Виталий Гладкий
Изгоняющий демонов
История горшечника Ияри была поистине легендарной. В юности он получил превосходное образование и стал писцом. Ияри знал вавилонский, шумерский и арамейский языки и мог писать не только на глиняных табличках, но также на папирусе и хорошо вычиненной коже. Это было непросто хотя бы по той причине, что у каждого писца был свой секрет приготовления чернил. И делиться им с собратьями по ремеслу никто не спешил.
Но Ияри это не волновало. Он изобрел состав очень стойких золотых чернил, которыми писались указы правителя Земли Ашшур, и его сразу же возвысили до ранга помощника главного писца канцелярии царя, несмотря на молодость. Естественно, такая прыть юного выскочки старшим по возрасту и положению писцам не понравилась. Тем более что Ияри был не шибко знатного рода и пробился наверх лишь благодаря своему незаурядному уму и смекалке.
Интрига, которую затеяли недоброжелатели молодого писца, была проста, как выеденное яйцо. В молодости Ияри был красив и статен. На него засматривались многие девушки из богатых семейств. Породниться с имперским писцом, немалый доход которого всегда был стабилен, считалось честью для жречества и привилегированной торговой и служилой знати. Но только не для невест из царской династии, которые искали себе женихов в своем кругу. На этом и погорел неопытный юнец.
Уж неизвестно, что посулили интриганы девушке из высокорожденных, но только как-то так получилось, что она оказалась в постели помощника главного писца до помолвки с ним (которая даже не намечалась). И все бы ничего, да только ветреная девица уже была помолвлена с другим знатным мужчиной, который имел на нее определенные права. А закон на этот счет был строг. Он гласил: «Если жену или невесту знатного господина застали лежащей с другим мужчиной, то их обоих следует связать и бросить в воду».
В общем, Ияри грозила смертная казнь через утопление. Но в одном из параграфов свода законов великого вавилонского царя Хаммурапи[18], по которому его судили, была спасительная приписка: «Если господин оставляет жизнь своей жене или невесте, то тогда и царь должен оставить жизнь своему слуге». Жених блудливой девицы, которому тоже заплатили изрядно, естественно, не стал свирепствовать. Девушка вернулась к родителям с мешком серебра, а наивного Ияри, от которого из-за позора отказалась даже семья, отправили в армию – исполнять долг перед родиной.
На войне ему здорово повезло. Во-первых, он остался в живых, и даже его ранение оказалось не тяжелым, а во-вторых, он познакомился и сдружился с отцом Манну. Узнав, что после службы Ияри некуда деться, – у него не было ни кола ни двора – тот предложил ему поселиться в деревне Шаду и освоить с его помощью почетную профессию гончара. Ияри согласился и спустя несколько лет стал одним из лучших горшечников хальсума.
Прошли годы, Ияри состарился, но благодарность к семейству Манну по-прежнему остававалась в его душе. И когда маленький Эрибу стал проявлять несвойственную детям деревни любознательность, бывший писец начал обучать его грамоте.
Мальчик обладал незаурядным умом, это Ияри понял сразу, но его успехи в овладении искусством клинописи поражали старика. Эрибу все схватывал буквально на лету. По истечении трех лет после начала обучения он умел не только писать, но и разговаривал на всех языках, которые знал опальный писец.
Ни Ияри, ни Эрибу понятия не имели, зачем они тратят столько времени на совершенно ненужное для горшечника искусство писца. Просто старику было приятно вспоминать былое и чувствовать себя учителем, а для мальчика постижение грамоты казалось интересной игрой.
Когда Эрибу изрядно поднаторел в письме, он начал учиться писать не тонкой деревяшкой с тупым концом в виде треугольника по глине, а палочками из очищенного камыша на выделанной коже, деревянных дощечках и на папирусе, который привозили из страны Муцур[19]. Конечно же, папирус был слишком дорогим удовольствием для учебных занятий, но у запасливого Ияри нашлось несколько старых писем с текстом. Текст соскребли, и Эрибу стал осваивать чистописание на папирусе. Оно было гораздо приятней работы с глиной.
