Владимир Александрович Андриенко
Шут императрицы: Ледяная свадьба
– Нет. Я могу быть незаметной. Не первый год при дворе живу.
– Как государыня приняла проект Волынского?
– Не шибко хорошо. Не нравится ей он. Они много с Волынским про сие спорили. Но то не главное. Не с тем пришла. Прознала я, что Волынский в своем дому родословное дерево рода своего нарисовать велел.
– И что с того? – не понял шутиху Либман. – Многие знатные особы родословные деревья рисуют.
– Не понял ты меня, а говорят, что умный ты. На том дереве, что ему Гришка Теплов, намалевал, свой род Волынский от персоны некой древней выводит.
– И что сие за персона? – спросил банкир.
– Имени я не запомнила. И не в том дело. Главное, что получается – Волынский наш нынче родом самой императрице не уступит. А для чего оно ему? Может и сам он на корону империи метит, когда матушка помрет?
Либман ахнул. Ай да шутиха! Вот где заковырка на которой Волынский споткнется, да и шею себе на том сломает!
***
Год 1740, март, 5-го дня. Санкт-Петербург.
Кляуза.
Андрей Иванович Ушаков, генерал и начальник Тайной розыскных дел канцелярии немало кляуз и доносов на своем веку прочитал. Но то, что принес ему обер-гофкомиссар Либман, выходило за рамки даже для Ушакова.
– Я знаю про то, что герцог Бирон коему вы служить изволите, не любит кабинет-министра Волынского. Но сей кабинет-министр особа высокая. До него нынче руками не достать.
– Вы хорошо слышали, что я вам рассказал, господин Ушаков?
– Вы обвиняете кабинет-министра в страшном преступлении, господин обер-гофкомиссар.
– Не токмо обвиняю, господин генерал, но доказать то могу. Кабинет Министр Волынский заказал свое генеалогическое древо. И древо сие некий маляр Гришка Теплов на его стене в его дому изобразил. И род свой Артемий Волынский выводит от некого Дмитрия Боброка-Волынского, что в боярах еще при Дмитрии Донском состоял. А стало быть, род свой древне Романовых почитает.
– То не преступление, господин Либман. Многие князья свои роды от Рюриковичей и Гедиминовичей ведут. А те рода древнее рода Романовых будут.
– Но кабинет-министр Волынский не имеет отношения к Боброку-Волынскому и на то я отписку из Академии наук имею. В «Бархатной книге дворянства российского» написано, что род от Дмитрия Боброка-Волынского ведомый пресекся еще в середине века XVII-го.
– И что с того? В чем здесь государственная измена, господин Лтбман, – все еще ничего не мог понять Ушаков.
– Артемий Волынский желает до власти дорваться высшей токмо монархам положенной. Он свою родословную поддельную состряпал и затем став регентом и в императоры себя предложит! Царской власти он жаждет, а матушка-государыня ему верит. И для того верных престолу людей он извести желает.
Либман бросил на стол мешочек.
– Что сие? – спросил Ушаков.
– Яд цикутой зовомый! И принадлежит сие кабинет-министру Волынскому и хотел тем ядом он герцога Бирона отравить. Мои люди сие добыли! И я почел догом своим вам сие предать яко охранителю устоев державных.
– Сие верно. Я здесь матушкой императрицей поставлен блюсти покой империи! И по сему делу я следствие учну. Но как сей мешочек к кабинет-министру «пришить»?
– Да не в мешочке с цикутой дело, генерал. Черт с ним с мешочком. Я его просто так вам показал. Но неужели мне учить вас как такие дела вести.
– Учить меня не надобно, господин обер-гофкомиссар. Но дела противу персон великих вести не просто. И поддержка мне при дворе надобна.
– То я вам обеспечу, генерал. Кое-кто из кувыр коллегии вам помощь окажет в нужный час.
– Вон как? Это хорошо, – Ушаков понял, что говорит Либман о Бужениновой. – Но начать мне с чего?
–Много чего может вам кабинет-министра камердинер доложить. Да и Теплов Гришка, что древо малевал на стенах дома Волынского, кое-что знает. И Татищев Васька, прохвост и вор известный, что оное древо для Волынского составил.
