Вив Гроскоп
Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы

Все издания, которые я использовала при подготовке, перечислены в списке рекомендованной литературы в конце книги. Я не выбирала особенные, любимые переводы, а брала то, что было под рукой. В основном я использовала именно переводы, потому что читать их и ссылаться на них оказалось быстрее и проще, чем работать с оригиналами. Я познала все крайности чтения на французском: когда-то продиралась через Марселя Паньоля, сверяя каждое пятое слово со словарем, а позже прочла Пруста в оригинале. Я провожу во Франции не так много времени, как хотелось бы, но вижу, что у меня не возникает проблем с чтением на французском, если я хотя бы время от времени беру в руки французскую книгу. Нелегко читать литературу на том языке, на котором она написана, если этот язык тебе не родной. Но я сумела довести свой французский до такого уровня, что это стало мне по плечу, и особенно легко чтение давалось, когда я жила во Франции, думала по-французски и видела французские сны. Теперь чтение на этом языке превратилось для меня в медитативное и приятное занятие, и меня радует, когда я могу прочесть какой-нибудь короткий и несложный текст, который еще не успели перевести на английский.

С другой стороны, я большая сторонница чтения в переводе. Перевод текста сам по себе требует мастерства, и многие из них обладают особой собственной красотой, отличной от оригинала. И все же неизменно (особенно у людей, которые не знают языка) возникает вопрос: можем ли мы быть уверены, что, читая перевод, понимаем все? Мне близок этот страх. Не хочется, чтобы возникало чувство, будто вы взяли на себя труд прочитать что-то, но в итоге поняли, что читаете все не так. Справедливости ради стоит сказать, что множество французских понятий, идей и слов не имеют точного соответствия в английском языке. Трудности возникли даже при переводе названия этой книги. Я хотела найти слова, которые выразят радость, игривость и приятную «французскость» фразы Bonjour Tristesse, подчеркнув, что в этой книге мне хочется избавиться от печали и поприветствовать радость. Казалось, что противоположный смысл заложен во фразе Au Revoir, Tristesse. Даже в голову не приходило сформулировать мысль иначе.

Затем я впервые за тридцать лет перечитала роман «Здравствуй, грусть!» и поняла, что он вдохновлен первой строкой стихотворения Поля Элюара, которое начинается словами Adieu, Tristesse. Этот перевод тоже точен. Какой из них лучше? Мне сразу вспомнилось, как в одиннадцать лет я впервые открывала для себя французский и злилась, что невозможно понять, когда говорить adieu, а когда – au revoir, но в силу собственной педантичности считала, что очень важно знать между ними разницу. Почему-то никто не сказал мне: «Adieu значит „прощай“. Когда ты в последний раз говорила человеку „прощай“?» В результате, осваивая в детстве французский, я считала себя страшно глупой, поскольку не видела разницы между двумя столь разными формами прощания^[7].

Долгое время я раздумывала над этим, и порой мне даже хотелось воспринимать эту разницу буквально и говорить французским мальчикам, которые давали мне понять, что не хотят становиться моими парнями, adieu (буквально – «к Богу», или, в моем представлении, «надеюсь, ты отправишься к Богу, то есть умрешь»). Французским мальчикам, которые были ко мне добры (или хотя бы не высмеивали меня), я говорила au revoir, или «До свидания». Именно такие нюансы мы и боимся упустить, читая переводы. Но нам и правда не стоит об этом переживать: если уж начистоту, когда кто-то говорит вам au revoir, у него в голове не возникает мысли: «Я уже планирую снова свидеться с этим человеком». Хотя я бы встревожилась, если бы кто-то сказал мне adieu. Так, на всякий случай… Вдруг этот человек знает что-то, чего не знаю я?

Попутно отмечу, что некоторые вещи, сдается мне, сказать можно только по-французски, а при переводе в них кое-что теряется. Стихотворение Поля Элюара, подарившее название роману «Здравствуй, грусть!», входит в сборник La Vie Immédiate («Сама жизнь»). Название сборника весьма радостно, но нет ничего печальнее названия стихотворения, в которое входит строка «Здравствуй, грусть!», – À Peine Défgurée («Слегка искалеченный»). Это депрессивное на первый взгляд, загадочное и исключительно французское стихотворение, где, казалось бы, говорится о человеке, с которым вам вовсе не хочется скоро увидеться снова.

