Елена Поликарпова
Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина

Полная версия

Религия пытается объяснить действительность, однако ее объяснения не согласуются с наукой, что на Западе привело к конфликту между ними (только недавно католическая церковь признала равноправие веры и разума, то есть религии и науки). Там, где наука наступает, религия отходит на второй план, и ее авторитет отступает перед продвижением науки. Традиционалисты печалятся по этому поводу и жалеют людей, ставших нерелигиозными, считая их «вырожденцами», что справедливо в том случае, когда они не имеют иного, кроме религии, доступа к высшим ценностям. Когда люди избавляются от религии и не получают ничего взамен, они утрачивают также и высшие ценности, ведь они вынуждены ограничиваться земными делами и лишаются духовности. На основе таких рассуждений Фэн Юлань делает следующий вывод: «К счастью, кроме религии есть еще и философия, которая открывает человеку путь к высшим ценностям – путь даже более прямой, чем религиозный, потому что в философии человеку, чтобы прикоснуться к высшим ценностям, отнюдь не обязательно блуждать окольной тропой молитв и ритуалов. Высшие ценности, с которыми человек соприкасается благодаря философии, даже чище обретаемых через религию, ибо не смешаны с воображением и суеверием. В мире будущего место религии для человека займет философия. Это следует из китайской традиции. Нет необходимости в том, чтобы человек был религиозным, но ему необходимо быть философичным. Когда он таков, он обретает самое лучшее из религиозных благословений»¹⁰¹.

Следует помнить, что китайское общество по своей сути было аграрным, и поэтому оно выработало соответствующее мировоззрение, которое не только обусловило содержание китайской философии (например, концепция пяти первоэлементов и двух сил ян и инь), но и оказало влияние на ее методологию. Философские исследования показывают, что существует два основных типа понятий – получаемые посредством интуиции и путем постулирования. Получаемое через интуицию понятие обозначает его полный смысл, который дается тем, что сразу же охватывается, примером чего является интуитивное понятие «голубого» цвета, данного в ощущении. Полный смысл постулированного понятия определяется постулатами дедуктивной теории, в которой оно появляется, то же постулированное понятие «голубой» цвет означает определенную длину волны в теории электромагнитного поля.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что пространственно-временные модели китайской философии носят космически-социальный характер и оказывают суггестивное воздействие на китайцев, благодаря которому можно управлять их поведением. Действительно, древнее название Китая (Чун-го) означает «срединная империя»: в центре ее была расположена столица, где находился «алтарь солнца» – высокий квадратный холм, олицетворявший пространство, поскольку землю и пространство древние китайцы мыслили в виде квадрата. Грани холма были обращены в четыре стороны света и окрашены в красный (юг), зеленый (восток), белый (запад) и черный (север) цвета, вершина холма имела желтый цвет, символизировавший центр. Когда император жаловал князю какое-нибудь владение, тот брал с холма комок земли – красной, зеленой, белой или черной – в зависимости от части света, где было расположено это владение. Империю представляли в виде центрального квадрата, охваченного, подобно китайским сундукам, четырьмя прямоугольными ободами – районами. Центральный район являлся столицей, где находился дворец императора, три следующих принадлежали князьям, подразделявшимся на три ранга, пятый был пограничным, за которым лежали земли четырех варварских племен и четыре моря¹⁰².

В течение четырех лет князья поочередно наносили визиты императору и воздавали ему почести. На пятый год император лично объезжал свои владения: весной он отправлялся в восточный район, летом переезжал в южный, осенью – в западный, зимой – в северный. При этом его двор одевался в одежды соответствующего тому или иному району цвета: зеленый, красный, белый или черный. Таким образом он поддерживал единство империи в пространстве и времени. Кроме того, в течение четырех лет император регулярно посещал так называемый «зал судьбы», который имел четырехугольное основание и круглую крышу, символизировавший вселенную в пространстве и времени (небо и время мыслились в виде круга). В нем он совершал годичный ритуал церемоний, обращаясь лицом к востоку – весной, к югу – летом, к западу – осенью и к северу – зимой, тем самым торжественно «открывая» начало месяцев и времен года. В третий летний месяц император в желтом одеянии занимал свое место на троне в середине зала, устанавливая тем самым середину года.