–Я велю принять меры к тому. И благодарю вас, господин Либман, что донесли о злодействе сем.
Либман после этого откланялся. Ушаков срочно вызвал своего секретаря Ивана Топильского. Тот я вился по зову начальника.
– Все, что есть у тебя, Ванька, бросай. У нас кляуза на кабинет-министра Волынского. Чуешь, каким делом пахнет?
– Волынский в фаворе у государыни, Андрей Иваныч. Опасно с ним связываться.
– Ништо! Он в заговоре против государыни виновен! Но дело надобно с хитростию учинать! То разумей, Ванька!
– С хитростию, дабы сам Волынский пока ни про что не догадался?
– Да. Надобно его камердинера изловить на улице и тайно сюда доставить. Он у меня соловьем заливаться станет, и я стану на Волынского сказки пыточные писать.
– Завтра же камердинер Волынского будет у нас, Андрей Иванович. Возьмем так, что ни одна собака про сие не узнает.
Копать под Артемия Петровича начали…
***
Год 1740, март, 5-го дня. Санкт-Петербург.
Встреча на улице.
5 марта года 1740-го Пьетро Мира повстречал Франческо Арайю на улицах Петербурга. Капельмейстер хотел мимо пройти, словно видел шута впервые, но сам Пьетро того не дал ему. Он подошел к сеньору Франческо и поздоровался с ним:
– Здравствуйте, сеньор капельмейстер! Давно я вас не видел! Не сталкивала меня с вами судьба.
– Сеньор шут? – спросил тот, словно только заметил Пьетро.
– Пьетро Мира к вашим услугам дорогой земляк, – Мира перешел на русский язык. – Неужто итальянская речь вам не понятна?
– Вам что-то надобно от меня? – по-русски ответил Арайя. – Девка Мария уже у вас проживает, и мне до неё никакого дела более нет.
–Да от того, что трогать Дорио вы боитесь, сеньор Арайя. Ведь она у вас нашла яд, коим герцога Бирона отравить желали.
– Сие ваши выдумки, господин шут. И мне более с вами говорить не о чем.
Арайя думал уйти, но Пьетро задержал его:
– Погодите, сеньор. Я ведь вам не все сказал. Я не желаю вам зла несмотря на то, что вы много раз покушались на мою жизнь. Но не заставляйте меня доносить на вас!
–Доносить? – Арайя побледнел.
Капельмейстер знал, как страшна в последнее время императрица в гневе. А его наверняка с тем похищением шута Пьетро Мира втянули в опасную игру. Де ла Суда работает на Волынского. А Волынский в последнее время против Бирона интригует. И сия интрига ничего хорошего сеньору Франческо не сулит.
–Именно так, сеньор Арайя. И мне надобно знать, кто вас надоумил меня похитить. Ведь это не вы послали ко мне Варвару Дмитриеву? И если вы просто все расскажете, то о вашем участии в заговоре будет забыто.
–Я не участвую ни в каком заговоре! Я музыкант, а не заговорщик! И прибыл я в Россию не для заговоров!
– Тогда скажите мне, кто вам приходил? И кто советовал меня похитить?
– Это был Жан де ла Суда!
Мира едва не закричал от радости. Де ла Суда! Конфидент Волынского! Вот она цепочка, о которой говорил Либман….
***
Год 1740, март. Санкт-Петербург.
В Тайной розыскных дел канцелярии.
Ушаков лично вел допрос камердинера Волынского. Дело было слишком серьезное, чтобы кому-то его доверять. Тот говорил много и признавался во всем. Его лишь один раз на дыбу вздернули, и он «запел». Но Ушакову был надобен «заговор противу государыни».
– А скажи мне, Иван, кто на дому у господина твоего собирался почасту?
– Дак многие бывали у него, ваше превосходительство. Мое дело малое. Холоп я барина моего. Чего я сделать то мог? – глотал слезы камердинер.
– Но кто более всего бывал в доме барина твого?
– Его сиятельство граф Мусин-Пушкин бывал часто
– Президент коммерц-коллегии? Топильский записал сие?
