Влад Костромин
Наследники Мишки Квакина. Том IV
Под грузом улик он признал, что украл ящик, но о дальнейшей судьбе денег не знал. От идеи линчевать надоевшего всем ворюгу спасло лишь присутствие корреспондентов. Следопыты-общественники нашли раскуроченный ящик. Повисла зловещая тишина – все думали, кто кроме Стасика мог совершить такое святотатство.
– Вы уж извините, – склонил перед телевизионщиками голову отец. – Сами видите, провокация буржуазных сил, контрреволюционные элементы, – повысил голос. – Мы должны сплотиться перед лицом внешней угрозы! Враг не пройдет!
– Правильно, Владимирыч, – поддержал Печенкин. – Мы с тобой!
– Меня шпион убить хотел, – пискнул ободрившийся Стасик. – А я деньги спасал.
– Молчи, гнила, – прошипел отец, – я с тобой после поговорю! – обернулся к камере – Мы проведем самое тщательное расследование, иностранные агенты будут изобличены и наказаны! – он потряс кулаком.
– Отлично, снято, – корреспондент вяло похлопал в ладоши.
– Вы снимали? – смутился отец.
– Конечно, нам же нужно репортаж сделать.
– Владимирыча по телевизору покажут, – обрадовался наш сосед Колька Лобан. – Давно пора.
– Ура!!! – закричал успевший хорошо похмелиться Печенкин.
– Ура!!! – грянула толпа.
– Качать его!!! – надрывался Печенкин.
– Снимай! – прокричал оператору корреспондент.
Отца подхватили и стали подбрасывать вверх. Ошалевший оператор едва ловил его камерой.
– Хватит! Хватит! – задушено кричал отец. – Поставьте меня!
– Вот так завершился, – в камеру влез корреспондент, – организованный директором совхоза Костроминым сбор пожертвований на дело борьбы за права угнетаемых нацменьшинств США. С вами был Василий Пройма. До скорой встречи. Выключай, – махнул оператору.
Оператор выключил свой агрегат и телевизионщики свалили на стареньком РАФ-ике. Уставшие совхозники поставили отца на грешную землю.
Придя домой, мать отняла у нас деньги и потом вместе с отцом считали их и смеялись. Выслушав историю похищения, отец развеселился еще больше.
– Вот ворюга! – взбеленилась мать. – Черти его за это припекут! Горячими ухватами, ох и припекут! Поделом ему будет!
– Валь, спокойнее, – папаша ласково посмотрел на меня. – Сегодня ты совершил первое в жизни разбойное нападение и при этом благородный поступок: покарав вора.
– А так бывает?
– Тысяча червей! – голосом Боярского вскричал отец. – Еще как бывает. Украсть у вора – это не преступление, а подвиг. Вспомни Робин Гуда.
По телевизору отца мы так и не увидели, но в газете снова про него написали. Еще дали грамоту в райкоме. После вручения, он под шумок украл еще и какой-то спортивный кубок и потом всем хвастался, что был чемпионом Ашхабада по боксу в полутяжелом весе.
Куку-руку
– Куку-руку – это чуда, лучшая из всех на свете, – пел Пашка, проходя через прихожую.
– Что за чуда? – не понял сидящий за столом отец. – Кенгуру?
– Куку-руку, – гордо отрапортовал Пашка.
– Что это такое? – отец коснулся его лица длинным языком сигаретного дыма.
– По телевизору показывали, – очки Пашки растерянно блеснули.
– Я понимаю, не дебил, в отличие от некоторых, что показывали по телевизору, но что это физически? Конфета?
– Ну…
– Баранку гну и антилопу-гну нагну! – скороговоркой отозвался папаша. – Конкретики в тебе нет, весь в мать. Так не пойдет. Ты должен четко представлять, про что поешь. Например, будешь ты играть в ковбойцев и индейцев и не знать, кто такой ковбой.
– Ковбой он и есть ковбой, – Пашка угрюмо зыркнул по сторонам, но от отца было не так просто отделаться.
– Ковбой – это пастух по-нашему. Вот ты стал бы в пастуха играть? В кого-то вроде Мишки Бобка?
