Виталий Храмов
Катарсис. Наследие
Белый сплюнул и прошел дальше. Его отряд стражи, вновь собранный бдительным Корнем, уже сверкая красным ухом и синей точкой на носу (пальцы у Синьки очень сильные), больше не хотел пережить ни тревог за командира, ни обидных высказываний и щипков сестры, велел пятерке крестоносцев и магам ни на шаг не отпускать Гадкого Утенка.
Тем более, что битвы уже никакой не было. Наступило безумие. Редкие Змеи бежали в детинец, ополченцы резали всех подряд, надолго застревая в каждом доме, в каждом подворье. Даже крестоносцы поддались этому безумию, наконец – сорвавшейся пружины.
Все эти «композиции изобразительного искусства Хаоса», как сказал бы Старый, распятые тела, многие из которых бились на распятьях, переродившись в Бродяг, все эти головы на пиках, растянутые, как знамена, человеческие кожные покровы, запеченные и сваренные куски человеческих тел на столах в домах. Человеческие останки и головы в выгребных ямах – как тут не озвереть? Да и общая атмосфера безумия, скверны довлела над городом.
Белого и самого потряхивало. То же он видел и в глазах своего отряда – искры безумия. Но Белый сдерживал себя, сдерживал этих людей, говоря:
– Чем мы будем лучше них?
Кое-где уже начали подниматься дымы пожаров, неизбежных в таком беспределе.
Белый вел свой отряд по залитой кровью и нечистотами, заваленной мусором и телами главной улице к холму, коронованному замком Ужа, где укрывались последние защитники Ужгорода.
Тол помог им справиться с порывами безумия. Но появилось другое – стойкое и навязчивое желание бежать. Бежать из этого мерзкого места подальше. Отмыться в чистой воде трех рек и трех родников. И больше никогда близко не подходить к этому проклятому месту!
Какой-то ополоумевший, окровавленный до самой макушки ополченец вылетел из ворот подворья, вскинув копье, кинулся на всадников, но, узнав, выронил копье, рухнул на колени, взвыл волком, стал рвать на себе одежду, сдирая кожу с лица ногтями. Тол, взмахнув рукой, успокоил воина, тот сжался, как младенец, прямо в грязи, тихо всхлипывал, зажмурившись.
– Безумие заразно, – Белый тяжело вздохнул. – Но кто, если не мы, положит этому конец?
Никто ему не ответил, пряча глаза.
– Открывайте ворота, сложите оружие! – крикнул Белый. – И я обещаю вам легкую смерть!
Никто ему не ответил. Замок как вымер. Белый махнул рукой. Уже отработанным приемом маги ослабили ворота и выбили их. Отряд Белого заехал в мертвый двор, заваленный растерзанными телами.
Спутники Белого переглянулись меж собой.
Замок был пуст, но завален порванными останками людей, залит кровью.
Что за демоны развились тут? Жертвенные клети были порваны, будто они были не из полос железа, а из холста.
– Их рвали когтями. Мастер Боли выпустил каких-нибудь Тварей?
Воины со знаками различия Змей лежали там, где сражались. В нагромождении трупов нашли и Тварь.
– Что это, Тол? – удивленно спросил Белый, на всякий случай еще раз пронзив уже обезглавленное тело.
– Бродяга. Новый вид Бродяги.
– Есть выживший! Сюда! – крикнул сверху один из крестоносцев.
Они побежали по лестницам, заваленным трупами, среди которых стали попадаться и эти странные Бродяги, с волчьими мордами и длинными когтями. Но были это не звери. Это были, несомненно, люди. Что и как с ними сделала Темная магия – вопрос интересный, но – не важный. В данный момент.
В достаточно большом зале, заваленном телами, залитом кровью и расписанном кровавыми рунами, крестоносец стоял над телом человека с цепью управляющего, извлеченным из груды тел бойцов и аж трех длинномордых Бродяг. Тол поспешил к раненому.
– Убей меня, каратель! Убей! – взмолил управляющий.
– Если заслужишь смерти, – мотнул головой Белый. – Где Мастер Боли?
– Он, мразь, вызволил этих Тварей. Сказал, что Призванные растерзают вас. Но демоны кинулись на нас, а Мастер Боли ушел подземным ходом.