Глину брали сырой и изготавливали из нее плитки, похожие на подушечки. После того как вся поверхность плитки была исписана, ее сушили на солнце, а для большей прочности и долговечности – обжигали. Конечно, в случае с Эрибу этот процесс не был нужен. Его учебные упражнения просто уничтожались, благо материала для письма хватало. Но как сохранять глиняные плитки, он знал…
Холмы ласково приняли Эрибу в свои зеленые объятия и укрыли прохладной тенью. День стоял жаркий, поэтому охотиться в зарослях было приятно. Эрибу преобразился; он пробирался через густые кущи так тихо, что со стороны мог показаться бесплотным существом.
Охотничьим премудростям Эрибу учил отец. Манну был знатным добытчиком, да вот беда – работа за гончарным кругом отнимала у него слишком много времени и сил. Что касается Хану и других братьев, то они большей частью были безразличны к охоте. Братья выходили в холмы только ради развлечения и чтобы потренироваться в стрельбе. Не более того. Чего нельзя было сказать про Эрибу.
Он обладал уникальным чутьем на дичь – будто хороший охотничий пес. И никогда не возвращался домой без добычи.
С мясом в семье всегда было туго, несмотря на то что Манну зарабатывал довольно много (конечно, по деревенским меркам). Баранину, козлятину и говядину в семье ели только по праздникам; мясо было дорогим. А свинина стоила еще дороже. Свиней держали крестьяне окрестных деревень, в больших стадах. Пищу животные добывали сами себе, на свободном выпасе, а если ее не хватало, то они получали добавку из ячменя. Жирная свинина была в особом почете и ценилась очень высоко.
Крупного рогатого скота из-за недостатка удобных пастбищ было немного. Обилие хищников в холмах не позволяло оставлять скот без присмотра. А чтобы отбиться от львов и леопардов требовалось много пастухов, чего деревня горшечников позволить себе не могла. Поэтому нередко приходилось есть конину – мясо старых, выбракованных одров. Оно было жестким, долго варилось и обладало скверным вкусом. Что касается домашней птицы, – гусей, уток и кур – то она шла в ход в зимнее время.
Охотничьи удачи младшенького вызывали два чувства: благодарности и раздражения. Мать, конечно, боялась, что Эрибу бродит по холмам в одиночестве (мало ли что может случиться на охоте), но с другой стороны радовалась – теперь будет чем сытно накормить своих мужчин, которые не страдали отсутствием аппетита. А братья недовольно ворчали, усматривая в действиях Эрибу своеволие и отлынивание от работы.
Младший, когда подрос, стал готовить глину на всех. А это был длительный и трудоемкий процесс. Сначала нужно накопать нужное количество глины. Здесь обычно помогали старшие братья. Но затем начинались «танцы» – требовалось босыми ногами тщательно размять глину и выбрать из нее мелкие камешки. Топтание на одном месте могло длиться не один день (ведь глины для гончарных изделий требовалось много), что для непоседливого Эрибу было горше любого наказания.
Был у Манну один секрет. Каким-то образом он выяснил, что чем дольше глина будет находиться во влажном состоянии, тем лучше. Поэтому он выдерживал глину на открытом воздухе в специальной яме, стены которой были сделаны из толстых досок. Весной и летом ее обжигали солнечные лучи, осенью обдували ветры и поливали дожди, зимой она замерзала и оттаивала при оттепели, и тогда в нее проникала талая вода. Но все это шло глине только на пользу.
Отец брал глину из этой ямы лишь тогда, когда ему приходили заказы от самого управляющего хальсумом – наместника Набу-шум-иш-куна. В таком случае он точно знал, что все будет исполнено в срок и с высоким качеством.