Согласно древнекитайскому мировоззрению, Небо и Земля – зримые воплощения основных начал ян и инь, которым соответствовали временные, динамические образы: зима и лето, весна и осень. Динамика мира есть динамика перехода противоположностей друг в друга, что четко фиксировано в рассмотренной выше пространственно-временной модели мира. Пространство и время для древнекитайского мышления не существуют до тех пор, пока протяженность и длительность не окультурены, не наполнены конкретным социально-историческим содержанием. Можно сказать, что пространственно-временные представления древних китайцев носили космически-социальный характер. Социальная функция модели «пространство – время» состоит в том, что она утверждала в сознании масс идею незыблемости, стабильности власти господствующей ученой бюрократии. Хроногеометрические представления выступают одним из эффективных средств социального контроля и регламентации деятельности как социальных групп, так и индивида, производства и воспроизводства общественных отношений. Это объясняет то обстоятельство, согласно которому китайцы любят, чтобы все было симметрично расположено и хорошо классифицировано. Им нравятся правильные формы и состояния равновесия, у них наблюдается страсть к четкому делению и численным категориям как идей, так и вещей. Недаром в их древней политической истории встречаются такие сочетания, как «Два Принципа», «Три Правила», «Пять Сил» и «Восемь Целей», характерная черта китайской философии – прочтение Вселенной на языке триграмм и гексаграмм.

Немаловажным для эффективности применения основных принципов философии управления является то обстоятельство, согласно которому «идея власти как тайны приобрела в Китае самодовлеющее значение»¹⁰³. Так как власть в китайской империи представляла собою молчаливое соглашение между правителем и подданными, то отсюда следует никогда не исчезающий интерес китайских правителей к стратагемному мышлению, путям и способам скрытого достижения своих целей. Сами способы и схемы, или стратагемы мышления, свойственны представителям тех или иных культур. Однако если для европейской культуры, как наследницы первых греческих дихотомий, характерна ориентация мышления на идеальную форму, которая выступает затем в виде цели, и дальнейшее действие направлено на ее осуществление (теоретический проект превращается в реальность в ходе практической деятельности), то китайское мышление избегает противопоставления теории и практики и использует естественный ход вещей (потенциал ситуации).

Стратагемность мышления (и поведения) – то, что сейчас европейские психологи называют «играми», – была разработана в древнекитайской системе ценностей и воплощена в жизнь за несколько веков до нашей эры. Только сейчас европейская наука признала значимость стратагемности мышления, тогда как в России она была известна достаточно давно в результате контактов с Китаем. Этот феномен, имплицированный в общественное сознание, с веками, перейдя национальные границы, отразился на политической и общественной культуре таких восточноазиатских стран, как Япония, Корея, Вьетнам. В рамках цельного и органичного мировоззрения, выработанного китайской цивилизацией и укорененного в практике духовного самосовершенствования человека, была сформулирована «наука побеждать», не прибегая к насилию¹⁰⁴. Понятно, что стратагемность мышления присуща всем народам, просто она не всегда осознается, главное же состоит в том, что она успешно использовалась китайскими правителями в управлении гигантским государством, что обеспечило прочность китайской цивилизации на протяжении тысячелетий. Следует отметить, что сейчас необычное сочетание гордости китайцев за свои культурные традиции и экономической политики послужило новому расцвету в Китае конфуцианства, даосизма и буддизма¹⁰⁵. Таким образом, Китай показал значимость и эффективность своей философской традиции для выживания огромной страны в неблагоприятных условиях, для ее дальнейшего расцвета.

