Виталий Ерёмин
Банда потерпевших
– Как это называется? – спрашивает Ваня, голос его подрагивает.
– Грёзы любви».
Я спрашиваю откровенно:
– Это у нас свидание?
Ваня молчит. Вот увалень! Я откидываю голову назад, прикасаюсь к нему головой. Наконец, он смелеет, кладет руки мне на плечи. Я прижимаюсь к нему. Он склоняется ко мне. Его лицо пылает. Я встаю. Он обнимает меня сильными руками. Мы долго целуемся, пока не чувствуем, что нам этого мало. Мы ложимся и раздеваем друг друга. Только не так суетливо, как это делают в кино, а медленно, не спеша. Мне это доставляет удовольствие. А Ваня, по-моему, не торопится, потому что робеет. Он целуется, как начинающий. Но он так нежен…
У нас всё получилось с первой попытки. У Вани классные ягодицы, твердые, как дерево. Мне так хорошо, что я плачу. Ваня утешает меня поцелуями. Он думает, что я о чем-то жалею.
Я закуриваю сигарету и шепчу ему на ухо, будто нас могут подслушать:
– Я буду любить тебя, пока смерть не разлучит нас, и тогда мы соединимся навеки.
Это из какой-то пьесы, точно уже не помню. Но это про меня, про то, что я чувствую сейчас.
Потом мы пьем чай. Я рассказываю о себе. В школе, чего скрывать, считалась абсолютной тупизной, пятерки были только по-английскому. Мама до сих пор считает, что я никуда не гожусь, разве что замуж. Но, по ее словам, мне нужен мужчина-комплект. Это когда у него уже всё есть.
Мое больное место – отец. Точнее, его отсутствие. В детстве я страшно этого стеснялась. Ожидая подруг, вешала на вешалку пальто умершего деда, ставила его туфли. Об этом знала только Эля, только потому, что жила этажом выше и приходила без приглашения. Подружка меня понимала, сама росла без отца. Только не так переживала по этому поводу.
Я жила, зная, что не нужна отцу. И все равно любила и люблю его. Не за что-то, а просто потому, что он – мой отец.
Позже звоню Кириллу, назначаю ему встречу возле церкви. Предупреждаю, чтобы даже не мечтал надуть нас. Не получится. Договариваемся на 12 дня. Неужели удастся освободить Эльку?! Она классная девчонка. Правда, редко говорит то, что думает. Но у меня тоже душа не на распашку… Время такое. Настоящей дружбы нет. Но мы Элькой все же подруги. По крайней мере, за себя я могу так сказать.
Накануне поздно вечером Ваня сходил туда, где стояла его машина. Похоже, менты ее не нашли. Решили ехать на ней. Не исключено, что придется уходить от погони.
В половине двенадцатого мы подъехали к церкви. Ваню не узнать. Он в дорогом костюме, пробор тщательно зачесан, на носу солнцезащитные очки. Если бы я не участвовала в его преображении, я бы тоже не узнала. В руке у него букет цветов.
Ваня поставил машину у заднего церковного двор. Без пяти двенадцать я позвонила Кириллу. Сказала, что я на месте.
Гультяев
Я решил не ставить в известность Пряхина. Справимся своими силами. Петрович забрал бы себе половину выкупа. Корзун и Шепель не в курсе, сколько принесет Клава. Им хватит по пять тысяч, даже многовато будет, остальное – мне. Из головы не выходит: сколько же она взяла у Ярослава, если не пожалела на подругу ста тысяч?
Мы приехали за час, осмотрелись. Похоже, Клава решила устроить обмен на переднем церковном дворе. С ее точки зрения, самое подходящее место. Немного народу – трудно устроить кипеш и остаться незамеченным.
Клава позвонила мне без пяти двенадцать. Сказала, что она на месте. Я ответил, что я – тоже. Клава сказала, чтобы я вместе с Элей шел в церковь. Это спутало мне все карты.
– Ты хочешь, чтобы обмен произошёл в церкви?
– Да, – подтвердила Клава. – Я не хочу, чтобы ты наделал глупостей себе же во вред.
Черт с тобой, морковка. Я велел Корзуну и Шепелю идти следом и обождать меня возле входа в церковь.