У каждого уважающего себя деревенского гончара были небольшие, личные ямы-копанцы (чаще всего потаенные), где добывали глину, пригодную для изготовления горшков. Манну не являлся исключением из общего правила. Ко всему прочему у отца Эрибу имелась одна заветная яма, очень глубокая и опасная для работы в ней, где находился пласт совершенно чудесной глины, из которой Манну ваял большие, причудливой формы горшки и вазы. Но добывать ее он не разрешал никому, сам все делал.
Высохшая глина отличалась от сырой более светлым тоном. Но при обжиге нередко еще и меняла свою окраску. Только белая глина оставалась такого же цвета. После обжига зеленая глина могла стать розовой, бурая – красной, а синяя и черная – белой. Это чудесное превращение, которое происходило с глиной и которое трудно было осмыслить, горшечники объясняли божьим промыслом…
Эрибу вдруг остановился, как вкопанный. Его ноздри раздулись, а черные глаза засверкали; юный охотник почуял близость желанной добычи. Впереди находилась небольшая полянка, покрытая густой зеленой травой, и оттуда явственно доносился запах свежего оленьего помета. Мальчик осторожно вышел на поляну и увидел, что она истоптана оленьими копытами. Судя по тому, что траву на полянке будто выкосили, там совсем недавно паслось небольшое оленье стадо.
Теперь дело оставалось за малым – пойти по его следам, да так, чтобы чуткий вожак стада не успел предупредить самок об опасности до первого выстрела.
Глава 2
Отшельник
Эрибу немного ошибался – оленье стадо было отнюдь не маленьким. Юный следопыт насчитал семь самок, трех детенышей и двух самцов – старого вожака с великолепной короной из рогов на голове и молодого, но уже вошедшего в силу оленя, который явно готовился занять его место. Он постоянно вставал на пути старика, однако тот с поистине царским величием делал вид, что не замечает нахального соперника, и ловко уклонялся от стычки.
Нет, он не боялся молодого оленя; старый вожак знал, что между ними обязательно произойдет последний, решительный бой за главенство в стаде, когда придется сражаться за самок до последнего. Но время этой схватки еще не пришло. Вожак был уверен, что он еще достаточно силен, чтобы пресечь притязания молодого оленя на главенствующую роль в стаде.
Юный охотник на глаз прикинул расстояние до оленей и огорченно покривился – далековато. Конечно, стрела из его мощного лука может лететь и дальше, но ее убойной силы может не хватить, чтобы свалить крупное животное. А гоняться по холмам за подранком – себе дороже.
Придется подобраться поближе…
Он лег на землю и начал ползти к скальному обрыву, под которым паслось стадо. Обрыв давал тень в самый жаркий период дня, поэтому обширный травяной лоскут у его подножья радовал взор изумрудной зеленью, тогда как несколько дальше трава уже пожелтела, пожухла, прилегла к земле, выставив к небу кустики сухостоя.
Увы, Эрибу был не единственным охотником, который нацелился на оленье стадо. Над самым обрывом в чахлом кустарнике притаился леопард. Его светло-рыжий мех с небольшими черными пятнами был превосходным маскировочным одеянием. Даже острый глаз юного охотника, который, конечно же, не преминул внимательно осмотреть окрестности (он опасался львов; царственных хищников в последние годы расплодилось слишком много, и они частенько уходили за добычей из речных камышовых зарослей в холмы), не смог заметить грозного зверя.
Леопард обрушился на стадо, когда Эрибу уже выбрал цель. Это было так неожиданно, что мальчик на какое-то время оцепенел. Мощным, длинным прыжком зверь настиг молодого оленя, сбил его с ног и вцепился в горло. Олени брызнули в разные стороны, словно капли от брошенного в воду камня. Несколько мгновений – и у подножья остались только леопард и его жертва.
Олень был сильным, он пытался сопротивляться, даже встал на ноги, но леопард извернулся, вогнал свои клыки в его горло поглубже, и животное начало задыхаться, конвульсивно взбрыкивая ногами. И в этот момент Эрибу словно проснулся. Его охватила злость. Леопард отнял у него добычу перед самым носом!
