Влад Костромин
Наследники Мишки Квакина. Том II

– Дегорадивные, – повторил Пашка, записывая новое слово в книжечку.

– Пошлите домой, бестолочи.

– А когда они яйца снесут? – словно щенок забегая вперед и преданно заглядывая матери в глаза, спросил Пашка.

– Бог даст, завтра начнут.

– А много они несут?

– По яйцу в день при хорошем раскладе.

– А у нас расклад хороший? – не унимался брат.

– Как кормить и заботиться будем.

В прихожей за столом сидел отец и задумчиво смотрел в окно на двор сквозь граненый стакан с коньяком.

– Как светофильтр, – философски заметил он. – Меняет освещение и давление.

Судя по полупустой бутылке, это был не первый стакан.

– По какому поводу банкет? – сварливо осведомилась мать.

– Прибавление в хозяйстве, – не моргнув глазом, ответил отец. – Имею полное законное право.

– Чем кормить твое прибавление будем?

– Я мешок зерна спер, в машине лежит. Влад, как стемнеет, перенеси мешок в дровник.

– Вить, ты ошалел? Ребенку такую тяжесть таскать. Он же надорвется. Сходи, сам принеси.

– Он будущий воин, пускай привыкает, – будто от назойливой мухи, отмахнулся отец. – Я в его годы уже вагоны разгружал.

– Какие ты вагоны разгружал? Где?

– Ну… – отец замялся, – … возле деревни…

– У вас там отродясь никакой железной дороги не было, – уличила мать.

– Ну… – задумался и начал ожесточенно скоблить ногтями лысину. Стимуляция помогла, – была, только она секретная была и никто про нее не знал.

– Дурак ты, Витя, – разочарованно вздохнула. – И чего я только польстилась на тебя?

– Умнейше, красивше и сильнейше нас нет никого, – будто масло на сковороде, расплылся в пьяной улыбке отец.

Ночь прошла без происшествий. Утром нас разбудил крик матери, пошедший доить корову.

– Поубиваю, падлы безрукие! – гремя пустым жестяным ведром, кричала она.

– Валь, что случилось? – зевнул отец.

– Обвалилась ваша хреномантия!

Оказалось, что ночью куры собрались на одной перекладине и она сломалась.

– Ничего нельзя доверить! – бушевала мать. – Насест и тот не в состоянии сделать!

Мы с братом виновато молчали, а отец, схватив колбасу, ушел из дома без завтрака. Через два часа привез толстые круглые палки.

– Черенки от лопат и грабель, – выгружая, объяснил, – зацепил на складе по случаю. Приколачивайте их.

День ушел на замену перекладин.

– Мы с тобой теперь как строители, – рассуждал Пашка, – можем дома строить.

– Коммунизм, – я попал молотком по пальцу и теперь стоял, пытаясь справиться с болью.

– Можем и коммунизм. Пойду пока на курей посмотрю, ага?

– Сходи.

На время ремонта куры были выпущены пастись в ископытченный двор, где мирно щипали скудную травку, уцелевшую после коровы и свиней, и квохтали о чем-то своем.

– Как они зерно грызут? – вернувшись, спросил Пашка. – Я попробовал, оно же твердое.

– Клювы мощные, вот и грызут.

– Она же и клюнуть может? – насторожился брат. – Больно будет?

– Если в глаз только, но тебе это не грозит.

– Вдруг очки разобьет? Меня же тогда мамка убьет.

Очки у Пашки видели виды. Пару раз он их ломал, но из экономии новых не покупали, а прикладывали к оправе палочки и заматывали синей изолентой. Изоленты отец у «шефов» на заводе наворовал вволю и ее не жалели.

– Убьет, за очки точно убьет. Пошли дальше делать.

К вечеру удовлетворенно осмотрели дело своих рук.

– Выдержит? – спросил Пашка.

– Вроде должны, – ухватившись за замененные перекладины, я потряс насест. – Слона выдержит.

– Это хорошо. Проверять будем?

– Да ну их, – подумав, решил я. – Еще помнем что-нибудь в курице, потом крику будет.

Мы вышли из сарая и застыли.

– Их шесть стало? – растерялся Пашка. – Это у них цыпленок?

