Виталий Стадниченко
Литературная ладья

Полная версия

КТО ТАКИЕ ДЕД И БАБА

Все мы помним из детства сказки, в которых есть герои Дед и Баба. Помните? Курочка Ряба, Колобок… А кто они такие, Дед и Баба? Какой у них возраст? По нашему представлению им лет семьдесят, не меньше. По крайней мере в детстве я именно так и представлял.

Но так ли это? «Не было у Деда с Бабой детей», но явно хотелось. Но не получалось, бывает. В те годы восемнадцатилетняя незамужняя девушка считалась уже перестарком. Полагаю, Деду и Бабе было не больше тридцати пяти лет. Возраст вполне достаточный, чтобы во времена складывания сказок о них считаться стариками. Но, стоп. Сказки ли это?

Сказки про Деда и Бабу имеют более глубокие корни. Это мифы.

Дед и Баба из историй про них – наши первопредки. Первые люди на Земле. Ну ладно, первые славяне.

Возьмём сказку про курочку Рябу. Многие её не понимают. А есть и такие, что высмеивают. Как же так? Сами били-били яичко, пытались разбить, а когда оно разбилось: заплакали. Никакой логики. А логика есть. Яичко то не простое – золотое. Мёртвое.

Будучи перволюдьми – Дед и Баба были старше этого мира. Старше Яви, как в старину назывался людской план реальности. Стояла их изба посреди Пустоты. А пустоту следует заполнить. Из чего? Ab ovo – из яйца. Во многих культурах считалось, что из яйца появляется Вселенная. В славянской культуре считалось так же. Именно затем Дед и Баба били яйцо, которое снесла курочка Ряба, чтобы их изба стояла отныне не в Пустоте, а в были.

Но яйцо было не простое, а золотое. Крашенное. А из крашенного яйца Вселенная не появится. Раз в год, по весне, возникает опасность, что разломится яйцо, выйдет из него новый мир и поглотит существующий. Отсюда – дохристианский обычай красить яйца, делать их будто золотыми, непригодными для появления новой Вселенной. Красить – это делать яйца красивыми, а не использовать для этого красную краску.

«Не плачьте Дед, не плачьте, Баба, – кудахчет курочка, – снесу вам яичко не золотое, а простое». Снесу вам яичко, из которой вы сделаете, наконец, окружающий мир.

Кстати о мышке. У неё решающая роль не только в этой истории, но и про репку. Той, где посадил дед репку, а вытянуть не может. Это не про малых сих, это про то, что мышка (как и некоторые другие животные) нечто большее, чем о ней принято думать. Но это тема другого эссе.

Другая важная история про Деда и Бабу – про Колобка. И это тоже миф, а не сказка.

Колобок – это, буквально, круглый. Вообще, корень «кол» очень важен для наших предков. Кол, колобок, коловорот, колесо… Коло и есть круг. Символ Солнца. Колобок и есть Солнце.

Дед и Баба (которые к тому времени уже создали Вселенную) завершили стоящую вокруг Зиму тем, что создали Колобка. Создали Солнце.

Путешествие Колобка есть Лето. Тот период, когда есть Солнце. Лиса, которая его съела, символизирует Осень, Она – воплощение Осени.

Осень съедает Солнце, но, на самом деле, это не конец истории. Начнётся новая весна, и Дед с Бабой опять пометут по сусекам и испекут новое Солнце. И снова всё повторится. И коловорот сей будет бесконечен.

ИЕРОНИМ – ЧЕЛОВЕК КНИГИ

Хотя Иероним Стридонский почитается и православной церковью наравне с католической, в России литературы о нём почти нет. Основным источником на русском языке является книга А. Ф. Диесперова, написанная ещё в XIX веке – произведение, богатое фактическим материалом, но стилистически написанное весьма устаревшим языком. Так же можно назвать житие Блаженного Иеронима за авторством Димитрия Ростовского. Существует, по-видимому, только одна современная книга об этом человеке – книга А. Р. Фокина.

Иероним Стридонский родился в городе Стридон в Далмации по разным данным либо в 342, либо в 344 году нашей эры. Смерть этого человека тоже недостаточно документирована. Точно известны день и месяц: 30 сентября, а вот каком конкретно году, опять неясности: называют либо 419, либо 420 год. В любом случае, святой Иероним умер в городе Вифлеем. Самый максимальный разброс дат даёт нам срок жизни святого Иеронима 78 лет. На самом деле он, по-видимому, прожил на несколько лет меньше. В любом случае его главный труд – перевод Библии на латинский язык, сегодня известный как Вульгата, иначе как духовным подвигом не назовёшь.