Плохо соображая, что он делает, Эрибу натянул лук и с потрясающим бесстрашием и хладнокровием пустил первую стрелу в леопарда, благо зверь подставил ему свою левую сторону. Не зная, куда она попала, мальчик выстрелил еще два раза – и услышал рев зверя, который оставил оленя и начал кататься по земле, пытаясь выдернуть зубами острый шип, воткнувшийся прямо в сердце. Это была первая стрела, очень удачное попадание под левую лопатку.
Леопард ворочался недолго. Он затих рядом с оленем, который начал приходить в себя и даже сделал попытку подняться. Но тут к нему подбежал Эрибу и своим острым ножом полоснул животное по горлу. Из раны хлынула густая кровь, и мальчик быстро подставил под красную струю керамическую фляжку.
Сосуд наполнился быстро, и Эрибу с большим удовольствием сделал из него несколько глотков. А затем совершил жертвоприношение Ашшуру, богу войны и охоты, – зажег костерок, бросил в огонь кусочек лепешки и три финика, вылил туда немного крови и прочитал короткую молитву охотников. При этом он не сводил глаз с леопарда.
Какая знатная добыча! На оленей он уже охотился несколько раз (правда, добыл лишь старую хромую самку, которая не смогла убежать), а вот с леопардом встречаться ему не доводилось. Это был очень хитрый и коварный зверь. Опытные охотники опасались его больше, чем льва. Царь животных редко нападал на человека; обычно зверь милостиво позволял охотникам потихоньку уйти с его дороги при случайной встрече. Но леопард был непредсказуем. Все зависело от его настроения.
Зверь мог убежать, едва почуяв запах человека, а мог и устроить на него охоту. При этом разгадать замыслы большой кошки было невозможно, так же, как и уберечься от внезапного нападения. Из-за превосходной маскировки леопарда нельзя было заметить даже с расстояния в несколько шагов. Именно в такой переплет попал Хану, когда искал подходящую для своих поделок глину. Хорошо, что зверя вспугнул другой брат. Они вышли на поиски вместе. Иначе леопард загрыз бы Хану, хотя тот и отчаянно сопротивлялся. Хану был храбр.
Все дальнейшее было привычным и весьма приятным делом. Эрибу освежевал оленя, срезал с костей мясо, сложил его в шкуру и завязал узел. Олень был довольно крупным, тем не менее мяса в нем оказалось немного. Тащить же домой кости, чтобы мать могла сварить из них похлебку, юный охотник не пожелал. У него просто не хватило бы для этого сил. Ведь ему предстояло еще снять шкуру с леопарда. А она в сыром виде была очень тяжелой.
Когда Эрибу закончил свою работу, солнце уже начало скатываться к горизонту. Юный охотник осмотрелся и не без удивления отметил, что в погоне за оленьим стадом он чересчур далеко углубился в холмы. Местность была совершенно незнакомой. Конечно, направление, где находилась деревня Шаду, он мог найти с закрытыми глазами. Ориентироваться в холмах его научил отец; это был первый и главный урок для юного охотника. Но, судя по всему, добраться домой до темноты он не сможет. А это уже было очень опасно. Ночью многие хищники выходили на охоту, и оказаться в роли дичи Эрибу совсем не хотелось.
Нужно было искать удобное место для ночлега. Первым делом Эрибу осмотрел скальный выступ – место, где таился в засаде леопард. Осмотрел – и остался довольным. Забраться наверх могли только большая кошка и человек. А если учесть, что он разожжет там костер, то и вовсе нечего было опасаться.
Эрибу снедала лишь одна неприятная, как заноза в пятке, мысль – он не сообщил родителям, что идет на охоту. Отец догадается, куда делся его своенравный сын, и конечно же, будет волноваться, но виду не подаст (Эрибу уже приходилось ночевать в ночном лесу), а вот мать… Она может молиться всю ночь перед изображением Иштар, хранительницы домашнего очага, чтобы богиня спасла ее сына от несчастья.