Клава
Корзуна и Шепеля надо было отсечь. Ваня подошел и потребовал, чтобы они сели обратно в машину. Корзун дёрнулся, но Ваня наставил на него пистолет.
Кирилл приказал Корзуну и Шепелю сидеть в машине и контролировать выход с церковного двора.
Я до последней минуты надеялась, что ОМОН освободит Элю. Но надежда на Надежду Егоровну не оправдала себя.
Я вошла в церковь. Там было немного народу. Батюшка беседовал с прихожанкой. Увидев меня, он показал глазами, что у него всё готово. Я подошла к Кириллу и Эле. Подружка, кажется, плохо спала. Лицо бледное, под глазами синева.
Я спросила:
– Эличка, они ничего с тобой не сделали?
Подружка покачала головой: нет.
Гультяев не сводил глаз с моего пакета.
Обсуждая обмен, мы исходили из того, что нас будет брать Пряхин и его менты. Мы не ожидали, что Кирилл решит обойтись силами своих шестёр. Если бы мы знали, что будет именно так, мы бы не стали проводить обмен в церкви. Чтобы уйти от Гультяева и его своры, достаточно было показать им ствол.
Но отступать теперь от плана было поздно. Я отдала Кириллу пакет. Он выпустил рукав Эли. Мы подошли с подружкой к амвону. Я оглянулась. Кирилл рассматривал в пакете деньги. Я открыла дверцу амвона…
Когда он поднял глаза, нас уже не было.
За амвоном нас поджидал священник. Он провел нас по лабиринту к заднему двору. К нам уже подбегал Ваня. Мы сели в машину. Эля рыдала. Я гладила ее по голове и говорила одни и те же слова:
– Всё кончилось, Эличка, всё кончилось.
Откуда мне было знать, что всё только начинается.
Глава четвертая
Ваня
Эля вышла из машины в Большом Николопесковском переулке. Сухо попрощалась. Это было неожиданно даже для Клавы.
– Она считает тебя виноватой, – предположил я.
– Само собой, – сказала Клава.
Я спросил, что будем делать дальше. Может, сфотографируемся на паспорта? Или, может, прекратим скрываться и, как посоветовала судья, обратимся в МВД?
Клава пожала плечами. Ей было как бы все равно.
– Ну, так что? В МВД? Пока еще деньги целы?
– Ста тысяч долларов уже нет, – сказала Клава.
Сколько???!!! Ну, широкая душа! Могла бы сказать, сколько собирается заплатить. Гультяеву хватило бы и десяти тысяч.
Я повторил вопрос: так что, едем в МВД?
Клава ответила нервно:
– Ну, приедем. Выложим деньги. Нас тут же арестуют. Начнется следствие по факту хищения денег из сейфа. А следствия по факту похищения меня и Клавы либо не будет, либо закончится ничем. Нет ни одного свидетеля. То есть раскручивать будут только нас, а Кирилл останется в стороне.
– А я разве не свидетель?
– Ты мой сообщник, лицо заинтересованное, какая тебе вера? Короче, если хочешь сесть, поехали. Тебе намотают лет пять. Мне еще за хищение шестого тома добавят. Встретимся лет через шесть-семь.
У меня крыша сползала. Вот как бывает в жизни. Был свидетелем – стал сообщником. Жил на свободе – придется жить в тюрьме. Только встретил девушку, о которой мечтал – девушка исчезнет за решетками и бетонными стенами. Был опорой для мамы – мама останется одна.
И все оттого, что связался с этим Гультяевым. Но если бы не связался, не встретил бы и не спас Клаву. Вот как бывает в жизни…
Я все-таки собрался и стал думать, что же предпринять, если вариант с МВД не годится. Как развязаться с Гусаковым? А очень просто. Вернуть ему деньги. Сто тысяч он простит. Будет рад, что остальные девятьсот тысяч отдали. Но со мной разговаривать он не будет. Нужен посредник.
Клавой сказала:
– Это выход только в том случае, если не возбуждено уголовное дело. А как ты это узнаешь?
То, что Гусаков тут же обратится к Пряхину, я не сомневался. Но возбудил ли уголовное дело Пряхин? Скорее всего, возбудил. У него на меня зуб. Это выгодно и Гусакову. Если сяду, ему легче будет оттяпать квартиру у мамы.