– Точно так, Андрей Иваныч! Записал. Президент коммерц-коллегии граф Мусин-Пушкин, – отозвался писавший пыточные сказки Топильский.
– Еще кто? Далее сказывай! – приказал камердинеру Ушаков.
– Часто бывали архитектор Петр Еропкин, офицер горного департамента Андрей Хрущев, адмирал Федор Соймонов, секретарь кабинетный Иоганн Эйхлер, да переводчик кабинета министров государыни Жан де ла Суда. Еще и статский советник Василий Татищев бывал почасту.
– И что говорили они про государыню?
– Дак много чего говорили. Я слышал, как на даче у барина моего адмирал Соймонов царицу Мессалиной назвал.
– Мессалиной? – переспросил Ушаков. – Сие кто такая? Что за имя? Топольский?
– Не могу знать ваше превосходительство, – ответил тот.
– Мессалина сие женщина такая в Древности в Риме проживала. И известна была сия особа распутством своим, – пояснил холоп Волынского.
– А те про сие откель ведомо? – спросил Ушаков.
– Да барин меня грамоте учил. По-французски я разумею, и по-немецки. Я многие книги иноземные читал. И про Мессалину мне ведомо, – честно ответил крепостной Волынского.
– Стало быть, Соймонов про государыню сказал, что она баба распутная. Так? Так понимать слово «Мессалина» надлежит?
– Да, – согласился крепостной. – Это адмирал и имел в виду!
– Так и запиши, Топильский, назвал государыню императрицу «непотребной девкой» и «гулящей женщиной». А ты, голубь, мой далее говори!
– Дак чего говорить?
– Кто еще изменные речи говорил? Вот скажем Еропкин? Что он на слова Соймонова сказал? Заступился ли за честь государыни-матушки, как верноподданному положено?
– Нет. Он на то ничего не возразил.
– Стало быть, он с теми словами был согласен? Стало быть, и он нашу всемилостивую государыню назвал «непотребной девкой» и «гулящей женщиной»? Да за такие слова «слово и дело» надобно орать было!
Топильский записывал. Скоро Ушаков государыне свой доклад представит. И тогда ему позволят брать иных людишек по делу сему. И слова холопа Волынского подтверждение найдут….
***
Следующим Ушаков велел привести к нему Гришку Теплова. Того и пытать не стоило. Он сразу стал на вопросы отвечать. Рассказал, как родословное дерево на стене в доме Волынского малевал и золотом фамилии его предков украшал.
– А что тебе говорил Волынский? – спросил Ушаков.
– Дак говорил дабы работал хорошо.
– А ежели тебя на дыбу вздернуть! Тогда станешь вспоминать?
Теплов задрожал.
– Говори по добру, – заговорил Ушаков.
– Дак чего говорить-то?
– Отчего он велел тебе древо его родословное тако писать? Он как почитал род свой?
– Говорил, что не ниже царского стоит род Волынских! – выпалил Теплов. – Я это вспомнил. Так и сказал, что, де, род Романовский ниже его рода стоит, ибо от самого Боброка-Волынского корень свой кабинет-министр ведет.
– Вот! Пиши Топильский. Все дословно пиши! Чуешь, дело какое? Вот где корень изменный сокрыт! Род свой превыше царского возвеличивал. Говори далее.
– Говорил при мне кабинет-министр, что де надобно, раскопки на поле Куликовом учинить.
– Для чего сие? – спросил Ушаков.
– Хотел свидетельства битвы русских с татарами на том месте искать!
– Пиши тако! – Ушаков повернулся к Топильскому. – Святотатственно желал кости погибших христиан из земли вынуть.
–Записал, ваше превосходительство!
Затем Ушаков выведал, кто родословную для Волынского готовил. Он уже знал, что сделал сие статский советник Татищев, но подтверждение того ему потребно было. И Теплов наклепал на Татищева.
***
На следующий день Ушаков приказал Татищева арестовать и в подвалы Тайной розыскных дел канцелярии доставить. Так был взят первый конфидент Волынского.
Татищев был персоной, не каким-то крепостным, али художником. От него дело Волынского должно на полный ход было раскрутиться.