Неизвестно точно и мирское имя святого Иеронима, вероятнее всего он носил имя Евсевий, в честь своего отца. Родители принадлежали, как можно думать, к классу богатых отпущенников, они были христиане и своему старшему сыну дали строго христианское воспитание. «Я вскормлен, – говорил впоследствии о себе блаженный Иероним, – на кафолическом молоке с самой своей колыбели и был тем более предан церкви, что никогда не был еретиком». Тем не менее, он крестился поздно, в возрасте 20-ти лет. Начальное образование Иероним получил дома, причем учитель его, несмотря на суровость своего характера, сумел внушить талантливому ученику любовь к науке.

На сегодняшний день город Стридон разрушен. Далмация – историческая область на территории современных Хорватии и, частично, Черногории. Рождение Иеронима именно в этой местности позволяет некоторым исследователям относить его наравне с Коперником и Ницше к числу выдающихся деятелей прошлого, «которых славянство при желании может считать своими, но полную принадлежность которых к нему установить едва ли удастся когда бы то ни было». С другой стороны, Иероним родился настолько близко к Италии, что итальянцы считают его своим.

Первое критическое издание Иеронима было сделано Эразмом Роттердамским. Им впервые было установлено то, что некоторые сочинения приписываются Иерониму ошибочно. Он же просил у папы Льва X позволения посвятить ему свой труд. Известно по этому поводу написанное латынью письмо гуманиста папе, «который величием своим настолько же превосходил смертных, насколько сами смертные превосходят скотов» – так, по крайней мере, читаем мы в этом письме. Здесь же находится отзыв об Иерониме: «Блаженный Иероним настолько является для Запада царем теологов, что, пожалуй, только он один и достоин у нас имени теолога. Это не значит, чтобы я осуждал других, но даже и славные по сравнению с ним помрачаются его возвышенностью. Сама ученая Греция едва ли имеет кого-нибудь, с кем могла бы сравнить этого мужа, наделенного столькими исключительными дарами. Сколько в нем римского красноречия, какое знание языков, какая осведомленность во всем, что касается истории и древности. Какая верная память, какая счастливая разносторонность, какое совершенное постижение мистических письмен (Св. Писания). И сверх всего, какой пыл, какая изумительная вдохновенность души божественной. Один он услаждает красноречием, и научает ученостью, и привлекает святостью. И этот-то автор, единственно достойный, чтобы читаться всеми, один же и испещрен ошибками, и затемнен, и обезображен так, что даже ученые не могут понимать его». (Перевод, данный А. Диесперовым в книге «Блаженный Иероним и его век»)

В возрасте двадцати лет Иероним уехал в Рим, где получил серьезное образование и очень быстро прославился своей начитанностью, остроумием и красноречием. Известный грамматик Донат привил ему любовь к латинской культуре, к классической латинской литературе, к изящной словесности. Эту любовь Иероним пронес через всю жизнь. Она лежит в основе одного из его главных внутренних конфликтов. Но именно эта любовь к античной литературе и ее глубокое знание позволили Иерониму выполнить главную задачу жизни – осуществить перевод Библии.

Иногда Иеронима представляют человеком непоследовательным и очень впечатлительным, «который метался между восторгом перед древней культурой и ее отрицанием во имя веры». При этом приводится выдержка из его письма Евстохии: «Когда много лет тому назад я отсек от себя ради царствия небесного дом, родителей, сестру, близких и, что было еще труднее, привычку к изысканному столу, когда я отправился в Иерусалим, как ратоборец духовный, от библиотеки, которую я собрал себе в Риме ценою великих трудов и затрат, я никак не смог отказаться. И вот я, злосчастный, постился, чтобы читать Цицерона. После еженощных молитвенных бодрствований, после рыданий, исторгаемых из самых недр груди моей памятью о свершенных грехах, руки мои раскрывали Плавта! Если же, возвращаясь к самому себе, я понуждал себя читать пророков, меня отталкивал необработанный язык: слепыми своими глазами я не мог видеть свет и винил в этом не глаза, а солнце».

Приведенная выдержка из письма Иеронима скорее свидетельствует о его глубокой эмоциональности, впечатлительности, но она никак не характеризует его как человека непоследовательного. Более того, в этом фрагменте, довольно отчетливо просматриваются контуры внутреннего конфликта, связанного с его пристрастием к светской жизни, которые он познал в юности, и его последовательным сознательным отказом от неё.