Я удивилась, узнав, что название романа «Здравствуй, грусть!» – радостного, глубокого – взято из этого странного, пустякового произведения. Меня особенно задело название стихотворения. Мысль о том, что можно быть «слегка искалеченным», казалась мне жестокой и однозначной. В переводе стихотворение звучало очень резко. Но затем я попыталась прочитать его на французском и испытала совсем другие чувства. В нем говорится не о человеке, но о печали. Именно печаль в нем предстает человеком, только слегка искалеченным. Это прекрасно соответствует темам и идеям романа Франсуазы Саган. Элюар пишет, обращаясь к печали, как к человеку: «Тебе не быть чистым страданием, / Ведь самые жалкие губы способны изобличить тебя / Улыбкой». Это простая мысль, но в ней есть красота, ведь она открывает истинный смысл многих книг, упоминаемых на этих страницах. Сколько бы ни было в мире печали, она отступает в момент неожиданной встречи с другом… Печаль повсюду. Но ей всегда можно дать отпор.

Порядок действий

Нужно ли вам знать французский, чтобы читать эту книгу? Absolument pas. (Нет, не нужно.) Недавно мне напомнили, что французским владеют даже не все исключительно умные люди, к которым я отношусь с огромным уважением. Я привыкла полагать, что такие люди сплошь говорят по-французски, – так в моем случае проявляется склонность человека к подтверждению своей точки зрения. Cogito ergo sum^[8]. Вы мне нравитесь, следовательно, должны говорить по-французски. Я просто ужаснулась, когда пришла на выступление Мишель Обамы в Париже, куда она приехала в рамках своего европейского книжного турне, и обнаружила, что она совершенно не знает французского. Я так ею восхищаюсь, что не могла допустить, чтобы Мишель не владела этим языком. Однако она не только не сказала даже «bonsoir» («добрый вечер») и «merci» («спасибо») сорока тысячам человек, которые пришли встретиться с ней (и пользовались при этом приложением для синхронного перевода, чтобы слушать ее через наушники), но и упомянула, что ела «crêpes fromage», отчего я чуть не расплакалась от разочарования. Нет никаких «crêpes fromage». Это как сказать, что съел панкейк с сыром. Я вполне уверена, что не найдется в мире ни британца, ни американца, который рискнул бы заказать себе панкейк с сыром. Я разозлилась из-за этого, полагая, что Мишель Обаме гнусно подсунули неправильный блинчик.

Так я получила важный урок: моя симпатия к человеку не наделяет его способностью бегло говорить по-французски. Дело в том, что многие люди не знают языков, которые хотели бы знать. Возможно, у кого-то не было возможности их выучить или учитель не смог их увлечь. Я вхожу в число счастливчиков: французский в моей школе являлся обязательным предметом с одиннадцати лет. Кроме того, у меня были прекрасные учителя, которые вдохнули в меня любовь к этому языку и этой стране. Впрочем, даже без знания языка можно многое получить благодаря переводам. Например, чтобы читать эту книгу, вам не нужно знать ни слова по-французски или даже любить французских писателей. Хотя я посвятила свою жизнь изучению французского, а знание иностранных языков стало одной из главных моих радостей, я не сужу людей, которые этим не хотят заниматься, у которых нет такой возможности, и даже тех, кто думает, что владение иностранными языками – удел неудачников.

Я столкнулась с этим в собственной семье. Моя бабушка была открыта новому и считала, что изучение языков прокладывает путь к социальной мобильности и дает возможность изменять свою жизнь (в моем случае так и получилось). Но дедушка был несгибаемым патриотом и считал, что позволять иностранным словам вторгаться в ваш рот равносильно государственной измене и может причинить вам физический вред. Мы смогли добиться от него лишь двух бессмысленных «французских» фраз: «inky-pinky parlez vou s» и «comm a pally tally vous»^[9]. Справедливости ради стоит сказать, что он любил произносить эти слова и не упускал случая ими щегольнуть.