Еще одним из факторов стабильности китайской цивилизации является присущий ей феномен власти-собственности, когда высшая власть выступает со своим аппаратом администрации носителем верховной собственности. «Феномен власти-собственности, – пишет Л.С. Васильев, – можно считать имманентной специфической сущностью, квинтэссенцией всех неевропейских (незападных по происхождению) обществ в истории. Несмотря на то, что со временем в развивающихся государственных образованиях Востока, вплоть до великих его империй, в результате процесса приватизации появлялась и порой играла даже важную роль частная собственность, она всегда была ограничена в своих возможностях и строго контролировалась государством. Система власти-собственности там всегда доминировала… суть ее неизменно была одной и той же: частная собственность подчинена власти и бессильна перед произволом администрации. Что же касается правящих верхов, аппарата власти, то они всегда недолюбливали частных собственников и стремились ограничить их потенциальные возможности по той простой причине, что эти собственники были посредниками между производительным населением и властью»¹⁰⁶. В императорском Китае ученая бюрократия контролировала практически всю огромную страну, однако на побережье Южно-Китайского моря существовали анклавы, где доминировала частная собственность и сопряженная с ней институциональная Y-матрица, присущая капитализму.

Одним из предварительных условий всякого капитализма является его обращение, причем это обращение тем более плодотворно, чем большее пространство оно охватывает. Этот элементарный детерминизм характерен для всех мест на планете. Исследования показывают, что «в Фуцзяни XVI в. и в Хунани XVIII в. прибрежные местности этих двух китайских провинций, пользовавшиеся благодеяниями моря, открытые для обмена, были густонаселенными, передовыми, по-видимому, с зажиточным крестьянством, тогда как внутренние районы с теми же рисовыми посадками и теми же людьми, замкнутые в себе, были скорее нищими»¹⁰⁷. Здесь четко проявляется правило оживления и неподвижности, действующее в любых масштабах и во всех регионах мира.

Особенно четко это правило проявилось в Китае (всей Азии) с его огромным пространством на суше и море, имеющего полумертвые зоны низкого уровня развития. На фоне этого пространства оживленные зоны, расположенные вдоль морского побережья, где перемещались корабли, люди и товары, кажутся весьма узкими. В Китае такой оживленной зоной выступает южное побережье – от Фучжоу и Амоя до Кантона. «Здесь путешествия, морские приключения благоприятствовали определенному роду китайского капитализма, который не мог обрести своих подлинных размеров, иначе как ускользая из контролируемого и полного ограничений Китая»¹⁰⁸.

Действительно, китайской цивилизации присуще своеобразие положения рыночной экономики и свободного предпринимательства в рамках X-матрицы (восточной институциональной матрицы). Для нее характерны были на протяжении тысячелетий институты редистрибутивной экономики, институты унитарно-централизованного политического устройства и коммунитарная идеология. Ведь еще в древнем Китае, начиная с преобразования его в империю, доминирующее место занял класс образованных чиновников, он стал основой империи, дающей государству чиновников и военных, учителей и ученых.