Он был гурманом, но отказался от изысканного стола и постоянно постился.

Он почитал Оригена как религиозного философа и библиолога, но отказался считать себя его последователем, когда тот был обвинен церковью в ереси, и пытался очистить в своих переводах произведений Оригена полезное от вредного, за что, по его собственному мнению, был более достоин похвалы нежели упрёков. «Ибо, передавая перевод и объяснение Писания, достоинства коих всегда признавались за Оригеном, я постоянно отстранял его нечестивые мнения».

Он преклонялся перед античной, языческой, литературой, но последовательно стремился подавить в себе эту страсть ради христианской веры, разрешая в её пользу внутреннее противоречие.

Иначе говоря, Иероним последовательно шел к святости, последовательно отказываясь от всего того, что прежде так привлекало его, но противоречило представлениям церкви о святости. И подтверждением сказанному может служить то же письмо к Евстохии, в котором Иероним рассказывает о случившемся с ним. Прежде чем рассказать свою историю, приведённую выше в выдержке из письма, Иероним увещевает Евстохию: «Как сойдётся Гораций с Псалтирью, Марон с Евангелием, Цицерон с Апостолом? Не соблазнится ли брат, видя тебя в требищи возлежащей? И хотя всё чисто для чистого и ничего не должно хулить, что принимается с благодарением, однако ж мы не должны вместе чашу Господню пить и чашу бесовскую».

В самом деле, некоторые современники Иеронима упрекали его в непоследовательности и лживости. В письме к Азелле Иероним высказывал глубокую обиду по поводу подобных обвинений, зазвучавших в его адрес после того, как он духовно сблизился со знатной вдовой римлянкой Павлой, решившей посвятить жизнь Богу. «Пока я не знал жилища святой Павлы, до тех пор гремела ко мне любовь всего города, – восклицал Иероним. – Почти общий суд признавал меня достойным высшего священства. Обо мне говорили блаженной памяти папе Дамасу. Меня считали святым, признавали смиренным и красноречивым». И далее: «О зависть, первая язва! О сатанинское коварство, всегда преследующее святых!».

Иероним приводит упрёки, звучавшие в его адрес, – «Я человек порочный, переменчивый, непостоянный, лживый и обольщённый коварством сатаны», и обращается к Азелле с вопросом: «Что же безопаснее – верить ли порицаниям, или предполагать невинность, или же совсем не желать верить даже виновности?» После чего заключает: «Видно, вымыслу легче верят, его охотно слушают и даже побуждают придумывать его, когда он ещё не существует»

Именно последовательность и целеустремленность в сочетании с высокой образованностью, постижением всех тонкостей мастерства слова, заимствованного им у античных писателей, и позволили ему свершить необычайно сложное дело – перевод Библии на латинский язык.

Из всех выдающихся фигур IV века Иероним – личность самая необычайная. И выделялся он не святостью, как Антоний, не проницательностью в богословских вопросах, как Афанасий, не твердостью в отношениях с властями, как Амвросий, и даже не проповедями, как Златоуст, а скорее титанической и непрестанной борьбой с миром и с самим собой. Его называют "блаженным Иеронимом", но он не принадлежал к святым, которым при жизни дарована радость мира от Бога. Его святость, далекая от смирения, мира и благолепия, была горделивой, бурной и даже резкой. Он всегда стремился к большему, чем быть просто человеком, и поэтому нетерпимо относился к тем, кто проявлял слабодушие или осмеливался его критиковать. Резкому осуждению Иеронима подвергались не только еретики, невежды и лицемеры, но и такие люди, как Иоанн Златоуст, Амвросий Медиоланский, Василий Кесарийский и Августин Гиппонский, а тех, кто с ним не соглашался, он называл "двуногими ослами". Но несмотря на такую позицию, а быть может, во многом благодаря ей, Иероним занял заслуженное место среди великих христианских деятелей IV века.

По очень удачному определению, Иероним родился стариком и поэтому с юных лет начал считать себя старше своих сверстников. Однако еще удивительнее то, что и окружающие уже тогда считали его непререкаемым авторитетом почтенного возраста.