Слабая, дрожащая рука управляющего указала на потайную дверь. Крестоносцы побежали к потайному ходу.
– Стойте! Там – ловушки! – слабо закричал раненый. – Вам не пройти. И он обвалит вам кишку хода прямо на головы. Их там около десятка. Они несут жертвы. И на выходе их ждут кони. И отряд наемников.
– Ты уже заслужил смерть, мерзость, – кивнул Белый. – Может, заслужишь жизнь?
– Я не хочу жизни. И смерти боюсь. Слишком много мы нагрешили. Сли…
Тол выпрямился. Управляющий умер.
– Смог что взять? – спросил разумника Белый.
– Я свое – возьму, – кивнул разумник, взяв из рук крестоносца меч и ловким ударом отрубив голову управляющему. – Он теперь от меня не убежит.
Меч он вернул крестоносцу, а голову привязал к поясу, связав космы управляющего узлом. Белый смотрел на Тола, думая, что это приключение уже сильно ожесточило им сердца. До каменной, кремневой твердости.
– Куда выходит подземный ход? – спросил Белый.
Тол задумался, перебирая пальцами, будто листал страницы книги.
– Там. Туда он выходит, – ответил Тол.
– Есть выжившие! – послышался крик с другой башни.
– Так, – Белый поднял руку, чтобы привлечь внимание побежавших людей, – я – за Мастером Боли, вы – закончите тут, с этим городом.
– Мы с тобой! – мотнул головой Комок.
– Тут маги нужнее. Вы же знаете – меня нельзя убить! – отмахнулся Белый.
– Если бы это так и было, слова бы никто не сказал, – твердо заявил Комок. – Мы – с тобой!
И тут закричал крестоносец.
– Эти Твари живы! Помогите!
– Ты, ты – со мной! – ткнул пальцами Белый в наиболее молодых крестоносцев. – Маги, зачистить тут все! Вперед, сукины дети! Там наших убивают! Вперед! А там наших уволакивают! И их доля – страшнее смерти! Молчать! Исполнять!
* * *
Светило стояло уже в зените, когда Белый подошел к распахнутым воротам. Видя его, люди выпрямлялись, лица их вспыхивали, они склоняли почтительно головы. Белый кивал в ответ, ему было немного лестно видеть, что переживали, волновались за него, рады его возвращению. Живым. Все же его больше суток не было.
Весть о его возвращении достигла нужных ушей, и вот уже скачет циркач-пересмешник, ведя коня для командира. Видя вопрос в глазах, Белый покачал головой, вскочил в седло, поскакал вслед за пересмешником.
Ополчение кучковалось к лазарету, а он разместился на главной площади, очищаемой сейчас от падали. Ставка разместилась в таверне, которую отчистили от тел, но еще не отмыли от крови и нечистот.
Навстречу бежала Синька. Белый еще издали покачал головой, жестом останавливая девушку. Белый спешился у таверны, кивнул склонившимся людям, вошел в зал. Совет валялся на столах, застеленных скатертями и занавесями прямо по крови.
При появлении Белого все встали.
– Я не смог догнать Мастера Боли, – покачал головой Белый. – Когда мы увидели их отряд, он выставил заслон. Мы пробились через заслон. И тогда он применил какую-то магическую сеть. Похожа на рыболовную, крупноячеистую, но из Света. И она упала сверху. Даже коня развернуть не успел. Только и смог – выпрыгнуть с седла и откатиться в сторону. Коня и воинов – на куски. Сеть режет все, как… Как не знаю что. Все – на куски! Размером с кулак. Даже мечи.
Белый сел на угол стола, сняв шлем.
– Ну, а пешком мне и смысла за ними не было идти. Пожрать есть что, кроме блевотины и человечины?
– Есть, командир. Ты сейчас наши доклады выслушаешь или позже?
– Одновременно. Одно другому не мешает. И вино бы не помешало. Что-то я устал. Здравствуйте, кстати! Синька, стрекоза, сколько у нас потерь?
