Виталий Гладкий
Ниндзя в тени креста
Кабуки-моно в основном нападали на небольшие горные деревеньки, не принадлежащие трем кланам ниндзя (Хаттори, Момоши и Фудзибаяси), контролировавших провинцию Ига. Несмотря на всю свою храбрость и безбашенность, бандитские шайки старались не связываться с бойцами кланов, хотя при удобном случае не отказывали себе в удовольствии попробовать остроту своей катаны на шее синоби, давшего маху.
Тем не менее кланы не старались извести всех разбойников провинции под корень. Это было им невыгодно по очень простой причине: истерзанным частыми набегами кабуки-моно деревням, которые не контролировали три главенствующих клана, поневоле приходилось обращаться к ниндзя с просьбой о защите. Просьбы удовлетворяли, но не бесплатно. Постепенно большая часть горных деревень провинции Ига стали данниками кланов, а самым жадным и упрямым приходилось нести большие убытки от разбойников, от которых они пытались отбиться собственными силами.
Не обращая внимания на присутствующих, ронины бесцеремонно протолкались к столику, за которым сидел Гоэмон. Только он был относительно свободным.
– Убирайся! – рявкнул один из ронинов и пнул Гоэмона ногой.
Огромным усилием воли задавив ярость, забушевавшую в груди, мальчик с деланной покорностью взял блюдо с остатками пищи и пристроился за соседним столиком, благо трапезничающие там добрые люди потеснились и освободили ему место.
К ронинам подбежал хозяин харчевни и, униженно кланяясь, спросил:
– Что пожелаете, господа?
– Сакэ! Побольше сакэ! – грубым голосом ответил ему старший из ронинов, судя по всему, главарь. – И тащи сюда вертел с мясом!
Спустя короткое время весь столик, за которым еще недавно сидел Гоэмон, был уставлен разнообразной посудой (она была почти новой, не в пример той, которая стояла на других столах, за исключением купеческого) и кувшинами с напитком. Ронины (их было трое) жадно набросились на еду, вытирая жирные пальцы о свои кимоно[27]. Сакэ полилось рекой. Вскоре они изрядно опьянели и начали скверно ругаться, обсуждая какие-то свои проблемы.
В какой-то момент они вдруг притихли и уставились на столик, за которым ужинал купец со своими слугами. А затем начали шептаться, близко сдвинув головы. Гоэмон напряг свой уникальный слух. То, что он расслышал, очень ему не понравилось. Пьяные ронины совсем потеряли стыд; они сговаривались ограбить купца прямо в харчевне, нарушив закон гостеприимства. Нужно его предупредить! Гоэмон детально рассмотрел лицо купца, и оно ему понравилось. Похоже, купец был добр и щедр. Несмотря на свои малые годы, юный синоби был хорошим физиономистом. Определение внутренней сущности человека по его внешнему облику входило в одну из дисциплин школы ниндзюцу.
Впрочем, Гоэмон рассмотрел не только купца. От его острого взгляда не укрылся ни один клиент хозяина харчевни. Мальчик высматривал кансё – шпионов сёгуна, которые могли быть в любом обличье. То, что князь привлекал на службу ниндзя из кланов провинции Кога, секретом не являлось. Это были очень опасные противники, хотя и не настолько качественно подготовленные, как синоби клана Хаттори, много лет сотрудничающие с горными отшельниками ямабуси, большими мастерами воинских искусств.
Больше всего ему не понравился странствующий последователь Будды – сюккё, сидевший неподалеку от купца. Судя по сединам и морщинистому лицу, он был очень стар. Вся одежда страстного приверженца буддизма была в заплатах, что говорило о его потрясающей нищете, однако он не стал попрошайничать, как обычно делали сюккё, заходя в харчевни, а заплатил за свой ужин. Скорее всего, чтобы не привлекать к своей персоне излишнего внимания, решил Гоэмон. Но почему?