Он был восторженным почитателем классической литературы, хотя и признавал греховность пристрастия к языческой по сути своей традиции. Из-за этого он переживал внутреннюю борьбу, которая достигла апогея, когда он серьезно заболел и ему приснилось, что в Судный день ему задали вопрос: "Кто ты есть?" – "Я христианин", – ответил Иероним. Но Судья возразил: "Ты лжешь. Ты поклонник Цицерона". Иероним решил полностью посвятить себя изучению Писания и христианской литературы. Но и впоследствии он не переставал читать классических языческих авторов и во многом им следовал.

Не только это было причиной непрестанной борьбы с собой, но и не оставлявшие его плотские желания. От бремени плоти он надеялся избавиться, став монахом. Но сновидения и воспоминания о римских танцовщицах продолжали преследовать его. Дабы подавить непристойные мысли, он усмирял свою плоть, и придерживался крайнего аскетизма. Он был неопрятен, нечесан и говорил даже, что, будучи омытым Христом, не нуждается ни в каком другом омовении. В конце концов Иероним понял, что жизнь отшельника не для него. По всей видимости, не прошло и трех лет, как он вернулся к прежнему образу жизни. В Антиохии его рукоположили пресвитером. До и во время собора 381 года он был в Константинополе. Затем он вернулся в Рим, где епископ Дамас, хорошо знавший человеческую природу, сделал его своим личным секретарем и побудил к дальнейшей учебе и сочинительству. Именно Дамас первым предложил ему заняться тем, что в конечном счете станет делом почти всей его жизни и величайшим ему памятником: сделать новый перевод Писания на латинский язык. Работу эту Иероним начал в Риме, но основная ее часть приходится на более поздние годы его жизни.

Тем временем ему начали оказывать помощь несколько богатых и благочестивых женщин, живших во дворце вдовы Альбины. Помимо самой Альбины, наиболее примечательными членами этого кружка были ее вдовствующая дочь Марцелла, сестра Амвросия Марцеллина и ученая женщина Павла, которая вместе со своей дочерью Евстохией сыграет заметную роль в дальнейшей жизни Иеронима. Секретарь епископа регулярно посещал этот дом, ибо видел в его обитательницах верных учениц, причем некоторые из них достигли больших успехов в изучении греческого и древнееврейского языков. С ними Иероним мог свободно обсуждать интересовавшие его вопросы, в частности все связанное с текстом Библии. Знаменательно, что Иероним, у которого никогда не было друзей среди мужчин и который был одержим терзаниями плоти, нашел пристанище у этой группы женщин. Возможно, среди них он чувствовал себя покойно, поскольку они не пытались с ним соперничать. Во всяком случае, именно им раскрылась его душа, которую он тщательно таил от всего остального мира.

Но Иероним был человеком резким, бескомпромиссным, и вскоре в I Римской церкви у него появились противники. Со смертью Дамаса в конце 384 года Иероним лишился своего самого надежного защитника. Новый епископ Сириций не проявил особой заинтересованности в услугах Иеронима как ученого. Когда умерла одна из дочерей Павлы, противники Иеронима, которых он осуждал за жизнь в роскоши, заявили, что она довела себя до смерти крайним аскетизмом, следуя наставлениям Иеронима.

Он много путешествовал и, будучи молодым человеком, совершил паломничество в Святую землю. Позже (в 374 г.) он удалился на четыре года в пустыню, где стал аскетом. Здесь он изучал еврейский языки спутниками себе имел, по его собственным словам, «лишь скорпионов и диких зверей».

В конце концов он решил покинуть Рим и отправиться в Святую землю, или, как он сказал, уйти "из Вавилона в Иерусалим".

Павла и Евстохия последовали за ним другим путем, и они вместе совершили паломничество в Иерусалим. Затем Иероним посетил Египет, где встретился с учеными в Александрии и с монахами в пустыне. В 386 году он вернулся в Палестину, где они вместе с Павлой решили обосноваться и посвятить себя монашеской жизни. Но они намеревались вести не отшельническую жизнь монахов в пустыне, а жизнь умеренно суровую, посвященную в основном ученым занятиям. Павла была богатой женщиной, да и у Иеронима не было недостатка в средствах, поэтому они смогли основать в Вифлееме два монастыря, один для женщин под руководством Павлы, а другой для мужчин под руководством Иеронима. Он продолжал также изучать древнееврейский язык для работы над переводом Библии. Одновременно он учил латыни местных ребятишек и занимался греческим и древнееврейским с монахинями Павлы.

