Елена Поликарпова
Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина

Полная версия

В российском средневековом обществе, как и во всех остальных социумах, намеренно и сознательно культивировалось невежество, которое насаждалось при помощи хорошо отлаженного механизма, используемого рядом социальных институтов. Одним из таких институтов является церковь, которая стремится осуществлять социальный контроль над поведением индивидов. «Мы сталкиваемся здесь с намеренной преемственностью невежества, – пишут А. Штейнзальц и А. Функенштейн, – которая временами базируется на утаивании информации от профанов (уместно вспомнить, что понятие профана сформировалось внутри религиозной жизни), а временами достигалось посредством дезинформации, когда те, кто имеет доступ к информации (а к ним относятся люди, входящие в узкую группу наследников и хранителей знания), не только скрывают тайны от непосвященных, но помимо этого стараются, руководствуясь разными соображениями, распространять среди невежд заведомо неверную или неполную информацию, и это является одной из сторон иерархического бытия многих религий, как древних, так и современных»¹⁶³. Вполне естественно, что во многих обществах власть имущие использовали религию и соответствующий ей церковный институт в качестве политических технологий¹⁶⁴ для насаждения невежества, чтобы было легче управлять обществом. Социокультурное последствие такой установки проявилось в отставании рефлексии самосознания, способности к самоизменению российской страты европейской цивилизации, тогда как противоположная установка определила инновационный характер западной страты европейской цивилизации.

Именно нерассуждающий и невежественный разум был нужен Русской Православной Церкви, что четко проявилось в деятельности «тайного правителя» России, преподавателя правоведения Александра III и Николая II, обер-прокурора Святейшего синода К.П. Победоносцева. Для него православие и образование были неразрывно связаны, хотя его острый ум понимал значимость современного образования. В конце 50-х годов XIX столетия после поражения России в Крымской войне он рассуждал следующим образом: «Веру он не захотел оторвать от повседневности. Он понял, что православие сможет превозмочь навязанные обстоятельствами недуги, если узкие по недоразумению врата церкви скоро отворят настежь и народу немедля облегчат доступ к духовным ценностям. Константина Петровича оскорбляло, что русский солдат не умел читать и писать, а французская почта отвозила домой – от Прованса до Бретани – огромные баулы с собственноручными посланиями парикмахеров, жестянщиков, мясников и виноградарей. Англичане вели подробные дневниковые записи. Солдаты сардинского короля слагали стихи. Да, русскую жизнь следовало изменить и улучшить. И надо начать с низов… всеохватывающие реформы выведут Россию на совершенно неожиданный уровень существования»¹⁶⁵.

Когда К.П. Победоносцев стал обер-прокурором Святейшего синода, он приложил немало сил для расширения и финансирования сети 4-летних церковно-приходских школ, в которых наряду с религиозными дисциплинами учили грамоте и счету. Вся эта система церковно-приходских школ функционировала в русле его концепции о том, что безусловно вредным является распространение народного образования. Ведь это образование дает человеку только знания и логическое мышление, между тем «стоит только признать силлогизм высшим, безусловным мерилом истины – и жизнь действительная попадет в рабство к отвлеченной формуле логического мышления, ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости, владеющей орудием формулы, и искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед рассуждением первого попавшегося юноши, знакомого с азбукой формального рассуждения»¹⁶⁶. Типичное пренебрежение логическим мышлением¹⁶⁷ и абсолютизация здравого смысла, что исключает возможности научного поиска, адекватного постижения окружающего социального и природного мира. Для обер-прокурора Святейшего синода достаточно начального церковного образования, чтобы правящая элита могла управлять невежественным народом. Социальные последствия такой политики в области образования таковы, что они снизили адаптивный потенциал системы императорской России и привели к ее деградации с последующим распадом (достаточно вспомнить русско-японскую войну 1905 года).

Заслуживает внимания тот эмпирический факт, что народ осознавал негативные социальные и культурные последствия невежества, культивируемого правящей элитой Российской империи. Это выразилось в требованиях крестьян к самодержцу Николаю II и правительству Российской империи о необходимости развития доступной народу системы образования¹⁶⁸. Народ осознавал значение образования для улучшения и повышения уровня своей жизни, понимал его значимость для инноваций, адекватных вызовам начала XX столетия.

