Вито Леоне
Волчье лезвие
II
Юго-восток Франкии
Бургундская деревня
Лето 588 г. н. э.
Пир бурлил.
Под вечерним небом на поляне среди деревянных домов стояли повидавшие былое дубовые столы. Между ними, увиливая от мужских рук, сновали девицы с блюдами и кувшинами.
Людер сидел за столом, левая ладонь поглаживала холку пса.
– Что, Крувс, вкуснее, чем бретонские шкурки?
Кане-корсо ответил из-под стола одобрительным урчанием, и затем пёс продолжил кромсать говяжий мосол, лязгая мощной челюстью. Крувс не понял, про какие шкурки говорил хозяин. У него ещё чесались раны от порезов, что нанесли ему люди, когда он кусал их за руки, чтобы не ударили хозяина железной палкой или деревяшкой с куском металла. Хозяин ломал им большой железкой деревянные круги с прибитыми шкурками горностая. Круги трещали, а люди истошно вопили и брызгали кровью, когда хозяйская железяка врезалась в тело.
Если хозяин говорил про те горностаевые шкурки, то эта белая кость много лучше, и потому пёс не заметил, как рука перестала гладить его короткую светло-рыжую шерсть. Пальцы Людера захватили кусок мягкого белого сыра с пушистой корочкой, а его чаша с густым красным вином приподнялась и толкнула чашу его соседа.
– Выпьем, – выхлебал Людер чашу до дна, стукнул ею по столу. – Рад, что тебе лысину не попортили жалкие бретонцы. Орали: «Лучше смерть, чем позор», – угрюмо сказал он, жуя сыр, – мы сделали, как им лучше.
– Некоторые пытались её поцарапать, – ответил Брюн, жилистая рука погладила череп с выколотым рисунком на коже. – Люд, не бесись. Хватит. Это его королевское право – так делить добычу.
Прохладный ветерок всколыхнул озёрную гладь до лёгкой ряби, в которой серебрились отражения звёзд и растущей луны, потянуло влажной прохладой.
– Гунтрамн… ворон битвы, – укутался Людер в шерстяной бурый плащ, спрятав под ним рубаху-тунику цвета пыли на дороге в сухую погоду, серебряную цепочку с распятием и выколотым рисунком рунической вязи вокруг шеи. – Никого не встречал, кто бы пережил шестьдесят зим. А он – уже семьдесят… Наверняка плоть убитых клюёт после сражений… Дряхлый ворон.
Брюн повернул голову в сторону востока, а затем, взяв с блюда кусок говядины, тушёной в красном вине, взглянул на Людера:
– Вернутся гепиды – хватит тебе золота на ве́но (выкуп), чтобы посватать дочку того барона.
– Не струсили бы. После того разгрома у Фловия они чураются длиннобородых5, как кошка – веника.
Тягучий красный соус с ароматом вина, тимьяна и чеснока стекал по пальцам Брюна, а он его слизывал, причмокивая.
– Видел трусов, что бились как львы за обещанное серебро. Фе́ли, милашка, – сказал Брюн белокурой статной девице, наполнявшей им чаши вином из глиняного кувшина, – для тебя есть горностаевые шкурки. Они согреют зимой.
– Надеюсь, ни одна распутница не получила даже хвостика, пока ты добирался обратно, – ответила девица суровым голосом, но лицо осветила радостная улыбка. – Кувшин почти пуст, а я, боюсь, одна не выкачу бочонок.
– Я помогу, – оскалился Брюн.
– А я видел храбрецов, бежавших несмотря на обещанное золото, – поднял Людер чашу: – Давай за прелестниц! – проводил он взглядом шедшую между столами Фе́ли.
Вышитый шерстяной жакет обрамлял её стать до цветного пояса с кистями, из-под которого вниз сбегали волны многочисленных складок на длинной широкой светло-серой юбке.
– Иди. С ней будет слаще, чем облизывать пальцы, – ухмыльнулся он на то, как поспешно Брюн допил вино.
«Может, не в монетах всё дело? – пришла Людеру пьяная мысль, когда Брюн ушёл. – Но без сотни золотых не жениться на дочке барона… Так, кому ещё из девиц требуется помощь с бочкой?».
Ранним утром, когда солнце ещё только подмигивало с горных вершин на востоке, под гавканье Крувса, что поднимал птиц в прибрежных кустах, Людер отплыл с дощатого причала, у которого качалось с десяток лодок.