Сюккё ел неторопливо, тщательно разжевывая каждое рисовое зернышко, всем своим видом давая понять, что спешить ему некуда. Его лицо было спрятано под шляпой путешественников – сандогасой – с широкими, загнутыми вниз полями и почти плоской вершиной, поэтому Гоэмон мог наблюдать его только по частям. И нужно сказать, что этот старый, невинный как дитя, последователь самой мирной религии почему-то вызвал у мальчика странное чувство. Это не было неприятие; скорее настороженность путника, который услышал шелест в сухой траве. Он еще не видит, кто там шуршит, но почти уверен, что это опасная ядовитая змея.
Странствующего последователя Будды выдавали руки. Они были темны, как его лицо, и даже имели сеть старческих морщин, но их форма и ширина ладоней подсказывали Гоэмону, что сюккё совсем не такой немощный, как старается казаться. Такие мозолистые – «набитые» – руки могли принадлежать лишь мастеру ниндзюцу, который одним ударом был способен сломать человеку ногу или перебить позвонок у основания шеи. Что касается морщин, то Гоэмон лишь ухмыльнулся про себя; за пару часов любой синоби мог превратиться в древнего старика, нанеся на лицо и другие видимые части тела соответствующий грим.
Неужто сюккё – шпион сёгуна? Возможно, но не факт. Не исключено, что это гэнин из другого клана провинции Ига, который, как и Гоэмон, отправился выполнять какое-то задание. Он не проявил никакого интереса к мальчику-коробейнику, и это немного успокоило Гоэмона.
Немного поколебавшись, мальчик попросил соседей по столику придержать ему место и присмотреть за его вещами, и решительно направился к выходу. В этом не было ничего удивительного; сакэ и большое количество чая требовали частого посещения отхожего места, и клиенты хозяина харчевни то и дело сновали туда-сюда, – выходили во двор и возвращались обратно – как трудолюбивые пчелы в ясный летний день в свой улей.
Проходя мимо столика купца, он сделал вид, будто за что-то зацепился, и, чтобы не упасть, придержался за его плечо. От толчка у купца расплескалось сакэ из чашки, он гневно обернулся, чтобы сделать замечание, но, увидев перед собой мальчика, мигом смягчился. А Гоэмон тихим, но выразительным шепотом сказал:
– Берегитесь! Ронины хотят вас ограбить. – А затем, повысив голос, начал извиниться: – Простите меня, господин, простите! Я нечаянно.
– Убирайся! – сердито сказал купец.
Кланяясь, Гоэмон попятился к выходу, при этом выразительно глядя на купца. Тот на миг многозначительно прикрыл веки: мол, я все понял, сердечно благодарю. Когда мальчик вернулся в харчевню, там по-прежнему царила мирная обстановка. Он сел на свое место и заказал чай. Ему, как и сюккё, тоже спешить было некуда. Впереди его ждала ночь среди чужих людей, а значит, о сне придется забыть. Поэтому лучше коротать время в харчевне, нежели ворочаться на жестких циновках сарая в обществе правивших бал кровососущих насекомых.
Наконец ронины приняли решение и двинулись к выходу. Но зорко следивший за ними хозяин харчевни преградил им дорогу.
– Господа, господа, а расплатиться?! – униженно кланяясь, жалобно заблеял он.
– Поди прочь! – вызверился старший из ронинов и оттолкнул его в сторону.
Хозяин харчевни горестно заломил руки, тихо простонал, но спорить не стал. Он хорошо знал, чем может закончиться требование заплатить за ужин: блеск остро отточенной стали, молниеносный замах – и его голова покатится к очагу. Перечить ронину мог разве что сумасшедший. Или самурай – с помощью своей катаны.
Ронины подошли к столику купца, и Гоэмон превратился в один обнаженный нерв. Если остальные посетители харчевни делали вид, что ситуация их не касается, и даже старались не смотреть на ронинов, дабы не вызвать их гнев, то юный синоби не сводил с них глаз, пытаясь понять, что же предпримет купец, чтобы не оказаться ограбленным. Но тот сидел ровно, будто и не чувствовал надвигающейся опасности, и продолжал пить свое сакэ. Правда, в его фигуре уже не наблюдалась былая расслабленность, а свои мечи он передвинул поближе к правой руке, чтобы держать их на подхвате.