Императрице сразу про сие доложили, и она Ушакова строго спросила для чего он непотребство учинил. Генерал царице свой доклад тогда и представил. Дело изменное, каверзное. И царица все как было оставила. Не раз ведь Андрей Иванович услуги её трону оказывал….
***
Действительного статского советника Татищева посадили на стул перед Ушаковым. Андрей Иванович не хотел его пытать. Он рассчитывал поразить воображение Василия Никитича видом пыточного застенка. И это ему удалось.
–Ты, мил человек, коли сюда попал, так правду говорить должен, – мягко проговорил Ушаков.
–Я действительный статский советник!
–А я про то знаю, мил человек. А ты, видать, не понял кто я. Андрей Иванович Ушаков, – представился генерал.
Но Татищев и сам знал кто перед ним. Кто при дворе не знал генерала Ушакова – главного инквизитора империи.
–Так вот, голубь мой, что скажу тебе. Ты мне все рассказать про измену кабинет-министра Волынского должон. Я ведь на дыбу тебя вздергивать не хочу. И зла тебе не желаю. Коли расскажешь все по чести, то ничего тебе не будет.
–Про кабинет-министра Волынского? Да вы в своем уме ли, генерал? Артемий Петрович правом личного доклада императрице наделен!
–И у меня грешного то право имеется. И имеются у меня сказки пыточные, где заявили людишки некие, о словах злокозненных, что Волынский про государыню молвил. И про его намерение стать регентом мне известно, а затем после смерти государыни и корону на себя примерить он вознамерился. Все то я знаю. А ты среди конфидентов Волынского состоял!
–Мы с Артемием Петровичем готовили шествие народов к свадьбе шутов, дабы взоры её величества государыни потешить!
–То мне ведомо! И не про сие тебя спрашивают. Кто собирался у Волынского в доме? Про что говорили?
–В доме Артемия Петровича собирались многие люди, и они не говорили ничего изменного противу великой государыни.
–А тогда за чем ты составлял генеалогическое дерево для Волынского? Свидетели показывают, что Волынский хотел род свой превыше царского поставить. Он от самого Боброка-Волынского себя производил! Но многим ведомо, что сие есть ложь! И ты, той лжи способствовал! Скажи, с какой целью?
–Родословное древо рода Волынских я составлял, но в том деле нет ничего преступного.
–Величаться перед царями родом своим? Али ты и сейчас станешь утверждать, что Волынский происходит от боярина Дмитрия Боброка-Волынского, воеводы великого князя Московского Дмитрия Донского?
Татищев хорошо знал, что это не так. Род Боброка-Волынского давно пресекся, и Артемий Петрович не имел к тому роду отношения. Но он заказал Татищеву составить свою родословную именно от Боброка! А сейчас из-за этого Ушаков его на плаху пошлет. Он умеет изменные дела раскручивать!
– Стало быть, то, что ты подложную родословную для Волынского составил ты признаешь? – спросил Ушаков.
– Некие предки кабинет-министра затерялись и потому я …, – навал оправдываться Татищев.
– Признаешь, стало быть? – настаивал Ушаков.
– Признаю. Родословная рода Волынских была мною не верно составлена!
– Топильский! – Ушаков снова повернулся к помощнику. – Пиши со слов статского советника, он родословную рода Волынских составляя, нарочно Волынского сверх меры величал, дабы он мог род свой превыше императорского поставить!
– Но я ничего такого не сказал, генерал! – вскричал Татищев.
– Но ты только что признался!
– Я сказал, что родословная рода Волынских была мною не верно составлена! Но не говорил, что род Волынского превыше императорского ставил!
– Дак в том уже многие повинились, статский советник! Ты погляди на наши сказки пыточные. Гришка Теплов, что твою родословную на стенах дома Волынского малевал, все поведал мне по чести. Камердинер Волынского, холопь его, про барина все рассказал. А ты темнишь. И тем свою голову губишь. Я ведь тебе зла не желаю.
– Ваше превосходительство, – подал голос из своего угла Топильский. – дайте мне все статскому советнику пояснить.
