Влад Костромин
Наследники Мишки Квакина. Том IV
Раки в укропе
– Дармоеды! – заверещала пришедшая с работы мать. – Ужас что творится! Валяетесь тут, как сурки ленивые! Все в батю!
– А что мы сделали? – спросил я.
– В том то и дело, что ничего не сделали! – она рухнула на табурет за столом в прихожей. – На озере все просто кишит раками, люди ведрами носят, а вы дома валяетесь!
– Ты же запрещаешь ходить на озеро, – надулся Пашка.
– Просто ходить запрещаю, а если рыбу ловить или там раков, то милости просим! Сегодня же ночью идите за раками, лежни!
– А заборы? – не понял я.
Мы по ночам воровали деревенские заборы, чтобы готовить свиньям.
– Заборы и завтра можно снять, они никуда не убегут, а раков выловят без вас, и ищи ветра в поле!
– Раки? – оживился за ужином отец. – Раки первое дело! Сваришь их с укропом, как грачат молодых и все, за уши не оттянешь.
– Вить, я хочу за раками их послать.
– Здравая мысль, – отец одним глотком всосал стакан крепкого чая. – Идите и наловите раков, дети мои. Они ночью по дну ползают, надо только посветить и поймать. Мы всегда с факелами ходили на раков.
– Вить, что ты говоришь? Они пожар устроят с факелами.
– Это да, – отец почесал голову. – Возьмите мой фонарик, разрешаю.
– Они не кусаются? – боязливо спросил Пашка.
– Нет, если только клешней ухватит, но это не больно, щекотно даже.
Ночью, вооружившись отцовским фонариком и его же советами, мы набрали полное ведро раков.
– Какие они противные, – брат задумчиво рассматривал добычу.
– Говорят, что они вкусные.
– Если с укропом отварить, – вспомнил отцовские наставления брат. – А если с луком, то невкусные?
– Не знаю, я их не ел – я подхватил ведро. – Пошли домой, а то самих комары сожрут.
– Давай поставим в спальне, – предложил дома Пашка.
– Зачем?
– Мамка с батей утром проснутся и обрадуются, что мы много наловили.
– Давай, но в ведре нельзя, в него корову доят. Давай в тазу.
Мы переложили раков в большой жестяной таз и поставили на полу возле родительской кровати.
Утром, зевающий и продирающий глаза отец, вставая с кровати, стал в таз. Вот крику-то было!
– Убью, уроды!!!
– Батю рак укусил! – закричал Пашка.
– Они же не кусаются?
– Значит…
– Уроды!!! – отец топотал из спальни.
Мы, вскочив с кроватей, в страхе бежали из дома, а вслед нам летели раки и отцовские проклятия.
Сапоги мертвеца
– Владик, ты что, завшиветь хочешь? – спросила мать. – Сходи, почисти навоз.
– А какая связь? – Пашка вытащил свой верный ежедневник и помусолил карандаш.
– А связи никакой, – развела руками мать, – просто навоз надо чистить кому-то. Иди и чисти, – пнула меня ногой. – Язвенник проклятый!
– У Влада язва? – оживился Пашка.
– Пока нет, но со временем…
– Доброе утро, горбатый герой, – отец с песней вошел в прихожую, – здравствуй, горбатый герой. Возвращение дяди Васи, – он растопырил руки, как горилла.
– Сыскался! – мать всплеснула руками. – Явилось горе наше, не запылилось!
– Хорошо живем, – отец уселся на табурет, – борщ есть и котлеты на второе.
– Вить, ты чего? – мать с подозрением принюхалась.
– Раньше сапоги с мертвых снимали, – разглагольствуя, отец достал из сумки сапоги и водрузил их на стол.
– Это как? – Пашка был от рождения любопытен.
– А вот так: шлепнули тебя, – отец сложил два пальца и ткнул ими в лоб Пашке, – и все, сапоги твои забрали.
– У меня нет сапог.