Судя по всему, купец принадлежал к цунэ-но-гата – городским жителям, которые занимались торговлей и имели право носить оружие. Возможно, он даже был самураем и занимался торговыми делами по велению своего сюзерена. И все равно Гоэмон был в большой тревоге. Юный синоби знал, что купец просто не успеет воспользоваться своими мечами, если ронины надумают на него напасть. Тогда почему он так спокоен? Это было непонятно.
– Кошелек! – рявкнул над ухом купца старший из ронинов.
– Не понял… О чем вы? – Тот был сама невинность.
– Кошелек сюда гони! И побыстрее, а то мой меч уже просится погулять!
– Но господа…
Купец, изображая растерянность, поднялся. И тут же сверкнула катана одного из ронинов. Он не намеревался убить купца, а хотел лишь попугать, однако его пьяная прыть сослужила ему дурную службу. Спустя мгновение он уже лежал на полу, сраженный ударом кусаригамы[28]. Даже Гоэмон не успел заметить момент, когда сюккё пустил в ход это страшное оружие. В следующее мгновение «странствующий буддист» обернулся к другому ронину, и тот, выпучив от ужаса глаза, схватился за перерезанное горло, откуда ударила ключом темно-красная кровь.
Третий ронин – старший – оказался проворней своих товарищей. Он выхватил катану из ножен, замахнулся, и казалось, уже ничто не могло спасти сюккё от смертельного удара. Но тот мгновенно упал назад и в падении бросил прикрепленную к рукояти кусаригамы цепочку с гирькой на конце, которая обвилась вокруг клинка. Пока ронин пытался избавиться от этой напасти, купец хладнокровно и очень профессионально отделил его голову от туловища при помощи своего меча.
Вся схватка заняла ничтожный отрезок времени, но наблюдавшему за ней Гоэмону она показалась целым представлением. Он впервые увидел смерть воочию и почувствовал, как в душе у него все заледенело. Это не был страх, это было что-то другое, – темное и страшное, вырвавшееся из неведомых глубин.
Заставив себя не смотреть на лужи крови на полу харчевни, Гоэмон опустил глаза и стал неторопливо прихлебывать очень недурной чай – глоток за глотком, размеренно, чтобы успокоиться. Тем же занялись и другие присутствующие в харчевне: смотреть на свершившееся смертоубийство считалось неприличным. Все делали вид, будто ничего не произошло. Но чаепитие продолжалось в напряженной тишине, которую лишь изредка прерывал чей-то шепот. Веселье и хорошее настроение словно испарились, растворились в ночи, которая заглянула в открытую дверь, через которую слуги купца сноровисто вытаскивали тела ронинов наружу.
Глава 3
Киото
Гоэмон стоял на вершине холма и внимательно рассматривал город, раскинувшийся в котловине. Грамотный мальчик хорошо знал историю возникновения Киото. Город был основан давным-давно, почти тысячелетие назад императором Камму как новая столица вместо прежней – Нару. Город начали строить в долинах рек Камо и Кацура, связывавших его с оживленной морской бухтой Нанива. Наименовали новое местопребывание императора Хейан-кё – «Столица мира и покоя». Впрочем, столицу называли еще и Караку – «Цветочная столица», Раку – просто «Столица», Хоккё – «Северная столица» и многими другими именами. С течением времени эти названия начали постепенно выходить из употребления, и место пребывания императора стало именоваться просто Киото – «Столичный город».
Своими очертаниями он напоминал прямоугольную доску японских шахмат сёги, уложенную длинной стороной по направлению с севера на юг и разделенную улицами на прямоугольные кварталы. В северной части города находился императорский дворец и усадьбы придворных вельмож, в центре селились в основном родовитые самураи, а в южной части теснились домики ремесленников и городской бедноты.