– Давай! – махнул рукой старый генерал. – А я покуда пойду. Время обеденное. Про то мне старику забывать не следует. А вы поговорите. Но ежели статский советник и далее темнить станет, то дыбы ему не миновать.
***
Когда Ушаков ушел Иван Топильский взялся за Татищева. Он знал, что этого чиновника ему удастся разговорить. Он видел крепких людей немало. Но сей был жидковат.
– Удивляюсь я вам, господин Татищев. Для чего упорствуете? С Волынским кончено. И измена его государыне будет доказана. Зачем вам с ним гибнуть?
– Но что же делать?
– Повиниться во всем. Вы ведь, составляя родословную, могли и не знать для чего она Волынскому? Так? И вина ваша небольшая. Но, повинившись, вы перед императрицей себя обелите. И голову свою, и имения свои, и чин свой сохраните.
Татищев понял, что его загнали в ловушку. Выбора у него не было….
***
Год 1740, апрель, 1-го дня. Санкт-Петербург.
В доме Волынского.
Артемий Петрович понял, что его положение при дворе пошатнулось. Императрица почти не допускала его до себя. Он знал, откуда ветер дует. Вчера только Иоганн Эйхлер ему про сие говорил приватно.
Он узнал от Остермана что Ушаков и Либман плетут против него козни. И скоро петля на его шее затянется.
– Тебя, Артемий Петрович, обвиняют в том, что ты на монаршую власть покушаешься. И что корону для себя желаешь заполучить.
– Что за ерунда? Никогда я про сие не мечтал даже, – Возмутился Волынский.
– Но на тебя такие клязузы уже составили. У Ушакова в подвалах. Татищев на тебя показал, – понизив голос до шепота, сообщил Эйхлер. – Он твое родословное древо составлял. И показал, что оное тебе понадобилось для возвышения рода своего превыше рода Романовых!
– То сведения верные? – спросил Волынский.
– Куда вернее. От самого Остермана сие узнал. Он мне верит и от меня не таится. Тебе надобно самому к императрице идти! Через два дня на куртаге подай ей жалобу на врагов своих!
–Ты прав. Стоит сие сделать! А то сожрут меня с потрохами. А ты слушай, чего у Остермана болтают в доме.
– Будь в надеже, Петрович. Я с тобой до конца.
И стал Волынский готовиться к тому, что и как сказать императрице дабы врагов очернить, а себя обелить.
***
Год 1740, апрель, 1-го дня. Санкт-Петербург.
В доме Остермана.
Андрей Иванович Остерман принял господина Лейбу Либмана. Он понимал, что их интрига против Волынского дошла до критической точки. Именно в сии апрельские дни все и должно было решиться.
– Рад вас видеть, Андрей Иванович, и желаю относительно дела нашего новости узнать. Все ли готово?
– И я рад вам, гере Либман. Прошу вас садиться. Желаете кофе?
– Мне не до кофе, граф. Что по делу? Вы сказали Эйхлеру все, про что я вас просил?
– Да, – ответил Остерман. – Эйхлер уверен, по-прежнему, что я ему полностью доверяю. И я все новости по делу Волынского при нем и выложил. И он пошел про сие своему конфиденту докладывать.
– То верно?
– Мой слуга проследил его до самого дома кабинет-министра Волынского.
– Отлично! – вскричал Либман. – Все идет как и задумано, граф. Значит, на ближайшем куртаге императрицы мы будем иметь честь видеть и кабинет-министра!
– Это так! Но что вы сделаете далее, герре Либман? – спросил банкира Остерман.
– Далее в действие вступает персонаж наиглавнейший, шутиха Авдотья Ивановна Буженинова. Она и нанесет Волынскому окончательный удар. Мне главное дабы Волынский захотел свою персону перед государыней обелить. И он сие благодаря вам, граф, сделает.
– А если нет? Если что-нибудь сорвется?
– Не дай бог, граф. Тогда Волынский снова может вывернуться и по нам удар нанести! И потому я поспешу к Бужениновой.
Когда Либман ушел, Остерман откинулся в кресле и подумал какой умный человек этот еврей. Такой может сам политику России делать….