– Не стал бы.
– То-то и оно. Вот видишь, – отец наставительно воздел палец, – учение свет, а неучение, как говорится, открывает только туманные перспективы. Понял?
– Да.
– Молодец. Тебе задание – выяснить, что это за кенгурука такая.
– Как я выясню? – испугался Пашка.
– Думай, на то тебе голова и дана, чтобы выполнять указание отца. Свободен!
Пашка прошмыгнул в комнату, а отец открыл окно и начал задумчиво плевать в гуляющих по двору кур. Пашка начал метаться по комнате.
– Чего ты мечешься, как тигр в клетке?
– Батя сказал узнать, что такое «Куку-руку». Ты не знаешь? – он с надеждой посмотрел на меня.
– Откуда? – я пожал плечами. – Я ее сроду не ел.
– Может, у Шурика спросить?
– Спроси, но вряд ли, он же вообще нигде не был.
– Ничего, попробую, – Пашка в прихожую к телефону и начал яростно накручивать диск.
– Кому звонишь? – отец оставил в покое кур и обернулся.
– Моргуненку.
– Зачем?
– Про куку-руку спросить.
– Глупо, – отец широко зевнул, явив миру зубы, которым позавидовала бы иная акула. – Моргуненок еще больший Маугли, чем вы с Владом. Сроду из деревни не выезжал, и до армии уже не выедет.
– У него папка в дурке, – нашелся Пашка. – Шурик мог к нему ездить.
– Интересная гипотеза, – отец закурил, – поездка Моргуненка с Моргунихой к старому Моргуну вполне вероятна. Но откуда в психушке кука-рука?
– Не знаю, я же там не был.
– Это легко исправить, – мечтательно улыбнулся отец. – Ладно, хватит трепаться. Звони.
– Я звоню, не берет никто.
– Спят, наверное, – папаша снова широко зевнул. – Знаешь, а ведь батя у тебя кто? – прищурился хитровато.
– Гений? – осторожно сказал Пашка.
– Правильно, гений! Звони Рябичу.
– Зачем?
– Помнишь, как вы, паршивцы, ружье у москвича отняли?
– Это Шурик, – привычно сдал друга Пашка. – Это он все! Он меня заставил!
– Какая разница? Главное, что у них родственники в Москве и они приезжают сюда в гости. Могли же и непонятицу эту привезти? Так?
– Точно! – Пашка хлопнул себя по лбу, будто прихлопнув комариху, и начал набирать другой номер:
– Здравствуйте, Сергея позовите. Это Павел Костромин. Здорово, Сергей. Ты куку-руку пробовал? Нет, не кукурузу, куку-руку. Ту, что по телевизору показывают. Видел? Ты ее пробовал? И на что похожа? Говорит, на мороженое, – повернулся к отцу.
– Брешет, – отец затушил окурок, – мороженое не сможет по свету путешествовать, оно же в Африке растает.
– Мороженое не сможет по свету путешествовать, оно же в Африке растает, – продублировал в трубку отцовские слова Пашка.
– Перепутал? Не пробовал? Так бы и сказал. Ну, пока, – положил трубку и вопросительно уставился на отца.
– Нас не обманешь, – отец расплылся в щербатой самодовольной ухмылке. – Не на тех напал, лапоть деревенский. Ишь, чего удумал – нас объегорить.
– Тебя не обманешь, – заискивающе улыбнулся Пашка.
– Это да, я сам любого армянина околпачу. Слушай, у меня еще лучше идея: позвони Лариске. Она выхухоль еще та, наверняка где-нибудь в магазине сперла куку-руку и сожрала.
– Мне межгород не закажут, подумают, что балуюсь.