В генезисе цивилизации Запада лежит институциональная Y-матрица, определившая ее своеобразный, уникальный характер. В классическом исследовании «Западные цивилизации» Р.Э. Лернер, С. Мичэм и Э. Мак-Найл Бернс рассматривают рождение западной цивилизации в ареале западной Азии на протяжении 3500–3200 гг. до н. э.¹⁰⁹ К ее истокам относятся: появление города и дифференциация между ними, правитель и управляемые, причем самые ранние западно-азиатские города появились в Месопотамии (шумерская цивилизация). «Город можно определить как постоянное поселение с домами, построенное из долговечного материала, такого как камень или кирпич. В городе есть храм, рыночная площадь, подобная греческой агоре и римскому форуму, а также строение или группа строений, предназначенных для правительства, и значительное число жителей, более не зависящих исключительно от сельского хозяйства как основного занятия. Владея искусством письма или хотя бы ведения учета, они занимаются ремеслом, обработкой и торговлей, включая торговлю с удаленными местами там, где это позволяли условия (обычно при наличии доступа к водным путям). Начиная уже с эпохи позднего неолита, по всему миру, включая Китай, Индию и Ближний Восток, возникло большое число поселений такого типа»¹¹⁰. Города Месопотамии являются продуктом популяционного давления, когда для плодородия земель с необходимостью привело к концентрации населения в определенных местах, а сооружение ирригационных каналов – к правительству и жреческой касте. Сама цивилизация, которая может пониматься как определенная стадия человеческой организации, когда управленческие, социальные и экономические институты настолько развиты, что возможно управление проблемами порядка, безопасности и эффективности в сложном обществе. К 3200 г. до н. э. Месопотамия была «цивилизованной»: по меньшей мере, в ней существовало пять городов, имеющих среди своих жителей воинов-правителей, администраторов и жрецов, обслуживающих монументальные храмы, общественные работы, частные резиденции, крупные торговые площади, публичные удобные хранилища¹¹¹. В этом классическом исследовании рассматривается следующая последовательность цивилизаций Запада: месопотамская, древнеегипетская, еврейская и раннегреческая цивилизации, затем классические древнегреческая и римская цивилизации, потом средневековая цивилизация Западной Европы, дифференцированная внутри себя, цивилизация Ренессанса и до наших дней.

Зачатки особенностей цивилизации Запада присущи уже месопотамской цивилизации, когда некое подобие капитализма существовало во времена древнего Вавилона. В жизни последнего немалая роль принадлежала банкирам и торговцам, продающим и покупающим товары в дальних странах, а также таким кредитным инструментам, как переводные и простые векселя, чеки и пр. «В этом смысле история капитализма идет со времен “от Хаммурапи до Рокфеллера”»¹¹². Ведь в результате развития земледелия появилась такая важная наряду со жречеством профессия, как торговля, зародившаяся в Шумере. Понятно, что наряду с профессиональными торговцами этим видом деятельности занимались кочующие скотоводы, которые жили в пустынях и в поисках пропитания вынуждены были постоянно кочевать от одного пастбища к другому. Такого же рода жизнь была также присуща в кочевом периоде своей истории израильтянам. Уже об Аврааме рассказывается, что он был богат не только скотом, но и серебром и золотом, которое номады могли приобрести только путем торговли. Не следует забывать, что в те времена купец и разбойник представляли собою две тесно связанные профессии. Торговля с другими странами и народами – это всегда путешествие, удачное завершение которого у древних израильтян связано с выходом из «колеса времени» (циклического времени, характерного для всех остальных цивилизаций). «Теперь, когда время, – подчеркивает Т. Кахилл, – утратило цикличность, став однонаправленным и необратимым, сделалось возможной индивидуальная история, и жизнь отдельного человека приобрела ценность. Осознать эту новую ценность поначалу непросто, но уже в самых первых рассказах про Авраама и его близких мы встречаем тщательно составленную родословную простых людей – записывать подобное никогда не пришло бы в голову шумерам, поскольку они не придавали значения личным воспоминаниям. Для них имело значение лишь коллективное выживание, в частности существование царства или хороший урожай. Все индивидуальное, необычное, исключительное, странное – человек или события, которые не соответствовали архетипу, – не имело значения. А в отсутствие индивидуальности невозможны ни время, ни история»¹¹³. Именно евреи впервые в истории человеческого общества заложили концепцию линейного времени. С этой концепцией связаны такие понятия, как «новый», «приключение», «неожиданность», «уникальный», «индивидуальный», «личность», «история», «будущее», «свобода», «прогресс», «вера», «надежда», «справедливость», «призвание» и др. Эти дары человечеству сделала еврейская цивилизация, они приобрели универсальный характер, вошли в язык многих народов мира¹¹⁴.