***
Год 1740, апрель, 3-го дня. Санкт-Петербург.
При дворе. Волынский и Буженинова.
Маркиз де ла Шетарди посол короля Франции при русском дворе сразу понял, что дни Волынского сочтены. Француз чувствовал малейшие изменения в коньюктурах придворных. Он написал во Францию кардиналу Флери о том, что кабинет-министра можно списать со счетов.
Анна Ивановна в тот день чувствовала себя лучше и болезнь её временно отступила. Рядом с ней был Бирон.
Светлейший герцог Курляндии и Семигалии оделся в камзол и кафтан красного бархата, того же цвета что и платье императрицы. Его новый черный завитой парик, присланный из Парижа, ниспадал на плечи. В руках у герцога была легкая трость с лентами.
Шетарди про себя отметил, что звезда герцога Бирона снова ярко взошла на придворном небосклоне. А сие совсем не устраивало Францию. Кардинал Флери не просто так послал именно его в Россию и не простит ему провала. И тогда карьера маркиза закончится. И что ему делать тогда? Возвратиться в свое имение? Нет! Маркиз сделает все, и Бирон также падет. Анна скоро умрет и тогда начнется большая игра!
Анна седа на трон и повернула голову к Бирону:
–Эрнест, ты так желаешь ареста Волынского? Скажи честно.
–С чего ты взяла, Анхен? Я не мстителен. И совсем не я веду следствие по его делу.
– Ушаков мне представил экстракт из дела Волынского. И в том экстракте 67 страниц! И Ушаков в нем указал одним из пунктов, что Волынский допустил оскорбление персоны твоей.
– Но ты про сие давно знаешь, Анхен! Про то дело тебе известно было уже на следующий день, после того как Волынский побил в моей приемной Тредиаковского.
– Тогда я в сие дело не вникала, герцог. Задурил мне голову кабинет-министр.
– И что ты решила, Анхен?
– Волынского надобно арестовать и дело его расследовать со всем тщанием комиссией особой. Ведь я думала ему будущего наследника доверить! Но он про себя думал, а не про род мой! Того простить не могу. И я думала тебя той новостью порадовать, друг мой.
–Анхен! Я не желаю в это вмешиваться. Вот Либман мой, тому порадуется. А я желаю дабы Волынского лишь от его должности отрешили. Пусть он перестанет быть кабинет-министром и обер-егермейстером двора твоего! И все. Мне его голова не нужна!
– И я так думаю, Эрнест! – громко сказала Анна, обрадовавшись. – Я ведь проверяла тебя, герцог. Кровожадность мне не надобна нынче. Устала я, Эрнест.
– А я никогда кровожадным и не был, Анхен. Но боюсь, тебя вынудят его арестовать и казнить.
– Посмотрим! Ну и хватит про Волынского. Не стоит сейчас про это, Эрнест. Не порти мне настроение. Я желаю шутов своих послушать. Пусть распотешат меня.
Бирон понял, что он прав. Императрица еще не решила, что делать с Волынским. И теперь все сделает активность Либмана и Ушакова. А они уже были готовы Волынского разорвать аки волки голодные…
***
Граф Рейнгольд фон Левенвольде в сей день явился во дворец совместно со своей любовницей Натальей Лопухиной, урожденной фон Балк. Новое возвышение Бирона его порадовало. Положение Левенвольде при дворе зависело от Бирона.
Рейнгольд, не то что его умерший брат Карл, высоко не метил. Положение обер-гофмаршала двора её императорского величества его вполне устраивало. Денег Анна для него не жалела и ежели долги у Рейнгольда возникали, то она всегда платила их, памятуя его прошлые заслуги.
Рейнгольд наследовал от старшего брата титул графа и был, как и тот, страстным игроком в карты. Сегодня на куртаге он выиграл 50 тысяч золотых, и настроение у него было просто прекрасное….
***
Явился на куртаг императрицы и Артемий Петрович Волынский, кабинет-министр и обер-егермейстер, хотя его не звали. Но и от двора его пока никто не отлучал, и императрица опалы на него не накладывала.