– То же верно, – встал с табурета и плюхнулся в продавленное кресло возле журнального столика, на котором стоял телефон. Набрал номер:
– Девушка, директор Костромин беспокоит. Соедините с Клиновском, – продиктовал номер. Дождавшись соединения, гаркнул в трубку:
– Лейтенант КГБ у аппарата! Свечкину сюда срочно! – подождал. – Нин, это ты? Виктор Владимирович беспокоит. Лариска далеко? Позови. Ничего не случилось, просто надо спросить, – дождался, пока тетя Нина позвала Лариску. – Лорка, привет! Тут Пашка спрашивает, ты куку-руку ела? Ела? Ах ты, какая умница! И на что она похожа? На вафли? Точно? – изумленно посмотрел на Пашку. – Кто бы мог подумать? – снова заговорил в трубку. – Нет, это не тебе. Ну ладно, гуд бай, – положил трубку. – Вафли, понял?
– А чего тогда куку-руку?
– Не знаю. Наверное, из кукурузы делают, как хлеб при Хрушеве. В любом случае, теперь мы решили загадку и можем о ней забыть.
Не тут то было! Через полторы недели от Лариски пришло письмо. В конверте были вложены четыре пустых упаковки от «Куку-руку». «Я хотела прислать вам „Куку-руку“, но их украли, – писала Лариска, – поэтому высылаю упаковки от них».
– Что же у них там все воруют? – возмутилась мать. – В прошлом году у нее так жвачки украли, одни вкладыши прислала.
– Коммуналка, – с пониманием сказал отец, – все друг у друга тянут все, что плохо лежит.
– Некоторые родственники еще и крышки от гробов умудряются утянуть, – ехидно хмыкнула мать.
– А не надо раззявами быть, – парировал отец.
– А сапоги у Нинкиного ухажера кто прибрал?
– А нечего было их за порогом оставлять. Все равно бы сперли, а так мне какая-никакая, а польза, – отец задумчиво вертел присланные обертки. – И где здесь написано, что вафли?
– Дай Пашке – он в очках, найдет.
Пашка повертел упаковку, понюхал, попытался лизнуть изнутри, но ничего не почувствовал.
– Вафли? – отец внимательно, будто Левенгук, наблюдал за манипуляциями.
– Ну…
– А конкретнее?
– Не знаю, – брат поник головой.
– Но однозначно, что не мороженое, – отец покивал сам себе, – как я и говорил.
После разговора родители потеряли к «Куку-руку» всякий интерес, а вот в голове Пашки возникла очередная авантюра. После прошлой, с подделкой осколка хрустальной пробки от графина под желтый алмаз, принимать в ней участия как-то не хотелось.
– Мы можем их продать, – когда мы варили на костре свиньям корм, сказал брат.
– Что продать?
– Куку-руку, – глаза брата лихорадочно блестели, словно у почуявшей сахар лошади.
– Обертки? Кому он нужны?
– Мы в них вафли засунем! – выпалил Пашка.
– Да ну… – я изумленно смотрел на брата – не ожидал от него такой аферы. – Вафли? Они же больше.
– Обрежем, чтобы влезли, засунем и заклеим!
– Идея интересная.
– А чтобы совсем никто не догадался, мы вафли фломастерами раскрасим!
Меня взяла даже некоторая оторопь: брат открылся с неожиданной стороны.
– Все равно, никто не знает, какие они. Скажем, что нам Лариска привезла.
– И кому ты их продашь?
– Одну Шурику, одну Рябичу, одну Башкиру.
– Там четыре обертки.
– Четвертую ты Оресту продашь.
– Нет, – я покачал головой, – я не буду друга обманывать.
– Подумаешь, – Пашка фыркнул, – обманывать. Мы же не говно положим, а вафлю.
– Все равно, это неправильно.
– Я же своих друзей обманываю, а тебе трудно? – Пашка обиженно надулся, словно клоп. – Брат называется.
– Ты делай, что хочешь, а я друга обманывать не стану.
– Давай тогда Пончику продадим.
– То же самое. Я же сказал, что своих друзей не стану обманывать.
– Я сам продам, ты только не мешай, – подумав, предложил брат.
– Не вздумай!
– Хорошо, тогда продам Верке Лобановой, – кивнул Пашка. – Согласен?
– Попробуй.
Два дня брат тайком раскрашивал украденные у матери вафли, запихнул в обертки и заклеил. Потом позвонил Шурику и назначил встречу в нашем саду. Вернулся довольный.