Заслуживает внимания то обстоятельство, согласно которому истоки концепции линейного времени лежат в социуме, где действует человек с его психобиологическими параметрами. Действительно, психобиологические характеристики человека константны в разных культурах, они являются субстратом для символического развертывания социальных и культурных процессов. Здесь интересные результаты получены исследователями, относящимися к британской школе этнографии. Ее основная интерпретация этих данных такова: социальная структура первобытных обществ есть функция социальных отношений, их социальная организация – конкретная временная реализация этой функции. Согласно В. Тернеру, социальный конфликт представляет собой нормальное общественное явление, которое отражается в психике человека в виде повышенного эмоционального фона и фиксируется в культуре цветовой символикой, связанной с характеристиками человеческого тела¹¹⁵. Это означает, что культура опосредует не только интегративные, но и разрывные, «раздорные» социальные конфликты. Поэтому миф и ритуал по своей сути не столько медитативно-конъюнктивны, столько дизъюнктивны, во всяком случае, их сочетание лежит в основе диалектики социокультурных процессов.

В данном случае В. Тернер исходит из идеи А. Ван Геннепа о том, что миф описывает пограничное состояние социальных отношений, когда не действуют нормы культуры. Отсюда вытекает трехчленность ритуала: разрушение норм – промежуточное состояние – восстановление в новых нормах. Промежуточное состояние ритуала – особая реалия, описывающая особое сочетание, когда индивид или группа «ни здесь, ни там, ни на грани», что отражается в сознании и соответственно в цветовой символике, имеющей троичную классификацию.

Троичная классификация моделирует универсум согласно структуре психического переживания социального конфликта – «до» – «во время» – «после». Ей противостоит дуальная классификация – символизатор нормирующего социального начала. В результате наложения бинарной структуры социального опыта на тернарную структуру биопсихического опыта человека, когда во время ритуала на основе инструкции принимается однозначное решение, становящееся новой социальной нормой. Можно сказать, что если социум дуален, то психика тернарна, что лежит в результате их взаимодействия приводит к концепции линейного времени.

Социальная драма разворачивается на основе взаимодействия бинарных (противоположных) отношений, они же переживаются в тернарной схеме. «Раздорные», разрывные социальные функции, социальный опыт, обнаруживающий пустоту всех кодов, множественность опыта, требующая зоны молчания, где генерируются новые идеи, новая практика. Вот здесь и возникает концепция нового, социального: прошлое, настоящее и будущее. Интеграция коллектива, интегративные функции социального являются основой статического и циклического времени, «раздорные» социальные функции – в основе линейного времени, дециклизации социального времени.

Мир человека, отмечал К. Маркс, – это мир «совокупной, живой, чувственной деятельности составляющих его индивидов…»¹¹⁶ Материя, как объективная, не зависящая от человеческого сознания реальность, включена в человеческую деятельность и является ее фундаментом. В соединении с живой человеческой деятельностью она есть не что иное, как социальная реальность. Человек влияет на социальное будущее в ходе изменения настоящего с учетом необходимых тенденций и возможностей, то есть время как форма человеческого самоопределения, как форма реализации сущностных сил человека «зависит от форм человеческого социально-исторического бытия, от человеческой деятельности…»¹¹⁷. Социальное время завиcит от общественного бытия и его структуры, вместе с тем, оно влияет на характер самой деятельности человека и социальных групп.

Социальное время включает в себя циклическую и линейную компоненты (циклическое и линейное социальное время), каждая из которых доминировала в зависимости от исторических условий. На ранних ступенях развития общества преобладало циклическое время. И только с возникновением европейской цивилизации стало превалировать линейное, направленное время. В связи с этим представляет интерес вопрос: «Почему среди многих докапиталистических цивилизаций, более древних, именно эволюционная ветвь западноевропейского Средневековья, тянущаяся от греко-римской Античности и от ее столкновения с северными варварами, привела к поразительным динамичным мутациям, – в конечном счете, к промышленной революции и к современному обществу?»¹¹⁸. Речь идет о причинах перехода от традиционного общества к современному, прогрессирующему обществу, относительно которых существуют различные подходы к решению этого вопроса.