– Может поэтому, – посмотрел на нас задумчиво, – вы пока и живы, что у вас сапог нет. У немцев сапоги были удобные: кожа, широкие и с подковками – чечетку танцевать можно, а тут – какие пришлись. Но ничего, если начистить как зеркало, то можно будет выходить в люди, как Максим Горький.
– Бери сапоги батины и иди чисти хлев, – прервала демагогию мать.
– Это большая честь, – важно заявил Пашка.
– А ты, – мать ловко отвесила Пашке оплеуху, – иди за ним и записывай. Будешь как фронтовой корреспондент. Хроника пикирующего бомбардировщика, все дела. А ты, Витя, про сапоги мне расскажешь…
– А сапоги? – спросил я.
– Сапожник завсегда без сапог, а директору без сапог нельзя, – отец подтянул сапоги к себе. – Горбатые не терпят суеты.
– Иди без сапог, – мать дернула меня за плечо, – трудности закаляют характер.
– Пап, а ты у кого их спер? – спросил Пашка.
– Почему сразу спер? Мог же и купить…
– За какие шиши ты их купил? – подозрительно прищурилась мать.
– Ну, не купил… Все равно…
– Откуда сапоги, Вить? Ты не юли, скажи нам.
– В общем, заезжал я к Нинке. Смотрю, в коридоре сапоги стоят. Ну я их и того.
– Ворюга ты, Витя!
– Не своруешь, где возьмешь? – отец пожал широкими плечами.
– Нинка твоя клуша еще та, сидит в своей общажной пердильне безвылазно, но может же и догадаться, что ты сапоги увел.
Старшая сестра отца тетя Нина Свечкина с дочкой Лариской жили в Клиновске, в общежитии карандашной фабрики, с общей чадной кухней, где было не пройти от изрезанных столов и колченогих стульев, и одним туалетом и умывальником на весь этаж. У них было две с половиной комнаты. То есть их комната и комната покойного мужа – Васи, с которым тетя Нина разошлась незадолго до его смерти. Комнаты были расположены напротив друг друга, в конце коридора, поэтому они выгородили пространство между комнат и поставили дверь. Там стол обеденный и холодильник, типа импровизированной столовой. Почему-то это помещение они называли куркурятником. А перед этой дверью, с внешней стороны коридора, стоял большой и тяжелый деревянный ящик с двумя навесными замками для хранения картошки.
– Не догадается она, – без особой уверенности ответил отец. – Вот про сковородку может и дотумкать…
– Какую еще сковородку? – испуганно спросила мать.
– На кухне чья-то сковородка стояла… – отец вытащил из сумки сковороду и поставил на стол, – почти новая. Не пропадать же добру?
– Ты совсем тронулся?! Хватаешь, как сорока, все, что плохо лежит!
– А что они? Трудовому человеку! Борща! Нет, не допустим! – он грохнул кулаком по столу.
– Опять нажрался, – понимающе вздохнула мать.
– Почему сразу нажрался? Пива выпил с Филипповичем в буфете заводском.
– Пива? Там пивом не пахнет!
– Директор работает не только головой, но и печенью! Пиво без водки – деньги на ветер. Имею право! Я секретный космонавт! А они? Борща! Я не позволю! Ах, самарский макарон, виноватая я, виноватая я, ну а Мюллер – свинья, – запел отец.
– Вить, у тебя белочка! Какой ты космонавт?!
– Секретный! Мне может даже орден дадут!
– Секретный орден? – уточнил Пашка.
– Нет, орден не секретный, – мечтательно сказал отец, – перед всем Политбюро вручат.
– В дурке тебя вместе с Наполеоном положат. Галстук надел! Еще бы очки нацепил, падла!
В дверь деликатно постучали. Она приоткрылась, в прихожую заглянул наш сосед Колька Лобан, бывший тогда у отца шофером.
– Здравствуйте, Егоровна. Здравствуйте, хлопцы. Владимирыч, куда крышку девать?
– Какую еще крышку? – тихо спросила мать.
– Это… – потупился Лобан, – самое… того… этого… От гроба.