– За пять рублей продал, – похвастался.
– Молодец. Что дальше?
– Дальше Рябич, – он уселся в кресло у телефона, набирая номер.
К вечеру все поддельные «Куку-руку» были проданы. Брат, ликуя, раз за разом раскладывал на столе деньги, пересчитывая прибыль и свысока поглядывал на меня. Триумф был недолгим. Назавтра рано утром прибежала встревоженная Моргуниха.
– Здравствуй, Егоровна, Пашка ваш Шурику вафлю продал, – выпалила она, едва войдя в дом.
– Вафлю? – ноздри матери начали быстро сжиматься и разжиматься, будто баба-Яга принюхивалась к русскому духу. – Где он ее взял?
– Не знаю.
– Ладно, я разберусь, – зловеще усмехнулась мать. – Это все? – тяжело посмотрела на жалобщицу.
– У Шурика и Мишки (младший брат Моргуненка) все губы синие и языки.
– Зараза!?! – ахнула мать, прижав кулак ко рту. – Эпидемия?!
– Не знаю, – Моргуниха развела руками, – на краску похоже.
– А мы тут при чем? – искренне не поняла мать.
– Так после вафли вашей все, – смутилась Моргуниха.
– Ты, Татьяна, обвиняй, да меру разумей! – мать грозно нахмурилась. – Как от вафли можно посинеть? Это же не черника.
– Не знаю, но сказали, что от вафли.
– Ладно, иди. Я разберусь.
– А деньги? – жалобно пискнула Моргуниха.
– Какие еще деньги?
– Что Шурик за вафлю отдал.
– Он вафлю купил?
– Да…
– Съел?
– Да…
– Какие же тогда деньги? Все же честно. Ладно, иди, мне некогда.
Моргуниха, побаиваясь тяжелого нрава матери, поспешно убралась подобру-поздорову.
– Павел!!! – голос матери заставил зазвенеть посуду в стенке. – Ко мне!!!
– Я тут! – Пашка словно ошпаренный выскочил из комнаты, где как обычно подслушивал чужие разговоры.
– Подслушал?
– Нет, я…
– Не ври, паратифник!!!
– Подслушивал, – поник головой брат.
– Что скажешь на обвинение?
Пашка, запинаясь и заикаясь, рассказал про свою аферу.
– В целом неплохо, – кивнула мать. – Но почему они окрасились?
– Мне показалось, что фломастерами плохо получается, и я красками покрасил. Теми, из тюбиков, – признался брат.
– Они стали есть, краска смешалась со слюной, – проявила чудеса дедукции мать, – все понятно. Ты бестолочь, весь в папашу, аферист-неудачник. Простую вещь не можешь сделать хорошо. Деревенских дурачков обмануть не в силах.
– А что я?
– Мозги надо иметь! Деньги неси!
– Но я…
– Деньги, – отчеканила мать, – я изымаю. На компенсацию пострадавшим!
Пашка принес деньги, умудрившись утаить два рубля. Больше он деньги не видел. Шурик неделю не приходил к нам, а Рябич и Башкир через два дня поймали Пашку и избили, но в целом, история обещала закончиться благополучно.
Но не тут то было!
Лобанова Верка, привыкшая, что от нашей семьи хорошего не дождешься, вафлю не купила. Пашка спрятал ее, но как-то небрежно. На подделку наткнулся папаша:
– Обожрем капиталистов, – радостно сказал он и, сорвав обертку, радостно захрустел вафлей… – Приходи Маруся с гусем, а потом закусим!
– Ты заболел, Павлик? – выйдя во двор, спросил он, глядя на Пашкины синяки.
– Меня побили, – обиженно шмыгнул носом брат и с надеждой посмотрел на папашу.
– Кто? – брови отца встретились на переносице, словно наши военные с американцами на Эльбе.
– Рябич и Башкир.
– Вот же негодяи! Вдвоем били?
– Да.
– Подлецы, – отец выдохнул дым. – Поймай по одному и избей гадов!
– Витя, чему ты учишь? – на крыльцо вышла мать, до этого подслушивавшая с веранды.