В данном случае необходимо принимать во внимание следующие моменты. Во-первых, античная рабовладельческая цивилизация стремилась путем территориальной экспансии разрешить свои внутренние классовые противоречия. Направленная на районы первобытных окраин, она обеспечивала эксплуатацию варварских племен, давала сырье и рабов, позволила отсрочить «наступление общего кризиса античного мира»¹¹⁹ и гибель Римской империи. Иными словами, экспансия античной цивилизации сглаживала внутренние классовые противоречия и «была также необходимым средством поддержания традиционного порядка»¹²⁰, то есть способствовала доминированию циклического социального времени. Во-вторых, игнорируется феномен стабильности восточных цивилизаций, особенно китайской. И наконец, эта концепция не дает научного решения проблемы гибели древних и средневековых цивилизаций.

Действительно, почему пали великие империи и цивилизации, развалилась сильная Римская империя? Чем объяснить феномен удивительной устойчивости китайской цивилизации? Этой проблеме посвящены многочисленные исследования. Так, английский ученый М. Элвин при исследовании вопросов возникновения и становления империи как системы государственного правления в Китае исходит из критического соотношения между размерами государства в древности и его способностью сохранять территориальное и политическое единство. Он делает следующие выводы: во-первых, стабильность императорской формы правления в Китае обусловлена географическим единством территории, «культурным единством» и более высоким по сравнению с соседними государствами уровнем развития; во-вторых, политическое единство страны было сохранено благодаря сосредоточению в руках государства всего аппарата насилия. Именно централизация власти, по мнению М. Элвина, спасла страну от раздробленности и предопределила иное, чем в Европе, развитие феодальных отношений¹²¹.

Необходимо иметь в виду то, что долговечности китайской цивилизации способствовали система письменности, глубокое почитание прошлого и гораздо более медленное развитие. Китайская история развивалась гораздо медленнее европейской, поэтому следует говорить о том, что различие между Китаем и Европой заключается в темпах, а не в сущности, социальной эволюции, что обусловлено вполне определенными историческими факторами. Так, академик Н. Конрад подчеркивает, что III в. н. э. оказался переломным в развитии Римской империи, объединяющей присредиземноморский круг земель (век Диоклетиана), древнего Парфянского царства, господствовавшего в регионе Ирана, северо-западной Индии, Средней Азии и Закавказья, и Ханьской империи, осуществлявшей гегемонию в восточноазиатском круге земель Старого Света¹²². В это время начинают вырисовываться черты средневекового общества.

Римский император Диоклетиан «быстро понял, что один император не в силах сохранить надолго власть в том бушующем море, какое представляла собой в III в. Римская империя, раздираемая междоусобиями и окруженная рассвирепевшим миром варваров»¹²³. Диоклетиан взял себе в соправители Максимиана и I апреля 286 г. разделил с ним империю пополам¹²⁴. С началом упадка Рима Константин Великий переносит столицу империи в Византию. Могущественная Византийская империя, возникшая на руинах Римской империи, просуществовала свыше тысячи лет. Она создала свою, весьма отличную от римской, культуру, которая объединяла одновременно влияние Востока и Запада. Подобно Римской распалась и империя Хань. И хотя для III–VI вв. н. э. характерны восстания, нашествия кочевников и быстрая смена династий, «аналогия с Европой эпохи падения Римской империи была бы неверной: разрушения не были столь опустошительными, традиция не прерывалась»¹²⁵.

Замедленность «течения» истории Китая обусловлена и колоссальным объемом социальной памяти – традиции, обычаи, иероглифика и т. д. Уже в позднеминском Китае иероглифика выступала «как панхронное средство письма, что открывало доступ к текстам любого периода существования китайской письменности»¹²⁶. Таким образом, индивидуум получал возможность неограниченно обращаться ко всем слоям накопленной за тысячелетия культуры, что предполагает овладение всей зафиксированной в письменности традицией. Действительное, а не мнимое (как это было в эпохи Возрождения и Реформации), обращение к традиции в Китае «обусловило воспроизводство в ходе учения квазисознательность (на деле стереотипность) архаизированного мышления и соответствующего поведения индивидуума»¹²⁷. Огромный объем социальной памяти китайской цивилизации благодаря наличию иероглифики ориентировал индивидуума на прошлое.