Второе различие коренится в области экономики и политики. В свое время известный русский мыслитель, экономист, социолог и публицист П.Б. Струве писал о том, что историческая проблема совершившейся в России политической и социальной революции требует разъяснения следующих вопросов: «Как получилось, что в России произошла революция, острие которой оказалось обращенным против собственности? Почему и как такая революция могла восторжествовать, и к чему это торжество привело?»¹⁶⁹. Эти вопросы по своей сути относятся к проблемам исторической социологии, ключом к первому из которых, согласно П.Б. Струве, является господство в русском образованном слое как разновидности буржуазии социалистического мировоззрения, тогда как в сознании народных масс отсутствовали привычки и идеи собственности. В данном случае схвачена одна из характерных черт своеобразия траектории развития Российской империи, своими корнями уходящая во времена становления Московского государства.

Британский историк Н. Дэвис следующим образом характеризует возникновение данной фундаментальной черты российской цивилизации: «В течение двух столетий после монгольского нашествия московские князья выходят на историческую сцену и занимают постепенно ведущее положение. Сначала подкупом и предательством они одолевают бесчисленных Рюриковичей во Владимиро-Суздальском регионе. Они завоевывают право на наследственный титул Великого князя Владимирского с 1364 г. Затем, заискивая перед ханом Золотой Орды, получают ярлык как главные сборщики (в пользу монголов) дани и отныне ответственны за уплату и взимание задолженностей со всех других князей… Повсюду в лесной глуши появляются монастыри, превращаясь в новые центр торговой и территориальной экспансии… Москва была патримониальным государством par excellence, где с полным пренебрежением относились как к княжеским подданным, так и к их собственности»¹⁷⁰. Ключевыми понятиями здесь являются «патримониальное государство» и «пренебрежение к подданным и их собственности», которые придают своеобразие траектории развития российской цивилизации.

Прежде всего, это своеобразие проявилось в развитии экономики России, которую известный французский историк Ф. Бродель квалифицирует как квазиавтономную мир-экономику. Он пишет о ее специфике в эпоху патриархальной империи следующее: «В таких условиях, если Россия оставалась наполовину замкнутой в себе, то происходило это одновременно от громадности, которая ее подавляла, от еще недостаточного населения, от его умеренного интереса к Западу, от многотрудного и без конца установления ее внутреннего равновесия, а вовсе не потому, что она будто бы была отрезана от Европы или враждебна обменам. Русский опыт – это, несомненно, в какой-то мере опыт Японии, но с той большой разницей, что последняя после 1683 г. закрылась для мировой экономики сама, посредством политического решения. Тогда как Россия не была жертвой ни поведения, которое она бы избрала сознательно, ни решительного исключения, пришедшего извне. Она имела тенденцию организоваться в стороне от Европы, как самостоятельная мир-экономика со своей собственной сетью связей»¹⁷¹. Функционирование России как мира-экономики уравновешивалось более в южном и восточном направлении, чем в северном и западном. Если Восток путем приобретения готовых изделий стимулировал развитие экономики России, то Западу нужно было лишь сырье. Вполне естественно, что патриархальная империя России скорее ориентировалась на Восток, нежели на Запад, что в ней протекали противоположные европейским социально-экономические процессы.