– Ка-ка-ка-ко-го г-г-г-роба? – начала заикаться мать.
– Ну, – Лобан смущенно мял кепку, – Владимирыч…
– Витя, – громко прошептала мать, – ты с покойника сапоги снял?
– Почему сразу снял? – отец обиженно отвернулся к окну. – Почему сразу с покойника?
– Так что с крышкой делать? – напомнил о себе сосед.
– Поставь на веранде, – решился отец.
– Не вздумай! – взревела мать. – Горбатые угодники!!! Совсем с ума посходили, падлы купоросные!!! Вить, у меня уже с вами обморочное состояние!
– А у меня прединфарктное! – парировал отец.
– А я что? – Колька втянул голову в плечи. – Владимирыч сказал.
– Своей головы у тебя нет? Если Владимирыч скажет с крыши прыгать, будешь прыгать?
– Ну, он же директор, надо прыгать.
– Я власть! – отец потряс кулаком. – Все прыгнете! Я им не позволю! Гробы, понимаешь, эти ставить! Вот! – показал в потолок дулю.
– Витя, ты меня саму скоро в гроб загонишь. Зачем тебе крышка?
– Младшой в ней будет спать, – подумав, объяснил отец. – Не так холодно, как на полу.
– Придурок ты, Витя! Дундук!
– Так я пойду? – напомнил о себе Лобан.
– Иди, Коля, и хорошо подумай над своим поведением, – мать чопорно поджала губы.
– А я что? – сосед попятился. – Владимирыч сказал, а я…
– Коля, уйди с глаз моих долой! Витя, а ты не думай, что легко отделаешься!
– Сама же говоришь, что если ниточку вокруг пальца можно обернуть, то ее выбрасывать нельзя.
– Так-то ниточка, а тут натуральный гроб.
– А степная трава пахнет порохом, – заголосил отец и, прихватив сапоги, ушел в спальню.
– А батю скоро в дурку заберут? – спросил Пашка.
– Вас всех троих туда заберут, у вас тоже с мозгами того, – мать покрутила пальцем у виска. – Вы тут все с приветом.
– А там хорошо кормят?
– Я откуда знаю? Что ты лезешь со своими дурацкими вопросами? Спроси у своего приятеля Моргуненка, у него папаша там лечится. Идите, крышку спрячьте, чтобы она глаза нормальным людям не мозолила.
– Куда? – спросил я.
– Куда угодно, лишь бы я об нее не спотыкалась.
Мы отнесли крышку на погреб и спрятали в зарослях малины.
– Один удар по голове, – вспомнил Пашка фразу отца и стукнул меня по голове, – второй по крышке гроба! – пнул крышку и дико захохотал.
– Потише ты, вся деревня слышит.
– Думаешь, в ней удобно спать?
– Не знаю, там же доски, – я пощупал крышку, – жестко.
– А если постелить тряпку?
– Правда хочешь в гробу спать?
– А что? Буду как Ленин.
– Попробуй.
Мы взяли украденную простыню, постелили под нее сена и Пашка, закрыв глаза, улегся в крышку, сложив на животе руки.
– Ну как я?
– Ну…
– А что это вы тут делаете? – из сада выбрался лучший Пашкин друг Шурик Моргуненок.
– Вот… – ответил я.
– Пашка помер? – Шурик схватился за висевшую на рубашке октябрятскую звездочку и попятился.
– Ну…
– Помер!!! – Шурик кинулся бежать.
– Хорошо пошутили, – брат открыл глаза. – Бате понравится.
– Наверно. А вот мамке нет.
Бегущий домой Моргуненок встретил жену Лобана – Нинку.
– Тетя Нина, Пашка Костромин помер!
– Давно пора, – пробурчала соседка. – От костромят одни беспокойства и шум. Когда, гоаворишь, похороны?
– Не знаю.
– Ладно, беги, порадуй мамку.
Лобаниха еще с Пеклихлебов была дружна с тетей Ниной Свечкиной. Она кинулась в дом, заказала межгород и скорбным голосом сообщила о смерти племянника. Свечкина позвонила нам. Мать взяла трубку.