Но ответила не девушка, а Матерь Жалея. В процессе ее доклада Белый так и уснул. Сидя и с куском хлеба во рту. Его осторожно положили на стол, накрыли плащом и войлоком, под голову положили рулон свернутой ткани. Все отошли. Но через десяток минут, прервав обсуждение, один за другим советники разместились на соседних столах. Прямо в броне и в сапогах, обнимая мечи и посохи.
Несмотря на всю жестокость обезумевших атакующих, за сотню пленных все же было.
«И лучше бы их не было вовсе!» – сокрушался командир. Потому что, что делать с этими детьми и женщинами, он не представлял. Убивать их – сейчас, когда безумие схлынуло – рука не поднималась. Оставить их тут, в этой скотобойне, – бесчеловечная жестокость. Но и к себе присоединять, заботиться, кормить и защищать людей, поедавших твоих родных? Людоедов? Какое решение принять?
Было и несколько десятков бывших жертв, вызволенных из жертвенных клетей. Большинство из них оказались такими же людоедами, в результате внутренних конфликтов попавшими в клетки.
Но радовало то, что захватили большое количество трофеев. И – сокровищницу Ужа. Золота там было немного, а вот разные редкости и ценности маги оценили очень высоко. Ополченцы спешно перевооружались, подгоняя комплекты защиты под свои тела и оружие под свою руку.
И состоялся очень неоднозначный разговор с Зубом и Жалеей. Белый в очередной раз стал орать на Зуба, который опять чуть не погиб в подворьях Ужгорода.
И вот Белый задал один из обычных вопросов:
– Что у тебя там поперек головы стоит, что ты сражаешься, как новобранец зеленый? Тебе что – жить надоело?
В ответ Белый увидел совсем неоднозначную реакцию. Причем – у обоих. И у Зуба, и у Жалеи, что приперлась на очередное профилактическое пропесочивание воеводы. Внимательно наблюдая их переглядки, Белый понял, что с их скрываемыми отношениями надо что-то делать.
И давно надо было что-то делать, но все как-то не до этого. Более срочные, более важные дела отодвигали дела сердечные на задний план. Белый вдруг понял, что даже он Синьку последний раз целовал еще до пропажи Стрелка. Как раз Бруска и таскался за ними, слушая все их ахи-вздохи. Охранял их. А вот Белый Бруску не уберег…
– Ладно, будем считать, что профилактическое пропесочивание завершилось. Эй! Шкет! – окликнул Белый мальчишку-посыльного, что никак не мог налюбоваться своим кинжалом, колол и резал им собственную тень.
– Да, мой Ал! – мальчишка спрятал кинжал за спину, подбежал, склонился.
– Вина принеси и кубки. И Совет собирай. Вина и кубков на всех, – велел Белый.
Мальчишка побежал быстрее ветра. Столкнувшись в дверях с Корнем, он ему радостно сообщил:
– Мне властитель дал имя!
– Да? И какое? – удивился Корень.
– Шкет! – возвестил гордый вестовой, прошмыгнув под рукой Корня в дверь.
Корень прошел к столу, плюхнулся на стул, только потом пододвигая его к столу вместе с собой. Стул даже не скребыхнул по полу – акробат ведь ловкач!
– В пределах дневного пешего перехода – мертво, – доложил Корень, доставая и раскатывая рулон с картой, – по всем трем дорогам. Самострелы раздал, стрелы – распределены. Мои стрелки учат тупорыликов Зуба. Трупы вонять начали.
– Знаю, – кивнул Белый, – уходить надо. А наши уважаемые и весьма почтенные никак друг с другом не разберутся.
– И ты для этого Совет собираешь?
– И для этого – тоже.
– Да где этот Шкет! – возмутился Корень, вложил пальцы в рот и оглушительно свистнул: – Если вина не будет – Улиткой переименую!
– Твое слово – против властителя – не катит, – заявил Шкет, входя в дверь и с трудом неся заставленный поднос.
– Поговори мне еще! – грозно пригрозил Корень, потом наклонился к Белому. – Что значит «Шкет»?
Белый пожал плечами. Корень усмехнулся. По одному приходили советники, рассаживались на отскобленные стулья за отскобленный стол, осушали кубки, вываливали свои затруднения. Стремительно нарастал ставший уже привычным гвалт, когда говорят все одновременно. Последней пришла Синька, не являющаяся советником, но как маг часто присутствующая на Совете и активно в нем участвующая.