Белый «цыпленок» был крупнее нашего петуха и яростно клевал насыпанное в деревянное корыто зерно. Петух злобно клекотал, но приблизиться боялся.

– Это чужой, не наш.

– Он наше зерно жрет, – изумленно сказал Пашка. – Он ворует наше зерно! Если батя узнает, то…

– Надо его поймать, – решил я.

– А если клюнет? – попятился Пашка.

– Не клюнет, мы его ведром оглушим.

Подхватив стоявший с приходу жестяной подойник, я стал подкрадываться к белому наглецу. Он косился на меня, но продолжал пожирать зерно. Когда оставалась лишь пара шагов, он поднял голову и пристально посмотрел на меня.

– Клюнет, – нервничал Пашка. – Смотри, он тебя клюнет! У тебя очков нет, он тебе глаз выбьет.

– Не каркай! – прицелился.

В это время наш петух, воспользовавшись тем, что внимание соперника было сосредоточено на мне, кинулся на него и сильно клюнул в затылок. Белый пошатнулся. Наш бил еще и еще, пока пришелец не рухнул клювом в пыль. Петух отошел от поверженного и гордо прокукарекал. Я накрыл лежащего ведром.

– Ловко как, – восхитился брат, – прыг, скок, клювом щелк, – начал прыгать по двору, исступленно размахивая руками и размахивая головой, изображая недавнюю битву.

Петух, посмотрев на это, тоже начал скакать и кукарекать. Куры радостно кудахтали и спешили под шумок набить зобы отвоеванным зерном. Брат от избытка чувств тоже начал кудахтать. Эту идиллическую картину застала идущая с работы мать.

– Совсем ополоумели. Павел, немедленно прекрати этот балаган! Хватит изображать из себя придурка. Тебя и так в армию не возьмут.

Брат испуганно замер на половине прыжка и едва не упал.

– А то допрыгаешься до спецшколы, – продолжала мать. – Насест готов?

– Так точно! – с привитой отцом четкостью отрапортовал я. – Насест готов!

– Чего тогда скачете, как козлы горные?

– Мы чужого цыпленка поймали, – доложил Пашка, преданно глядя на мать.

– Где?

– Жрал наше зерно.

– Покажите, – мать подошла ближе, – где он?

Я снял ведро, мать наклонилась.

– Бройлер… Чужой… Почему он лежит?

– Это наш петух его оглушил, – сказал я.

– Молодец. Петух, а не вы. Чего стоите, как засватанные? Чего ждете?

– А что делать? – не понял я.

– Снимать штаны и бегать, – передразнила мать. – Грузи его в ведро и неси туда, где свиньям варишь.

– Зачем?

– Зарубим, – спокойно сказала мать.

– Он же живой, – сказал я.

– Назвался груздем – полезай в кузов. Он чужой и вкусный! – отрезала мать. – К тому же, он воровал наше зерно. Положишь его шеей на пень и отрубишь голову. Потом расскажу, как потрошить и ощипывать. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, – глумливо сказала она и пошла в дом.

Я взял обреченную птицу и обреченно понес.

Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось мне разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпал туда комбикорм и заваривал, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимал и ставил следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для тех же поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводил, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.

Положил петуха на пень, достал спрятанный за калиткой топор. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.

– Чего ты ждешь? – не выдержал Пашка.

– Он же живой, – попытался объяснить я. – Он дышит.

– Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!

– Он же живой, как ты не понимаешь?

– Руби, а то опять один горох вечером жрать! – горячечно сказал Пашка.

Отец где-то спер целый мешок гороха и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку и обезглавленный птиц рухнул с пня. Упав на землю, он вскочил на ноги и, поливая кровью, словно из брандспойта, кинулся прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.

– Уйдет! – верещал он. – Уйдет!!!

Схватив полено из кучки, приготовленной на вечер, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглецу, снеся бойлера, словно кеглю.

– Попал!!! – заорал Пашка и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая свой недавний танец.

От сарая к его воплям добавилось кукареканье петуха. На шум из дома вышла мать.

– Опять скачешь, кособокий? – брезгливо поморщилась. – Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив? – перевела взгляд на меня. – Зарубил бройлера? Где тушка?

– Он убежал, – признался я.

– Безмозглый, весь в отца, – поставила диагноз. – Это у тебя от того, что шапку не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.