Мальчик думал о матери все время, пока таскал на вершину скального выступа сухой хворост. Эрибу был бессилен что-либо изменить, лишь мысленно посылал ей свои извинения и просьбы, чтобы она сильно не волновалась.
Он уже приготовился зажечь костер с помощью «огненного камня» и кресала (для этого мальчик собрал немного сухого мха и тонких веточек), как неожиданно увидел со своей возвышенности дымок, который поднимался из соседней рощицы. «Охотники!» – первым делом подумал обрадованный Эрибу. А поскольку ближайшим населенным пунктом была деревня Шаду, то это могли быть только свои.
Юный охотник спустился к подножью возвышенности и направился к чужому костру. Но он не стал ломиться через заросли, а начал пробираться через высокий кустарник так, словно подкрадывался к дичи – чтобы не шелестели ветки и не хрустел под ногами сухостой. Мало того, Эрибу даже приготовил лук к стрельбе. В холмах иногда скрывались лихие людишки – в основном беглые рабы и те ашшуры, которым грозила смертная казнь за их злокозненные деяния, – поэтому такая предосторожность не была излишней.
Наконец он добрался до источника дыма. Поляна, на которой горел костер, была небольшой. Очаг располагался напротив шалаша, сплетенного из веток и укрытого крышей из травы. Несколько поодаль острый взор юного охотника заметил вход в пещеру, который хорошо маскировали плети дикорастущего винограда. А еще дальше из-под скалы пробивался ключ, и вода неспешными струйками вливалась в рукотворный водоем, обложенный диким камнем. Ее излишки перехлестывали через ограждение и тонкой серебристой змейкой исчезали в высокой траве.
У очага сидел старик, явно отшельник, закутанный в звериные шкуры. Над костром висел котелок, в котором что-то варилось, – видимо, похлебка, но, судя по запаху, совсем без мяса. Похоже, отшельник положил в кипяток разные коренья, грибы и травы.
Эрибу некоторое время наблюдал за стариком, не отваживаясь выйти из зарослей на поляну, как неожиданно тот громко сказал, не оборачиваясь:
– Подходи к костру, добрый человек. Я не сделаю тебе зла, клянусь могуществом Хены.
Мальчик немного поколебался, но все же принял приглашение. Старик был темнолиц, весь иссушенный, словно вяленый финик, тем не менее его глаза блестели молодо, и смотрел он на юного охотника пытливо, с интересом. И совсем без боязни. Впрочем, его храбрости нашлось объяснение. Рядом с ним лежал бронзовый топор, а к стенке шалаша был прислонен лук и колчан со стрелами.
– Мальчик… – не без удивления сказал старик, осмотрев Эрибу с головы до ног, и приятно улыбнулся. – Никак заблудился в холмах?
– Нет. Я охотился… А домой по светлому вернуться не успеваю.
– Вон оно как… Что ж, тогда присаживайся к моему очагу. Скоро похлебка будет готова, приглашаю откушать, что нам послали боги.
– Благодарю за приглашение, – вежливо ответил Эрибу, но усесться не спешил. – С вашего позволения, я отлучусь ненадолго…
– Зачем?
– Забрать свою охотничью добычу. Чтобы ее звери не растащили. Здесь недалеко…
– И то верно. Но возвращайся, я жду.
– Обязательно, – с легким сердцем ответил Эрибу и быстрым шагом направился обратно, к возвышенности, где он намеревался провести ночь…
Спустя немного времени старик и мальчик с удовольствием хлебали вкусное варево, куда были добавлены и кусочки оленины, а над костром запекался добрый шмат мяса, источая аппетитные запахи. По крайней мере, для изрядно проголодавшегося Эрибу. Отшельник был гораздо умеренней в еде.