Уключины скрипели, берег уползал, прятался в рассветной дымке. Ему казалось, она сама, эта белёсая мгла, и леденит лицо, пальцы и шею. Как восемнадцать лет назад, когда вот так же они с отцом последний раз рыбачили вместе. Он прожил десять зим, пальцы мёрзли, руки и спина костенели, но грёб с одной мыслью: «Я крепкий, сильный, как ты, папа. Не то что малец Одо».
В тот день буки будто перестали быть такими высокими, озеро – широким, а горы – неприступными, ведь он сам наловил с десяток полосатых колючих окуней и даже зацепил острозубую щуку. С ней отец помог, приговаривая: «Терпи, терпи, тогда и улов всегда будет», и придерживал одной рукой лесу из конского волоса, в которую Людер вцепился, стиснув зубы, так она жгла ладони. К вечеру мать потушила рыбу в белом вине, и по сей день он не помнил, чтобы ел пошуз вкуснее.
…Когда на дне лодки забились два окуня и тройка линей, дымка рассеялась. Открылся берег, откуда, блестя лысиной на взошедшем солнце, махал и что-то кричал Брюн. Рядом крутился Крувс, а вот кряжистый человек, сидевший на прибрежных камнях, заставил Людера быстрыми рывками смотать уду и вставить вёсла в уключины. Уже сходя на берег, он распознал в нём – по широкому скуластому лицу – гепида, и только хотел спросить, где Бливел, как взгляд остановился на сине-фиолетовой руке. Она валялась в шаге от гостя, а с её локтя взирала голова вепря.
– Фроил, – начал Брюн, но умолк, когда Крувс, лизнув хозяина в курчавую чёрную бородку, получил взбучку.
– Сидеть! – рявкнул Людер на пса, который в ответ гавкнул, а его передние лапы оставили грудь хозяина и опустились на прибрежную траву. – Брюн, я, как и ты, всю ночь помогал с бочкой, – продолжил уже ровным голосом, изучая едва заметные порезы под глазом и на шее гепида, – а сегодня хотел пошуз с такими, знаешь, небольшими нежными кусочками рыбы в чесноке, луке и сале. И знаешь, чего хочу сейчас?
– Люд, может, хотя бы его расспросим? – сглотнул Брюн слюну и перекрестился.
– Нет, ты не понимаешь. Я хочу взять топор и порубить на пошуз дюжину длиннобородых, которые сначала лишили меня отца, а теперь как издёвку присылают вонючий кусок гепида. Чего это он лыбится, а, Брюн?
Фроил скалил кривые зубы. Взгляд его переходил с высокого черноволосого «рыбака» с холодными голубыми глазами и рунической вязью на шее на лысого жилистого бургунда и обратно. Меч, под который Фроил уже склонил голову около десяти дней назад, отсёк руку главаря по локоть, и лангобард взамен лёгкой смерти поручил доставить послание.
В поисках Людера он набрёл на вдову, что обменяла горячий пошуз на не менее горячие ночи с ним. И хотя она сожалела, что из-за боли он не может пустить в ход изрезанные мечом ладони, тем не менее радовалась ладной твёрдости самой важной для неё конечности. Теперь же от известного слова среди малознакомой речи под кожей у Фроила потёк приятный жар, отчего губы сами собой расползлись в улыбке.
– Чего скалишься? – бросил Брюн в лицо гепида.
– Пошуз очень вкусно, – ответил Фроил на вульгарной латыни. – Я могу наловить ещё, и тогда мы хорошо поедим.
– Если бы римляне не воевали со всеми подряд, то так бы и лыбились друг другу, – уяснил Людер, что Фроил не понимает франко-бургундскую языковую смесь, на которой они говорили прежде. – Забирай кусок своего главаря и проваливай, – рявкнул он уже на латыни, – иначе Крувс прибавит тебе ран.
Услышав своё имя, пёс гавкнул, вскочил с места и стал обнюхивать гепида. Фроил удивил. На его лице не дёрнулось ни жилки, он только шире расставил ноги, а взгляд был твёрд как сталь.
– Ночей десять назад я выбирал между двумя смертями, а потому предпочту получить золотых монет.
– Видел наглеца? – обратился Людер к Брюну.
– Не зная имени, не отомстишь, – сказал Фроил.
– Что ж, интересно, но стоит только чаши вина, – шагнул вперёд Людер и навис над Фроилом, – а вот если шайка головорезов снесёт башку тому, за чьё имя хочешь монет, то сговоримся.
– Что же, можно, но нужна добрая сталь и припасы.
После недолгой беседы, закопав обрубок руки, они наблюдали, как Фроил отгребал от причала.
– По милости небкс поем всё-таки пошуз, – гладил Людер пса, – а ты намилуйся с Фе́ли, завтра отправляемся в Аврелиан6, – и продолжил в ответ на недоумённый взгляд друга: – Потревожим дряхлого ворона.