– Я его подбил! – ликующе вклинился Пашка.

– Кого ты подбил, кочерыжка моченая? – спросила мать.

– Влад ему голову отрубил, а он тикать, а я поленом его, – хвастался брат.

– Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают, – похвалила. – Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.

Пашка, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.

– А ты не стой столбом, а то голуби гнездо совьют, разжигай костер, – велела мне мать. – Надо будет воды нагреть, чтобы петуха ошпарить.

– Зачем?

– Так ощипывать легче, неуч, – приняла из рук Пашки окровавленную птицу и положила на заборный столб. – Пускай пока полежит. Воды поставь полвыварки. Как закипит – меня позовете.

Она ушла в дом, а мы привычно раскочегарили костер. Когда он разгорелся, я оставил Пашку подбрасывать дрова, а сам взял два ведра и пошел в дом за водой. Мать разговаривала по телефону, судя по всему, с Зиночкой – своей подругой по бухгалтерии.

– Такое мещанство вокруг, – жаловалась желтой телефонной трубке, пока я наполнял ведра водой в ванной комнате, – что я просто задыхаюсь как в хлеву. Так тяжело, все вокруг глупые, завистливые обыватели, норовят украсть, обмануть, объегорить. Дети и те как каторжники малолетние.

Вынес воду, поставил выварку на обод, налил в нее. Пашка задумчиво тыкал пальцем в сруб петушиной шеи и потом слизывал с пальца кровь.

– Живучий какой, – сказал он. – Чуть не убежал.

– Угу, – я смотрел на пламя, борясь с тошнотой.

– Может, еще какой-нибудь к нам придет? – воровато оглянулся.

– Угу… – подбросил в пламя дров.

– Теперь знаем, как их рубить, – не унимался мелкий надоеда. – Надо голову поискать, а то украдут.

– Точно.

Вода закипела, Пашка позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом таз.

– Клади куренка в таз, – командовала мне мать. – Теперь поливай кипятком. Паш, возьми за лапы эту падаль, только осторожно, не обожгись. Влад, лучше лей, не жалей. Теперь щипайте.

Мы начали отдирать мокрые скользкие перья.

– Шибче щипите, каторжники, скоро батя с работы придет, а у нас еще и конь не валялся.

С грехом пополам ощипали птицу.

– Павел, опять бери за лапы, Влад, возьми нож и вспори брюхо.

Я провел ножом по животу, из разреза хлынули петли кишок и что-то желто-зеленое, пошел резкий запах.

– Он не пропал? – заволновался поморщившийся Пашка.

– Нет, все нормально, это потрошки так пахнут.

– А их едят? – жадно спросил брат.

– Еще как, – подмигнула. – Как пожарим с луком, так тебя за уши не оттащишь.

– А мы пожарим? – облизнулся Пашка.

– Конечно, – успокоила. – Влад, теперь промой брюхо изнутри, внутренности пополаскай. Молодцы, – уложила птицу в кастрюлю. – Я пошла готовить ужин, а вы сварите свиньям. И перья под яблоней в саду заройте, это полезно.

– А из головы можно что-нибудь приготовить? – смущенно спросил Пашка.

– Что из нее можно приготовить, если она у тебя пустая? – удивилась мать.

– Из куриной, – показал запыленную голову.

– Возьми, – проявив щедрость, разрешила мать, – я ее тебе сварю, заслужил.

Пашка раздулся от гордости, напомнив пьяного отца, тешащего свое мелочное самолюбие. Она ушла, а мы остались готовить корм свиньям. Когда зашли в дом, по нему плавал аромат жареного мяса и баритон Добрынина.

– Ты петуха жаришь? – сглотнул слюну брат.

– Сначала сварила, теперь обжариваю с луком, – перекрикивая магнитофон, отозвалась из кухни мать. – Как батя приедет, так станем ужинать. Потерпите.

Мы зашли в свою комнату и сидели, ожидая ужина. Отец, войдя, принюхался и насторожился.

– Валь, ты где мясо взяла?

– Детям спасибо скажи, – выключив магнитофон, похвалилась. – Добытчики, не то, что ты.

– СтаршОй, младшОй, сюда идите, – позвал нас отец, плюхаясь в продавленное кресло. – Откуда мясо?

