Виталий Левченко
Генезис Мити Тракторенко на просторах Руси
– Доли-доли-доли!
Лейся, лейся, Митя, Митенька,
по руцкам-ветоцкам,
Доли-доли-доли!
Колоском девица тебе нарецена,
а земля водицею напоена.
Это был неизвестный мне вариант древнеславянских заговоров, относящихся к аграрной магии. Она относительно хорошо изучена и описана исследователями. На ум сразу пришел старинный балканский обряд призыва дождя при засухе. Девиц, участвующих в этом ритуале, называли додолами.
«А здесь – доли-доли-доли. Может, речь тоже идет о додолах?» – подумал я. Тогда еще раз подтверждалось, что корни подобных аграрных ритуалов действительно тянутся на Русский Север. И мое предположение о связи культа «Митья Тракторенко Сарасвати» с водой тоже укреплялось.
«Исходя из всех изысканий, можно утверждать, что к этому верованию относились некоторые устойчивые номинации: «Митья Сарасвати», «Митья Тракторенко Сарасвати», «Митя Тракторенко» и просто «Митя». Безусловно, варианты с «Тракторенко» имели позднейшее происхождение» – подвел я итог.
Старушка посоветовала:
– Поезжай до моей Настёны. Бат, она-та прялку покажет.
Я отправился в Кандалакшу. Было холодно и дискомфортно, а путь предстоял долгий. К концу путешествия дорогу периодически накрывал туман. В его тяжелых пластах плыл рядом с машиной Митя Тракторенко. Вот он протянул ко мне руку, и она разбрызгалась по лобовому стеклу каплями дождя. Я понял, что утомился. Остановившись у обочины, неожиданно для себя пробормотал:
– Митя Тракторенко, тучи разгони! Солнышку дай проглянуть! Тебе моя благодарность большая.
Не успел я возмутиться собственной глупости, как в салоне автомобиля стало светло, и по приборной панели побежали яркие зайчики. Выскочившее из туч солнце резво сушило туман.
«Элементарное совпадение и работа подсознания. Ты же чувствовал, что дождь заканчивается» – подумалось мне.
Подремав с часок, я вернулся на трассу и спокойно доехал до Кандалакши. Отыскал по адресу место.
Настасья Тихоновна жила в большой квартире на втором этаже симпатичного высотного дома. Дверь открыла чернявая девушка лет восемнадцати. Представилась Кариной, родственницей.
– А, это вы бабушке про старую прялку звонили? – она осмотрела меня с ног до головы. Зевнула. – Проходите в зал. Она уже заканчивает. Вы не помешаете.
Я немного помедлил, решив, что пожилая женщина занята медицинскими процедурами, вполне естественными для ее возраста. Шагнул в комнату и от изумления замер.
Бабы Насти я не увидел. Передо мной была подтянутая моложавая дама с собранными в хвостик светлыми волосами. Стоя посреди полупустого зала, одетая в синий, с белой полосой, спортивный костюм, она бодро выполняла наклоны, держа в руках довольно увесистые гантели.
– Ну вот еще разок. И все. Закончила! – весело доложила она и, отдуваясь, сняла со стульчика полотенце. – Здравствуйте, Вадим. Мой знакомый профессор, Костик Никитин, сто лет назад программу упражнений для меня составил. В тонусе потрясающе держит! Вижу, не ожидали?
– Приятно поражен, – признался я.
– Меня Настасьей можете звать, – заулыбалась хозяйка. – Пойдемте. Покажу прялку. Чаю хотите? Карина, включи чайник! – крикнула она.
Мы прошли в кабинет. На изысканном столе из розового дерева поблескивала рычажками пишущая машинка антикварного вида с лихой надписью наискось – «Rheinmetall». Отодвинутое от стола кожаное кресло выглядело потертым, но взгляд безошибочно говорил: потертость эта дорогого стоит. На стенах рядами расположились картины с пейзажами: судя по технике исполнения, весьма недурными. В углу благородно чернели резной комод и пара стульев с узорными спинками.
– Компьютером стараюсь не пользоваться, – показала хозяйка на пишущую машинку. – Еще в советское время из ГДР привезла. Ни разу не подводила. Умели делать.
У меня возникло легкое ощущение нереальности. «Сейчас я услышу: «Хоть немцы не испаскудились»» – подумалось мне. Этого, конечно, не произошло.
Настасья открыла комод, порылась в нем и вытащила половинку прялки.
– Она была цельная, но когда-то сломалась, – объяснила она.
Я кивнул и сказал:
– Корневая прялка. Вытачивались такие из цельного куска дерева, в отличие от составных. А это ее верхняя часть – лопаска, где крепилась кудель будущей пряжи. Нижняя же часть, на которой сидела пряха, называлась по-простому: поджопницей.
Хозяйка удивленно взглянула на меня.
– А вы… ах, да! Вадим, вы же этнограф! Простите меня, идиотку. Ну кому же, как не вам, такое знать, – виновато улыбнулась она. – А я по образованию искусствовед. Специализация – пейзажная живопись.
Настасья положила лопаску на стол. Подвинула стул.
– Ну вот. Смотрите. А я пока бумаги переберу, – она уселась в кресло и выдвинула ящик.
Я взял лопаску. Она была широкой. Ее верхний край украшала сквозная резьба в виде солярных знаков. По нижнему волнистому краю, у излома, шла резьба мелкая, состоящая из ромбов и квадратов. Лицевая сторона разделялась линией горизонтально на две части. Верхнюю, большую, занимали изображения, расположенных треугольником трех лунных дисков. Нижняя часть, усеянная черточками и одним солнцем с коротенькими лучиками, возможно, символизировала подземный мир и ночное время.