И все же можно сделать попытку договориться с Гусаковым. Вернуть ему под расписку деньги, он заберет назад свое заявление. Ущерб будет возмещен. Даже если нас поймают и привлекут, срок дадут минимальный.
Клава согласилась: можно попробовать. Но как-то вяло. То ли не верила, что Гусаков пойдет на сделку, то ли было жалко расставаться с деньгами. А может быть, была расстроена, что Эля ушла, не попрощавшись
Эля
Мои спасители предлагали поехать к ним. Но я попросила отвезти меня в Большой Николопесковский переулок. Я хотела быстрее оформить место в общежитии, закрыться в комнате и никого не видеть. В особенности Клаву.
Мне было не интересно, каким образом она вытащила меня. Если за деньги, то мне было все равно, за какие деньги.
Только Ваня вызывал у меня позитивное чувство. Точнее, сочувствие. Наверно, потому что тоже был жертвой. Я выбывала из этой дикой заварухи, а он оставался.
Ваня, между прочим, очень изменился. Без растительности на лице ему гораздо лучше. Я сказала ему «спасибо» и сухо попрощалась с Клавой. Она сунула мне какой-то сверточек. Мол, это мне на жизнь. Я не стала возражать. В конце концов, мне полагалось какое-то возмещение за моральный ущерб.
В училище меня попросили предъявить паспорт и справку о зачислении. Я соврала, что документы дома. Слава богу, появился преподаватель, который был в экзаменационной комиссии.
Уже в комнате я раскрыла пакетик и ахнула. Это была пачка долларов. Десять тысяч.
Я пошла по магазинам, купила модные шмотки и новый мобильник. В общагу возвращалась уже в другом настроении. Мне казалось, что жизнь возвращается, а всё случившееся я буду вспоминать, как страшный сон. Из головы почему-то не выходил Ваня. Нет, о Клаве я тоже думала, но о нем больше. Кажется, я впервые завидовала подружке. Редкий парень. Ну, какой еще мог бы такое сделать?
У общаги стояла знакомая машина. Возле машины стояли Корзун и Шепель. Я ускорила шаги, чтобы юркнуть в дверь. Но они меня перехватили, подвели к Кириллу. Он сидел на заднем сидении.
– В чем дело? – спросила я, готовая закричать.
– У меня остались кое-какие вопросы к Клаве. Но на мои звонки она не отвечает. Сменила номер? – сказал Кирилл.
– У меня тоже нет ее номера! – закричала я. – Мы больше не подруги. Она так меня подставила! – Я была близка к истерике. – Оставьте меня в покое! Или я сейчас закричу.
– Кричи, – спокойно сказал Кирилл.
– А-а-а-а-а! – завопила я.
Я чувствовала себя полной идиоткой, потому что не открылось ни одно окно. Не остановился ни один прохожий.
Кирилл пакостно улыбался:
– Вот видишь, ты никому не нужна. Сейчас никто никому не нужен.
Неожиданно с вахты общаги вышел здоровенный мужик в форме охранника:
– В чем дело? – буркнул он.
– Все нормально, командир. Девушка развлекается, – сказал Кирилл.
Охранник повернулся ко мне:
– Ты новенькая? Что-то я тебя не знаю.
Я кивнула.
– Тогда пошли.
Войдя в свою комнату, я упала на постель и разревелась. Теперь они знают, где меня найти. Теперь они от меня уже не отстанут. Они уже считают меня своей собственностью. Что делать? Милиция не поможет. Не приставят же ко мне охранника. В таких случаях девчонки обзаводятся «крышей», находят себе заступника, который сильнее тех, кто домогается. Но здесь, в Москве, я никого не знаю. К тому же за крышевание тоже нужно платить. Платят обычно натурой. Это не для меня. Я страшно боюсь подхватить удовольствие.
Пряхин
Я приехал к Кириллу с Герой. У него, как всегда, отирались Корзун и Шепель. Сидим за обеденным столом. У нас как бы оперативка. Решаем, что делать дальше со сладкой парочкой.
Корзун и Шепель – это фамилии, не клички. Хотя у Шепеля отчасти кликуха, он шепелявит. Им слегка за двадцать, но на вид можно дать все тридцать. Пивная полнота старит молодых. Хотя, думаю, больше виновато не пиво, а порхание по жизни. Их послушать, где только не ошивались: в рекламе, в недвижимости, по риэлторскому делу. Ручонки холеные, глазки сонные. Как же я их всех троих презираю!