В отличие от европейской модернизации политическая модернизация в России характеризовалась благодаря новым завоеваниям усилением абсолютной власти монарха. «Царь был окружен потомственной знатью, которая была обязана политической и экономической властью своим землям, будь то аллодиальные, передающиеся по наследству имения, известные как вотчины, или род феодальных владений – поместья, которые начали появляться при Иване III с 70-х годов XV в. Как и в других странах, население России было преимущественно сельским. Но если в большинстве стран Европы к западу от Эльбы это население постепенно двигалось в сторону владения землей и большей личной свободы, то в России процесс шел в противоположном направлении. В первой половине XVII в. та свобода передвижения, которой все еще обладали крепостные крестьяне, постепенно была отнята; тех, кто давал беглецам приют, могли заставить выплатить компенсацию их владельцу. Вскоре дело дошло до того, что крепостных стало можно покупать, продавать и одалживать, по отдельности или целыми группами, с землей, на которой они жили и работали, или без нее»¹⁷². В России существование сильного государства с необходимостью требовало держать все общество, состоящее по преимуществу из крестьян, чтобы получать прибавочный продукт. Получение этого прибавочного продукта позволяло государству и господствующему классу удерживать в подчинении огромную массу крестьян. Подобно ранней европейской Америке, главная проблема в России состояла в том, чтобы удержать человека – он был редок, тогда как земли было в избытке сверх всякой меры¹⁷³. Поэтому в России шел процесс дальнейшего закрепощения крестьян – так называемое «вторичное закрепощение», которое дало возможность Петру Великому удовлетворить его амбиции – развитие флота, армии и администрации. Необходимо иметь в виду то существенное обстоятельство, что процесс «вторичного закрепощения» был инициирован западноевропейским торговым капитализмом. Согласно исследованиям Ф. Броделя, «“вторичное закрепощение” было оборотной стороной торгового капитализма, который в положении на востоке Европы находил свою выгоду, а для некоторой своей части – и самый смысл существования»¹⁷⁴.

Необходимо иметь в виду тот момент, что требование государства в эпоху Петра Великого привело к значимости оброка (денежной или натуральной повинности, уплачиваемой государству и барину) перед барщиной, принудительным трудом. Выплата повинностей в деньгах предполагает существование рынка, всегда доступного для крестьянина. «В России рано образовался национальный рынок, – отмечает Ф. Бродель, – разбухавший у основания за счет обменов, осуществлявшийся барскими и церковными имениями, и излишков крестьянской продукции. Оборотной стороной такого сверхизобилия сельской активности были, возможно, незначительные масштабы городов. Скорее местечек, чем городов – не только из-за их величины, но потому что они не способствовали очень высокому развитию собственно городских функций. “Россия – это огромная деревня”, – таково было впечатление европейских путешественников, поражавшихся в высшей степени обильной рыночной экономике, находившейся, однако, на своей начальной стадии. Выйдя из деревень, она охватывала местечки, да последние к тому же и мало отличались от соседних деревенских поселений»¹⁷⁵. Наряду с этой мелкой рыночной активностью существовала крупная торговля между областями Российской империи, в каждой из которых не хватало чего-нибудь. Подлинными двигателями этой торговли прежде всего оказались ярмарки, а не города: первых было в 3–4 тысячи раз больше вторых. Еще одним из признаков незрелости городов в ту эпоху оказывается отсутствие современного кредита, поэтому Российская империя представляла собой царство невообразимо сурового ростовщичества.

В результате Россия как мир-экономика имеет архаические формы и характеризуется слабостями, которые были ей присущи на севере и западе в противостоянии с Западом и юге и востоке перед лицом исламского и китайского миров. Особенно рельефно слабость России как мира-экономики проявляется в направлении Европы, когда западноевропейская торговля получает выгоды. Характеризуя военные победы Петра Великого и его насильственные реформы, благодаря которым Россия прорвала изоляцию, Ф. Бродель пишет и об обратной их стороне: «Основание Санкт-Петербурга, к выгоде которого произошел перенос центра русской экономики, оно, конечно, открыло окно или дверь на Балтику и в Европу, но ежели через эту дверь Россия получила лучший выход из дома, то и Европе в свою очередь стало легче проникать в русский дом. И, расширив свое участие в обменах, она завоевывает русский рынок, обустраивает его к своей выгоде, ориентирует то, что можно было в нем ориентировать»¹⁷⁶. Прогрессирующее доминирование Запада в системе российской мира-экономики позволяло ему получать значительные прибыли.