Столица была окружена оградой со рвами – внешним и внутренним. Длинная сторона ограды равнялась примерно полтора ри[29], а короткая около одного ри. С севера, востока и запада к городу вплотную подступали цепи невысоких гор, вернее, зализанных временем холмов. Главные ворота Киото находились на южной, не загороженной горами стороне. На востоке к городу примыкала река Камогава, протекавшая снаружи ограды восточного фасада. Ограда столицы представляла собою земляной вал с палисадом наверху. Киото состоял как бы из двух городов: хорошо укрепленного кремля – дайдайри и жилого посада – сато.
Кремль располагался в крайней северной части Киото, почти посредине города, и занимал пространство между улицами Итидзиёодзи – улицей первого квартала, и Нидзёодзи – улицей второго квартала. Он имел множество названий: дайдайри – «великое внутри», кюдзё – «дворцовый замок», дайри – «внутренность», и кокё – «императорское местопребывание». Дайдайри заключал в себе императорские дворцы и разные правительственные учреждения. Тремя параллельными оградами кремль делился на три пояса. Два из них (внутренний и средний), расположенные один в другом, составляли дайри – императорские дворцы. Те дворцы, которые служили непосредственно императору, находились за оградой внутреннего пояса. Главнейшими из них были Сэйрёдэн, где помещался сам император, и Сисиндэн. Он предназначался для официальных приемов и назывался «кинри».
Внутренняя ограда и расположенные в ней ворота назывались общим именем Комон; все внутреннее пространство дайдайри охраняла лейб-гвардия – коноэфу. Главные ворота – Сёмэймон – находились на южной стороне Комон. В среднем поясе, принадлежавшем также к дайри, располагались несколько менее важных учреждений, обслуживавших императора. Окружавшая его ограда тюкаку – средняя ограда, также имела несколько ворот. Полосу между внутренней и средней оградами охраняла императорская гвардия – хёэфу.
Во внешнем поясе, заключенном между средней и внешней оградами, находились разные правительственные учреждения, в том числе дадзёкан – государственный совет, и разные министерства – сё. Это был особый правительственный город – центральное присутственное место. В окружавшей пояс внешней ограде (гайкаку) было четырнадцать ворот, носивших общее название Кюдзёмон – дворцово-замковые ворота; так же именовалась и вся внешняя ограда.
Главные ворота в дайдайри были расположены на южной стороне Кюдзёмон и назывались Судзакумон – «Ворота красной птицы», то есть юга. От Судзакумон шла на юг через весь город широкая улица Судзаку-одзи. Охрану пояса, заключавшегося в Кюдзёмон, несла дворцовая гвардия – эмонфу, под наблюдением которой находился как внешний пояс дайдайри, так и пространство, прилегавшее непосредственно к внешней ограде снаружи ее, и даже весь посад Киото, который гвардейцы время от времени патрулировали.
Все эти сведения всплыли в голове Гоэмона не случайно. Несмотря на то, что он никогда не был в Киото, столицу юный синоби знал как свои пять пальцев. Он мог пройти ее с закрытыми глазами, если бы понадобилось. Или самой темной ночью. Его готовили к внедрению в Киото, поэтому обучили многим тонкостям городского этикета и прочим вещам, о которых деревенщина – простые гэнины горных кланов – не имела понятия. А уж местность, где должна была проходить его деятельность, требовалось знать досконально.
Бросив последний взгляд на окружавшие Киото холмы, заросшие лесом, где соседствующие с маленькими деревушками дворцы самураев и храмы напоминали россыпь разноцветных камней, небрежно рассыпанных в зеленой траве, мальчик поторопился вслед купеческому каравану, который уже приближался к воротам столицы. Купец в знак благодарности за свое спасение (что ни говори, а предупреждение юного коробейника пришлось очень кстати) взял Гоэмона в свой караван и даже приказал пристроить его короб-лоток с разными безделушками на одну из вьючных лошадей. Юный синоби притворился смущенным и пытался отказаться от такой чести, но купец был настойчив, и ему пришлось смириться.