Но большую часть времени он посвящал работе, которая станет величайшим литературным памятником: переводу Библии на латинский язык. Тогда уже существовали другие переводы, но все они были сделаны с Септуагинты – древнего перевода с древнееврейского языка на греческий. Иероним же предпринял прямой перевод с древнееврейского языка на латинский. После многолетней работы, которой мешали обширная переписка и разного рода бедствия, потрясавшие римский мир, Иероним наконец завершил свой огромный труд.

Перевод Иеронима, известный под названием Вульгата, в конце концов стал нормативным для всей латиноязычной церкви.

Проблемы, с которыми сталкивался Иероним в переводе Библии, являются общими проблемами любого переводчика. Следует различать несколько их аспектов: герменевтический – расшифровка и толкование, проще говоря, понимание исходного текста; лингвистический – поиск средств выражения в языке перевода и собственно переводческий – переводческое решение о выборе эквивалента, единственного, самого верного из всех тех, что предлагает язык перевода.

Переводческая герменевтика, или расшифровка и толкование древнееврейского текста, составляла и объективную и субъективную трудность для Иеронима. Объективная трудность была в том, что древнееврейский текст, содержащий, как известно, немало сложных для понимания мест, представлял еще и собственно лингвистическую трудность, о которой пишут богословы и историки, исследовавшие творчество Иеронима. Древнееврейский текст не был еще пунктированным, т.е. в нем не были обозначены гласные звуки. В древнееврейском языке, как и в других семитских языках, на письме обозначались только согласные звуки. И. Д. Амусин по этому поводу пишет: «Чтобы лучше понять эту особенность семитских языков, представим себе на минуту, что в русском языке все слова – существительные, прилагательные, глаголы – писались бы только с помощью согласных, а гласные подразумевались бы. Тогда, например, написание стл можно было бы прочитать, как стол, стул, стела, стал; другой трехсогласный корень плт мы могли бы при желании понимать как плут, плот, плита, пилот, полет, плати. Легко понять, какие трудности возникли бы при расшифровке и чтении каждого такого слова. Между тем так именно обстоит дело в древнееврейском и ара мейском языках».

Огласовка (пунктирование) текста древнееврейской Библии, с системой знаков, обозначавших гласные звуки, является заслугой масоретов. По некоторым данным, их деятельность разворачивалась главным образом в период с VI по XII в., а пунктирование текста Библии было завершено лишь к X в. Это не только облегчало прочтение Священного Писания, но и устраняло многозначность, возникавшую иногда в непунктированном тексте. «Чтение еврейских слов во времена Иеронима сравнительно с нынешним чтением пунктированного шрифта было как бы не чтением, а почти непрерывным решением шарад и ребусов», – отмечал исследователь библиологической деятельности Иеронима Е. Я. Полянский. Ссылаясь на работу французского исследователя Ренана, он писал, что в ту эпоху выучиться чтению на древнееврейском языке можно было лишь путем личной непосредственной передачи чтения от учителя к ученику: учитель читал, ученик повторял за ним, следя по книге, пока не выучивал наизусть. «Можно представить, – восклицает автор исследования, – сколько нужно было иметь усидчивости и памяти, чтобы прочесть всю еврейскую библию, как это сделал Иероним».

Полянский, в частности, отмечал, что еще до Рождества Христова велись споры между разными богословскими школами о том, как нужно читать те или иные слова Священного Писания. Так, слово, состоявшее из одинаковой последовательности согласных бет, хеш, ламед, бет, одни предлагали читать bachalab (в жиру), а другие bacheleb (в молоке). Во времена Иеронима велись споры также о чтении слова, состоявшего из последовательности согласных далет, бет, реш: одни предлагали читать его как deber [дэбер] и переводили как язва или смерть, другие dabar [дабар] – слово, третьи dabber – говорить. М.И. Рижский отмечает, что данная последовательность согласных означала и слово смерть. Именно это значение было воспринято древними переводчиками Септуагинты, которые в переводе Книги Исаии передали его греческим словом танатос (смерть, гибель). Этот смысл сохранился и в церковно-славянской версии: «Смерть послал Господь на Иакова», но в Синодальном переводе принята иная версия: «Слово послал Господь на Иакова». Все изречение приобретает совершенно другой смысл.

