело.
Они вышли в парк. Там уже стояли в ожидании еще пять офицеров преображенцев. Они ждали их.
– Они станут следить за правилами поединка, – сказал шуту поручик.
– Я не против.
Они подошли к офицерам.
– Господа, – Булгаков обратился к ним. – Сеньор шут согласился драться на шпагах и умереть от стали. Так что палки наших лакеев не понадобятся.
– Господа! – Пьетро обратился к офицерам. – Я ни кого из вас не знаю и своими врагами не считаю. Но вы желаете меня убить. Не могу понять почему. Однако, хочу вас предупредить, что драться со мной так не просто. И вам, поручик, не выстоят в поединке со мной и минуты.
Офицеры захохотали. Очевидно, не слышали о фехтовальных способностях шута. Они пришли убить шута, пользующегося расположением Бирона и тем самым нанести удар по герцогу.
– Так вы не желаете отказаться от своего намерения? – спросил Пьетро.
– Я, поручик Яковлев! – сказал высокий офицер с покрытым оспинами лицом. – И сам хотел вас заколоть. Но жребий выпал Булгакову!
– А пугать нас вашим хозяином Бироном – не стоит! – сказал еще один офицер.
– Я и не собирался пугать вас моим другом герцогом. Я надеюсь на мой клинок и свою руку, – сообщил Пьетро.
Булгаков скинул треуголку, кафтан и обнажил клинок. Пьетро сбросил шляпу и плащ и обнажил свою шпагу. Благо сегодня он явился во дворец при оружии.
Они стали в позицию и скрестили шпаги. Пьетро сразу, прощупал его защиту, и понял, что его противник мало понимает в фехтовании. Он решил поиграть с поручиком, и полминуты защищался, отбив три выпада. Затем он применил итальянский фехтовальный прием Джироламо и выбил клинок из рук поручика.
– Если желаете прервать поединок, – сказал шут. – Я готов дать вам эту возможность. Но если нет, но в течение следующей минуты я вас заколю.
Булгаков побледнел. Продолжать схватку он не желал. Он не годился шуту даже в ученики и теперь это хорошо понял. Атаковать такого мастера клинка было безумием. А Булгаков дураком или самоубийцей не был.
– Вы меня слышали, поручик? – снова спросил Мира. – Вы желаете продолжать?
– Нет, – прошептал он побелевшими губами.
– Я вас не слышу! – Мира не стал щадить его самолюбие.
– Я не желаю продолжать, сеньор, – уже громче сказал Булгаков.
– А кто-нибудь из вас, господа, желает? – Мира посмотрел на офицеров.
Те ничего не ответили. Никто из них ничего ранее не слышал о том, кто такой шут Пьетро Мира и сколько раз он держал в руках шпагу и кинжал.
– Искусство фехтования недоступно русским, господа. Я не хочу сказать, что у вас нет храбрости. Её у русских офицеров достаточно. Но шпага это не просто оружие. Шпага это поэзия, которую понимают только в Европе. А убить вас, поручик, совершенно не умеющего фехтовать, это все равно, что убить ребенка. Мне, ученику мастера Джироламо, так поступить нельзя.
Глаза русских горели ненавистью. И Пьетро понял – они еще встретятся….
***
Год 1739, октябрь, 11 дня. Санкт-Петербург.
При дворе.
Мира и Бирон.
Эрнест Иоганн Бирон вышел из покоев государыни и тяжелым своим взглядом осмотрел собравшихся в приемной придворных. Их было не много.
– Государыне императрице стало легче! – торжественно произнес герцог. – И она завтра изволит принять своих верноподданных с изъявлениями покорности. Дежурный камергер!
– Я здесь, ваша светлость! – камергер князь Куракин поклонился.
– А отчего в приемной государыни столь мало придворных чинов? – спросил Бирон, хотя сам отлично знал ответ на свой вопрос.
– Я, ваша светлость…. Я думаю… Они не хотели тревожить покой…
– Что вы там мямлите? Вы можете отвечать на вопросы четко и ясно? Я обер-камергер русского двора. Или вы забыли про это?
– Как можно, ваша светлость, – дежурный камергер склонился до самого пола.
Бирон больше не стал с ним говорить. Ему стало противно от низкопоклонства этого русского аристократа, и он вышел из приемной. Лакеи проворно распахнули перед ним двери.
Герцог проследовал через анфиладу комнат и натолкнулся на Пьетро Мира.
– Петер?
– Эрнест! – Мира обратился к герцогу по-немецки. – Я искал тебя. И мне сказали, что ты до сих пор в покоях государыни.
– Идем ко мне. Я страшно устал. Но теперь государыне легче и я могу покинуть её. Этот Санчес просто чародей.
– Рад этому известию, Эрнест. Но не всем при дворе сие понравится.
– Думаешь, я в этом сомневаюсь? Но по твоим глазам вижу, что у тебя, что-то стряслось?
– Я только что дрался на дуэли.