– Бойлер воровал наше зерно, Влад его убил, – шустро доложил Пашка, – он стал убегать, а я его поленом! Вот!

– Ничего не понял, – помотал крупной головой отец.

– Он без головы побежал, – начал объяснять я, – а Пашка по нему полено швырнул.

– Ну что я могу сказать? – внушительно начал отец. – Вы проявили неожиданную смекалку и разумную инициативу, за что вам объявляется благодарность. Ура!

– Ура!!! – закричали мы.

– Свободны, можете оправиться и перекурить, – отпустил нас отец.

– А мясо? – робко спросил Пашка.

– Какое мясо? – удивился отец.

– Бойлера…

– Мясо это на усмотрение Валентины Егоровны, – кивнул на мать, которая словно черепаха из панциря высунула голову из кухни и подслушивала. – Мясом она заведует. Понял?

– Так точно, – вяло ответил брат.

– Ну, ступай, играй, веселись, что вы там делаете в свое личное время, – махнул рукой, и, достав сигареты, с наслаждением закурил.

На ужин мать торжественно водрузила посреди стола сковородку.

– Вот, кушайте на здоровье, – щедро сказала она и начала делить куренка.

Отхватив бедра, разложила себе и отцу по тарелкам. Мне досталась шея, а Пашке гузка.

– Все по-честному, – закрыв сковородку крышкой, сказала мать. – Ты, Павел, задним умом крепок – тебе гузка. Ты, Влад, вечно лезешь поперек батьки в пекло – тебе шея. А мы с отцом старенькие уже – нам по ножке, чтобы ходили подольше, да вас на себя тянули. Мы же должны вас постоянно пинать, чтобы вы не ленились и стали людьми.

– Быть посему, – провозгласил отец, успевший за время дележки налить себе стакан водки. – Приступаем к вечернему приему пищи, – махом опрокинул в себя стакан, крякнул и стал ожесточенно пожирать ножку.

Мы ели молча, радуясь, что по случаю праздника мать сготовила макароны.

– Раньше короли костями в шутов бросали, – отец задумчиво осмотрел тщательно обглоданную кость и перевел взгляд на Пашку.

– Витя, не вздумай! – всполошилась мать. – Потом по всему дому на линолеуме будут жирные пятна! Прекрати!

– Ладно, уговорила, – налил еще стакан. – Давай еще порцию.

Мать сняла крышку и вновь начала орудовать ножом.

– Вы нам в старости надеждой и опорой должны быть – вот вам по крылу, – на наши тарелки шлепнулись шматки мяса. – А нам с Витей по-стариковски, – отцу в тарелку угнездилась грудина, а матери – все остальное. – Вот и кончился кур, – вздохнула и принялась терзать свою долю.

– Так мало, – вздохнул Пашка.

– Поймаете еще, будет больше, – ободрил отец, выпив водку и вгрызаясь в пласты белого мяса. – Я тебе потом дам косточки обглодать и хрящики пожевать, – расщедрился он.

– Хрящики очень полезны в твоем возрасте, – подтвердила мать. – Для костей и так в целом.

Так закончилась наша первая добыча. Назавтра нас снова ждал горох и сваренная голова специально для Пашки.

Бойлер – 2 (Сочная)

После того как мы завели курей, у нас началась, как и обещал отец, совсем другая жизнь.

– Вить, куры как-то странно себя ведут, – сказала за завтраком мать.

– Нормальные куры, что ты выдумываешь? – отец наложил на хлеб сливочное масло и теперь мазал сверху сметаной и горчицей. Перед ним скворчала сковородка с яичницей с салом и зеленым луком. – Тощеваты, конечно, но это поначалу, – одним махом откусил половину бутерброда, следом метнул ловко подхваченный вилкой пласт яичницы, – опять же, их нельзя закармливать, а то нестись будут плохо, – остаток бутерброда исчез в его пасти.

– А ты нам обещал, что будем олет есть, – подал голос Пашка, глядя в рот папаши.

– Я же омлет обещал, – отец методично накладывал масло на следующий кусок хлеба, – а это яичница. Не понимаешь что ли разницы?

– Нет.

– А она принципиальна! – отец значительно поднял палец.

– Вить, что ты ребенка путаешь? – вступилась мать. – Он и так придурковатый, а ты этому хлюстоплету новые слова говоришь.