Казалось бы, зачем Гоэмону противиться? Ведь именно этого он и хотел – примкнуть к какому-нибудь купеческому каравану, чтобы до самого Киото чувствовать себя в полной безопасности. Мало того, купец взял своего спасителя на полное довольствие, и бедному коробейнику пришлось покорно кланяться и благодарить его за такую неожиданную милость – ему хорошо было известно, что купцы не отличаются излишней щедростью и благотворительностью. Все-таки Гоэмон не ошибся, когда посчитал купца хорошим человеком.
Во всей этой ситуации было всего лишь одно серьезное «но» – сюккё. Оказалось, что столь великолепно владеющий кусаригамой буддист тоже примкнул к каравану купца. У Гоэмона уже не было ни малейшего сомнения, что он не тот, за кого себя выдает. Чтобы так ловко управляться с кусаригамой, нужно долго и упорно учиться обращению с этим очень опасным и смертоносным оружием. Способов защититься от него было крайне мало. Искусный мастер мог при помощи кусаригамы с легкостью одолеть как мечника, так и лучника. Видимо, человек, надевший личину сюккё, был телохранителем купца, который нанял его в одном из кланов ниндзя.
Скорее всего, сюккё обучался в школе ниндзюцу Иссин-рю. Кусаригамы этой школы выделялись среди других очень длинной цепью и прямым лезвием, заточенным с двух сторон. (Именно внешней стороной лезвия сюккё полоснул по горлу второго ронина.) Кроме того, кусаригама сюккё имела металлическую гарду для защиты рук, что только подтверждало его принадлежность к семье, с которой клан Хаттори был не в ладах. Поэтому юный неопытный синоби приготовился к любым неожиданностям. И они не заставили себя долго ждать.
На следующей ночевке в небольшой деревне Гоэмона ждало с виду простое, но очень нелегкое для любого синоби испытание. Мальчик был уверен, что сюккё обязательно устроит ему проверку. Кому как не «странствующему буддисту» знать, что ниндзя бывают разных возрастов и могут иметь множество личин. Телохранитель купца взял Гоэмона на заметку хотя бы потому, что мальчик не побоялся предупредить купца о замысле ронинов. Обычно люди низкого звания панически боялись связываться с отверженными самураями, которые отличались свирепостью и большой жестокостью.
Гоэмон знал, что сюккё не выпускает его из виду, постоянно за ним наблюдает, следит, как кот за мышью, хотя внешне это никак не проявлялось. Со своей стороны мальчик тоже старался по возможности держать «странствующего буддиста» в поле зрения. Потому он и заметил, как сюккё подошел к группе малышей, которые играли прямо посреди деревенской площади, и что-то им долго втолковывал. А затем угостил их аманатто – сушеными бобами, покрытыми сахарной глазурью. Похоже, это была плата. Но за что? Гоэмон почему-то не думал, что суровый ниндзя неожиданно проникся нежной любовью к чужим детям.
Вскоре все объяснилось самым элементарным способом. Малыши играли с волчком – любимой игрушкой японской детворы. Гоэмон и сам любил запускать волчки. Умельцы клана Хаттори делали в них отверстия, и волчки при вращении высвистывали на разные лады. Женщины клана даже гадали с помощью волчка. Правда, он был сделан из кости и украшен ажурной резьбой. Но та игрушка, с которой возились деревенские дети, была обычным примитивным волчком, сделанным из бурой глины.
Постепенно дети приблизились к тому месту, где стоял Гоэмон, дожидаясь, пока слуги купца управятся с лошадьми и пока его не пригласят в харчевню. Свою коробейку с товаром, плетенную из прочного луба, он давно снял с лошади и положил ее отдельно от тюков с товаром – чтобы сюккё не пришлось ее долго разыскивать. Юный синоби был абсолютно уверен, что телохранитель купца обязательно проверит содержимое короба. Ведь в нем можно было хранить много чего из обширного арсенала ниндзя.