– Слушаю, – она всегда относилась к телефону настороженно.
– Ой, Валь, это ты?
– Да, я, Нин. Что ты хотела? – подозревая, что звонок вызван отцовской кражей, осторожно спросила мать.
– Ой, какое горе, горе какое!!! Как же вы там?
– Нормально… А что стряслось?
– Горе какое, какое горе! Еще мамка не знает.
– Вот же клуша, – в сторону сказала мать, а в трубку спросила:
– Что случилось-то?
– Павлик-то, Павлуша наш! Кровиночка! Ой, Господи, что делать то?
– А что делать?
– Хоронить, Валь, хоронить. Что тут теперь сделаешь?
– От кого хоронить? Зачем?
– В землю, Валь, ой, не могу! – Свечкина зарыдала в голос, работая на публику – стоящих в коридоре общежития соседей.
– Нин, у вас в роду все психические? – строго спросила мать.
– Валь, я тебя понимаю, у тебя шок. Я не обижаюсь, поверь. Так когда похороны?
– Чьи?
– Пашкины.
– Нин, как проспишься, так и звони! – мать грохнула трубкой об аппарат. – Больная! Вся в брата!
Телефон снова затрезвонил. Мать осторожно подняла трубку.
– Слушаю.
– Тять Валь, это я, Лариска. Теть Валь, я вам сочувствую.
– Ларис, себе посочувствуй – тебе лечиться надо, вместе с твоей мамашей.
В трубке пошептались.
– Теть Валь, мы понимаем, вы сейчас не соображаете ничего.
– Ларис, что тебе надо?
– Когда похороны?
Мать закатила глаза и устало вздохнула.
– Чьи?
– Пашкины.
– Это Витька такую дичь сочинил?
– Нет, у нас его давно не было. Это Лобаниха позвонила и сказала.
– Нинка кошкодавница еще та, нашли, кому верить. Жив Пашка, что б ему пусто было! Жрет, как пылесос.
– Да?.. – в трубке снова озадаченно зашептались. – А его можно услышать?
– Носится где-то, паразит припадочный. Где я его ловить буду?
Трубка зашепталась.
– А вы не могли бы позвонить, когда он придет?
– Нет, не могу! – отрезала бережливая мать. – У нас денег нет, межгород из-за всякой ерунды заказывать. Скажи спасибо дяде Вите, он все спускает на учебу. У вас все?
– Ну…
– У вас что нового? – внезапно вспомнила она о хороших манерах.
– А у нас-то, у нас! Вы не поверите! К мамке мастер пришел с фабрики, а у него сапоги сперли!
– Какой ужас.
– И не говорите! А еще соседа хоронили, а кто-то крышку с гроба упер.
– Это как?
– Она в коридоре стояла, в комнате места не было.
– У вас там сплошь сумасшедшие какие-то, – мать покосилась в сторону спальни. – А вы еще всяких дур вроде Лобанихи слушаете.
– Пашка точно живой? – трубку взяла тетя Нина.
– Живой, Нин, не дождетесь. – Раздался звонок от калитки. – Ладно, мне пора, кого-то черти принесли.
Мать вышла из дома, прохрустела шлаком по дорожке, отперла калитку. За ней стояли Лобаниха и Моргуниха в черных платках.
– Ой, Валь! – Лобаниха кинулась опешившей матери на шею и начала рыдать, пропитывая слезами блузку. – Что делать?
– Держись, Егоровна, – вставила Моргуниха, – надо крепиться.
– Эпидемия просто, – задумчиво сказала мать.
– Это заразно? – соседка отпрянула.
– Судя по всему – да. Медицине подобные случаи известны.
– Ой, что делается, – плакальщицы попятились.
– Нин, а с чего ты взяла, что Павел умер?
– Ну так как же? – Лобаниха посмотрела на Моргуниху. – Саша же сказал, он сам видел.