– Учу жизни, – папаша повернулся к ней и самодовольно улыбнулся.
– Господи! Что с тобой?! – всплеснула руками.
– А что со мной? Я мужчина в полном расцвете сил, в полном соку.
– В зеркало посмотри! В полном расцвете он!
– Что стряслось? – Всполошился отец (он всегда трепетно относился к своей внешности). – Прыщик?
– Какой прыщик? У тебя вся пасть зеленая!!!
– Что? – отец побледнел и сел на ступеньку – ноги его не держали.
– Зе-ле-на-я!!! Как у крокодила Гены.
– Но как? За что? – мутный взгляд его заметался, зацепился за нас. – Дети, подойдите, попрощайтесь с батькой.
Мы робко подошли, отец обнял нас дрожащими руками.
– Помру я, и загнетесь без меня!
– Витя, у меня интуиция, – мать внимательно смотрела на нас, ощупывая взглядом лица.
Мы ежились под этим взглядом, но скрыться было некуда.
– Валь, какая еще интуиция? – из левого глаза отца выкатилась крупная, как у матерого крокодила, слеза. – Я помереть могу, а ты со своей интуицией.
– Павел, – взгляд матери пронзал, как шпага, – ты все вафли продал дурачкам?
– Ну я… – Пашка было попятился, но рука отца держала, словно клещи кузнеца.
– Ну? – подбодрила мать, спустившись с крыльца и взяв Пашку за подбородок.
– Одна оставалась… – брат в ужасе сжался.
– Что за вафля? – слабым голосом спросил отец.
– Витя, ты ел «Куку-руку»? – вопросом на вопрос ответила мать.
– Кто? Я? – начал привычно юлить отец. – Кукурузу?
– Не придуривайся! – голос матери лязгнул металлом.
Бродящие по двору куры подобрались и поспешно отошли – от греха подальше.
– Ну съел… одну, – покраснел папаша. – Подумаешь…
– Это от вафли! – мать хлопнула ладонью по доске веранды, заставив задрожать стекла в окнах.
– Батю! Отравить! Хотел! – отец встряхнул Пашку так, что тот клацнул зубами.
– Я не хотел!!! – взвизгнул Пашка. – Это не я!!!
– А кто? – вкрадчивости в отцовском голосе позавидовал бы и удав Каа. – Назови мне этого негодяя!
– Это…
– Влад? – отцовская рука встряхнула меня так, что едва не оторвалась голова.
– Нет… это… – бросил быстрый взгляд на мать. Видно было, что Пашка лихорадочно придумывает, кого подставить. Привычно свалить все на Шурика не получалось. – Лариска! – осенило его.
– Лариска? – отец задумался, пожевал губами. – Эта выдра вполне могла дядьку родного отравить. Вся в Нинку: за ковер на стенке кого хочешь со свету сживет.
– Витя, это не смертельно.
– Как же не смертельно, когда я весь зеленый?!
– Не скули, я сейчас, – она ушла в дом, вернулась с зеркалом. – Посмотри.
Отец отшвырнул нас и будто утопающий вцепился в зеркало.
– Ой! Ничего себе! Ужас! Валь, ты уверена, что я лапы не надую?
– Ты скорее от водки дуба дашь, чем от этого.
– Кстати, идея! – папаша упруго вскочил со ступеньки и кинулся в дом. – Надо спиртом простерилизоваться, – прокричал он на бегу.
– Блудливой куме одно на уме, – вздохнула мать и погрозила Пашке кулаком. – Смотри, я же могу и сказать, Ван Гог малолетний. Батя тебе тогда точно ухо отчекрыжит.
– Не говори!
– Ладно, но смотри мне, – еще раз погрозила, – я тебе яйцо вобью в печенку! И ты тоже смотри! – кулак матери очутился у меня под носом. – Зауторник в жопу засуну! – прошипела мать.
– А что я?
– А ничего ты. За братом надо следить, а не по яблонькам с гиканьем зикать!
– Я не зикаю.
– Ты мне еще погордыбачь тут! Живо отцу скажу, что ты его отравить хотел.