Отвлекшись на миг от созерцания детской забавы, Гоэмон вдруг услышал предостерегающий крик какого-то малыша. Оглянувшись, он увидел, что волчок, запущенный умелой рукой, быстро вращаясь, мчится ему под ноги. Все дальнейшее произошло автоматически. Юный синоби мгновенно напрягся, чтобы стремительным прыжком убраться с пути игрушки, тем самым продемонстрировав свою потрясающую реакцию… но тут же из глубины подсознания словно дунуло ледяным ветром, сковав мышцы. Гоэмон попытался неуклюже отступить в сторону, за что-то зацепился и упал, вызвав смех окружающих.
Как он в этот момент благодарил старого Хенаукэ! Старый айн словно знал, что юного синоби могут подвергнуть подобному испытанию. Он учил Гоэмона не поддаваться на различные провокации, которые устраивались, чтобы узнать, не принадлежит ли человек к «демонам ночи». Ведь все ниндзя обладали потрясающей реакцией; некоторые могли даже стрелы ловить на лету. А уж среагировать на волчок – тем более. Мало того, Гоэмон успел бы при желании подставить руку и заставить игрушку вращаться на ладони.
Поднявшись, юный синоби отряхнулся и бросил быстрый, незаметный взгляд на сюккё. «Буддист» сидел камне и безмятежно улыбался, подставив лицо последним лучам заходящего солнца. Он уже не глядел в сторону мальчика. Похоже, Гоэмон проверку прошел успешно…
Формальности возле главных ворот столицы Расёмон юного коробейника практически не коснулись. Страж ворот – кадобэ, гвардеец эмонфу, – скользнул по нему безразличным взглядом и буркнул: «Проходи!» Каждый день в столицу прибывали из провинции сотни разных нищебродов и побирушек. А коробейки по Хондо таскали только самые бедные слои населения, чтобы заработать монету-другую и не помереть с голоду. Смута годов Онин, начавшаяся сто лет назад, когда представители клана Асикага никак не могли поделить титул сёгуна, многих сделала нищими. Случалось, что многотысячные армии самураев сражались прямо на улицах Киото. Город был наполовину разрушен и не оправился от страшных потрясений до сих пор. А уж о провинциях и говорить нечего. Многие деревни пришли в запустение, поля зарастали бурьяном, по всей стране рыскали шайки разбойников – бывших крестьян и ронинов. Самураи не укладывались спать, не положив под голову меч, а прочий народ – нож или дубинку.
Улица Судзакуодзи, которая шла от ворот Судзакумон, расположенных на южном фасе дайдайри, и доходила до ворот Расёмон, делила посад Киото на две части: Сакё – «левую столицу», восточную часть посада, и Укё – «правую столицу», западную часть сато. Гоэмону нужно было попасть в Укё, где его ждал приют и всевозможная помощь в выполнении задания. Он недолго искал нужный дом, благо все городские кварталы были пронумерованы и иероглифы с нумерацией бросались в глаза на каждом шагу.
Дом, который нужен был Гоэмону, стоял на опорных столбах с каменными основаниями и был приподнят над землей на половину высоты его роста. Он представлял собой каркас с раздвижными стенами. Каркас дома соорудили легким и гибким, что уменьшало разрушительную силу при землетрясениях, которые на острове Хондо случались довольно часто. Кровлю дома сделали тростниковой, с большим навесом, под которым располагалась веранда. Все детали веранды были тщательно отполированы и покрыты стойким лаком, чтобы предохранить их от воздействия влаги. Конек крыши украшали изогнутые фигуры позолоченных «сати» – рыб-драконов, которые, по поверью, защищали дом от пожаров.