Как прекрасно знал мой дед, когда говоришь на иностранном языке, возникает проблема: твои навыки вполне могут показаться другим попыткой задрать нос. Иностранные языки часто используют, чтобы принизить окружающих и притвориться умнее, чем ты есть на самом деле, или попытаться обмануть людей. Мне снова вспоминаются мой любимый франкофон Фрейзер и сцена, в которой он и Найлз осторожничают с Эдди и говорят по-французски, чтобы пес не понял, что его везут к ветеринару. («Tu es celui qui va l’amener chez le médecin pour le snip-snip». – «Это ты отвезешь его к врачу, который сделает чик-чик».) Даже в американском телесериале «Друзья» есть эпизод, когда Джоуи Триббиани говорит что-то на «французском» языке, очень похожем на липовый французско-английский моего деда. Фиби, роль которой исполняет восхитительная Лиза Кудроу, прекрасно владеет французским и готовит Джоуи к кинопробам, где ему предстоит прочесть на этом языке несколько реплик. Он считает, что говорит по-французски, но на самом деле несет ахинею. Этот язык можно, пожалуй, назвать пьяным фальшивым французским: «Ша блю бла! Ми ла пи, омбра! Пу!» В конце концов Фиби вынуждена попросить режиссера похвалить Джоуи и мягко отказать ему в роли. Обрадованный Джоуи благодарит его на чистом французском: «Тут де ле фрут!» Иными словами, неважно, какой у вас уровень владения французским – беглый, инки-пинки или шаблюбла, – при чтении этой книги у вас не возникнет трудностей. Здесь я никоим образом не пытаюсь принизить вас, сбить с толку или облапошить, убедив, что вас ждет чудесное путешествие, когда на самом деле вы едете на операцию по удалению яичек. Мой дедушка, Эдди и даже Джоуи легко могли бы прочесть эту книгу.

Поможет ли она выучить французский? Нет. Но очень надеюсь, что с ней вы всерьез задумаетесь об этом. Как бы то ни было, хочу, чтобы читатели знали, что я не собираюсь поддаваться искушению parler français (говорить по-французски) при любом удобном случае. Полагаю, это было бы невыносимо. Я буду использовать французские слова, только когда сочту это крайне необходимым, и не стану вклинивать их в повествование, только чтобы добавить ему немного épicé (остроты). Видите, как это раздражает? Единственное исключение в том, что я использую оригинальные французские названия книг: во-первых, я так хочу, а во-вторых, они очень красиво звучат. Я оправдываю себя тем, что всем нам в жизни нужно то, что моя бабушка (совсем немного говорившая по-французски) назвала бы «капелькой у-ля-ля». А еще тем, что оригинальные названия этих книг так хорошо известны, что кажется бессмысленным обременять их тяжелыми и неуклюжими эквивалентами, которые не имеют никакого отношения к их авторам. À La Recherche du Temps Perdu? Вслушайтесь и скажите, какие чувства у вас пробудились. «В поисках утраченного времени»? Что это? Название одной из серий «Стартрека»?

В жизни я постоянно вставляю в свою речь французские слова, но обещаю избегать этого на страницах книги. Я знаю, это ужасно, но готова нести ответственность за эту привычку. Услышав речь какого-то несчастного и безобидного француза, я обязательно подойду к нему и спрошу (по-французски): «Простите, вы француз?» Вопрос, конечно, глуповат, ведь ответ на него очевиден. Но потом я попытаюсь завязать разговор с этим человеком. Мои дети и муж в такие моменты уже научились смотреть в пол и делать вид, что не имеют ко мне никакого отношения. Я приобрела эту привычку очень рано, последовав советам бабушки, когда росла в английской провинции, где почти никого не встречала и боялась, что никогда не смогу говорить на иностранном языке, просто потому что у меня нет практики. Что главное при изучении языка? Погружение, совершение тысяч ошибок и умение вовлечь человека в разговор, даже если он явно не расположен к беседе и надеется, что вы скоро от него отстанете. Последнее особенно верно в отношении французов, говорящих с британцами. Обычно я притворяюсь, что один из моих родителей – француз. Это ложь, но мне помогает.

Итак, хотя я уверена, что применять французский (особенно в окружении французов) чрезвычайно важно, я терпеть не могу эксклюзивность. Переходить на французский, чтобы казаться умным, – это сродни тому, чтобы во взрослом мире повторять слова родителей-аристократов, которые звучали, когда разговор становился острым: «Pas devant les enfants» («Не при детях»). Не хочу ни проявлять высокомерие, ни вызывать раздражение у читателей, которые французским не владеют. И уж точно не хочу никого оттолкнуть от изучения хоть парочки французских слов из-за своего стремления цитировать в оригинале полеты прустовской фантазии. Немного французского допустимо, но только un petit peu^[10]. (Ладно, прекращаю.)