Ладно, всё это эмоции. Корзун и Шепель докладывают, что маман Вани выписали из клиники. Она сейчас дома. На звонки дверь не открывает. Но однажды рано утром все же вышла в магазин. Они воспользовались ее отсутствием, проникли в квартиру и обнаружили пачку тысячерублевок. Или кто-то принес деньги, или она встречалась с Ваней. Что ж, этого следовало ожидать. Ваня – хороший сын.
Я велел привести Элю, хотел повертеть ее насчет того, где может скрываться Клава. Кирилл как-то странно переглянулся с Корзуном и Шепелем. Короче, оказалось, они только что обменяли Элю. Точнее, хотели при обмене бабки забрать, а Элю оставить, но – не получилось. Оказалось, у Вани ствол.
Жадность не только фраера губит, но и тех, кто с ним имеет дело. Надо рвать с Гультяевым. Ведь знает, урод, что за самодеятельность я штрафую. Я не только за самодеятельность, но и за все ошибки и мелкие подлянки штрафую. И все же рискнул. Значит, его куш компенсирует мой штраф.
Спрашиваю:
– Почём?
– Вот, – Кирилл выложил на стол пачку баксов. – Пятьдесят штук.
Сумма приличная. Но интуиция подсказывала: что-то тут не так. Не может Гультяев всё выложить и ничего не оставить за щечкой.
– А чего не поставил в известность?
– Время поджимало.
– Ствол у него настоящий, – сказал Корзун.
– Как ты определил? Как можно на глаз определить? – я начал терять терпение.
– С «макарычем» Ванёк не вёл бы себя так уверенно, – сказал Шепель.
Понятно, хотят оправдать свою трусость.
То, что Ваня купил ствол, только отягощает его вину, усугубляет положение и облегчает мне решение задачи. Ваня фактически смертник, только, еще не знает об этом. Я уже дышу ему в затылок, о чем он тоже не знает.
Продавец дипломов Мерзляков давно у нас на связи. Сдал не одного желающего обновить себе паспорт. Но тут что-то долго телился. Наверно, Ваня обещал хорошие бабки. Пришлось надавить. Мерзляков узнал Ваню на фотографии. Но уверяет, что конкретного заказа еще не получил. Ваня должен позвонить. Тогда Мерзляков просигналит нам.
Гера узнал, где найти бабку, которая сдала квартиру какой-то парочке. Приезжаем к ней. Она живет у сына. Грибы перебирает. На наш интерес отреагировала с гражданской сознательностью.
– Мне сразу показалось, тут что-то не то. Документы у них якобы украли, а деньги остались, – делилась баба Маруся. – Я сама хотела к вам придти. Но тут соседка сказала, грибы пошли.
Взяли у бабки вторые ключи. Сегодня вечером будем сладкую парочку паковать.
– Я не сказал самое главное, – доложил Гультяев. – Я позвонил ребятам в Свидлов. Мне сказали, что Эля поступила в Щукинское училище. Мы там уже побывали, нашли ее. Она снова на крючке.
После этого сообщения можно было сделать снисхождение.
– Все равно, – сказал я Кириллу, – заплатишь серьезный штраф.
– Сколько? – с тревогой спросил Гультяев.
– Это будет зависеть от того, сколько ты на самом деле взял с Клавы
Ваня
Я поставил «форд» на стоянке, хорошо заплатил охраннику. Сидим с Клавой в кафе. На меня нашло странное настроение. Надо сфотографироваться на паспорта – не охота. Надо позвонить продавцу документов – страшно. Надо возвращаться в съемную квартиру – ноги не несут. Клаве ничего не говорю, сам переживаю.
Когда есть возможность проверить нехорошие предчувствия, почему не проверить? Звоню продавцу. Он не дал мне двух слов договорить. Сказал, что нами интересовались, и отключился. Как хорошо, что у нас сегодня такое солидарное отношение к ментам.
Значит, они просчитывают наши шаги. Я имею в виду всех, кто нас ищет. Из этого следует, что они могут выйти и на Марусю.
Звоню Марусе, мои худшие опасения подтверждаются.