Белый отодвинул стул по левую руку от себя, усаживая девушку. И это простое действие как-то сразу обратило на себя внимание. Все замолчали. Раньше Синька сидела по правую руку от Жалеи. Место по правую руку властителя – место Стрелка – пустовало. И место по левую руку пустовало. Всегда.
Всегда по левую руку властителя на пирах и приемах сидела его жена – властительница. И вот – по левую руку командира, смущаясь, сжалась на стуле Синька.
– Я вас собрал сегодня не только для того, чтобы решить, когда и куда пойдем… – начал Белый.
– Мы… решим? – спросил Корень. Он был простолюдин и вовсю пользовался пробелами в знании правил поведения, прервал Ала, что выглядело дерзостью.
– Я вас выслушаю и приму решение, – кивнул командир, – как обычно. Но сначала мы займемся другим недоразумением.
Зуб и Жалея опустили головы.
– Кто-то из вас знает, остальным – сообщаю, что я очень хорошо знаю человека, которого Мать Жалея называла Игреком. Лучше меня его знал только Стрелок. И когда Стрелок вернется – подтвердит мои слова.
Все отметили, что не «если вернется», а «когда вернется Стрелок».
– И на эту тему был отдельный разговор. И не раз. И Игрек вас, Матери, очень сильно ругал. И очень нехорошими словами.
– Это за что же? – опять встрял Корень.
– За их тупость, – ответил Белый, хищно оскалившись. – Он им запретил беспорядочные связи с мужчинами. Так как их было мало, а благодарных самцов на войне – завались! Но эти курицы пустоголовые вообще приняли обет безбрачия! Представляешь, как он ругался?!
Корень откинулся и блаженно зажмурился:
– Дед брехал красиво! Заслушаешься!
Корень, Синька, Белый и лицедей, чья очередь сегодня была охранять Синьку, заржали, потому как лицедей очень похоже изобразил лицом Старика и выдал его голосом непонятный речевой оборот.
Советники переглянулись меж собой. Все же непривычно думать, что легендарные люди, герои сказок – это не выдумка, не что-то придуманное баюнами, а – реальное, часто настолько близкое, что можно рукой потрогать. Вот – аж четверо человек, что лично знали Игрека, называли его, по-свойски – Старым, Дедом, а еще Стариком.
– Поняла, Жалея? – спросил Белый с посерьезневшим лицом. – Вся ваша проблема – кости выбеленного Бродяги не стоит. А еще Старый говорил, что любовь – величайшая ценность в человеческой жизни. Многие проживают жизнь, так и не обретя любовь. А уж добровольно отказываться от любви и счастья – вообще дурость. Завтра тебя, Зуб, в очередной раз прибьют, а Синька тебя спасти не успеет. И к какой судьбе вы приговорили своего ребенка? К судьбе выродка? А? Потому – встаньте! Рядом!
Белый достал из пояса и надел на палец, показав всем, перстень с гербом Дома Лебедя.
– Ал Сбитый Зуб! Согласен ли ты взять в жены эту женщину – Жалею? Содержать ее, заботиться о ней, защищать ее?
– Да, конечно! – ответил удивленный Зуб.
– Мать Милосердия Жалея, согласна ли ты встать за мужем, знатным Сбитым Зубом, хранить его Честь, его Кровь и Очаг?
– Да! Конечно! – пискнула Жалея, слезы которой передавили ей горло.
– Правом, данным мне моей Кровью, Силой, данной мне Создателем, Законом, данным мне императором, объявляю тебя, Зуб, и тебя, Жалея, мужем и женой. Храните друг друга, пока Смерть не разлучит вас. Жених, поцелуй свою невесту.
Но вместо поцелуя Зуб и Жалея падают перед Белым на колени.
Белый начал ругаться, вырывая свои сапоги из рук своих советников.
– Зуб! Бл… ты старая! Да очнись же ты! А вы что ржете? Да уведите же этих влюбленных безумцев! У вас – отгул до завтра! До завтра, я сказал! Да уйдите же вы!
Зуб поднял Матерь Милосердия на руки, она обхватила его за шею. Так, пряча лица друг у друга в волосах, и вышли.