Я в ужасе отшатнулся.
– Так что имейте в виду, – ушла в дом.
– Во как, – потрясенно прошептал Пашка. – Она нас шаржирует.
– Шантажирует, – автоматически поправил я и поплелся к ободу, на котором варили свиньям.
Уселся возле него на пень и задумался о мрачных перспективах. Пашка уселся на соседний пенек и начал одухотворенно ковыряться в носу. Меня от раздумий, а брата от исследований содержимого носа отвлек возникший на крыльце отец.
– Помогло, дети мои, – словно ангел слетая с крыльца, заявил он. – Вино спиритус есть панацея от всех бед, – подходя, изрек значительно.
– Во как! – восхищенно прошептал Пашка.
– Но мы должны нанести ответный удар по приспешнице мирового капитала! – было видно, что отец принял не менее полулитра «панацеи».
– По кому? – не понял Пашка.
– По сестренке вашей, лисице белобрысой!
– Лариске? – на всякий случай уточнил брат.
– Так точно, – отец плюхнулся на пенек и закурил, бросив обгоревшую спичку в обод. – По ней, кобыле симферопольской.
– Как? – спросил я.
– Коварно, как же еще? – отец запрокинул лицо в голубое небо и задорно захохотал. – Ха-ха-ха!
Опомнившиеся было после ухода матери, куры снова всполошились.
– Слушайте мой план, пострелята, – отхохотавшись, начал отец. – Возьмите обертку от вафли.
– Куку-руки? – Пашка достал записную книжку и обмусолил карандашный огрызок.
– Ее самую, – закивал отец. – А внутрь набьете конского навоза.
– А если коровьего? – Пашка был ленив и идти искать конский навоз ему было неохота.
– Нет, коровий не пойдет: там консистенция другая. Тут важно, чтобы костюмчик сидел.
– Какой костюмчик? – очки Пашки будто расширились от изумления.
– Костюмчик – в данном случае обертка, – отец досадливо поморщился. – Поняли?
– Да, – закивали мы.
– Набиваете в костюмчик, обертку, – поправился, – конского навоза и посылаем Лариске в бандероли. Только берите какой посуше.
– И что будет? – не понял Пашка.
– Она получит, обрадуется, откроет, а там навоз. Ха-ха-ха, – отец снова громко захохотал.
Из лесопосадки вылетели три потревоженные вороны и недовольно каркая полетели прочь – искать места поспокойнее.
К вечеру указание было выполнено. Недели через две позвонила взбешенная тетя Нина и долго кричала в трубку. Отец виртуозно свалил вину на нас, и мы в его пересказе узнали что: у нас протухли мозги; мы дебилы (с медицинской точки зрения) с отклонениями; мы дальтоники косантые; и что Вальке надо было слушать умных людей и делать аборт.
Потом отец целую неделю хохотал по утрам и вечерам, распевая:
– Куку-руку уже с нами путешествует по свету.
Даниил Галицкий
Той зимой я читал книгу «Даниил Галицкий» и по вечерам своими словами пересказывал Пашке.
– Рыбу сушеную с жидким медом ели, – поразился он.
– Тут так написано.
– Давай и мы так сделаем?
– Где мы зимой возьмем сушеную рыбу?
– Сами насушим. Папка же рыбы привез.
Отец ездил в Москву – учился заочно, получая второе высшее образование. Из Москвы, кроме рассказов о коварстве чем-то насоливших ему кавказцев, привозил невиданные в наших местах золотистые мандарины, «московсколетнюю» колбасу и непонятную, но вкусную, красную рыбу.
– Возьмем эту рыбу и засушим.
– Заметят.
– Ее же никто не ест, значит, она никому не нужна.
– Ну, не знаю. Где мы ее сушить будем? На чердаке сейчас холодно.
– Мы ее на батарею положим.
– Идея, – согласился я. – А мед жидкий где взять?
– Водой разведем, – подумав, предложил брат.
Так мы и сделали. Наковыряли из трехлитровой банки, подаренной дедушкой Шуриком, меда, развели горячей водой в другой банке. Рыбу порезали на куски и разложили по батареям. Затопили котел и за домашними делами про рыбу забыли.