– Это да, – отец покачал лысеющей головой. – Мы в их возрасте крапиве и сныти были рады, а эти разгвоздяи омлета требуют. О времена, о нравы! – щелкнул жирной вилкой Пашке по лбу. – Совсем распустились!

– Витя, что ты делаешь?!

– А что?

– Вилка же жирная! Он потом жирной головой подушку испачкает, а мне стирать?

– Извини, не подумал, – отец доел яичницу и толкнул сковородку Пашке. – Бери хлеб и макай, да помни батькину доброту.

Пашка жадно набросился на объедки, отец встал и сладко потянулся:

– Видать, не в коня горб. Я на работу.

– Ты бы курей посмотрел все-таки, – мать допила чай и поставила стакан.

– Я тебе не Лысенко, кур воспитывать! – отец снял с висящих в простенке лосиных рогов шляпу, нахлобучив, поправил ладонью. – Ладно, не шалите тут без меня, – проходя мимо, ласково отвесил мне оплеуху, от которой загудела голова, и вышел за дверь.

– Дома не лежите, – собираясь на работу, наставляла мать. – Походите по деревне, может что подвернется полезного.

– Что? – Пашка поправил на переносице перемотанные синей изолентой очки.

– Что-нибудь, что плохо лежит, – подхватив сумочку, направилась к двери, – только хомут не тяните, как прошлый раз, – вышла.

Мы переглянулись.

– Я же говорил, что хомут никому не нужен.

– А батя говорит, что в хозяйстве все сгодится, – возразил брат.

– Значит не все.

– Чем хумут плох? – брат часто путал слова.

– На кого его надевать?

– На корову можно.

– Зачем?

– Ну, – брат снова почесал переносицу очками, – вместо ошейника…

– Ты ку-ку? – я постучал себя пальцем по виску.

Открылась дверь, в прихожую вошла растрепанная мать.

– Кто рано встает, тому бог подает, – тяжело дыша, сказала она. – Учитесь, лежебоки!

– А что случилось? – осторожно спросил я.

– Иду я, смотрю, курица черная перед калиткой ходит, падла. Я ее во двор загнала, – понизила голос. – Курица такая в теле, сочная, перья блестят. Видать, что несушка хорошая.

– Чья она? – спросил я.

– Думаю, от соседей прилетела.

– От каких соседей? Вокруг же нет никого, один сад.

– Вокруг нет, а в масштабах деревни… Через дорогу Колька Лобан живет, вон там, – показала рукой, – Иван – автобусник, а вон там, – очередной взмах руки, – две новых улицы, кого там только нет.

– Из такой дали разве могла курица залететь? – усомнился Пашка.

– Мало ли, курица-то черная… – мать сделала значительное лицо, – в общем, она во дворе, поймайте и в сарай, – встала и ушла.

– Во как, – Пашка скорчил рожу, которой позавидовал бы любой дебил, – курицу поймала.

– Пока не поймала, – я допил холодный чай, – пошли, пока она со двора не смылась, а то мать нас придушит.

Мы вышли во двор. Со стороны дороги он был огражден глухим двухметровым забором, со стороны сада забором пониже. От сараев его отделял забор из штакетника. Посреди двора растерянно застыла черная птица.

– Аккуратнее, – тихо сказал я, – а то она улетит.

– Не улетит, падла, – брат начал тихо красться к птице.

Курица, склонив голову, с подозрением смотрела на него.

– Может поленом еще? – повернулся ко мне Пашка. – Как того бойлера.

– Бойлера мы после полена съели, а что ты с курицей собираешься делать?

– Давай и курицу съедим? – Пашка облизнулся.

– Мать сказала, что она нестись у нас будет.

– Яиц нам не дадут, а мяса дадут, – соблазнял брат. – Сам подумай, лучше ее зашибить.

Из дома раздался пронзительный телефонный звонок.

– Подожди, схожу послушаю, – решил я.

Зашел, поднял трубку:

– Алло.

– Влад, это я, – сказала трубка голосом матери. – Вы курицу поймали?

– Нет еще, она во дворе.

– Тут такое дело… – мать замялась, – бабка Максиманиха, склочня старая, сказала, что это ее курица. Совсем из ума выжила, коряга трухлявая!