Attention aux spoil ers!^[11]

Да, знаю, я обещала не злоупотреблять французским, но здесь устоять не смогла. Очевидно, слово «спойлер» используется во французском не реже, чем в английском. Это не может не радовать. Если вы знаете слово «спойлер» и можете сказать его на манер «у-ля-ля», то уже говорите по-французски. Отлично! А как насчет спойлеров ко всем этим книгам, ведь некоторым из них по триста лет? В предисловии к переизданию романа Bonjour Tristesse в серии Penguin Modern Classics в 2008 году писательница Рейчел Каск делает оговорку: «Всех, кто читает роман впервые, предупреждаю, что в предисловии раскрываются некоторые сюжетные повороты». Да и зачем их скрывать, раз Bonjour Tristesse вышел пятьдесят лет назад? Это совершенно верно и для настоящего издания. Читатели всех мастей, знайте: в этой книге раскрываются совершенно все сюжетные повороты. Если вы всю жизнь мечтали прочитать какой-то роман и предпочитаете заранее не знать о нем совсем ничего… Что ж, в таком случае лучше пропустите соответствующую главу. Как говорит молодежь: жаль, мне не жаль.

Мне знакомо такое принятие спойлеров. Я написала книгу о русской литературе «Саморазвитие по Толстому. Жизненные уроки из 11 произведений русских классиков», и, несмотря на достаточное количество предуведомлений и оговорок о спойлерах, которых невозможно было избежать, несколько читателей пожаловались мне, что я испортила им удовольствие от чтения «Анны Карениной». На это я могу лишь ответить: ребята, она вышла в 1878 году. По этому роману сняли восемнадцать фильмов, поставили девять опер и пять балетов, и сегодня о поезде знают все. Учите матчасть.

Разумеется, мне от этого неловко. В идеальном мире мы могли бы обсуждать классику, не раскрывая важных сюжетных поворотов и нюансов характеров персонажей, чтобы не портить другим удовольствие от первого прочтения книги. Но нельзя получить все и сразу, и пришлось сделать выбор: я решила, что лучше говорить открыто и прямо, чем гадать, что читателям известно, а что – еще нет.

Как бы то ни было, плюс французских романов в том, что сюжет в них гораздо менее важен, чем, скажем, в великой классике русской и английской литературы. Во французском романе он часто очевиден с самого начала. Суть не в том, что происходит. Суть в том, как это происходит и почему. Именно поэтому эти книги столь богаты жизненной мудростью: в них объясняется, почему мы принимаем те или иные решения и почему психология человека заставляет его выбирать определенный путь в определенное время. Вы не умрете, если узнаете, что девушка из «Любовника» не выйдет за него замуж, что Эмму Бовари не ждет долгая и счастливая жизнь и что виконт де Вальмон и маркиза де Мертей (какими бы опасными ни казались их связи) так и не перейдут к делу, как бы сильно нам этого ни хотелось. Знаю, что такие откровения не понравятся некоторым читателям, но прошу, проявите снисхождение: на мой взгляд, невозможно обсуждать эти книги открыто и конструктивно, если не упоминать, что в них происходит. Думая о спойлерах, берите пример с пешехода с портфелем, идущего по парижской улице: все-таки лучше знать, что надвигается на тебя, чем безмятежно смотреть в другую сторону.

1. «Здравствуй, грусть!» – Франсуаза Саган

Не судите себя за молодость и глупость…

Или о том, как вмешательство

в любовную жизнь отца может привести

к катастрофическим последствиям

Восхитительно безразличное выражение лица Франсуазы Саган, не заметившей, как она секунду назад задела своим автомобилем чей-то портфель, стало последней каплей, что окончательно укрепила мою тягу к Франции и «французскости». А еще этот момент подтолкнул меня обратиться к творчеству Саган и роману Bonjour Tristesse, бестселлеру 1954 года, который она написала в семнадцать лет, опубликовала в восемнадцать и превратила в международный хит уже к девятнадцати. В мире продано пять миллионов экземпляров этой книги, переведенной на двадцать два языка. Выкуси, Джоан Роулинг! (На самом деле в мире продано пятьсот миллионов экземпляров книг о Гарри Поттере, переведенных более чем на восемьдесят языков. Но ведь и Джоан не написала их за пару месяцев, когда ей было семнадцать лет…) Какой урок счастья преподает эта книга? Молодость – прекрасная пора. Вот только мы редко понимаем это, пока молоды. Я не стану писать: «Молодость молодым не впрок». Так частенько с грустью говорила моя бабушка, что всегда меня раздражало. Это правда. Но в юности эти слова тоже не впрок.