– Саша скоро к своему папе отправится, в соседнюю палату, – отрезала мать. – Павел здоров и прошу прекратить слухи распространять. А иначе… – сделала значительное лицо и показала пальцем в небо, – Виктор Владимирович сообщит куда следует.
– Всем хоботы посверну! – отец услышал сквозь отрытое окно непонятный разговор и на всякий случай напомнил о себе. – Возвращение коленвала!
– Мы пойдем? – испуганно спросила Лобаниха.
– Идите и подумайте над своим поведением, – мать чопорно поджала губы и захлопнула калитку.
Горбатого могила исправит
– Нам нужен горбатый, – Пашка вылез из крышки гроба.
– Зачем?
– Мамка же говорит, что горбатого только могила исправит. Так?
– Ну.
– А если просто в гробу полежать? Поможет?
– Я откуда знаю? – я пожал плечами. – И это не целый гроб, а только крышка.
– Все равно, надо проверить.
Я задумался. Горбатых в деревне не было, но любопытство уже засунуло когти в мой мозг.
– А если не горбатого?
– А кого?
– Заику можно.
– Кто у нас заика?
– Не знаю.
Мы молча смотрели друг на друга.
– А если дурачка?
– Это тебя что ли? – я рассмеялся.
– Красотьевича можно.
Красотьевич был погорельцем и жил вместе со свиньей Муськой в самодельной хижине на «старой» деревне.
– Красотьевич просто погорелец, а так не дурак.
– Точно?
– Точно. Он когда сторожем на ферме работал, то теленка украл. А когда ток сторожил, то зерно продавал.
– Не дурак, – согласно кивнул Пашка. – А если Васю Пепу?
Пепа был старше меня, ростом повыше, но по уму отставал даже от Пашки и его друзей. Единственной отрадой в его жизни были птичьи яйца. Он не мог пройти мимо гнезда. Ловко как обезьяна залезал на любое дерево и прямо там выпивал яйцо, посыпая солью и заедая черствым хлебом. Уж сколько его гоняли мужики, а все равно. Выйдет, оглянется, что нет никого и юрк на дерево! Только пустая скорлупа вниз сыпется.
– Идея, – я задумчиво потрепал брата по волосам, – но как его заманить?
– Яиц пообещаем.
– Где мы яйца возьмем?
– В ящике.
Мать собирала яйца в посылочные ящики под креслом в прихожей, чтобы потом подложить под квакух-наседок.
– Егоровна нас удавит.
– Это да.
– Сигарет можно предложить, – осенило меня. – Вася курит, а ему бабка денег на сигареты не дает.
– Сигареты где возьмем?
– Пока батя пьяный, можно стянуть.
– Побьет, если поймает.
– Риска меньше, чем если Егоровна с яйцами поймает.
– Так оно да.
Мы крадучись вошли в дом. На кухне громко хохотала мать.
– Свихнулась? – Пашка покрутил пальцем у виска. – Ку-ку?
– Мало ли, – прошептал я, – может прикидывается.
Стали красться к спальне.
– Вы чего? – раздался за спиной голос матери. – Украсть что-то задумали, падлы купоросные?
– Да мы, – пропищал Пашка, – того.
– Чего?
– В комнату к себе шли, – обернулся я.
– Правда? – стоящая в дверях кухни мать подозрительно прищурилась. – Вроде как в зал шли?
– Нет, к себе.
– А чего к себе? Свиньям сварили, коров встретили?
– Мы это, – лихорадочно придумывал я, – хотели книгу взять.
– Какую? – подозрительности матери позавидовал бы иной штурмбанфюрер СС.
– Эту… – я задумался. Ошибка могла дорого стоить, – «Записки натуралиста».
– Зачем?
– Ну, это…
– Птицы, – сказал Пашка.
– Что птицы?
– Как их варить, – Пашка снял кепку и вытер вспотевший лоб.
– У вас есть птицы? – не поняла мать.
– Вдруг поймаем, – брат широко улыбнулся, – и чтобы тебе правильно приготовить, – преданно уставился на мать.
Она задумалась, глядя на нас и поигрывая в руках привезенной отцом сковородкой.