– Шкет, проследи, чтобы шеи себе не переломали от радости! – крикнул, свистнув, Корень.
Пока все смотрели в спину новобрачным, Синька дернула Белого за рукав:
– А мы? – спросила она шепотом на самое ухо Белого.
– А вы – еще маленькие! – так же шепотом ответил им Корень, что не только услышал, но и умудрился прежде ответа Белого прибежать к ним, сунуть свое лицо между ними, сказать, а потом еще и оттереть Синьку от командира.
Корень тут же вцепился в локоть сестры, незаметно, но силой усадив ее за стол, возвестил:
– Торжественная часть окончена? Хорошо. Пора вернуться к делам! Синька! Ты готова доложить по состоянию наших раненых?
– Готова.
– И чего ты ждешь? Пока падаль не переродится в Бродяг? Работаем!
Белый схватил Корня за бычью шею, потряс его, сказав:
– Растешь!
– А то! – ответил Корень, выкручиваясь от захвата и садясь на стул наоборот, верхом, развернув его спинкой к столу, наливая сам себе вина. Потом, подумав, налил и Белому из того же кувшина. Нарочито проигнорировав кубок Синьки – мала еще!
* * *
Караван выходил из горящего города.
Повозок не стало больше, а вот коней – намного больше. Намного. Кони были навьючены до предела. И все равно – очень многое из того, что хотелось бы взять, безжалостно бросалось. Бросали даже золотые изделия, если они были габаритные и тяжелые. Вместо золота брали зерно для прокорма коней. И магически сохраненную конину – для прокорма людей. Кроме конины другого мяса не было. Не считать же человеческое мясо едой?
Кстати, по этому человеческому мясу возникло несколько вопросов. Первое – Белый попросил магов разобраться, как была сохранена человечина, которой были заготовлены огромные подвалы аккуратных мясных брусков. И этим вызвал целую бурю с трудом скрываемых эмоций магов и остальных советников.
– Ты собрался использовать это мясо? – набычившись, спрашивает Комок.
– Синька, посмотри, наш Старший Маг – не перегрелся? А? Ты что такое говоришь, уважаемый? Я – моряк. Все детство я провел не в Пустошах, а – в море. А знаешь, что самое страшное на корабле?
– Пожар, – ответил Шепот, передернув плечами.
– Тухлое мясо – самое страшное. Люди травятся, но жрут, от голода. Насколько возрастет дальность морских переходов, если мы разберемся, как они сохраняют мясо? Мясо же бывает не только человеческое? Так?
– Да и дальность пеших переходов, – кивнул Корень.
– Мы попробуем разобраться, – склонил голову Комок. – Прошу простить меня за дерзость.
– Пустое, – отмахнулся командир.
– Тут еще проблема, – поднял руку Тол. – Я сверил книги учета этого мяса.
Все уставились теперь на него.
– Мне надо было, для себя, хотя бы понять – сколько они людей извели. И для чего они это сделали? А у них оказался очень строгий учет жертвенного мяса. У них – даже у казначея – учет кое-какой. А мяса – такой, какого я и не видел никогда! Что-то новое. И – очень толковое!
– Новое, говоришь, толковое, – Белый нахмурился. – Запахло тухлятиной… Тухлыми пауками…
– Так вот! Я сопоставил приходные книги. И вычислил, сколько тысяч человек они извели, мрази. Но они учитывали все. Весь расход. И – сколько осталось. Но на две трети – не сходится. Две трети мяса – просто испарилось. Или его увезли так, что никто не видел. Ни у одного я не нашел воспоминаний о вывозе тысяч возов мяса.
– Пауки, – выдохнул Белый, – старый враг! Мы теперь для них не только куклы на нитках, а – пища.
И от слов Белого всем стало вдруг зябко.