Саган показывает пример юношеского безразличия. Про себя я называла безрассудное вождение Саган Le Grand Bof, намекая на вышедший в 1973 году фильм La Grande Boufe («Большая жратва»), в котором несколько друзей решили объесться до смерти. Я решила, что Франсуаза Саган была королевой bof в стране, где вы обречены слышать это слово по несколько десятков раз в день. В словаре его не найти. Если кто-то ни разу не слышал, как французы говорят bof, знайте: это междометие может значить что угодно, от «мне просто нет до этого дела» до «никому на свете нет до этого дела» и даже «мне настолько все равно, что я не могу поверить, чтобы кому-то было до этого дело». Bof – высшая степень равнодушия. В ресторане это может значить: «У нас не осталось картошки фри, и оправдываться за это мы перед вами не обязаны». (Bof.) В отношениях это может значить: «Мне плевать, жив ты или мертв». (Эх, bof.) В мироощущении Саган это может значить: «Кажется, я только что чуть не сбила мужчину? Да какая разница!» (Тройное bof.) Порой – и даже довольно часто – умение сказать bof становится ключом к благополучной жизни. Саган нравилась мне главным образом потому, что была на сто процентов bof. У многих из нас в разные моменты жизни загорается лампочка – наступает момент ясности, который привязывает нас к месту или личности. К другим он приходит через литературу, прекрасный обед, а может, через бокал вина или чудесную музыку. А еще, бывает, эта лампочка загорается, когда восхищаешься человеком, которому плевать на дорожные происшествия.

В романе Bonjour Tristesse рассказывается о девушке-подростке, чья жизнь идет под откос, когда однажды летом она уезжает из Парижа. Саган стала живым воплощением этой особенной радости жизни, что оказалось для нее и благословением, и проклятием. Британский писатель Себастьян Фолкс в 1998 году написал в статье для журнала The New Yorker, что Саган показывает «идеализированную версию французской жизни». Не исключено, что именно это стало одной из причин успеха Bonjour Tristesse у критиков и читателей, ведь тон этой книги звучал за границей не хуже, чем дома. Это был роман о красивой семнадцатилетней девушке, которая в лучах солнечного света занимается сексом на пляже (или, по крайней мере, неподалеку от пляжа) на юге Франции. Кому такое не понравится? Да и написал этот роман не какой-то противный старикашка, а настоящая семнадцатилетняя девушка. Молодость, внешность (и, будем честны, пол) Саган – а также тот факт, что роман был интересным и откровенным, – определили, что внимание оказалось сосредоточено не столько на самом произведении, сколько на личности автора. Вскоре пошли слухи, что если спросить французов, кто такая Франсуаза Саган, то они ответят: «Кинозвезда». Не по своей вине и не по своей воле она стала прежде всего знаменитостью. Саган вспоминала: «В 1954 году мне предложили выбрать одну из двух ролей: скандальной писательницы или приличной школьницы. Ни одна из них мне не подходила. Я предпочла бы быть скандальной школьницей и приличной писательницей». Она также отмечала, что в то время решила выбрать единственный путь, который увидела перед собой, и просто делать что хочется. Для нее это значило заходить «слишком далеко», принимая излишества.

Одной из сфер, где ей спокойно и безобидно удавалось предаваться излишествам, была ее речь, и она часто дразнила журналистов и интервьюеров, делая эпатажные заявления, которых они жаждали, а затем полностью противоречила себе. Эта женщина подарила нам прекрасную фразу: «Что толку от платья, если оно не вселяет в мужчин желание снять его с вас?» И еще: «Может, счастье и не купишь за деньги, но я уж лучше буду плакать в „ягуаре“, чем в автобусе». Иногда она говорила в шутку или посмеивалась над собой. Иногда раскрывала, возможно, больше, чем намеревалась. Когда ее попросили составить собственный некролог, она написала: «Ее смерть обернулась скандалом лишь для нее самой». Можно ли представить себе нечто более грустное?