– Только что от меня ушли, – шепчет Маруся. – Вами интересовались, но я ничего не сказала.
– Чего «ничего»?
– Ну, что вы без документов.
Врёт, однако, старушка.
Делюсь с Клавой. Она в ужасе:
– У нас же там грим!
Да, это нехорошо. Если найдут, будут знать, что мы можем быть загримированными. И в жизни, и на фотографиях.
Снова звоню Марусе. Спрашиваю, когда были у неё менты.
– Час назад, – говорит Маруся.
Если не врёт, можно рискнуть.
– Жди меня здесь, – говорю Клаве.
– Я с тобой.
– Тебе нельзя.
– Нет! – Клава вцепилась мне в рукав.
На нас уже посматривали. Пришлось сказать, что задумал. Я всё рассчитал. От кафе, где мы сидим, до квартиры четыре квартала. Это две минуты бега трусцой. Сколько нужно времени, чтобы подняться на четвертый этаж и забрать наши вещи? Еще три минуты. Значит, через семь, максимум, десять минут я должен вернуться. Но даже если Пряхин меня возьмёт, ничего страшного.
– Как это? – удивилась Клава.
– Очень просто. Зачем я ему нужен без денег?
– Ты, наверно, просто не знаешь, как они умеют выбивать признания. Они увезут тебя в укромное место и начнут пытать.
Я понял, что напрасно теряю время. Я еще раз сказал, чтобы ждала меня здесь, и выбежал из кафе.
Мне надоело делать всё так, как задумала Клава. Я решил показать, что тоже умеет просчитывать ситуации.
Ваня
Я произвожу впечатление человека, простого, как ситцевые трусы. Иногда это меня злит, и я пытаюсь доказать, что это не так. Сейчас я хотел доказать Клаве.
Я позвонил Гультяеву и попросил телефон Пряхина.
– Зачем тебе? – спросил подонок.
– Если не дашь, Пряхину это не понравится, – пригрозил я.
Гультяев продиктовал цифры. Я набрал Пряхина и назвал себя. Долгое молчание.
– Чего тебе? – грубо спросил опер.
Я сказал, что предлагаю договориться.
Пряхин хмыкнул:
– Запахло жареным?
– Да, в Марусину квартиру мы больше не войдем.
Снова молчание. Наконец:
– Ну, и что ты хочешь предложить?
Я за эти дни заметно прибурел – без заминки перешёл на «ты»
– Мы отдаем всё, что взяли – ты оставляешь нас в покое.
Пряхин снова хмыкнул:
– Нет, солдат Смирнов, обратного хода быть не может, дело уже заведено.
– За девятьсот тысяч долларов можно прекратить.
Пряхин молчал. Кажется, этой цифрой я его огорошил.
– Завтра в двенадцать жду тебя у входа в метро «Охотный ряд» со стороны
Манежа. Только учти, если придешь не один, я не подойду.
– Зачем тогда вы взяли деньги, если хотите отдать? – спросил Пряхин.
– Деньги – заложники, неужели не ясно? Только не забудь заранее написать расписку. Иначе ничего не получится.
Опер возмутился:
– Какая ещё расписка? Ты что, Смирнов, совсем потерял чувство реальности?
– А как мы потом докажем, что вернули деньги?
Пряхин нехорошо рассмеялся:
– Когда потом?
Одного этого вопроса было достаточно, чтобы понять: Пряхин ищет нас только для того, чтобы отнять деньги.
– Ну, как знаешь, – по моей интонации было ясно, что я сейчас отключу мобильник.
– Погоди! – чуть не заорал Пряхин.
Дальше наш разговор протекал вполне мирно.
Я сел на скамейку на другом конце двора и стал наблюдать за подъездом, в котором мы жили. Пряхин не появлялся. Никто не появлялся.
Я вошел в квартиру, забрал вещи и неторопливо, проверяясь, вернулся в кафе.
Клава смотрела на меня так, будто уже не надеялась снова увидеть. У меня ушло втрое больше времени, чем планировал.
– А где ночевать будем? Загримируемся под бомжей? – пошутила Клава
Я ответил в том же духе:
– Можно одну ночь и не поспать. Посмотрим ночную Москву.
– Можно подремать в машине.
– Ну, уж нет! Я люблю спать в постели.
Клава заплакала. Это был ее первый, пока несильный нервный срыв.