Белый обернулся и посмотрел на навьюченных тюками коней и ослов. Со способом сохранения мяса маги разобрались быстро. Каждая отдельная составляющая этого способа магам была хорошо известна. Любой маг воздуха или воды, ну кроме совсем ленивых, умел убрать лишнюю воду или водяной пар из куска мяса. Почти любой из магов этих стихий, не задумываясь особо, магией сушил себе промокшую одежду. И многим было знакомо заклинание Стазиса из общей школы. Просто никто не пытался применять Осушение вместе со Стазисом – к еде. Поняв это, маги – да и сам Белый – были немало удивлены такому простому, но хитрому решению. После обработки мясо должно было быть помещено в Поле Стазиса, а артефакты, генерирующие это заклятие – не редкость, изготовляются даже слабыми артефакторами, и легко могут обеспечить, чтобы воздух, а соответственно и пар, не имел доступа к заготовкам.
Шепот чуть ли не сутки подряд работал, устав скорее физически и морально – Осушение расходовало очень мало Силы. А Стазис мог обеспечить любой их маг, но он не требовался – склады Ужгорода были полны Камней Стазиса. Теперь на конях навьючены тюки, где в каждом – по артефакту и бруски конины или свинины. Но свинины – совсем мало.
Маги все поняли в этом способе, кроме жидкости, которой обрабатывали мясо ужгородцы. Этой же густой, почти черной жижей люди Гадкого Утенка пропитали кусок конины и нашли, что мясо приобрело отвратительный вкус. Потому решили обойтись без неизвестной жижи.
Пока Шепот обрабатывал приносимые ему запасы, остальные маги экспериментировали. И – развлекались. Очень уж их поразила простота и ловкость этого способа. Вытягивали воду и воздух из всего, на что падал глаз. Из уже сваренной каши изъяли всю воду. Кашу можно было вытряхнуть из котла. Получившийся сухарь был безвкусным, но – легким. А если его залить кипятком – обратно получалась каша. Не такая вкусная, как свежесваренная, но съедобная. Как только нашли этот способ, то Шепот стал «обрабатывать» не сырую конину, а варенные с травами и солью куски готового к употреблению мяса. Такие мясные сухари были намного легче вяленого мяса, а при недолгой варке в кипящей воде мало отличались от обычного вареного мяса.
И все это еще на сутки отложило выход их отряда из Ужгорода. Мясо убитых коней, забитых свиней варили всюду, безжалостно изводя на дрова для костров дерево строений и мебель Ужгорода. До первых столкновений с поднимающимися Бродягами… Убитых было слишком много в городе. Люди Гадкого Утенка просто физически не могли расчленить каждого павшего. Некоторые и перерождались в Бродяг.
Белый опять обернулся, наткнувшись взглядом на Зуба, которого было и не узнать.
Как ни странно, наспех проведенная церемония обручения Зуба и Жалеи, по большому счету – незаконная, никак не изменила Мать Милосердия. Легкая и жизнерадостная, она осталась сама собой. А вот Зуб преобразился. Из сумрачного наемника, надевшего на себя крест, Зуб стал тем, кем и являлся всегда – воеводой, бывшим властителем. Его спина распрямилась, плечи развернулись, взгляд стал тверд и спокоен. Выражение лица перестало нести печать тяжких раздумий, приобрело свойственное знатным – слегка надменное – выражение властности и уверенности в своем праве. Белый попросил Зуба объяснить это изменение в нем. Зуб сказал, что тень бесчестья Жалеи его так угнетала. А теперь – он в своем праве.
Но уже вечером Гадкому Утенку пришлось опять напяливать на палец печатку с гербом Императорского Дома и массово обручать сложившиеся за это время пары. Народ, видя изменения во внешнем виде Зуба, сразу выведал про их таинство брака и толпой пришел к командиру, требуя проведения ритуала. Ибо – «тяжко жить во грехе!». На удивленное возражение Белого, что он не клирик, ему был ответ: «Вы – наш владыка, князь! Вы – чище святош!»
На глаза попалась фигурка Синьки и развеселый колпак лицедея, надетый поверх шлема. Вид девушки теплом отозвался в груди Белого. Они наконец смогли вырвать время друг для друга. Белого немного удивило, что в отсутствии Стрелка «Мертвый Круг» – скрытность их отношений – обеспечивал сам Корень, до этого самый ярый противник их соединения.