Старика звали Ушпия. Он оказался субарейцем[20]. Это были загадочные люди. Они считались вечными скитальцами без роду-племени (хотя, конечно, это было не так) – бродили по Земле Ашшур, надолго не задерживаясь на одном месте. Богами субарейцев были природные явления – гроза, дождь, ураганы, суховеи, землетрясения, и ашшуры верили, что они имеют на них влияние.
Появление в деревне горшечников бродячего субарейца всегда было большим событием. Странники-субарейцы успешно лечили разные болезни (чем вызывали недовольство деревенских жрецов-врачевателей), предсказывали судьбу гаданием, используя при этом кости животных, ветки деревьев и камыш. А два года назад один из них вызвал проливные дожди и тем самым спас поля и огороды местных крестьян от засухи, которая длилась больше двух месяцев.
Это было тем более удивительно, что самые сильные заклинания местных жрецов, которые просили милости у богов ашшуров, не принесли желанного результата. А странник, забравшись на холм, – все ту же самую высокую гору близ деревни горшечников, от которой она и получила свое название, – обратился к своему богу грома Тешшубу, и тот не замедлил откликнуться после долгого моления субарейца.
Правда, при этом молнии убили несколько ослов и овец, но этот убыток полностью покрывался щедрым урожаем зерновых и пышной зеленью грядок с овощами.
Тем не менее Эрибу был удивлен. Как мог странник-субареец стать оседлым? Он не выглядел ни больным, ни слишком старым, не способным к длительным переходам. Скорее, наоборот – все его движения были не замедленными, как у стариков из деревни Шаду, а достаточно быстрыми, уверенными и плавными. Он даже не кряхтел, когда приходилось прилагать большое усилие.
Насытившись, старик наконец обратил свой взор на отливающую в свете костра чистым золотом шкуру леопарда, связанную в узел. Эрибу положил ее чуток поодаль. Когда сняли с вертела запеченный кусок оленины, в костер подбросили дров, и высоко взметнувшееся пламя осветило гораздо большее пространство, тут-то отшельник и увидел, что принес мальчик. При этом он не только сильно удивился, но и озаботился. Это было видно по тому, как субареец сдвинул густые косматые брови и остро взглянул на юного охотника.
– Тебя любят боги, – сказал он очень серьезно. – Это неспроста. Дай-ка мне свою руку.
Просьба была похожа на приказание, но Эрибу не стал противиться. Однако едва старик прикоснулся к мальчику, как раздался треск, и между руками отшельника и юного охотника проскочила искра.
– Уф-ф! – воскликнул ошарашенный старик и подул на обожженные кончики пальцев. – Эко диво!
Эрибу тоже был сильно удивлен. Искру, похожую на миниатюрную молнию, он и сам увидел впервые. Мало того, мальчик заметил, что она исходила от него! Но почему? Ведь до этого он спокойно прикасался и к братьям, и к родителям, и к друзьям, но никогда прежде ничего подобного не случалось.
– Скажи мне, Эрибу, ты не будешь возражать, если я погадаю для тебя на печени оленя? – спросил старик. – В твоих руках скрыта могучая сила, которую дали тебе боги. Это мне уже понятно. Не скрою – я впервые встретился со столь необычным человеком. И хорошо бы тебе знать, как сложится твоя судьба. Можешь мне поверить, многие хотели услышать откровения из моих уст, да вот только редко кто из них был удостоен такой милости. Человеку с грязными мыслями нельзя даже приближаться к Хене, пресветлой богине. А ты еще юн и чист, как родниковая вода. Поэтому мое гадание будет точным и правдивым.
Мальчик некоторое время колебался, пребывая в сомнениях. Деревенские предсказатели использовали в своих гаданиях камешки, ветки деревьев, камышинки и кости животных, пророчествовали, наблюдая за полетом птиц… Но никогда не гадали на внутренностях животных, считая это дело нечистым, хотя в городах жрецы-прорицатели сплошь и рядом использовали сердце, печень и почки овец и быков, чтобы узнать волю божественных покровителей.