Волынский оделся по-простому в черного бархата кафтан без позументов и орденов. Он гордо вошел и, проходя мимо стола карточного, задел стул, на коем сидел граф фон Левенвольде.
Волынский даже не извинился. И тогда Рейнгольд вскочил на ноги и окликнул его:
– Господин Волынский!
Артемий Петрович повернулся к Левенвольде:
– Что вам угодно, граф? – спросил он.
– Вы толкнули мой стул и помешали моей игре, сударь.
– Вот как? – Волынский нагло усмехнулся. – Я готов дать вам сатисфакцию если вам угодно, сударь. Пришлите своих людей ко мне домой завтра, и они обо всем договорятся.
– Как вам будет угодно, сударь.
Волынский прошел далее и приблизился к трону государыни. Он поклонился, царице и та кивнула ему в ответ. Но ничего ему не сказала и снова повернула голову к герцогу Бирону.
Волынский был оскорблен пренебрежением Анны Ивановны. Она ставила разговор с Бироном выше разговора с ним. Но ничего. Он подождет и все что надобно царице выскажет!
Волынский отошел от трона и позвал Квасника:
– Эй! Квасу мне!
Квасник поспешил исполнить приказание кабинет-министра и поднес тому кружку вишневого квасу на серебряном подносе. Хотя шут прекрасно знал, что кабинет-министр вишневого терпеть не мог. Он пил только хлебный квас с хреном. Но так приказала ему сделать жена, Авдотья Ивановна.
Кабинет-министр кружку от Квасника принял, отхлебнул и скривился.
– Ты чего мне дал, дурак? – громко спросил он шута. – Али не ведаешь, что я пью хлебный квас с хреном?
Он выплеснул жидкость из своей кружки в лицо шута. Затем он хотел ударить Квасника кружкой, но рядом с ним возникла Буженинова, жена Квасника.
– Али не угодил тебе чем, сударик, мой муженек? – спросила она руку задержав и кружку отобрав у кабинет-министра. – Так не со зла он. Сам видишь, батюшка, – она повернулась к мужу. – А ты не столбей, друг мой, принеси его высокому превосходительству новую кружку!
Тот принес кружку квасу хлебного. Буженинова схватила её и поднесла к рукам Волынского. То хотел её принять, но шутиха, вдруг, выплеснула содержимое в лицо кабинет-министра! Такого при веселом дворе Анны Ивановны никто никогда не делал из шутов.
Все вокруг замерли, включая Анну Ивановну и Бирона.
Волынский ничего подобного не ожидал и потому смешно закашлялся. Затем он матерно облаял Буженинову и хотел её побить. Но на защиту супруги стал Голицын-Квасник. А был шут хоть и унижен, но статью и силой его господь не обидел.
Шут оттолкнул Волынского от жены и был готов с ним драться. Волынский задыхался от бешенства и схватился за шпагу! Он хотел проткнуть шута. Но тот также вытащил свой шутовской не заточенный клинок.
Голицын ведь ранее больше 10 лет в армии служил и со шпагой знал, как управляться. Он отразил нападение кабинет-министра.
Фельдмаршал Миних понял, что шутка стала опасной, и схватил Волынского за плечи. Он прошептал:
– Опомнитесь! На вас смотрит государыня! С кем вы драку затеяли!
Анна строго произнесла:
– Артемий Петрович! Ты чего это себе позволяешь в присутствии моем?
– Государыня! Я оскорблен шутихой вашей! И сей шут, ничтожество под ногами, осмелился…..
– Дак он жену свою защищал, Петрович. Не гневись на него! А нынче не срамись более. Хватит тебе с шутом драться. Ты все же мой кабинет-министр и обер-егерместер пока. Иди домой, Аретмий!
Волынский поклонился и удалился. Он был уничтожен! Его карьера навсегда при дворе была завершена. И уничтожил его не Бирон, не Остерман, не Ушаков, а его всего лишь шутиха Буженинова, некогда камчдалака безродная…..
***
Год 1740, июнь-июль. Санкт-Петербург.
Арест и казнь.
Дабы не утомлять читателя подробностями следствия по делу Волынского и конфидентов его, скажу только самое главное.