В плане нашего исследования важно то, что человек вначале осмысливал настоящее, а затем развивал способность помнить прошлое, мысленно его реконструировать. Это позволило сознательно включить в общественную деятельность человека пласты прошлого, многократно превосходящие емкость его опыта и продолжительность жизни. Появилась категория людей, занимавшаяся осмыслением прошлого, настоящего и будущего, причем отношение общества к ним не всегда было одинаковым. Так, для мыслителей древней Индии и Греции обращение к прошлому считалось проявлением неуважения к настоящему, тогда как для европейского Средневековья ход событий представлялся как «порча»¹²⁸. Для китайской цивилизации характерно преклонение перед прошлым, традициями и доминирование циклического социального времени. Традиции, социальное прошлое, фиксированное в социальной памяти цивилизации, как бы зацикливали исторические структуры китайского общества. Следует отметить, что с увеличением объема социальной памяти время общественной системы замедляется¹²⁹. Это один из исторических факторов, способствовавших медленному развитию китайской цивилизации. Другим существенным фактором прочности этой цивилизации является китайская система управления, в основе которой лежит органицистская философия¹³⁰. Третьим фактором необычайной живучести китайской цивилизации является функционирование задолго до нашей эры весьма сложного централизованного и профессионального бюрократического аппарата, в которой были представлены все слои общества¹³¹. Между тем считается, что такого рода «современная бюрократия» представляет собою уникальный феномен, который присущ только нынешнему западному обществу. Проблема прочности цивилизации Китая имеет в начале XXI столетия весьма актуальный социополитический и социоэкономический характер. Дело в том, что сейчас идет рост Китая, что может привести через два десятилетия к превращению его в супердержаву, превосходящую Америку¹³².

Современные исследования эволюции государств в отечественной социологии исходят из объективистской парадигмы, выработанной А. Смитом, К. Марксом, К. Поланьи, Д. Нортом и другими учеными. В рамках этой парадигмы предлагается теория институциональных матриц, о которой шла речь выше. С позиции теории институциональных матриц античная Греция относится к западной институциональной матрице, выступает звеном в эволюции общественного устройства от древней Месопотамии к современному Западу.

Всемирная история должна полностью охватывать отдельные процессы во времени и пространстве и тем самым освещать направление и значение исторического процесса. Исследования свидетельствуют о том, что переход от архаического, традиционного общества к обществу античной Греции вполне закономерен. Так, В.И. Никифоров приходит к следующему выводу: «Античная цивилизация периода расцвета резко отличается от древневосточной, но выросла она без всякого разрыва из общественных отношений, удивительно похожих на древневосточные»¹³³. Несмотря на то, что античная и древневосточные цивилизации – проявления рабовладельческой общественно-экономической формации, между ними существуют определенные различия в общественной жизни: «Несомненно, политическая и идеологическая надстройка греко-римского общества отличается от древневосточной: нигде, кроме Греции и Рима, мы не видим такого развития демократических идей и институтов. Разница только в надстройке: принципиально важно, что свободные граждане в Греции и Риме были избавлены от угрозы превращения в рабов; именно это послужило базой той высокой степени гражданского сознания, духовной культуры, которая была достигнута античностью»¹³⁴. Не случайно, что именно в античной Греции традиционное мифологическое мышление сменилось рационально-теоретическим.

В первобытном обществе и в древних цивилизациях прошлое, настоящее и будущее неотличимы друг от друга, так как люди не замечали социальных сдвигов, которые были весьма медленными для жизни нескольких поколений. Положение изменилось в динамической европейской цивилизации, когда произошла дециклизация социального времени. И если переход от традиционного общества к античному был необходимым (но недостаточным) условием дециклизации социального времени, то переход к буржуазному обществу обусловил завершение процесса дециклизации¹³⁵.