– Откуда она узнала? – не понял я.

– Я иду и тут она навстречу. И спрашивает про курицу. Представь себе! Это оказалась ее курица!

– И что делать?

– Я сказала, что не видела, но Максиманиха проныра, каких поискать. Она сейчас по деревне шарится и курицу подзывает.

– Как подзывает?

– Квохчет так, ну, по куриному. Вы смотрите, подальше в сарай засуньте, чтобы не услышала. А лучше, возьми из аптечки бинт и клюв ей завяжите. Все, это я из батиного кабинета говорю, мне пора, – трубка запиликала короткими гудками.

Я задумчиво смотрел на желтый телефон. В себя пришел, услышав шум во дворе. Выскочил во двор. За забором кто-то громко кудахтал. Наши куры, сгрудившись перед сараем, неуверенно отвечали, подозревая подвох. По двору бегала черная курица. За ней, словно обезумевший козленок, скакал Пашка, вскидывая руки вверх и выкрикивая:

– Сочная, сочная! Сочная, сочная!

Я остановился, не зная, что делать. Петух, стоящий на корыте и смотревший на это представление, разразился оглушительным ку-ку-реку. Брат зловеще блеснул очками и ловко пнул курицу. Она отлетела к штакетнику. Подбежав, я схватил ее и зажал клюв. Отнес пленницу на веранду – ничего лучше в голову мне не пришло. Раздался звонок от калитки. Хрустя гравием дорожки, я потащился открывать. За калиткой стояла укутанная в цветной платок Максиманиха.

– Здравствуйте, Марфа Захаровна.

– Здорово, хлопчик. Старшие дома есть?

– Нет, родители на работе.

– Экая незадача, – фальшиво огорчилась бабка, стараясь заглянуть во двор. – А я ведь чаво спрашиваю-то? Курочка у меня пропала, хохлатка…

Я молчал, ожидая продолжения. Из-за спины неслось: Сочная, сочная! Сочная, сочная!

– Про что это я?

– Хохлатка у вас пропала, курица.

– А, верно, черная такая… Не видал?

– Я дома был, никуда не ходил, ничего не видал.

– Может во двор к вам забежала? – хитро блеснула юрким глазом бабка.

– Нет у нас чужих кур, только наши, но они не черные.

– Посмотреть можно? – бабка попыталась отстранить меня с прохода.

– Родители запрещают чужих пускать, когда их нет.

– Да я же рази чужая? – удивилась Максиманиха. – Да я, можно сказать, соседка ваша. Да меня же тут каждая собака знает!

– Собака может и знает, но родители сказали никого не пускать.

– Я одним глазком только взгляну и все. Или ты чего-то боишься? Что-то скрываешь?

– Ничего я не скрываю.

– Так я взгляну?

– Только недолго, – неохотно отодвинулся, пропуская настырную старуху.

Она ворвалась во двор и начала бросать по сторонам быстрые взгляды.

– А в ящике у вас чего? – указала она на железный ящик под окном кухни.

– Баллоны газовые.

– Хитро придумали, чтобы не подожгли, – прошла дальше. – А гравий для дорожки где брали?

– Не знаю, батя откуда-то привез.

– Разумно, слышно если кто-то ночью полезет. Хозяйственный он у вас, прямо как барин.

– Куры вон, – указал я, – видите, черных нет.

– Откуда ты знаешь, что черная? – насторожилась Максиманиха.

– Вы же сказали… – я начал лихорадочно вспоминать, говорила ли бабка про цвет.

– Я не говорила! – Марфа Захаровна пристально уставилась на меня.

Из-за кирпичного выступа кухни выскочил Пашка:

– Сочная, сочная! Сочная, сочная!

– Чего это он? – попятилась Максиманиха.

– Это он… физкультурой занимается.

– Клоп этакий, а туда же, – уважительно сказала Марфа Захаровна, – физкультурой занимается. Чудно.

Подскочив, он начал кружиться вокруг.

– Паша, ты курицу не видел? – ласково спросила бабка.

– Сочная, сочная! Сочная, сочная!

– Курицу, говорю, не видел, балбес?

– Сочная, сочная! Сочная, сочная!