– Мы пойдем? – осторожно спросил я.
– Куда?
– Корову же встретить надо.
– Идите… дети, – опустила сковороду. – А вы знаете, Свечкины думают, что Пашка помер…
– Все там будем, – я развел руками.
– Дуры, ха-ха-ха, – откинув сковородку, засмеялась мать. – Думали, приедут на похороны с пустыми руками – погулять на дармовщинку.
– Клуши, – согласился Пашка.
– Ты молод еще, – одернула мать, – родную тетку клушей называть. Идите, куда шли.
Мы прошли в свою комнату, мать ушла хохотать на кухню.
– Как мы сигареты сопрем? – прошептал Пашка.
– Сейчас, – я выглянул в прихожую. Матери не было видно. – Я в спальню.
Проскользнул в зал, оттуда в спальню. Отец величаво развалился на кровати, положив на груди партбилет. Я осторожно ощупал боковой карман пиджака, вытащил сигареты.
– Кто здесь? – вскинулся отец.
– Я это, Влад. Мамка просила спросить – суп греть?
– Скажи, он мне в тюрьме надоел, – повернулся на бок и захрапел.
Я поспешно выскочил из спальни.
– Что ты там делал? – в зале стояла мать.
– Батя звал.
– Почему я не слышала?
– Не знаю, – я пожал плечами.
– Что ему надо, паразиту?
– Сказал, суп в тюрьме надоел.
– Белочка у падлы, – задумчиво сказала мать, – бредит среди бела дня.
– Уже вечер, – выглянул из двери Пашка.
– Больно умный? – развернувшись, мать ловко пнула его в живот. – Покалечу, купоросник! Коклюш на твою голову и сухотка в придачу! Так что батя сказал? – пристально смотрела на меня.
– Что суп в тюрьме надоел, – я боязливо попятился.
– Зажрался, урод. Давно капустного супа с лындиками не ел. Ладно.
– Плащ пропал, – заблажил из спальни отец.
– Вить, какой еще плащ?
– Как какой? Синий, габардиновый.
– Окстись, Господь с тобой! У тебя сроду такого плаща никогда не было.
– Как не было?
– Так и не было.
– Так он мне приснился?
– Да.
– Тогда ладно.
– Ты, Витя, дегенерат натуральный. Спи, ирод. Ты куда шел? – смотрела на меня.
– Свиньям варить.
– Еще не сварили? – нахмурилась.
– Варим.
– Иди, нечего тут подслушивать.
Я выскочил из ловушки зала, подхватив согнувшегося в прихожей брата. Вышли на улицу, сели у костра варить свиньям.
– Взял?
– Угу, – я украдкой показал вытащенные сигареты, – хорошо, что успел за пазуху их засунуть, а то бы попался.
– Батя не хватится?
– Он пьяный, ничего не будет помнить.
– А Пепе хватит?
– Должно хватить, тут почти полная пачка.
Между тем, в куркурятнике шло совещание.
– Валька что-то крутит, – уверенно заявила старшая Свечкина, – она хитрая, синтепонщица еще та.
– Она может, – Лариске не раз перепадало от нашей матери. – Что будем делать?
– Звякну-ка я еще разок Лакизе (девичья фамилия Лобанихи), – тетя Нина пошла к телефону и заказала межгород. – Нин, это опять я. Что там у вас творится? Я Вальке позвонила, она говорит, все нормально.
– Сходили мы с Танькой Моргунихой к Егоровне. Ты не поверишь, она пьяная валяется, еле встала.
– Как пьяная? – оторопела Свечкина. – А Витька где?
– Владимировича нет, – на ходу сочиняла Лобаниха, – а у Егоровны весь дом голый, ни матрасика, ни простынки.
– А Пашка?
– Пашка умер, а хоронить не хотят, – очень натурально всхлипнула соседка. – Ты же знаешь, Егоровна жадная.
– Это да.
– Я понимаю, он шкода был, всех допек, но нельзя же так? Не по божески, не хоронить-то. Да?
