Владимир Андреевич Жданов Я выживу!

– Делай, как говорят, – тихо сказала Алёна, медленно поднимая руки.

Они бросили своё жалкое оружие. К ним тут же подбежали, грубо обыскали, скрутили руки за спину пластиковыми хомутами.

– Кто такие? Откуда? – спросил тот же коренастый.– Путешественники, – выдавил Артём. – Идём к родным.

– Теперь ваши родные – мы, – усмехнулся другой, помоложе, с лицом, обезображенным шрамом. – Добро пожаловать в Коммуну.

Их привели на территорию бывшего завода, превращённую в укреплённый лагерь. За высоким забором из колючей проволоки стояли палатки, дымила полевая кухня. Всюду сновали вооружённые люди. Но не было видно детей, стариков, не было слышно смеха. Царила жёсткая, почти тюремная дисциплина.

Их разлучили. Артёма затолкали в какое-то подсобное помещение, бывшую проходную, и приковали наручниками к батарее. Через пару часов за ним пришли двое и повели в кабинет начальника охраны.

Тот сил за столом. Тот самый коренастый, которого звали Григорий. Бывший сотрудник ЧОПа, а ныне – начальник службы безопасности «Коммуны».

– Ну что, путник, – начал он, разглядывая Артёма как говорящее насекомое. – Рассказывай. В деталях. Откуда, куда, кого видел, какие укрытия знаешь.

Артём, помня наставления, говорил общими фразами. Что они с девушкой просто выживают, что идут наугад, что не видели ничего интересного.

Григорий слушал молча. Потом медленно встал, подошёл и без всякого предупреждения ударил Артёма кулаком в живот.

Тот сложился пополам, захлёбываясь воздухом. Боль была оглушительной.

– Я не люблю, когда мне врут, – спокойно сказал Григорий. – Ты шёл с севера. Через район, который мы ещё не проверяли. Ты должен был что-то видеть. Склады? Других выживших? Укрытия?

– Я… не видел… – просипел Артём.

Второй удар, в лицо на этот раз. Звон в ушах. Кровь на губах.

– У нас здесь строгие правила, – продолжал Григорий, как будто читал лекцию. – Каждый должен работать на общее благо. А те, кто не работает… или не делится информацией… становятся балластом. А балласт… – он наклонился к его уху, – …мы скармливаем «больным». В качестве… стимула для их отвлечения, когда нужно провести разведку.

Артёма вырвало. От боли, от страха, от осознания чудовищности происходящего. Эти люди были не просто выжившими. Они были монстрами, построившими свой маленький тоталитарный ад на обломках цивилизации.

Его избивали ещё с полчаса. Он терял сознание, его приводили в чувство и снова били. Он не сказал ничего о Василии, о его бункере. Это была его красная линия. Но к концу он, всхлипывая, рассказал про заброшенный склад с консервами, который они с Алёной видели по пути. Это была правда, но склад был пуст. Он надеялся, что это хоть ненадолго отсрочит его смерть.

Его бросили обратно в подсобку, окровавленного и разбитого. Он лежал на холодном бетоне и думал об Алёне. Где она? Что с ней делают? И с ужасом понимал, что её судьба, скорее всего, была ещё страшнее его собственной. В этом мире женщина была ценным ресурсом. И Григорий и его подчинённые выглядели не теми, кто стал бы этим ресурсом пренебрегать.

Сознание возвращалось к Артёму волнами, каждая из которых приносила с собой новую порцию боли. Ребра горели огнем, из разбитой губы сочилась кровь, а все тело ломило, будто его переехал каток. Он лежал в темноте подсобки, прикованный к ледяной батарее, и слушал звуки лагеря: отдаленные команды, лай собак, редкие выстрелы где-то за периметром. Этот режим, эта дисциплина – все это было пародией на порядок, фашистской казармой в аду.

Мысли о Кате, которая ждала его где-то в центре, казались теперь абстрактными, почти наивными. Выжить бы здесь и сейчас. И узнать, что с Алёной. Эта мысль жгла его изнутри сильнее любых побоев. Образ ее – яростный, живой, настоящий – встал перед ним ярче, чем призрачная тень бывшей жизни.

Дверь скрипнула. В проеме, освещенная тусклым светом из коридора, стояла Алёна. Она была бледна, под глазом красовался синяк, а губа распухла. Но в ее глазах по-прежнему горел огонь. Не страх, а холодная, расчетливая ярость.

– Живой? – ее голос был хриплым, но твердым.

– Пока что, – Артём попытался улыбнуться, но лишь сморщился от боли. – А ты?

– Обложилась, как кошка. Одному ублюдку чуть не откусила яйца, пока он пытался провести «медосмотр», – она усмехнулась, оскалив зубы. Это был невеселый, звериный оскал. – Теперь они знают, что я не ручная. Отправили на кухню чистить картошку. Пока.

Она оглянулась, убедившись, что за ней не следят, и швырнула ему в ноги какую-то тряпку. Внутри был кусок хлеба и несколько горошин сырого картофеля.

– Жри. Силы понадобятся.

Пока Артём жадно ел, Алёна, присев на корточки, говорила быстро и тихо:– Лагерь поделен. Есть главный – «Генерал», его никто не видит. Есть этот козёл Григорий и его охранники. А есть все остальные – рабы. Они пашут на огородах, чистят оружие, ремонтируют забор. Они боятся. Но они ненавидят.

– И что? Призыв к революции? – с долей сарказма спросил Артём.

– Призыв к побегу, – поправила она. – Есть слабое место. Западный угол забора. Там грунт просел, и столб почти вывернуло. Его держит на честном слове и две растяжки. Если убрать их и хорошо толкнуть – будет дыра.

– И как же мы это сделаем? У меня, видишь ли, свидание с батареей.

– Сделаю я, – в ее голосе прозвучала сталь. – Но мне нужна отвлекалка. Большая и шумная.

Она объяснила план. Примитивный, отчаянный, но единственный. Сегодня вечером, во время ужина, она устроит сцену. Она знала, что один из охранников, помоложе, по имени Стас, смотрит на нее с тупым вожделением. Она собиралась дать ему немного надежды.