***
Центральная Франкия
крепость Аврелиан
Спустя пятнадцать дней пути тёплое солнце нагревало головы Людера и Брюна среди городской суеты и гама, где множество людей разного вида и рода занятий поднимали пыль с мостовой.
– Всё-таки хорошо, что обернулись в правую веру, – сказал Брюн, когда они вышли на улицу, ведущую прямо к базилике, где король Гунтрамн был на вечерней литургии, – пьёшь вино из позолоченного потира как и знатные люди. Не то что у ариан: нам деревянные кубки, а знати – золото.
– Как вижу, тебе нравится быть католиком (ортодоксом), да, Брюн? – ответил Людер, моля Господа, чтобы король был в добром расположении духа и дал ему хорошее оружие, припасы и толику золота для наёмников.
– Ага… Как-то спокойнее, – перекрестился Брюн. – Тихо, тихо, милая, – похлопал по шее лошадь, взбрыкнувшую на злобный лай собачьей своры. – Пошли прочь! Крувса на вас нет, – поднял булыжник и метнул в их сторону. Сам же не унимался: – А вдруг арианские церковники лили знати вино слаще, чем нам?
– Уймись. Вино, не вино – король принял такую веру, и мы с ним, – потянул Людер под уздцы коня прочь от охапки сена, что упала с проезжавшей телеги, – пусть хоть вода, лишь бы башку за ересь не срубили.
На входе в базилику они преклонили правое колено, окунули пальцы в кропильницу и перекрестились. Людер стал высматривать пурпурную мантию короля среди людей, заполнявших скамейки в центральном нефе. Палочки ладана испускали благовонный дым, который белыми облачками поднимался под двускатную деревянную крышу, откуда оконные проёмы в каменных стенах дарили яркий свет всему четырехугольному помещению.
В первом ряду корона на седых жидких патлах соседствовала с милой девичьей головкой в окладе из русых завитков. Заметив короля, Людер потащил Брюна к ближнему столбу правого нефа.
Проповедь порхала сизым голубем над прихожанами, облетала колонны боковых нефов, и слова «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил…» как взмах крыла стряхнули пыль сомнений из мыслей Людера, хотя день начался погано. После прибытия во дворец дородный майордом королевского двора с ленивым самодовольством на лице так долго расспрашивал их о цели визита, что только двое стражей в железных латах уберегли его от зуботычины. А когда аудиенция была назначена через десять дней, Брюн едва удержал Людера от исполнения желания расквасить самодовольную мину.
– Ite, liturgia est7, – объявил священник, прихожане потянулись к выходу.
Король Гунтрамн, бледный и хмурый, с увядшим кустиком бороды, ковылял к выходу в окружении богато одетых лейдов – с золотыми обручьями на запястьях, в расшитых шёлковых рубахах-туниках до бёдер и кожаных поясах с драгоценными камнями, и порыв Людера, вышедшего наперерез, стих. Он застыл на месте, члены словно окоченели – вспомнил случай, когда король приказал отрубить голову лишь за не очищенный после битвы топор.
Из ступора его вывели карие глаза молодой женщины, шедшей чуть позади короля, во взгляде которой он уловил насмешку и вызов. Людер пал ниц на одно колено.
– Господин мой король, прости мою дерзость, – с жаром заговорил Людер, не поднимая головы. – Я тот, кто первым ворвался в Ренн, чтобы вернуть Бретань вам, мой Господин. Могу я просить о милости?
– Встань, – сказал король скрипучим голосом, – мне говорили о тебе, – повернул он голову к лейду с горбатым носом, чьё запястье охватывало золотое обручье, звенья – львиные гривы с разинутыми пастями.
Тот зашептал королю на ухо, Людер поднялся, и сердце его пропускало удар за ударом.
– Ты лишил меня золота, – заговорил король, выслушав лейда.
– Простите меня, мой король, но я не мог так поступить.
– Но поступил. Убил знатных бретонцев, за которых я получил бы выкуп от их родни.
Людер почувствовал себя, как тогда на озере в лодке, десятилетним: «Чтоб всё твоё вино скисло, проклятый лейд. Я под стрелы лезу, а ты вынюхиваешь».
– Они просили избавить от позорного плена.
– Скорее зарезали бы себя сами, чем стали просить. Да и не вправе ты был решать за своего короля, как поступать с пленными, – повысил король голос и, показалось, что огоньки всех свечей на стенах задрожали.
Ноги подгибались, Людер звал всех известных богов, древних и нового: «Вотан, Донар, Фрей, помогите. Христос, верю, что ты равен Богу Отцу и един со Святым Духом. А то, что было, – так-то бесы попутали».