Интересно, что однокоренное слово dдbîr автор латинской Вульгаты возводил к глаголу dabbēr (говорить) и перевел как ога-culum. Переводчики Септуагинты оставили это слово без перевода и предпочли транслитерировать в греческом тексте древнееврейскую форму δαβιρ. В тексте же Священного Писания это слово обозначало внутреннее святилище, где располагался Ковчег Завета. Оно оказывается существенным для реконструкции архитектуры Храма Соломона. Очевидно, что некоторые эквиваленты, выбранные древними переводчиками, авторами Септуагинты, были обусловлены двусмысленностью отдельных мест текста оригинала. Поэтому многие слова, включавшие в свой состав одинаковую последовательность согласных, могли читаться по-разному и, соответственно, иметь разные значения.

Кроме того, во времена Иеронима не было ни грамматик, ни справочников, ни словарей, которые могли бы облегчить переводчику его труд. Даже то, что его учителем был сам Донат, в переводческой деятельности помочь Иерониму не могло.

Таким образом, одной из наиболее сложных проблем, которые приходилось решать переводчику Библии, была проблема лексической эквивалентности. Некоторые решения Иеронима по выбору эквивалента вызывали страстную полемику и при жизни переводчика, и в последующем.

Известна история его споров с «тыквенниками», как называл он своих противников, обвинявших его в существенном искажении одного из фрагментов святого писания, точнее главы 4 в «Книге пророка Ионы». В полемической переписке, которая развернулась между Иеронимом и Руфином по поводу перевода «Начал» Оригена, сделанного Руфином, по мнению Иеронима, весьма вольно, Руфин обвиняет в неточностях и искажениях самого Иеронима. Он упрекает его в том, что тот заменил в переводе название растения, которое дало тень Ионе. В греческих версиях, в частности, в «Септуагинте», на которую ссылается Руфин, это растение названо «тыквой» [koloküntha]. Из “Септуагинты” тыква (cucurbita) перекочевала в латинскую версию Библии Vetus Latina (или Vetus Romana), существовавшей до Вульгаты. Иероним в своем переводе дал ему иное имя – «плющ» (hedera).

Полагают, что сам Святой Августин не разделял точку зрения Иеронима и призывал того вернуться к старому варианту, который перекочевал из «Септуагинты». Увещевая его, он приводил историю о том, как в одном африканском городе поднялся ропот после того, как епископ зачитывал библию в новой версии. Появление в знакомом месте плюща вместо тыквы повергло прихожан в смятение. Они готовы были обвинить епископа в ереси и отделиться. Особенно активными оказались греки. Они обратились к евреям за разъяснением, но и те не смогли им ничего толково объяснить. Священник вынужден был внести исправления в текст, вернувшись к старому варианту. Полагают, что, услышав о смятении, вызванном у прихожан внезапно появившимся на месте привычной тыквы плющом, Иероним лишь благодушно посмеялся над «тыквенниками».

История, наделавшая столько шума, имеет в своей основе сугубо лингвистическую причину.

Дело в том, что в Ветхом завете упоминается растение, которое в изобилии растет в Палестине, но отсутствует в Европе, и не имеет названия ни в греческом, ни в латинском. Древнееврейское название этого растения обычно представляют как qîqajôn. Транскрипция в древнегреческий язык придала ему звуковую форму [kikeon], а в латинский -[ciceion]). Это масличное растение с большими листьями, поднимающееся без опоры. Иероним, понимая, что тыква никак не соответствует реалии, описываемой в оригинальном тексте, посчитал более справедливым обозначить его как «плющ», хотя реальное растение не является ни плющом, ни тыквой. И «тыква» в некоторых доиеронимовских переводах, и «плющ» Иеронима являются не чем иным, как адаптацией – довольно распространенным видом переводческих преобразования, встречающимся при передаче реалий (замена реалии одной культуры на реалию другой). Возможно, Иероним полагал, что описываемое растение более напоминает плющ, нежели тыкву. Однако он не мог не сознавать, что это было не одно и то же.

Оправдывая свое переводческое решение, Иероним ссылается на греческую версию Аквилы, где, по его мнению, также в качестве эквивалента был выбран «плющ». Сравнение греческих версий по «Гекзаплам» Оригена показало, правда, что плющом экзотическое растение называет не Аквила, а Симмах, но подобную неточность можно простить древнему переводчику. Смысл его высказывания не в том, кто именно первым назвал экзотическое растение «плющом», а в том, что Иероним ссылается на предшественников, то есть указывает на некоторую традицию, которой он и следует. Что же касается Аквилы и Феодотиона, то те, не видя достаточных оснований для уподобления одного предмета другому, предпочитают адаптации транскрипцию, обозначив палестинское растение как [kikeon].