Пришедший с работы отец раскочегарил котел еще сильнее и шандарахнул туда пару ведер угля. Полежал на диване, посмотрел телевизор и проголодался. Распевая:
– Нам нет преград на суше и в Ангоре, – он встал с дивана и потопал в прихожую. Открыл холодильник, окинул его внимательным взглядом.
– Валь, где рыба? – прокричал.
Мы с Пашкой напряглись.
– Я откуда знаю? – откликнулась из спальни мать, писавшая очередную пьесу под песни Добрынина.
– Куда она могла деться?
– Я откуда знаю? – мать раздраженно выключила магнитофон.
– Дети мои, – громко сказал отец, – ко мне.
Мы нехотя вышли в прихожую.
– Где красная рыба, хорьки?
– Я не брал, – поспешил откреститься Пашка.
– Ты не хорек, ты охорок мелкий! Влад, ты что скажешь? – отец внимательно смотрел на меня.
– Ну… там вроде была…
– Вот же растратчики! – из спальни показалась расстроенная мать. – У других дети как дети, а с нашими проглотами по миру пойдешь с протянутой рукой. Слопали рыбу к празднику и не подавились.
– Эти могут, – согласился отец. – Помнишь, как они три мешка яблок сметелили?
– Жрули несчастные, – нахмурилась мать. – И худые, как черти. Не в коня корм.
– Это от глистов, – авторитетно заявил отец. – Глистов им протравить, как поросятам, и все будет хорошо.
– И есть будут меньше?
– Конечно. Сейчас-то они и за себя и за глистов едят, а будут только за себя.
– Неужели глисты так много жрут? – удивилась мать.
– А ты думала! Бывает бычий цепень, так он вообще как удав длиной.
– Ну тебя, Витя, – брезгливо скривилась мать. – Вечно ты всякие мерзости за столом рассказываешь.
– Это биология, а не мерзость. Так что с ними будем делать? – кивнул на нас.
– Лишить на пару деньков еды. Будут знать в другой раз.
– И все? – отец не скрывал разочарования.
– А что ты предлагаешь? На мороз ночевать выгнать? – всплеснула руками мать.
– Можно выпороть, – без особого энтузиазма предложил отец.
– Вить, мне некогда. Хочешь пороть – пори. Но только что бы на улицу не убежали. Я потом не собираюсь за ними по сугробам полночи бегать.
– Ладно, – махнул рукой родитель, – живите пока.
– Насчет протравливания глистов ты подумай. Идея хорошая, – мать ушла в спальню и вскоре Добрынин снова заголосил про «синий туман».
– Синий туман и Костромин, – подхватил отец, – только один, только один, такой Костромин.
Мы от греха подальше юркнули обратно в комнату.
– Надо рыбу обратно положить, – прошептал я.
– Когда уйдет, – согласился Пашка, – сразу и положим.
Отец спев, с чувством глубокого удовлетворения выпил две рюмки молдавского коньяка и пошел на кухню помочиться в ведро из-под угля. Там ему на глаза попалась наша банка с медом. Недолго думая, он отпил половину банки, почесал затылок, помочился и допил оставшееся. Вернулся в прихожую, плюхнулся в продавленное кресло и закурил. Мы в это время пытались оторвать от батареи куски рыбы. Батарея была до того горячей, что рыба к ней пригорела. С трудом оторвали кусок, оставив половину на батарее.
– Если мы ее такую в холодильник положим, – сказал я, – то нам хана.
– Давай ее съедим, – Пашка был весь в отца и всегда думал, чем набить желудок – желательно краденным. Отец в этом был просто одержим: однажды даже подстроил пожар в больнице, где я лежал после аварии, чтобы утащить поднос котлет.
– Не знаю, – я задумался, прикидывая варианты.
– О чем это вы шепчетесь? – из-за занавесок дверного проема высунулась голова матери и подозрительно уставилась на нас.
– Мы ничего, – я уронил рыбу.
– Что-то замышляете, – мать вошла в комнату. – Чем это пахнет? – втянула носом воздух.