Хозяйка русых волос и карих глаз, с которой несколько мгновений назад сцепился взглядом, шагнула вперед, и её тонкие губы что-то шепнули королю.
– В чём твоя просьба, бургунд? – спросил король.
– Прошу крепких мечей, копий и сотню золота, чтобы в Италии награбить добычи для вас, мой король.
Лица лейдов скривились в ухмылке, оживление в свите короля вызвало эхо в пустой базилике, которую уже покинули остальные прихожане.
– Похвальное рвение, но греки8 уже предлагали мне пятьдесят тысяч золотых безантов за изгнание длиннобородых, – болезненный кашель прервал речь короля: – Кхе, кхе… я отказал. И знаешь почему?
– Авары, – ответил Людер, проклиная себя за то, что полез к королю с детскими игрушками.
Девица опять шепнула королю.
– Клотильда любит шипучее вино. Кхе, кхе… Будет рада, если доставишь бочонок из Шалона. С утра будь у майордома.
– Да, господин мой король, – склонил Людер голову.
***
Северо-восток Франкии
крепость Шалон на реке Марна
Утром второго дня осады лучники подожгли восточную башню. Густой чёрный дым ел глаза защитникам стен, мешал целиться, и едва солнце достигло зенита, как отряд, ведомый Брюном и Людером, прорвался внутрь. Начались резня и грабёж, вспыхивали пожары, кричали люди, над постройками не переставая звенел колокол.
Суматоха боя развела Брюна и Людера в разные стороны, и Брюн с воином в латах из металлических колец врывались в дома, забирали монеты, украшения и жизни.
В дом с прикрытыми ставнями напарник вошёл первым, вскрикнул, повалился на бок: кольца не спасли от удара вил. Брюн повернулся боком, выставив короткий меч вперёд, и вовремя: второй удар прошёл мимо, но кожаные латы на груди заскрежетали, боль обожгла левое плечо. Вилы пошли обратно, вцепился в черенок, удержал, дёрнул к себе. Человек налетел на клинок, вскрикнул, горячая влага обожгла Брюну правую кисть, и очень худой мужчина – два мосла и кружка крови – со стоном рухнул на пол.
Брюн осмотрел себя: зубец порвал на груди толстую бычью кожу, порез на плече – царапина.
– Дети… прошу, – услышал он сквозь стон.
Мужчина лежал на боку, руки обхватили почерневший от крови живот. Брюн огляделся: постель и стол с лавкой посреди деревянных голых стен, на входе напарник пускал красные пузыри, судороги терзали тело. Под столом жались друг к другу двое белокурых мальчишек, и тот, что постарше, держал ножик.
– Где монеты? – пнул Брюн отца. – Тогда не трону отпрысков.
– Там… в стене за постелью.
Нащупав в тайнике суконную тряпку с монетами, Брюн подумал, что замысел Людера посетить Аврелиан оказался не так уж плох. Хотя десять дней назад, обливаясь холодным потом в базилике, где перед королём поник Людер в лучших одеждах – белой льняной рубахе-тунике с бахромой, суконных штанах до колен и широким поясом из мягкой кожи с начищенными бронзовыми украшениями – мечтал, чтобы лошадь унесла как можно дальше отсюда.
Они вернулись из базилики на постоялый двор у реки среди густого леса, перейдя по мосту на южный берег Луары. Людер даже не взглянул на Крувса, который гавкал в загоне. Вечер кончился после трёх кувшинов крепкого вина.
Когда Брюн проснулся, постель Людера была пуста, а вернулся тот уже по самой жаре. Они стояли у ограды загона, и Людер бросал псу куски сырой козлятины.
– До самого Шалона будешь без мяса. Значит, суёт королевскую грамоту и говорит: «Король даёт тебе отряд, чтобы взять Шалон». Я думаю, чего это он против родного брата затеял, но молчу, решил не спрашивать, мало ли. Вот, прожора, на, – ещё один кусок упал на траву рядом с псом. – Так она потом и говорит: «Имей в виду, в Шалоне каждый захочет тебя убить». Я ей: «Даже мелкота и бабы?» – Крувс зарычал, его зубы рвали свежее мясо. – А она уставилась бесовскими глазами и молчит…
– Не хотел бы таких родичей, – вытер Брюн пот со лба, – хотя слышал, Хильдеберт этот не той веры.
– Вот ты меднолобый, если думаешь, что короли будут воевать из-за того, что у одного епископы говорят "Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу", а у другого – "Слава Отцу через Сына во Святом Духе". А вот Клотильда эта – никак не могу взгляд её забыть, аж пробирает до самого нутра, где семя бурлит, – оказывается, двоюродная сестра Хильдеберта. Так что про родичей верно подметил.