Сложно читать о жизни Саган, не представляя ее своеобразной карикатурой. Приходится гадать (как будет и далее, когда мы перейдем к Маргерит Дюрас и Колетт, двум писательницам, которые стали «брендами» XX века), где заканчивалась ее личность и начиналась «писательница, созданная на потребу публике», и не слились ли две эти сущности в нечто неузнаваемое. Превращение писателей в «фигуры» свойственно любой культуре, но я помню, как сильно удивилась, когда, начав понимать французскую болтовню о знаменитостях и писателях, обнаружила, насколько французы любят посплетничать. Я полагала, что в этой сфере нет никого хуже британцев, поэтому меня поразило, что французов ничуть не меньше, чем моих соотечественников, привлекают рассказы о бесчинствах, наркотиках, изменах и смертях от случайно упавшего в ванну фена. Первую серьезную проверку моих навыков французского мне устроила подруга по переписке, которая принялась объяснять мне, кто такой Клод Франсуа: «Mais comment ça se peut? Tu ne connais pas Claude François? Il est mort dans sa baignoire». – «Как? Неужели ты не знаешь Клода Франсуа? Он умер в ванне». Так я начала понимать, что делает людей знаменитыми. Клода Франсуа представили мне не как прекрасного певца и не как национальное достояние: мне просто сказали, что он человек, который умер в ванне. Французы и правда ничем не лучше нас…

Впрочем, я понимаю, почему Саган порой путают с вымышленной героиней или кинозвездой. В конце концов, она сама подталкивала людей к этому. Уж очень тонка грань между Франсуазой, беспечной и веселой девушкой, написавшей роман, и Сесиль, беспечной и веселой антигероиней, которая с первой же страницы романа Bonjour Tristesse показывает свою одержимость поиском признаков, отличающих счастье и грусть. «В то лето мне минуло семнадцать и я была безоблачно счастлива». Позже грусть кажется ей настолько далеким и невероятным чувством, что становится «странной» и «новой». Сесиль сама рассказывает свою историю. Вместе со своим отцом Реймоном она проводит лето на арендованной вилле на юге Франции. Отношения Сесиль и Реймона необычны: мать Сесиль умерла, когда девочка была совсем маленькой, и Реймону пришлось растить ее в одиночку. Несмотря на это, Сесиль не чувствует себя обделенной. Эта деталь – единственный аспект романа, который кажется мне несколько неправдоподобным. Впрочем, я полагаю, что Сесиль многое не готова принимать, а потому может не принимать и тот факт, что ее отец довольно безответственно ведет себя по отношению к ней. Возможно, суть романа как раз и заключается в этом отказе понимать, что и кого на самом деле нужно винить во всем происходящем.

Есть еще отцовская любовница Эльза, которая всего лет на десять старше Сесиль. Они, кажется, нравятся друг другу, но особой близости между ними нет. Судя по всему, Сесиль считает Эльзу довольно забавной и немного глуповатой. Вдруг – совсем неожиданно – появляется Анна, давняя подруга семьи, которая была знакома с матерью Сесиль. Она пытается проявлять по отношению к Сесиль материнскую строгость, но девушке это не нравится. Вскоре, впрочем, становится понятно, что у Анны есть виды на Реймона, а потому она не позволит Эльзе перейти ей дорогу. Анна великолепно владеет собой и – что особенно важно – работает модельером, поэтому знает, как одеться, чтобы увести мужчину у соперницы помоложе. Во всяком случае, таково мое прочтение. Я представляю Анну пухлогубой дамочкой с укладкой, этакой миссис Робинсон в исполнении Энн Бэнкрофт. У Эльзы нет шансов.

Реймон и Анна объявляют о помолвке, и Эльза, разозлившись, убегает. Сесиль приходит в ужас, особенно когда Анна начинает читать ей нотации об отношениях с Сирилом, летним увлечением Сесиль (с которым она занимается сексом, что не дает ей учиться, хотя, если уж начистоту, даже без всякого секса маловероятно, чтобы девушка тем летом взялась за книги). Вмешательство Анны раздражает Сесиль все сильнее, и особенно ей ненавистно грядущее возвращение в Париж в статусе «семьи». У нее рождается план. Сесиль находит Эльзу и уговаривает ее снова соблазнить Реймона. Она устраивает так, чтобы Анна стала свидетельницей их встречи. Шокированная, Анна уезжает. Позже – внимание, важный спойлер! – Реймон и Сесиль узнают, что она погибла в автокатастрофе, о чем рассказывается в последних абзацах романа.