– На дуэли? – удивился герцог. – С кем? С Лакостой?
– Если бы с ним. С офицером Преображенского полка.
В личных покоях Бирона Пьетро все рассказал герцогу и тот встревожился. Это было ни что иное, как покушение на убийство. Булгаков явно хотел убить шута и тем самым нанести удар по Бирону. А то, что офицер был не один, уже могло говорить о заговоре.
– Русские что-то затевают, Пьетро! Они уже списали Анну со счетов. И потому взялись за меня. Но меня волнуешь ты. Тебе опасно выходить самому из дворца. Думаю, что эти негодяи не остановятся.
– Они более не решатся вызвать меня на поединок, Эрнест. Они думали, что имею дело лишь с шутом. Полагали что у меня бутафорская шпага.
– А кто говорит о поединке? Они натравят на тебя холопов. Я дам тебе охрану.
– Не стоит, Эрнест! Я не желаю позорить свое имя. Я сам смогу постоять за себя.
– Петер! Ты играешь с огнем!
Но сеньор Мира был неумолим. Он наотрез отказался от сопровождения. Всюду в Европе он смотрел опасности в лицо и никогда не бегал от врагов…
***
Но герцог Бирон друга в опасности не оставил. После того как Пьетро вышел от него он срочно призвал в свои покои подполковника Альбрехта. Тот давно состоял на русской службе и Бирону многим в своем продвижении карьерном обязан был.
Герцог возложил на подполковника гвардии заботы о безопасности шута Адамки. Альбрехт поклялся, что никто его тронуть не посмеет. Пусть герцог не беспокоится.…
***
Год 1739, октябрь, 11-го дня. Санкт-Петербург.
На улицах города.
Пьетро Мира пошел пешком к своему дому и экипажем не воспользовался. Ему хотелось показать всем, что он не боится мести неумелого фехтовальщика Булгакова и его дружков.
Да и подумать Пьетро было о чем. Уже несколько дней он не видел Марию Дорио. Сеньор Арайя запер её в своем доме и никуда не выпускал. Проникнуть внутрь, не смотря на свою изобретательность, Пьетро пока не смог. Арайя словно перешел на осадное положение.
Стоило пройтись под окнами ненавистного капельмейстера и еще раз ко всему присмотреться. Но это он сделает вечером, не сейчас. Мира не желал мириться с поражением, а сеньора Франческо он обставлял уже не раз. Но если слуги Арайя заметят его днем, то вечером охрана дома капельмейстера только усилится.
«И сколько он её там продержит? До первого придворного спектакля не меньше. А когда он будет, одному богу известно. Это зависит от желания императрицы слушать музыку сеньора Франческо. Но государыне пока не до музыки».
Мира оглянулся. Вроде за ним никто не следовал. Он заметил лишь случайных прохожих.
«А Эрнест думал, что они меня пристукнут. Нет. Эти дворяне не столь мстительны. А может и не столь смелы. Хотя мне не стоило так унижать этого поручика Булгакова».
Он свернул на улицу Грязную, которую такоже именовали и Преображенской Полковой улицей, и здесь все и началось. Из проулка выпрыгнула пролетка извозчика, и лошади едва не раздавили его. Пьетро успел отскочить в сторону.
–Куда ты едешь, болван? – спросил он кучера.
Но тот не ответил, а стеганул его кнутом. Этого Пьетро вообще не ожидал. И его треуголка плюхнулась в грязную лужу.
Из пролетки выскочили три офицера и бросились на него. Грянул пистолетный выстрел. Пуля оцарапала щеку шута. И он потянулся к шпаге, но обнажить клинок не успел. Его сшибли с ног ударом кулака.
«Бирон был прав!» – мелькнуло в голове шута.
Его стали бить ногами. Рядом заголосила какая-то женщина. И возможно Миру убили бы насмерть, но сбоку на офицеров налетел высокий мужчина. Он растолкал их и двоих уложил ударами кулака.
Мира сумел подняться на ноги и бросился помогать своему спасителю. Он ударил первого к нему офицера и тот упал. Его шляпа свались, и он узнал Булгакова.
– Снова ты, поручик! Все не угомонишься?
– Шут! – с ненавистью выкрикнул тот.
– Острота моей шпаги тебя не впечатлила? Так попробуй вот этого!
Он ударил упавшего Булгакова ногой в лицо. Тот потерял сознание. Остальные нападавшие также уже лежали на мостовой. Мира посмотрел на своего спасителя и узнал подполковника Альбрехта.
– Господин Альбрехт? Вы здесь? – по-немецки спросил он. – Это чудо.
– Нет, сеньор Мира. Это не чудо. Это приказ герцога Бирона. Я дал слово, что волос не упадет с вашей головы. Чем вы так разозлили этих господ? Вы знаете их?
– Сегодня имел честь познакомиться.
– Только сегодня? И они уже столь вас «полюбили»? Вы мастер заводить «друзей» сеньор. А Булгакову вы выбили передние зубы. Поделом мерзавцу…