…Левая ладонь ощущала приятную тяжесть монет, а вот меч в другой показался Брюну гадко лёгким, когда сдвинутый стол открыл испуганные лица детей. За окном гавкнул пёс.
***
– Крувс, ко мне, – позвал Людер, и увидел, как Брюн выскочил из дома: на правом боку, у талии, была разрезана кожа лат, текла кровь, как и по левому плечу. – Кто там?
– Живых никого, – бросил Брюн на землю окровавленный ножик.
– Знамёна Хильдеберта! – крикнули со стены.
– Не уйти, – закинул Людер на плечо двустороннюю секиру, зазвенев кольчугой, одетой поверх длинной бурой рубахи с кожаным поясом. – Никого не трогать! – последовал его приказ.
– У тебя веление короля опустошить город, – подскочил горбоносый лейд, ткнул пальцем в Людера, отчего золотой браслет из львиных пастей чуть не слетел с руки.
– Но не подыхать здесь, – парировал Людер и оглядел воинов, что смотрели на них. – Живые бабы и дети дают нам возможность выбраться живыми. Закрывайте ворота!
Белые флаги над парламентёрами, что встретились в полумиле от ворот, алели от лучей оранжевого диска, наполовину севшего за горизонт. Брюн морщил нос от чада факелов на крепостных стенах. Молчание воинов, неотрывно следивших за переговорами, разбавляли детский плач и громкие стенания за их спинами, где трещал огонь одиночных пожаров и съедал тела убитых.
– Они не согласились, – сказал горбоносый лейд, когда они с Людером въехали в ворота, – атакуют не позже утра.
Людер промолчал. Казалось, он отрешился от происходящего, потому предоставил распоряжаться лейду, а сам, спрыгнув с коня, стал промывать порезы Крувса, сидящего на поводке у ограды одного из домов. Брюн не стал лезть с вопросами. Разжёг костер, и когда цыплёнок уже загорел до аппетитной корочки, Людер всё ещё трепал пса за уши, по холке, что-то шептал.
Брюн обгладывал ножку, когда Людер сел рядом.
– Надо всё-таки хлебнуть шипучего вина. Будь неладна эта Клотильда, – произнёс Людер, вгрызаясь в сочного цыплёнка. Вокруг них болтали и чавкали, бряцал металл, а сверху, выглядывая из-за сумрачных туч, взирал тусклый месяц. – Видел в подвале бочонок. Идём, поднимем.
Бочонок же вызвал у Брюна тоску по белокурым локонам Фе́ли, чья прохладная ладонь гладила его лысину, когда губами касался её влажного лона. Мысли вернулись к тем мальчишкам под столом. Он подумал тогда, что малыши Фе́ли тоже будут белокуры, как мать, а потому пошёл к выходу, но боль в правом боку остановила: детская рука ударила ножом в спину, и если бы бил не ребёнок, то не отделался бы порезом.
– Тьфу, аж скулы перекосило, – выплюнул Людер вино, когда отпил из вскрытого бочонка. – Клотильда, дрянь бесовская, вошла сюда, – постучал левым кулаком по груди, – как топор в мясо. Пусть хоть она не будет на вкус такая же кислая. На, хлебни, – протянул кружку, – вдвойне полюбишь наше густое красное.
– Я не смог, – начал Брюн, но прервался от кислятины и пузырьков, что заставили скривиться, – не смог их тронуть.
– Кого? – шарил Людер при слабом огоньке свечи по комнате, зашёл в кладовую: там затрещало, звякнуло разбитое стекло.
– Тех мальчишек в доме. Когда ударил меня, то лишь затрещину получил. Нож я отобрал, и всё, ушёл. А мы же клялись служить королю.
Людер оказался перед Брюном с мотком пеньковой верёвки на плече, лезвия секиры поблёскивали за спиной, а его глаза сверкали жёлтыми бликами от огня свечи и, казалось, лезли в душу.
– Сами сдохнут, – Людер тряхнул за плечо, – Брюн, не нюнься как баба. Я иду в лагерь Хильдеберта. На тебе: отвлечь часовых на стенах, чтоб я спустился.
– Как же?..
– Ты нужен здесь, – прервал Людер. – Если сговорюсь, взамен они потребуют открыть ворота, а если… корми Крувса! Ты знаешь, он любит говяжьи мослы. Идём, – шагнул он к выходу, – и любое сырое мясо, лучше телятина, но сойдёт и козлятина. В общем, мой замысел таков…