Ширина фасада была обычной для городских строений Киото – чуть меньше пяти кэн[30], но в глубину двора дом был вытянут примерно до двадцати кэн. Поскольку запрещено было строить большие дома, сначала богатые горожане Осаки, а затем и Киото создали особый тип строения, в котором строго соблюдалась регламентированная ширина фасада, зато в глубину дом имел протяженность в четыре раза больше. А чтобы не платить налог на окна, фасад делали полностью глухим, с одной узкой дверью, закрытой деревянной решеткой и заклеенной полупрозрачной бумагой, пропускавшей свет в помещение. Скромность и безыскусность фасада дома обычно восполнялась богатством и роскошью его внутреннего убранства.
Вокруг дома был разбит небольшой, но очень симпатичный сад, в котором лежало несколько замшелых камней. В дальнем конце сада находился крохотный чайный домик с бассейном возле него. К нему вела дорожка, вымощенная плитами. Едва Гоэмон оказался в саду, как городской шум словно растворился, растаял в благостном покое, царившем в небольшой усадьбе. Юный синоби подошел к дому, поднялся на веранду и взял в руки молоточек, подвешенный на цепочке, чтобы предупредить хозяев о прибытии гостя, в общем-то, незваного.
И в этот момент он остро ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Он не нес в себе угрозы, тем не менее находиться под его обстрелом было неприятно. Гоэмон понял, что хозяин дома (вернее, хозяйка; тюнин предупредил, что ее зовут Хотару) смотрит на него через какую-то щель, незаметную на первый взгляд. Это была разумная предосторожность, не мог не отдать должное хозяйке дома Гоэмон. И невольно восхитился ее потрясающим слухом: по привычке синоби он приближался к дому практически бесшумно, благо подошва его походных дзори[31] для прочности была подшита мягкой кожей.
Впрочем, в этом не было ничего необычного. Гоэмона предупредили, что Хотару его дальняя родственница, тетушка, которая давно ушла из клана, переселившись в Киото. По какой причине, зачем ушла, никто не счел нужным объяснять. Она должна была предоставить мальчику без лишних расспросов кров и пропитание до того времени, пока он не выполнит свою миссию. И все. Естественно, и он в свою очередь должен был держать язык за зубами и безупречно играть свою роль сёнина, который потянулся в столицу в надежде что-то заработать, дабы помочь семье. Такое разделение ролей – гостеприимной тетушки и племянника-бедолаги – должно было вполне устроить обе стороны. А также шпионов сёгуна, которые искали злоумышленников едва ли не среди грудных младенцев.
Гоэмон практически не сомневался, что Хотару-сан, как и его мать Морико, – куноити. И отправилась она в Киото не по своей воле, а по приказанию дзёнина. Похоже, Хотару была очень опасной особой, о чем говорило даже ее имя, которое имело двойное значение – «светлячок» и «могила».
Главным оружием куноити были красота, изворотливость и преданность своему клану. Они могли быть гейшами, служанками и вообще заниматься самой разнообразной деятельностью. Лишенные возможности носить меч, уступая мужчинам в физической силе, куноити использовали заколки для волос и веера, которыми наносили удары в горло и лицо противнику.
Были среди куноити и великие мастера ниндзюцу. Они предпочитали в качестве оружия обыкновенную, с виду совершенно безобидную иглу для пошива платья. Когда самурай предавался любви с куноити, она вонзала иглу в особую точку на его теле. Обычно смерть наступала мгновенно, но чаще страстный любовник замечал лишь легкое покалывание. Спустя два-три дня самурай умирал в страшных мучениях – его настигало удушье или происходил разрыв сердца. Но никто не мог связать эту ужасную смерть с визитом красавицы, которая заходила к нему несколько дней назад.
Если самураи раскрывали куноити, ее отдавали на поругание страже и лишь потом убивали со страшной жестокостью. Поэтому женщины-ниндзя в минуту опасности следовали древнему ритуалу самоубийства – производили дзигай, удар ножом в шею. Делали они это хладнокровно, показывая врагам полное презрение к смерти.
«Красивая, наверное…», – подумал Гоэмон о своей «тетушке». Судя по вполне приличной усадьбе, находившейся неподалеку от центра Киото, она была замужем за состоятельным самураем. (То, что Хотару-сан вдова, ему сообщили.) Но когда Гоэмон аккуратно постучал молоточком и женщина появилась на пороге дома, у мальчика даже челюсть отвисла от изумления – перед ним стояла полубогиня.