– Не знаю.
– Странно как-то. Что это на полу?
– Где? – попытался придуриться брат, но не тут то было.
– В Караганде! – звонкая оплеуха вернула Пашку к суровой реальности. – Подними это.
– Это не я! Это не я!!! – Пашка ловко нырнул под свою кровать и затаился там.
– Можно считать, что признание получено, – мать подняла изуродованный кусок, брезгливо понюхала, швырнула на стол, а сама уселась на Пашкину кровать и подпрыгнула, пытаясь продавившейся панцирной сеткой уязвить Пашку. – Падла ты, Павел, – подпрыгнула сильнее.
Я попытался незаметно отойти к выходу, но не тут-то было.
– Стоять! – нога матери перегородила проход меж кроватей. – Ты куда собрался?
– Я это…
– Ты тоже падла, – ласково обличила мать. – Ты же старший, ты примером для брата должен быть. А ты?
– А что я?
– Головка от буя! Не смей пререкаться с родной матерью! Думаешь, с чужой теткой лучше будет?!
– Я…
– Что ты разьякался, падла?! – бешеный взгляд матери зацепился за батарею. – А это что?! – палец беспощадно указал на злосчастную рыбу.
– Это…
– Что это? – медленно повторила мать, вскочив с кровати и шагнув к батарее.
– Рыба, – прошептал я и кинулся бежать.
Убежал недалеко. За занавеской влетел в упругий живот отца и отброшенный им шлепнулся спиной об боковую стенку шифоньера.
– Ты куда собрался? – отец вошел в комнату. – Валь, сознались?
– Вон туда посмотри, – палец матери указал на батарею.
– Что это?
– Твоя праздничная рыба. Точнее то, во что наши ироды превратили твою праздничную рыбу.
– Зачем? – искренне удивился отец и больно щелкнул меня по лбу.
– Мы в книжке прочитали… хотели попробовать.
– Говорила же, – удовлетворенно кивнула мать, – что зачитается, как Вася Кенюш. Книжки они никого еще до добра не доводили.
– Да, какое-то горе от ума получается, – отец плюхнулся на Пашкину кровать. – Мало мы их работой загружаем, что время на книжки остается. Надо не просто что бы картошку свиньям варили, а что бы чистили перед этим.
– Думаешь, поможет?
– Труд и не таких раздолбаев перековывал, можешь мне поверить. Не бог, а труд создал из обезьянов человека! – наставительно воздел палец папаша.
– Вить, ты поаккуратнее бы про Бога.
– Его же нет, – понизил голос отец.
– Мало ли…
– Ну…
– Что за книжку читали? – мать подошла и, взяв меня за плечо, крепко встряхнула. Я ударился затылком о шифоньер. – Аккуратнее, шифоньер не поцарапай, – досадливо поморщилась мать.
– «Даниил Галицкий»
– Что за ересь такая?
– Забавная книжка, – сказал отец, – я читал.
– Сжечь бы ее.
– Библиотечная, как ты ее сожжёшь? Деньги кто потом платить будет? Ты?
– Сжечь бы вместе с библиотекой.
– Тогда и клуб сгорит. Где пьесы будешь ставить?
– Ладно, убедил, – мать была натурой экономной, но артистичной, – жечь не будем.
– Оставим оболтусов без наказания? – отец дотянулся до батареи и, отрывая куски рыбы, бросал их в пасть.
– Почему же? Им дай слабину, так с комсомольским задором на шею вскочат. Устрою им «крокодилище», только этой книжкой. – «Крокодилище» – пытка, придуманная матерью. Она начинала долбить провинившегося по голове оранжевым томиком «Водители фрегатов» Н. Чуковского. А «крокодилище» потому, что путала Николая и Корнея Чуковских. «Доктора Айболита» очень любила и когда лечила нас от травм, то всегда цитировала. – Устрою назидательное наказание, на всякий случай, для профилактики. Отучу от чтения глупых книжек.
– «Даниилище» получится, ха-ха-ха, – отец пнул ногой под кровать, угодив в Пашку и утробно, будто комлевой филин, захохотал.