– Совсем он у вас дурачок? – бабка с сочувствием посмотрела на меня. – И по деревне с зонтиком ходит…

Воспользовавшись моментом, Пашка вдруг вцепился зубами в палец Марфы Захаровны.

– А-а-а-а! – заорала она, тряся рукой, – А-а-а-а!

– Сочная, сочная! Сочная, сочная!

Максиманиха в ужасе попятилась.

– Держи его!!!

– Да он…

– А-а-а! – развернувшись, бабка стрелою метнулась со двора, едва не снеся калитку. – Убивают!!! Помогите!!! – с криком неслась по пыльной улице.

Шагнув вперед, я отвесил брату оплеуху. Голова его вздернулась, он замолчал и застыл как статуя. Лишь глаза как две хищные рыбки плескались в толстых аквариумах очков.

– Ты что сделал, придурок?

– А что я сделал? – Пашка привычно попытался прикинуться наивным.

– Зачем ты ее укусил?

– А зачем она меня Израилем Фендсом дразнит?

– Теперь явно дразнить не будет…

– Вот и хорошо, – брат опять начал скакать.

– … тебя в интернат заберут…

– Чего это меня заберут? – он замер с поднятой ногой.

– Нормальные люди не кусаются.

– Ты мне тоже палец откусил!

– Я случайно².

– И я случайно…

– Мать не поверит, – я покачал головой.

– Я скажу, что это чтобы бабку от курицы отвлечь.

– Попробуй, скажи.

– А куда ты курицу дел?

– На веранду, – поднимаясь на крыльцо, ответил я.

Пашка тащился следом. На веранде курицы не оказалось, зато дверь в дом была приоткрыта.

– Если она нагадит, то мамка нас прибьет, – высказал здравую мысль брат.

– Тихо, не спугни.

Мы прокрались в дом и начали искать злополучную птицу. В прихожей о ней напоминал только опрокинутый стакан и перья на столе.

– Где-то прячется, – сверкнул очками брат, – думает, что не найдем.

– Главное, не пугай ее, а то еще разобьет окно, – умерил я его пыл. – надо поласковее с ней. Попробуем на хлеб подманить, – я открыл деревянную хлебницу, спугнув спящего в ней кота, и взял хлебную корку.

– Где она может быть? – вертел головой Пашка.

– Да где угодно, – я заглянул под стол, под кресло. – Тут нет, пошли в кухню.

– Там прятаться негде.

– Могла в ванную залезть – дверь открыта.

Мы обыскали кухню, потом заглянули в ванную комнату. Ни в ванной, ни под ней курицы не было.

– Может тут? – Пашка открыл титан.

Там курицы тоже не оказалось.

– Видишь, тут нет, – я закрыл дверь в ванную, потом в кухню, – уже знаем, что она где-то в другом месте.

– Куда дальше?

– Пошли в нашу комнату.

Наша комната когда-то была единой, но потом по указанию матери рабочие с автозавода разделили ее перегородкой на мою, где отец валялся на продавленном старом диване и Пашкину, где стояли две кровати с панцирными сетками, стол и шифоньер. Еще там раньше были комод и на нем маленький холодильник, но потом отец кому-то их продал. Мы обыскали комнату брата. Под столом, кроватями, в шифоньере и на нем, птицы не было. Обыскали мою. Потом зал. Последняя комната – спальня родителей. Снова никого.

– Может, в раздевалке, – Пашка почесал затылок.

Была у нас в прихожей маленькая квадратная комнатка, в которой висела одежда.

– Там дверь закрыта.

– Вдруг просочилась? – Пашка открыл дверь и напряженно всмотрелся в темноту. – Нет, вроде, – попинал ногой, ничего не произошло. – Куда она могла деться? – посмотрел на меня.

– В ванной было окошко открыто, может, вылетела?

– В такое маленькое?

– Почему нет? Еще надо в чулане посмотреть, – я вышел на веранду, проверил чулан. – Нет.

– Может, в то окно вылетела? – на веранде было разбито окно, наполовину забитое металлическим листом. Я лазил через него в дом с крыши мастерской.

– Пошли искать во дворе.

Поиски во дворе, огороде и саду тоже ничего нам не дали. Утомленные безуспешными поисками, мы сидели на крыльце.

– Что будем делать?

– Не знаю, – вздохнул брат. – Мамка не поверит, что курица просто пропала.