Потом глаза Белого зацепились за хвост их каравана, где шли Безликие. Так они стали себя называть. Белый все же взял с собой выживших ужгородцев. Безликими назвали они сами себя. И первым был – Госш, бывший десятник стражи Ужей. Он завязал себе лицо тряпкой и стал себя именовать «Безликим». Этакий обет, как у крестоносцев. За грехи, что он совершил. А за ним – его старший внук, единственный выживший в этой бойне из всей его большой семьи. Многие видели, как он, молча, с каменным лицом, сидел, раскачиваясь, над обгоревшими телами родных, как резал себе лицо раскаленным ножом, как срезал себе волосы с головы, вместе с кожей. Если бы кругом не было безумия, не творилось бы подобное на каждом шагу, его поступок удивил бы всех. Но в тот день – все сошли с ума. От злости, ярости, отчаяния, от пролитой крови.
Тем же вечером Госш, закутанный в окровавленное тряпье, нашел Белого и попросил принять его обет. За себя и своего внука. Белый, честно говоря, не знал, что ему делать и как на это реагировать… Потому замер, не зная, как поступить. Госш молчание командира воспринял как ожидание, пал ниц и произнес Клятву Обета, самим им же и выдуманную.
И теперь их – больше двух сотен. Безликих. В основном женщины и дети. Белый вздохнул. Обуза!
Не узнать было и ополченцев. Победа над Ужами, которых они уже привыкли бояться, преобразила их. Изменили их облик и богатые трофеи, снятые с тел ужгородцев, из вскрытого Арсенала Ужа. Теперь каждый воин в отряде выглядел как бывалый наемник, а скорее – как бывалый крестоносец.
Плохо то, что только выглядели. Белый понимал, что если встретится им войско Ужа – им не выстоять. Хорошо то, что они – теперь вооруженные, бронированные, уверенные в себе – стали намного сильнее самих себя – недельной давности. И это как-то уравновешивало понесенные ими потери в битве за Ужгород. Как бы ни была сильна Синеглазка, как бы ни были искусны Матери Милосердия, ополченцы, в ярости битвы не жалевшие сами себя, понесли очень серьезные потери. Под началом Зуба теперь было только четырнадцать десятков. При этом половина десятков не была сформирована полностью. В одном десятке было вообще только четыре человека. Еще трое поправятся, встанут в строй. Если бы погиб десятник, надо было бы десяток расформировывать. Но они очень просили оставить их десятком. А-а! Пусть будет так! Меньше сотни человек в четырнадцати десятках. Все войско Зуба. И это – вместе с крестоносцами.
Ловкачи Корня, которых сначала присоединили к егерям Слета под командой Стрелка, теперь поглотили людей Слета. Просто – циркачей было в разы больше. Даже сам Слет воспринимал себя скорее ловкачом Корня, чем егерем. Ловкачи все так же исполняли обязанности ближнего и дальнего дозора, вооружены и снаряжены теперь были не в пример лучше, каждый теперь был одвуконь. Все же Ужгород слыл городом коневодов.
Белый тоже ехал на новом коне. Сзади – заводной, навьюченный личным скарбом Белого – тощей седельной сумкой. Так что Белому – опять привыкать к новым коням, притирать новую упряжь и новое седло.
Если бы не чутье – не пришлось бы привыкать и притирать. Рассыпался бы на куски, как предыдущая упряжь и бедолаги крестоносцы, что даже понять не успели, что та Сеть Света не свяжет их, а рассечет на куски.
Белый посмотрел на восток. Туда, куда Мастер Боли увез Пятого. Там были земли Змей. Тол сумел восстановить из допросов пленных и снятия воспоминаний павших приблизительную картину Затемнения этих земель и жителей этой земли.
Что породило нехилую тревогу Синьки. Она не могла понять, зачем Белому самому разбираться с Потемнением. Она считала, и не без основания, что безумие заразно. Она металась, мучилась, но боялась сама поговорить с Белым, зная, что правды не услышит, что Белый ее будет успокаивать, убеждать, что все хорошо, что все – под контролем. Потому она озадачила брата.
Корень подошел к проблеме издалека. Крутил вокруг да около, так и не дойдя до прямого разговора. Ему хватило объяснения разумника. Тол ему объяснил, что Белый копается во всей этой мерзости не потому, что ему нравится, а для того, чтобы найти способ противостояния этому Помутнению. Корень ушел сильно впечатленный.