– Жди, мы завтра приедем и разберемся.
Васю мы встретили, когда шли встречать скот.
– Вась, ты сигарет хочешь? – спросил я.
– А есть? – Пепа привычно поддернул черные сатиновые трусы длиной до колена. – Давай.
– Есть, но тут такое дело…
– Какое?
– Мы опыт решили провести.
– Какой?
– Такой! – вступил Пашка. – Научный!
– Фига, – Пепа уважительно посмотрел на нас, – опыт! А я что? Я неграмотный.
– Надо будет в одном месте полежать, – уклончиво сказал Пашка. – Согласен?
– Полежать, да? – Пепа поочередно смотрел на нас.
– Угу, – кивнул я.
– В одном месте?
– Угу.
– За сигареты?
– Ну.
– Бить не будут? – Вася прищурился.
– Нет, – твердо сказал Пашка.
– За что тебя бить? – успокоил я. – Ты же ничего делать не будешь, просто лежать.
– А лежачего не бьют, – покивал Пепа.
– Ну, полежишь недолго и все.
– Недолго? – Вася не мог понять, в чем подвох.
– Совсем чуть-чуть.
– Ладно, куда приходить и когда?
Я посмотрел на Пашку.
– Давай завтра утром к нашему погребу, – решил брат. – Только чтобы родители не видели.
– Само собой, будь спок, – Пепа с достоинством нахлобучил картуз поглубже и пошел по своим делам.
Возле бревен, где ждали скот, встретили Шурика.
– Ты живой? – удивился он и, сорвав свой знаменитый кепарик, шлепнул его об асфальт.
– Живой, только кашляю, – закивал Пашка.
– А я думал…
– Не ори, – брат прервал друга, – дело есть.
В саду была недокопанная нами землянка с подземным аппендиксом метра два. Когда в ней едва не засыпало Пончика, мы копать ее бросили, но теперь было решено подготовить из нее «лечебную могилу» для Пепы.
Назавтра была суббота. Отец достал сапоги из-под подушки и встряхнул, проверяя, нет ли чего внутри.
– А чего ты их трясешь? – спросил Пашка.
– Проверяю, не нагадил ли кто.
– А кто в них может под подушкой нагадить?
– Мало ли… – загадочно посмотрел на нас папаша, – пигмеи всякие. Медицине подобные случаи известны.
– Вить, не глуми детям голову.
– Я их тут учу, как Костромило Мудрый.
– Форменный дегенерат, – мать плюнула на пол и ушла жарить на новой сковородке блины.
Пашка украдкой выскользнул из дома.
Раздался звонок в калитку.
– СтаршОй, сходи, посмотри, кого нам гидра контрреволюции принесла с утра пораньше.
– Думаешь, это гидра?
– Конечно, трудовой народ седьмой сон видит после трудовой рабочей недели, шляются только контры и гидры.
Я вышел, открыл калитку. За забором ждала целая делегация: обе Свечкины (старшая и младшая), бабушка Дуня (мать отца), Лобаниха, Лобан и лобанята (Вовка и Верка).
– Веди, – строго сказала мне бабушка.
– Коль, мы тут подождем, – Лобаниха придержала Лобана за рукав, не рискуя попасть нашей матери под горячую руку, когда та узнает про вчерашние выдумки.
– Витя, за сковородой идут! – увидев из кухонного окна делегацию, мать заметалась, как испуганный заяц-русак, не зная, куда деть горячую сковородку.
– Кто идет? – отец вышел, красуясь в сапогах.
– Бабка Дуня со Свечкиными приехали!
– Твою мать! Как же узнали? – он упал на табурет, срывая сапоги. – Теперь может произойти катастрофа или катаклизм! Ты чего носишься, как голый в бане?
– Сковородку куда прятать?
– Кинь в кладовку на полку.
– Не загорится?
– Нет! – швырнул сапоги под кресло.
Мать выскочила на веранду и швырнула сковородку в чулан. На веранду вошли гости.