Я сказал, что позвоню сейчас одному человеку. Скорее всего, он нас приютит.
Пряхин
Когда Ваня позвонил мне, мы с Герой были на пути к Марусиной квартире, но попали в небольшую пробку. Закончив этот странный разговор, я стал прокручивать его в голове. Кидок Гультяева на фоне лимона, который обещал принести Ваня, выглядел детской проказой. Но и предложение Вани похоже на обманку. Зачем откупаться от меня, если можно договориться с Гусаковым?
Тем не менее, нужно было подготовиться к завтрашней встрече, а главное – определиться, что делать с Ваней. То ли паковать его и сдавать в СИЗО, то ли гасить.
Гасить на Охотном ряду, где тусуется молодняк и болтаются фэсэошники в штатском, полное безумие. Но как там у Горького? Безумству храбрых поём мы песню? В тайнике у Геры лежит изъятая у бандюганов глухая тетка с маслинами, ждет своего часа.
Сидя в машине, я искоса смотрел на Гошу. Срезанный подбородок, большой рот, редкие волосы, нос уточкой, узкие плечи, небольшой росточек. Еще лет двадцать назад такого дистрофана не взяли бы в нашу систему.
Гера на двенадцать лет моложе меня. Ему всего двадцать четыре года. Но выглядит постарше. Сказалась, видно, работа в СИЗО. Склонность к садизму старит. А то, что Гера жесток, я не раз убеждался. Но в данном случае в его психологическом портрете важно только то, что он знает, каково париться на нарах.
Для начала я просто передал разговор с Ваней. Гоша закурил, по привычке анашиста, глубоко, с легким свистом затянулся.
– А он деньги просто так возвращает?
– Расписку хочет получить.
– Значит, расписку надо как-то изъять?
– Правильно мыслишь.
– Так ведь просто так он не отдаст.
– Просто так не отдаст.
Гера не выдерживает:
– Что от меня требуется?
– Ты не даёшь ему уйти.
Я спросил, в каком состоянии глушак.
– А что ему сделается. Лежит, как шпроты, в масле.
– Сможешь?
Гера ответил не спеша:
– Смотря, за какие бабки.
Гера, как и Кирилл, не знал, какая сумма была похищена из сейфа Ярослава. Это его обижало и мучило. Он понимал, что сумма большая. Иначе чего бы я скрывал?
– Сто тысяч зелени устроит?
– Двести, – сказал Гера.
Торг был неуместен. Я получал восемьсот тысяч зеленых, ничего не совершая, ничем не рискуя
Ваня
Я нашел в мобильнике номер отца. Кажется, настал момент, когда я позвоню ему, чего бы это мне ни стоило.
Ответил голос, который я не раз слышал по телевизору.
– Александр Сергеевич? – спросил я.
Наверно, у политолога Волнухина хорошая интуиция. Он спросил:
– Ваня?
– Да, – сказал я.
– Здравствуй, Ваня, – тепло произнес отец. – Ты где?
– В Москве.
– Можешь приехать ко мне на дачу?
– Могу. Только я не один.
– Замечательно. Приезжай не один. Запиши адрес.
– Я запомню.
Отец продиктовал адрес и уточнил, как ехать.
– Мы будем часа через два, – сказал я.
– Жду, – сказал отец.
Клава не знала, с кем я говорю. Но видела, как я волнуюсь.
– Я впервые говорил с отцом
Клава
Мы сели у метро «Южная» в рейсовый автобус. Я делала вид, что дремлю, а сам наблюдала за Ваней. Время от времени он глубоко вздыхал. «Надо и мне нажать на маму, – думала я. – Пусть сведёт с отцом. Я тоже хочу вот так же ехать к нему и волноваться. Я наверняка похожа на него, потому что мало похожа на маму. Значит, каждый из нас увидит друг в друге свою копию. Разве это не здорово?»
– Надо помирить наших мам, – сказала я.
– Обязательно, – отозвался Ваня.
– И познакомить отцов.
Ваня взял меня за руку. Руки у нас были сухие и теплые. Между ними пробегал легкий ток. Я начала успокаиваться.