Прямой разговор состоялся только после того, как Тол доложил о метаниях и сомнениях брата и сестры. Белый вызвал их обоих и честно признался, что очень напуган массовыми сумасшествиями людей и не знает, как этому противостоять. Эта зараза может прийти и в земли Лебедя, если уже не пришла. Слишком долго Белый не был дома. И он мог застать там такую же картину – брошенные поля и сады, сожженные города, люди, пожирающие друг друга. Клирики, не защищающие прихожан, а сдирающие с них шкуру. Настоятель, не несущий Слово Создателя Триединого, а сеющий скверну и – как Темный Химеролог – создающий ужасных Тварей.
Циркачи согласились, что это – самая страшная угроза даже не им, а всем людям Мира. Но Синька была против, чтобы Белый сам этим занимался.
– А кто? – грустно спросил Белый. – Кто? Церковь? Ну, про настоятеля вы уже знаете. Император? Простое введение полков – что даст? Перебьют всех прокаженных. А если сами Имперские полки – помутнеют? Ордена Триединого Старый схлопнул.
– Схлопнул? – переспросил Корень.
– Ну, они решили убить Старого. Теперь Ордена обескровлены. Воины Света их покинули. И сам Старый схлопнулся. И-и-ех-х! Ну? Кто? Кто, если не мы? Из основного состава Красной Звезды остались только я, Пятка да Марк. И где он, Марк?
– Это не тот ли, что убил Пращура? – удивился Корень.
– Так бы Старый и дал себя убить в спину! Ага! Поверю, как же! И после этого – меня Марк выволок из пещеры до ее обрушения. Меня, а не Старого. Без прямого приказа Старика Сумрак бы так никогда не поступил! Даже если бы он предал – он выволок бы голову Старого – ради знаний, которых там было больше, чем во всем Книгохранилище университета. Но он бросил Старого, а спас меня. Значит, Старый был жив на тот момент и это – его приказ. А – зачем? Почему я, а не он? А? А не для того ли, чтобы я оказался именно здесь, именно – сейчас?
– Получается, что правду говорят, а я не верил… – тихо сказал Корень. – Если он знал все заранее… Он и есть Триединый. Триединый Старец.
– Не знаю, – пожал плечами Белый. – Он не выглядел Богом. Он казался человеком. Причем – не очень хорошим человеком. Но очень живым. Полным страстей, желаний, страхов, сомнений. И он любил. Правда, я так и не понял, кого из них. А может, всех. Если он – Триединый… Тогда… И ты, Корень – тоже Триединый. И я. И ты, девочка моя…
– Сам ты… – возмутилась девушка, но когда до нее дошел смысл слов Белого, вспыхнула, озарилась радостью. – Мальчик! Мой!
– Так! – поморщился Корень. – После намилуетесь. Что-то я совсем запутался. Начали про заутреню, закончили – за упокой. Что делать-то? – Корень вскочил и заметался по помещению.
– Ну, как тот же Старый сказал: «Делай, что должен!»… – улыбнулся Белый, целуя пальчики Синьки.
– И что мы должны делать? – не понял Корень.
– А что мы до этого делали? – спросил его Белый.
– Тебя домой сопровождали.
– Вот и делай, что должен. Ты – глава дозора. Делай, что должен. Мне нужно знать, как идти в земли Лебедя. Мне нужно знать, как спасти названого внука Триединого.
– Все же ты думаешь, что Дед – это Старец? – замер Корень. – Сам же сказал, что он не был похож на бога.
– А как должен выглядеть бог, чтобы быть похожим на самого себя? – усмехнулся Белый, откидываясь на спинку стула. Как бы ни выглядел тощим юноша, стул жалобно скрипнул.
– Ну, не знаю, – пожал плечами Корень, скидывая кольчужный капюшон и почесывая затылок. – Как по мне, Бог – велик, могуч, безошибочен, загадочен и непонятен. Каждый должен сразу ощутить его силу, его…
– Ну, ты только что описал именно Андра. Велик телом и разумом, могуч силой и мыслью, каждый сразу ощущал, что он – самое странное, что они встречали. Сколько он успел наворотить? За столь недолгий свой срок! Так? И, как оказалось, он был – безошибочен, но загадочен и до сих пор не понятен.