– Здравствуйте, Евдокия Никифоровна, – залебезила мать, – здравствуй, Нина, Лариса, здравствуй. Не ждали вас.
– Оно и видно, что не ждали, – сурово ответила бабушка. – Витька где?
– Завтракает.
– А Пашка?
– Влад, где Пашка? – мать уставилась на меня.
– Ну… это… был тут…
– Не мямли! Где брат?
– В саду, вроде.
– Позови!
– Валь, не надо, – остановила бабушка, – мы сами сходим и посмотрим.
– Сами, сами, – закивали Свечкины.
– Идите, – чувствовалось, что мать с трудом сдерживается, чтобы не добавить «падлы». – Влад, проводи дорогих гостий.
Я нехотя вышел с веранды и повел их в сад.
– Паш, – позвал, надеясь предупредить брата, – тут к тебе…
Рука тети Нины зажала мне рот.
– Тихо, – по-змеиному прошептала тетка.
Пролезли сквозь жерди изгороди, обошли заросли малины.
– Вон, – указала Лариска на Пашку, Шурика и двух юных шалопаев: Башкиренка и Рябича, сгрудившихся вокруг ямы. Рядом были воткнуты две лопаты.
– Живой? – громко спросила тетя Нина, подойдя к компании.
– Кто? – Пашка, вздрогнув, обернулся, глаза его заметались за толстыми стеклами очков.
– Ты.
– Ну… – брат старался стать так, чтобы скрыть яму, но не получалось.
– А что это вы тут делаете? – Лариска всегда отличалась ехидством.
– Мы… – Моргуненок беспомощно оглянулся на приятелей, – червей копаем…
Все взгляды скрестились на яме.
– В такой яме? – не поверила сестра.
– Выпустите меня! – глухо донеслось из-под земли. – Хватит!
– Что это? – тетя Нина перекрестилась.
– Это?.. – Пашка оглянулся на яму. – Это на дороге кричат.
– Хватит! – снова донесся голос, и комья свежей земли в яме зашевелились.
– Свят, свят, свят! – тетка, крестясь, попятилась.
Лариска хлопнулась в обморок. Бабушка сжала губы и шагнула к яме. Приятели, переглянувшись, ринулись наутек, бросив Пашку. Пашка попятился и упал в яму, вызвав сдавленные ругательства придавленного Пепы. Падение обрушило на Васю еще один пласт земли. Я кинулся вытаскивать брата:
– Руку давай! – выволок его из ямы. – Вася там?
– Он, мы его слегка землей забросали.
– Вась, ты живой там? – я повысил голос.
– Выпустите меня! Мне не надо сигарет!
– Какие еще сигареты? – тетя Нина перестала креститься и цепко ухватила меня за шиворот.
Пашка, словно вспугнутая в овсах куропатка, кинулся бежать в сторону карьера.
– Не знаю, я откуда знаю?
– Вы чего орете? – незаметно возникла мать.
– Васю Пепу землей засыпало, – мрачно объяснил я.
– Как он туда попал? – изумилась мать.
– Ну… – попытался незаметно вырваться, но Свечкина, бывшая трактористка, держала крепко.
– Они еще и курят, – с готовностью заложила тетя.
– Курят?! – увесистый кулак матери врезался мне в левый глаз, выбив из него искры и слезы.
Я повис на руке тети.
– Падлы! – сапог матери прилетел в живот. Я согнулся. – Курят они! Ты подумай!
– Бестолочь! – тетка отвесила мне тяжелую оплеуху. – Родителей позоришь!
– Нин, дай я его разорву!!! – мать вцепилась в мою рубаху.
Старая отцовская рубашка не выдержала двойного напора и лопнула. Я рванулся из лоскутов и кинулся бежать за братом. Мать схватила лопату. Разбрасывая землю, в яме поднялся грязный как черт Вася Пепа.
– Падла! – прокричала мать, переломав об его голову черенок лопаты.
Дома мы не ночевали два дня, пока гнев матери не утих. Хорошо, что в грязи гости не увидели крышки гроба, иначе бы нас точно похоронили.