Военные победы Петра Великого невозможны без преобразования мир-экономики России, в которой доминировало государство, – была создана модель самодержавия, существовавшая еще в XIX веке. Предпринимателям предоставлялись привилегии и льготы, однако регламентация административно-контрольной бюрократической машиной деятельности промышленности и торговли привела к тому, что не было ни свободы предпринимательства, ни незыблемости права собственности. Сама мир-экономика России была построена на подневольном труде, что удерживало его развитие в рамках примитивного мануфактурного производства и элементарного разделения труда. Самое же главное заключается в том, что государственное регулирование развития экономики посредством комплекса мер (поощрение промышленности путем приписки государственных крепостных крестьян к заводам, регулирование конкуренции, контролирование производства и сбыта и пр.) привело к значительному замедлению становления классов буржуазии и наемных рабочих как носителей нового, отличного от традиционного сознания. Образно говоря, Петр Великий толкал вперед имперскую машину России, нажимая при этом на все тормоза. В итоге императорская Россия потеряла необходимую адаптивность своей системы к происходящим в Западной Европе изменениям, в том числе к надвигающейся промышленной революции.

После смерти Петра Великого продолжался процесс открытия России Европе, что сопровождалось поставкой все возрастающего количества сырья. Граф Ростопчин пишет 28 января 1819 г. из Парижа письмо своему другу князю С. Воронцову в Лондон: «Россия – это бык, которого поедают и из которого для прочих стран делают бульонные кубики»¹⁷⁷. Поставки сырья в Европу обеспечили России постоянное снабжение монетой, что способствовало проникновению рыночных отношений в крестьянскую экономику и модернизации страны. Вместе с тем необходимо иметь в виду тот существенный момент, что благодаря европейскому диалогу в России продлевалось существование архаичных культурных форм на благо Западной Европе. Последняя получала время, чтобы изыскать передовые решения, необходимые для ее инновационного развития, что видно на примере развития европейской металлургии¹⁷⁸.

Именно потому, что императорская Россия была архаической частью Европы как целостной динамической системы со всеми ее противоречиями, она представляла собой неэффективную систему благодаря самодержавию и крепостничеству. Самодержавие представляло собой инвариант, неизменную структуру, которая для своего существования требовала постоянной экспансии. В противном случае императорская России как система относилась бы к классу неизбыточных систем, «деградация которых недопустима»¹⁷⁹.

Это означает, что только сложные избыточные системы обладают свойством живучести. Можно утверждать, что живучесть императорской России (впрочем, как и живучесть Британской империи) в те времена органически связана с экспансией. Территориальная экспансия Российской империи привела к окончательному закрепощению крестьян и посадских, более того, она препятствовала освобождению крестьян от крепостной зависимости. Следует отметить, что крепостная зависимость крестьян в своей основе имеет не только экономическую основу, означает не только безвыходное экономическое положение империи. «Однако не меньше оснований полагать, что прикрепление крестьян было воплем ярости власти, которая ощущала, как бесконечное географическое пространство размывает сами основы этой власти. И власть принимала меры, прикрепляла, усаживала, ограничивала, сдерживала, предотвращала… перспектива расплывания народа по огромным равнинным пространствам побуждала власть, в целях хотя бы самосохранения и обеспечения условий собственного существования, прикреплять население к месту, локализовать его, или, в зависимости от обстоятельств, перемещать его, но уже по собственному произволу»¹⁸⁰. Понятно, почему самодержавная власть стремилась законсервировать существующее положение вещей, что служило одной из причин отставания Российской империи от Запада.

Данную ситуацию израильский историк М. ван Кревельд характеризует следующим образом: «Таким образом, большая часть населения страны (примерно 90 %) была низведена до условий, немногим лучших, чем у рабов. За исключением случаев продажи или ссылки (теоретически землевладельцам запрещалось убивать своих рабов, и ссылка служила эквивалентом смертной казни), обычно они жили и умирали в имениях своих господ. Таким образом, кaкoе бы тo ни было развитие государства, которое могло бы иметь место в России, задержалось более чем на два столетия (курсив наш. – В.П., Е.П.). Правительство так и не обрело статус юридического лица, что являлось ocновной характерной особенностью становления государства в других странах; вместо этого страна управлялась союзом царя – который еще в середине XIX в. мог говорить о своем “отеческом попечении” – и знати. Последняя составляла примерно 0,5 % населения страны, и только ее представители считались пригодными для занятия какой-либо должности в правительстве – будь то гражданская должность, военная или духовная. За исключением священников и обеспеченных горожан, никакие другие представители населения страны вовсе не обладали правосубъектностью»¹⁸¹. Иными словами, самодержавный характер власти и крепостное право препятствовали нормальному экономическому развитию Российской империи.