– Не поверит.

– Подумает, что мы ее сожрали…

– Слушай, а это идея. Давай скажем, что собака курицу сожрала.

– А поверит? – с робкой надеждой спросил брат.

– Надо бросить перьев возле будки, увидит – поверит.

– Где их взять?

– Выдернем понемногу с наших кур.

– Наши же не черные.

– Покрасим черной тушью. Мне мать ею цилиндр красила. Я знаю, где пузырек стоит.

Сказано – сделано. Мы начали гоняться за птицами. Поднялся переполох: петух орал, куры орали, Пашка опять завел свою песню:

– Сочная, сочная! Сочная, сочная!

– Нет, так дело не пойдет, – сжав в кулаке два добытых пера, тяжело дыша, сказал я, – так мы долго будем за ними гоняться.

– А мне нравится, – что удивительно, Пашка совсем не запыхался от прыжков и криков.

– Нам еще надо время, чтобы тушь высохла.

– Что делать?

– Можно взять перья из подушки.

– Там перья?

– Ты не знал?

– Нет.

Мы аккуратно вспороли краешек шва на моей подушке и вытащили горсть перьев.

– А почему мы сразу в подушке не взяли?

– Я как-то не подумал, – смутился я. – Теперь надо покрасить. Пошли на улицу, чтобы не набрызгать.

Взяли в стенке пузырек, пошли в сад. Обмакнули перья в тушь и разложили сохнуть на лопухе.

– Вроде, похоже, – Пашка низко склонился над перьями, – вроде как с той.

Высохшие перья разбросали возле конуры недоуменно смотрящего на нас Байкала.

– Хорошо, – глаза Пашки лихорадочно метались, – похоже.

– Все, ждем.

В начале шестого не замедлила ворваться мать.

– Павел, ты совсем чеканулся?! Это неслыханный скандал! Укусить старую женщину!!! – с порога начала она.

– Ты сама говорила, что она склочня, – набычился брат, исподлобья глядя на мать.

– Склочня, конечно, но зачем кусать? Она сейчас полезет в амбицию, растреплет всей деревне и заберут тебя в спецшколу… А нам с батей из-за тебя расходы будут! Что про нас люди скажут?! – звонко хлестнула Пашку ладонью по лицу.

– Я хотел от курицы ее отвлечь…

– А где кура? – мать удержала занесенную для удара руку.

– Тут такое дело… – замялся я.

– Какое? – угрожающе понизила голос.

– Пока мы с Максиманихой разговаривали, Байкал сожрал курицу.

– Сожрал? Откуда ты знаешь? Сам это видел? – мать подозрительно прищурилась.

– Там перья валяются.

– Пошли, покажешь.

Внимательно осмотрев перья, мать задумалась.

– Вроде не такая черная была? – с сомнением сказала она. – Хотя… Ладно, бог дал, бог взял. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь, – идя к дому, рассуждала вполголоса. – Вам впредь наукой будет, могли бы мясца отведать, если бы не раздолбайничали, – зашла в дом.

Мы переглянулись, брат расплылся в робкой кривой улыбке.

– Получилось! – прошептал он.

– Тихо, не сглазь. Давай свиньям сварим.

Разожгли в ободе костер, взгромоздили выварку с водой. Отец явился, когда заваривали комбикорм.

– Ну что, оглоеды, где наше приобретение?

– Какое? – спросил Пашка.

– Что значит какое? Где курица, что Валька поймала?

– Ее Байкал съел, – сказал я.

– Растыры, – отец сплюнул в меня окурок, – как говорится, дураку стеклянный ненадолго: или разобьет, или потеряет. Одни убытки от вас! – начал подниматься на крыльцо, мы потащились за ним.

– Слышала, что эти паразиты с курицей сделали? – шагнув в прихожую, прокричал.

– Слышала, – выглянула из кухни мать. – А что младший Максиманихе чуть палец не отгрыз, ты в курсе?

– Чего? – отец вывалил глаза, словно свистнувший на горе рак. – Чего он сделал?!

– За палец ухватил Марфу Захаровну, – раздельно повторила мать.

– Не бойся никого, сери у хате, – присвистнул отец и повернулся к Пашке. – Совсем ошалел от безделья? Ты смотри, так до дурдома допрыгаешься.