А еще гадальщики никогда не пытались предсказывать судьбы детей. Они считали, что боги до определенного возраста человека пребывают в сомнениях, по какому пути он должен идти дальше.
В конечном итоге он решился. Горящий взгляд странного отшельника, казалось, прожигал грудь Эрибу, доставая до самого сердца. Ушпия был сильно взволнован. Его волнения передалось и мальчику, и он сказал, махнув рукой на все условности:
– Я согласен!
Старик набрал воды из водоема в большую глиняную миску и начал произносить заклинания:
– Как чиста эта вода, так же пусть будет чист перед богами и перед людьми Эрибу, сын горшечника, ради которого приносится жертва…
Они стояли перед изображением богини Хены. Скорее всего, ее изваял сам отшельник из куска известняка, податливого в обработке.
Грубое лицо богини субарейцев было бесстрастным, большой живот и все, что было ниже него, едва прикрывала каменная пластина, изображавшая набедренную повязку, оголенные груди с острыми сосцами торчали в разные стороны, а едва намеченные резцом руки висели вдоль туловища, словно длинные плети. Голову Хены украшал венок из живых цветов и трав, на шее красовалось богатое ожерелье из разноцветных камешков, а под ногами стояла большая каменная чаша для жертвоприношений.
Ушпия сильно обрадовался, когда Эрибу сказал, что в его фляжке хранится кровь оленя. Теперь старик был абсолютно уверен, что Хена примет жертву и гадание будет успешным. Кроме крови, которой он окропил стенки жертвенного сосуда, отшельник положил в чашу несколько кусочков печени и поджаренного мяса и бросил туда горсть ячменя.
Покончив с заклинаниями, старик плеснул в чашу немного воды, а остальную вылил на голову мальчика – для его полного очищения. Затем он принялся за печень оленя и долго ее рассматривал, бормоча при этом молитвы на незнакомом языке. Потом отшельник взял священный кремневый нож, предназначенный именно для таких процедур, и начал резать печень удивительно острым лезвием на длинные полоски. Каждую полоску он рассматривал долго и пристально, при этом многозначительно хмыкая и кивая, соглашаясь со своими мыслями.
– Пройдет немного времени, – наконец сказал Ушпия, когда вся печень была изрезана на кусочки, – и твоя судьба переменится удивительнейшим образом. Тебя ждут опасные приключения, возвышение и богатство. Что повлечет за собой многие опасности. Боги будут хранить тебя, но тебе придется и самому постараться, чтобы не уйти преждевременно к Нергалу. Не верь льстивым речам – и ты спасешься. Никогда и ничего не проси у тех, кто имеет власть. Они сами дадут тебе все, что твоя душа пожелает. Потому что в тебе сокрыто то, чего нет у других людей. И оно бесценно.
Эрибу хотел признаться старику, что может лечить людей с помощью своих странных колдовских способностей, но благоразумно решил до поры до времени не раскрываться перед совсем незнакомым человеком, да еще и субарейцем, к которым ашшуры всегда относились настороженно.
– В тебе есть сила! Ее дали тебе твои божественные покровители, – продолжил отшельник, воодушевляясь все больше и больше. – Должен тебе сказать, что и я в молодости был отмечен благосклонностью нашего главного бога Кумарти и бога грома Тешшуба. Увы, старость отняла у меня многие способности, оставив лишь некоторые. Гляди!
С этими словами Ушпия снова наполнил миску, поставил ее на плоский камень, а затем приблизил ладонь правой руки к водной глади, закрыл глаза и напрягся, что было видно по лихорадочному румянцу, быстро окрасившему его морщинистые смуглые щеки. При свете костра временами они казались измазанными в крови, которая пробилась через дубленую старческую кожу лица.
Какое-то время не происходило ничего. Но затем над черным водяным зеркалом, в котором отражалась ночь, вдруг появился пар и спустя несколько мгновений вода в миске… начала закипать! У Эрибу глаза полезли на лоб от удивления. Он был потрясен. Как это может быть?! Без огня!