Кабинет-министр Волынский был арестован, по именному указу императрицы Анны Ивановны в коем сказано было:
«Мы, Анна, императрица и самодержица всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Сибирская…. и прочая, и прочая, и прочая, повелели нашего кабинет-министра и обер-егермейстера Артемия Волынского арестовать. Понеже дерзнул сей Артемий Волынский, своей самодержавной государыне императрице, советы подавать, и дерзнул в покоях светлейшего герцога Курляндского Эрнеста Ягана Бирона насилие над пиитом нашим Василием Тредиаковским учинить.
Такоже дерзнул наш кабинет-министр и обер-егермейстер Артемий Волынский, величать себя превыше величества императорского, и многие другие проступки непорядочные в управлении дел Наших на него показаны…»
***
После ареста Волынского была назначена комиссия для рассмотрения и разбирательства дела сего из следующих лиц: генерала Александра Румянцева, генерала князя Василия Репнина, генерала Андрея Ушакова, генерала Петра Чернышова, генерала Никиты Трубецкого, тайного советника Александра Нарышкина, тайного советника Иван Неплюева.
И приговорили они Волынского, и конфидентов его, по делу с ним заарестованных, к следующим наказаниям:
«Кабинет министра бывшего Артемия Волынского посадить на кол и тако держать его до смерти, дабы мучительной кончиной сей смог искупить он вины свои перед государыней.
Конфидентов его Хрущева, Соймонова, Еропкина, Мусина-Пушкина лишить языков, затем четвертовать через топор, после чего рубить им головы.
Эйхлера Иоганна колесовать, а затем казнить через головы отсечение.
Жана де ла Суда казнить через отсечение головы.
Имущество подлежавших казни преступников надлежит конфисковать в пользу государыни нашей матушки».
***
Но императрица Анна жестокого приговора не утвердила. Повелела она:
«Артемия Волынского на кол не сажать, а отсечь ему топором правую руку и затем отделить его голову от тела.
Хрущеву и Еропкину языков не урезать, не четвертовать, а просто отрубить головы топором.
Графу Мусину-Пушкину язык не усекать, а отрезать лишь кончик его. Потом графа не казнить смертию, но сослать его в Соловецкий монастырь, где держать до смерти в подземелье.
Адмирала Федора Соймонова бить кнутом, после чего выслать в Сибирские рудники на каторгу вечную.
Иоганна Эйхлера бить кнутом и выслать в Сибирь.
Жана де ла Суду от бития кнутом избавить и бить его плетьми, и после того выслать в Сибирь».
***
27 июля 1740 года состоялась казнь Артемия Петровича Волынского кабинет-министра и обер-егерместера, и конфидентов его: Петра Еропкина– архитектора, Андрея Хрущева – горного ведомства офицера, графа Платона Мусина-Пушкина – коммерц-коллегии президента, Иоганна Эйхлера – кабинета министров секретаря, Жана де ла Суда – кабинета министров второго секретаря и переводчика.
Жара тогда была страшная, словно сама природа возмутилась казни. На эшафоте стояла плаха и скамьи для сечения кнутом. Стояли в готовности палачи и их подручные.
Доставили к месту казни осужденных, под крепким гвардейским караулом. Был зачитан указ государыни императрицы. Волынского первым подняли на эшафот. Ему отсекли правую руку, затем голову. И сию голову плач поднял на волосы и показал толпе.
Затем подняли на плаху Хрущева. И его голова скатилась в низ. И её палач показал народу.
Пришла очередь архитектора Еропкина. Срубили и его голову.
Затем били кнутами нещадно Эйхлера, Соймонова и Мусина-Пушкина, секли плетьми де ла Суду. И после погрузили тела битых, но освобожденных от казни конфидентов, на телеги и развезли их к местам дальнейшего пребывания.
***
Волынский пал и с русской партией при дворе Анны Ивановны было покончено. Пришло время герцога Бирона править империей….
***
Владимир Андриенко
***
Корректура В. Андриенко.
***
Далее роман: «Халиф на час»
***
«Шут императрицы» состоит из романов:
«Дело государево».
«Ледяная свадьба».
«Халиф на час»