Я перевернул прялку и от волнения задохнулся.
Здесь была нарисована потускневшими красками сцена весенней пахоты. По коричневому полю шел старый, с железными колесами-обручами, открытый трактор. На нем восседал, выведенный черным, костлявый тонкий силуэт, одна рука которого крепко держала длиннющими пальцами руль; другой – он указывал на тучу, висящую над трактором. Из тучи тянулись к земле пунктирные нити. По верху лопаски шли полукругом слова: «Мора-Митя Тракторенко пашет, сеет, жнет. Одних прибирает – другим жизнь дает». Судя по современной орфографии, надпись была сделана после языковой реформы тысяча девятьсот восемнадцатого года. Рисунок, видимо, тоже.
– Нашли что-то интересное? – спросила Настасья, видя мое волнение. Я повернулся к ней.
– Необычная лопаска. А откуда она у вас?
– Да на блошином рынке увидела. За копейки отдавали. Уже не скажу, когда это было, – потерла она пальцем переносицу. – Где-то в начале восьмидесятых. Да-да, верно! А насчет рисунка не знаю. Странный, конечно. Но вам виднее, – хозяйка встала из кресла, прикоснулась к лопаске. – Я порывалась на реставрацию отдать. А руки не доходили. И до сих пор вот, – махнула она. – Хотя надо. Маме моей уж больно нравится. А хорошо, что вы приехали! – глаза Настасьи блеснули. – Вот решено: завтра же знакомому мастеру-реставратору отвезу. И маме подарю. Давненько-то я у ней не бывала.
Я положил лопаску на стол.
– Спасибо вам, Настасья.
Пойдемте чайку попьем, – предложила она, открывая дверь кабинета.
В коридоре маячила Карина.
– Ой, я забыла чайник поставить, – зевнула она. – Ба, дай денег, я на дискач вечером иду. У Машки днюха.
Настасья неловко взглянула на меня.
– Карина, я позавчера дала тебе довольно большую сумму. И вообще – позже поговорим, у нас гость.
Глаза девахи вылупились как у ленивца.
– Я же диски купила с музоном. Ты забыла? А подарок? Мне надо. Я не успею позже!
Я почувствовал, что лучше уйти.
– Настасья, вы простите, но мне ехать очень долго. А там дела. Я вынужден все же откланяться.
Хозяйка не настаивала, видимо, готовясь к очередной истерике внучки. Мы попрощались.
«А ведь раньше действительно и солнце светило ярче, и трава была зеленее» – размышлял я, спускаясь по лестнице под доносящиеся визги девахи.
По пути назад я старался ни о чем не думать. Сказывалась усталость. Вечерело. Я остановился поспать, приткнув на стоянке «Ниву» в уголок возле длинных фур.
Вернувшись в Москву, я продолжил вспоминать о прялке. Еще до того, как я ее увидел, у меня сложилось убеждение, что в конечном счете я столкнулся с культом древнего могучего божества, имеющего отношение к жизни и смерти. Надпись на лопаске «Мора» убедила меня в этом окончательно.
Мора, Мара, Морена, или Марена, в славянском пантеоне – это богиня смерти, холода и зимы. Так как Сарасвати связана, в числе прочего, с ведическими знаниями, вполне возможно, что наши предки вполне четко представляли себе тандем противоположностей «Марена – Сарасвати» как синкретический образ единой богини, которая с помощью тайных знаний повелевает смертью и обращает время вспять. В потоке тысячелетий менялись представления людей о богах. Зарождались новые смыслы. Слово «Марена» превращается в «Митья». И гораздо позже, когда функция древнего божества стала утрачивать свою связь с названием, возникает «Митя». И совсем недавно, в начале двадцатого века, появляется и «Тракторенко».
Теперь, когда в поле зрения вошла Марена, я понял, что могу попытаться выяснить в изучаемом веровании изводные смыслы странной современной фамилии, которая, если быть точным, не существует. Это искусственное образование, встречающееся лишь в комедийных произведениях – Тракторенко.
С богиней Мареной, или Марой, как с образом самой Смерти, связаны и представления об ужасах, страхах и кошмарах. В английском языке есть любопытное и далеко не простое слово «Nightmare», имеющее индоевропейские корни. Его части по отдельности – «Night» и «Mare» переводятся как «Ночь» и «Кобыла». Само же цельное слово «Nightmare» переводится на русский как «Кошмар». Кстати, «Кошмар» имеет древнеславянское происхождение, а вовсе не заимствовано из французского или других языков, как пытаются нас убедить лингвисты, побывавшие за столом с зеленым сукном в кабинете у Наставника. Состоит оно из двух старинных корней: «Кошь» – судьба и собственно «Мар», относящееся к Марене, Морене, Маре. Судьба Марены, предопределенность Смерти – не кошмар ли?
Но вернемся к нашему трактору.
В некоторых источниках богиню Марену изображали верхом на лошади, так как образы этих животных были связаны не только с миром Прави (область светлых божеств), но и Нави (область темных сил). А другое устойчивое название трактора – это перифраз «Железный конь»! На нем сидит черный силуэт, изображенный на лопаске, и надпись «Мора-Митя Тракторенко пашет, сеет, жнет. Одних прибирает – другим жизнь дает» подтверждает тот факт, что Митя Тракторенко – это сама Смерть, восседающая на [железном] коне и ведущая человека через самую себя к новой жизни в процессе вечного перерождения.