Старик посмотрел на него с хитрецой и сказал, протягивая ему миску:
– А ты сунь палец в воду.
– Э-э, нет! – поспешно ответил мальчик, опасливо отодвигаясь в сторону.
Ему было вполне достаточно печального детского опыта, когда он, будучи совсем мальцом, попытался достать из кипятка угодившую в котелок игрушку – резного деревянного конька, творение старшего брата, Хану, который был мастер на все руки.
Эрибу сильно обжегся, кожа на руке свисала клочьями, мать по ночам плакала, а отец сильно опечалился, стал угрюмым и раздражительным, ведь с такой искореженной рукой о профессии горшечника можно было забыть. В мастерстве горшечника непоследнюю роль играли чуткие пальцы, а они стали у Эрибу словно деревянные чурки.
Но произошло чудо. Оно стало первым в ряду многих чудес, которые случились с Эрибу позже, – страшные раны от ожогов спустя месяц после происшествия зажили, да так, что лишь искушенный взгляд мог заметить тонкие рубцы. Рука обрела прежнюю чувствительность, пальцы – гибкость, а Манну принес щедрую жертву в главный храм бога Ашшура, который явил такую милость его младшему сыну.
А мать решила, что помогли ее мази – секрет вавилонских жрецов. Ну и, понятное дело, без верховного бога Мардука[21], которому поклонялись в Вавилоне, дело не обошлось. Ведь он был не только отцом богов, но также искусным врачевателем. Во время Акиту – празднования нового года, который совпадал с днем весеннего равноденствия, Ина целую ночь молилась в холмах и приносила жертвы раскрашенной керамической статуэтке Мардука, спрятанной от посторонних глаз в пещере.
Изображение главного бога Вавилона она привезла с собой в качестве приданого, но открыто поклоняться Мардуку не решалась. Да и отец был против. Неровен час, статуэтку Мардука увидят жрецы – беды не оберешься. Поэтому Ина нашла в холмах уютную пещерку, обустроила там Мардука и время от времени навещала своего кумира, чтобы приносить жертвы и украшать импровизированный храм главного вавилонского божества свежей зеленью и цветами.
Старик весело рассмеялся и сунул руку в кипящую воду. Подержав ее немного в миске, он показал результат своего безумного поступка, как подумал ошеломленный Эрибу. Рука была целехонька!
– Это всего лишь видимость, обман зрения, – сказал отшельник. – Отводить глаза – моя бывшая профессия. Пока годы не выбелили мои волосы и ноги несли меня без устали туда, куда мне хотелось, я зарабатывал такими фокусами себе на пропитание. Попробуй и убедись, что вода холодная.
Не без некоторой опаски Эрибу последовал совету старика. И в самом деле, вода даже не нагрелась.
– А теперь смотри сюда…
С этими словами Ушпия раскрыл ладонь, и Эрибу опешил – на заскорузлой, вымазанной сажей коже сверкал огромный драгоценный камень! Это был красный нофекс[22]. Очень дорогое ожерелье из таких камней (только мелких) отец подарил матери после похода на Израиль (это был трофей Манну), поэтому мальчик знал это название. Но камень на ладони отшельника был баснословной цены. За него можно было купить всю деревню горшечников! Вместе с ее обитателями. Конечно, если такая блажь придет в голову царю.
– Впечатлен? – посмеиваясь, спросил старик.
– Невероятно… – просипел в ответ мальчик, потому как горло стиснул неожиданный спазм.
– У тебя большие способности, но узреть то, что скрывает пелена обмана, ты пока не можешь. – Ушпия накрыл ладонь другой рукой, а когда убрал ее, Эрибу и вовсе отказался верить тому, что увидел.
Вместо драгоценного нофекса на ладони старика лежал невзрачный красный камешек, каких немало можно было найти в горных ручьях.