Особенно любопытно, что некоторые писатели сочли бы такое заключение скорее завязкой и стали бы описывать последствия происшествия, имевшего непредвиденный исход. В этом запредельная дерзость романа, который, вероятно, мог написать лишь очень молодой (и самонадеянный?) человек: он ведет читателя вперед в тумане сигаретного дыма, с бокалом вина на закате и ароматом солнцезащитного крема на теплой коже, а затем сбрасывает со скалы и оставляет умирать. Саган поступает с читателем точно так же, как судьба (или Сесиль?) поступает с Анной.

Предательство ли это? Или мы все время лишь на это и надеялись? В конце концов, разве столь беззаботное отношение Сесиль к жизни не кажется невыносимым? Почему на ее долю выпадает столько счастья, хотя она вообще-то не очень хороший человек? Трудно сделать однозначный вывод. Можно сказать, что она понесла заслуженное наказание за свою беззаботность и всю оставшуюся жизнь Сесиль будут преследовать призраки ее поступков и этого трагического события. Но возможно, что на нее это вообще не повлияет (я, правда, считаю, что курить она станет больше), а единственной пострадавшей останется Анна, самый симпатичный – а также самый заботливый и невинный – персонаж во всей книге. А еще можно сказать, что в этой ситуации нет правых и виноватых. Даже если бы Сесиль была менее жесткой и расчетливой, Анна все равно могла бы сорваться на машине с обрыва. Остается вопрос: «Как жить, когда знаешь, что мог стать причиной страданий другого?»

Урок о молодости – главный, хотя и неоднозначный. Возможно, Сесиль остается под защитой своей юношеской глупости: она может притвориться, что все в порядке, ведь Анна никогда ей особо не нравилась. А возможно, в финале книги ее юность разбивается на осколки. Пока нас подводят к гибели Анны, мы наблюдаем, какую идиллическую жизнь ведет Сесиль: она может делать что хочет, быть кем хочет и плевать на последствия. Она даже не понимает, насколько у нее все хорошо, пока не становится слишком поздно. Эта тема часто проскальзывает во французских изречениях о счастье. У поэта Жака Превера, современника Поля Элюара (того, чьи слова вдохновили название романа Bonjour Tristesse), есть знаменитая строка: «Я узнаю счастье по звуку, который оно издает на прощание». Или, как сказал однажды другой человек, который не был корифеем французской поэзии, «никогда не знаешь, что у тебя есть, пока это не потеряешь».

В литературном смысле роман задает другой вопрос – и он, пожалуй, повлиял на восприятие Bonjour Tristesse и произведенный этой книгой фурор: «Можно ли писателю сохранять недосказанность, описывая ужасные события?» Саган оставляет на суд читателя вопрос о том, была ли гибель Анны случайностью, самоубийством или своего рода непреднамеренным убийством. А может, неудачной комбинацией всего перечисленного? Да, Сесиль не становится непосредственной виновницей ее гибели, но можно сказать, что она создала для нее все условия. Кажется, что в финале на самом деле рассказывается не о счастье в жизни, а совсем о другом. Но там действительно поставлен глубокий вопрос: «Кто в ответе за наше счастье?» Сесиль пытается установить полный контроль над собственным счастьем и ничего не оставляет на волю случая. Она старается построить свою судьбу и судьбу своего отца. Но это приводит к катастрофическому провалу и, несомненно, создает ситуацию, последствия которой Сесиль будет ощущать всю жизнь. Может быть, после смерти Анны ей будет еще хуже, чем если бы та стала ее мачехой? Саган каким-то образом создает атмосферу, в которой вердикт остается невынесенным. Мы прощаем Сесиль ее попытки манипулировать людьми. Она была молода. Что еще ей оставалось делать?

Хотя Саган неизменно хвалят за блестящее описание юношеского безрассудства (и Bonjour Tristesse считается одним из лучших романов воспитания), любопытно, что ей великолепно удаются и портреты людей раннего среднего возраста. Герои, о которых пишет Саган, воплощают подлинную «французскость» d’un certain âge (определенного, то есть среднего, возраста), и сама я заметила это в конце 1980-х годов, когда впервые приехала во Францию. Там люди за сорок и за пятьдесят казались мне моложе их ровесников, живущих в Великобритании. Они больше заботились о своей внешности. Женщины укладывали волосы. Все курили. Однажды я наблюдала, как чрезвычайно элегантная француженка, тетя моей подруги, вдруг вышла из себя, потому что с каминной полки примерно на полчаса пропала ее пачка «Житана». Я усвоила урок: если ты француз, то даже в возрасте тебе позволено порой вести себя как избалованный ребенок. Капризы сохраняют молодость.