Женщины клана Хаттори не могли позволить себе дорогих одежд. Деньги, которые получал дзёнин от заказчиков, расходовались бережно, и большая часть их хранилась в тайниках – берегли на голодный «черный» год. А такие годы случались часто, особенно в засуху, когда урожай риса пропадал на корню. Поэтому платье деревенских женщин хоть и было чистым и опрятным, однако не блистало новизной и дорогими тканями.
Кимоно госпожи Хотару было пошито из дорогой ткани лазоревого цвета, на которой искусный мастер изобразил гору Фудзи и цветущую сакуру, а широкий пояс – фукуро-оби – изготовлен из парчи и был, пожалуй, дороже, нежели вся ее одежда, верхняя и нижняя. «Тетушка» и впрямь оказалась очень красивой, хотя лучшие ее годы уже прошли. Тем не менее искусный макияж делал женщину значительно моложе своих лет. Удлиненный овал лица, раскосые глаза с узкими и высокими бровями, маленький рот, похожий на небольшой красный цветок, белая, как снег, кожа, на которую пошло немало белил, губы, подкрашенные зеленой краской, – все это великолепие изрядно смутило юного синоби.
Наверное, госпожа Хотару ждала гостей, потому что ее кимоно – иротомэсодэ – было предназначено для чайных церемоний. Гоэмон не ошибся и в ее статусе; она и впрямь оказалась вдовой родовитого самурая, так как на кимоно были вышиты пять изображений камон[32] – своего рода семейных гербов. В руках «тетушка» держала веер, на который Гоэмон бросил быстрый взгляд с некоторой опаской. Уж ему-то хорошо было известно, настолько грозным оружием может быть этот совершенно безобидный с виду предмет в руках куноити.
Гоэмон низко поклонился и сказал:
– Коннитива[33], госпожа Хотару-сан!
Хозяйка дома ответила на поклон и вежливо улыбнулась, но взгляд ее был острым и настороженным. При этом она как бы случайно прикрыла веером самые уязвимые точки на своей груди. Гоэмон совершенно не сомневался, что это был тэссен – боевой веер. Он состоял из связанных между собой металлических пластин, заостренных по краю. Мастер, который делал веер для госпожи Хотару, замаскировал пластины тканью с красивым рисунком. Тэссен можно было использовать и как дубинку (в сложенном виде), и наносить опасные порезы. В сочетании с ножом это было очень опасное оружие.
– Примите этот подарок и окажите мне гостеприимство, – продолжил юный синоби, изображая предельную почтительность.
Он протянул хозяйке дома небольшой сверток – квадратный кусочек ткани, в которую было завернуто нэцкэ[34] в виде крохотной тыквы-горлянки, сработанной из слоновой кости. Искусный резчик даже ухитрился изобразить на миниатюрной тыкве иероглифы и древесные листья. Нэцкэ в виде тыквы-горлянки считалось талисманом, который даровал здоровье и долгую жизнь.
Вежливо поблагодарив за подарок, госпожа Хотару пригласила Гоэмона в чайный домик. Немало повидав на своем веку, она знала, что молодые люди всегда голодны, поэтому первым делом нужно было накормить гостя (пусть и незваного) и напоить чаем, чтобы он расслабился после длинной дороги. То, что он пришел из ее родной провинции Ига, госпожа Хотару поняла сразу, едва увидев нэцкэ. Так тонко резать талисманы мог лишь один мастер, который принадлежал к клану Хаттори.
Однажды он попал в капкан, и чтобы выбраться из хитрой ловушки, ему пришлось отрезать себе ногу. Пока незадачливый синоби лечился, у него неожиданно проснулся большой талант резчика по камню и кости. С той поры его перестали использовать как лазутчика, потому что своими высокохудожественными творениями он приносил клану большую прибыль.