Правящая элита императорской России осознавала отсталость страны от Европы, поэтому ею предпринимались усилия для сокращения существовавшего разрыва посредством технологических заимствований. Однако консервация самодержавия Николаем I, затем реформы Александра II, последовавшие контрреформы Александра III привели к тому, что Российская империя вступила в процесс современного экономического роста, присущий индустриально развитым странам, на несколько десятилетий позже¹⁸². Императорская Россия начала XX столетия находилась на стадии раннеиндустриального развития со всеми его противоречиями, которые были отягчены нерешенными проблемами аграрного сектора.

Для перехода на путь догоняющей модернизации и радикального перехода к модели современного экономического роста Российской империи необходимо было осуществить серию глубоких буржуазно-демократических, рыночно ориентированных институциональных реформ. Это привело бы к активизации гражданского общества, уменьшению острых социально-экономических диспропорций, созданию предпосылок для существенного роста как обычных капиталовложений, так и инвестиций в человеческий капитал, что влечет за собой активизацию инновационного потенциала¹⁸³. Однако, как известно, данные задачи остались нерешенными, что и привело к негативным последствиям для Российской империи. Недальновидная политика Николая II, приведшая к вступлению императорской России в «малую» войну с Японией, а затем в Первую мировую войну, противоречия глобальной системы, состоящей из развитых и отсталых, господствующих и зависимых, богатых и бедных стран, создали условия для крушения архаичной по своей сути монархии.

Третье различие касается системы управления. Для целостного понимания своеобразия пути развития российской цивилизации и краха Российской империи необходимо учитывать особенности системы ее управления. Эти особенности возникли благодаря влиянию татаро-монгольского ига на тогдашнюю Северо-Восточную Русь. Домонгольская Русь, которая отставала от Западной Европы по скорости трансформации поздневарварского общества в комплементарно-антагонистическое, представляла собой общество европейского типа – оно было христианским и полисубъектным¹⁸⁴. В плане управления домонгольская Русь – это «социальный четырехугольник» с такими «углами», как «князь», «боярство», «вече» и «церковь», которые принимали участие в управлении социумом. Это означает, что субъектом управления обществом не могла выступать исключительно княжеская власть, она не могла быть самодержавной. Когда Андрей Боголюбский пытался осуществить на практике принцип самодержавия «власть – первична», «власть – все», чтобы подчинить себе боярство и церковь, то его единодержавные стремления были пресечены самым кардинальным способом (его отправили на тот свет).

Ситуация резко меняется в связи с завоеванием Руси монголами, или Ордой, с ее организованным насилием, давшей централизованные формы управления и властных структур. «Ордынское иго не просто принципиально изменило властные отношения, строй на Руси, ее “социальную ориентацию” в пространстве и времени, но выковало невиданного доселе в мире субъекта-мутанта, в принципах “конструкции” и социальном генетическом коде которого были “записаны” возможности, реализовавшиеся впоследствии в виде Русской Власти и Русской Системы»¹⁸⁵. Из этой гипотезы следует, что именно монгольская система управления, воспринятая русскими князьями, обесценила самостоятельный властный потенциал боярства, церкви и вече, снизив тем самым адаптивные возможности социума. Одновременно несомненна значимость системы управления монгольской цивилизации для становления самодержавной формы управления Россией. Эта значимость заключается в том, что монгольская цивилизация отнюдь не была просто варварской (точнее, кочевнической), как это следует из стереотипов европейского мышления, ибо она исполняла «великую имперостроительную функцию, закладывая фундамент гигантского континентального государства, базу многополюсной евразийской цивилизации, сущностно альтернативной романо-германской модели, но вполне способной к динамическому развитию и культурной конкуренции»¹⁸⁶. Таким гигантским континентальным государством после Октябрьской революции стал Советский Союз в качестве осуществления проекта «Красной империи». Особенности генезиса китайской, североамериканской цивилизации в рамках цивилизации Запада и российской цивилизации проявляются в функционировании Китая, Америки и России на современном этапе всемирной истории.