Если честно, меня напугала Элька. Понятно, она была в шоке. Боялась, что обмен не получится. А когда всё обошлось, всю свою злость обратила на меня. Синдром заложника. Но в этой злости я почувствовала еще что-то, чего никогда между нами не было. Мы всегда немного соревновались, когда общались с парнями. Сначала выигрывала я, скорее всего, внешностью. Но постепенно Элька начинала отвоевывать очки. У меня есть существенный недостаток. Я задираю парней, бью по самолюбию, со мной непросто – кому это понравится? А Элька всегда мягкая и пушистая, с ней всем легко.
Но у нас не было случая, чтобы мы кого-то не поделили. И вот… Нет, мне не хотелось даже думать об этом.
Проехали мост через Оку, поднялись на высокий холм. Внизу на пойменных огородах копошились мигранты. Все дачи скрывались за высокими заборами. Только дом Волнухина стоял за обыкновенным палисадником. Калитка была открыта. Навстречу вышла, виляя хвостом, овчарка колли с умной мордочкой и ласковыми глазами. Следом появился хозяин. Глядя на него, легко было представить, каким будет Ваня лет через тридцать.
Встреча произошла трогательно, совсем, как в передаче «Жди меня», только я была единственным зрителем. Неужели и я вот так же встречусь со своим отцом? Клёво! Я бы ему всё простила, если он в чем-то виноват. Только бы он смотрел на меня так же, как Александр Сергеевич смотрел на Ваню.
Мы сели на террасе. Александр Сергеевич стал нас угощать. Он ничего не говорил о себе. Только спрашивал. Его интересовало, какие книги нравятся Ване, какая историческая эпоха? Отец типа брал у сына интервью.
Ваня отвечал, что книги любит исторические. А любимая эпоха – Екатерины Второй. И вообще ему больше нравится старина.
– Ты любишь то время, когда мы всех побеждали, – сказал Александр Сергеевич. – Может, расскажешь о войне?
Ваня напрягся. Он подумал, что мама рассказала отцу, про плен. Он не хотел об этом говорить.
Александр Сергеевич спросил, почему Ваня не продолжает учебу. Ваня сказал, что после армии стал на многие вещи смотреть иначе. В том числе и на учебу.
Ну, понятно. Ушел мальчиком, вернулся мужчиной. Мужчина должен в первую очередь работать, сам себя содержать. Какая тут учеба? Можно, конечно, учиться и заочно. Но разве это образование?
– Надо же к чему-то стремиться, – обронил Волнухин.
Началось, подумала я. Сейчас начнет про смысл жизни. Уже начал, только осторожненько, намёком. Интересно, что ответит Ваня.
– Зачем? – спросил Ваня.
– Чтобы расти.
– В наше время растут только те, кто умеет делать много денег. Я этому никогда не научусь. Не стоит и пробовать.
– У тебя всё хорошо? – спросил Александр Сергеевич.
Он что-то почувствовал. Мы с Ваней переглянулись.
– Не совсем, – сказал Ваня.
Слушая нас, Волнухин стал серьезным, потом очень серьезным. У него было теперь как бы другое лицо.
Наконец, мы рассказали самое главное и с надеждой уставились на него. Он – известный человек, у него масса связей. Сейчас он позвонит, кому надо, и мы с облегчением вздохнём.
– Ну и что думаете делать? – спросил Волнухин.
«Не хочет козырять своими возможностями, – подумала я. – Хочет сначала узнать наше мнение, а потом уже высказывать своё».
– Мы хотим выпутаться, – сказал Ваня.
– Как?
– Вернуть деньги за гарантию, что от нас отвяжутся.
– Есть такая статья в уголовном кодексе, – сказал Волнухин. – Дело можно прекратить за примирением сторон. Но согласия одного Гусакова недостаточно. Дело наверняка возбуждено.
– А вы не могли бы поговорить и с Гусаковым и Пряхиным? – спросила я.
Волнухин молчал. Наверное, думал о своей репутации.
– Хорошо, – неожиданно согласился он. – С кого начнем? С Гусакова?
– С Гусакова, – сказала я.
Ваня
Отец расспрашивает у Клавы подробности, как Гусаков снял её у Гультяева, и что было потом. А я рассматриваю отца. Когда я впервые увидел его, мне было 9 лет. Мы с мамой сидели возле телевизора. Началась какая-то серьёзная передача, а мне хотелось смотреть мультики. Я попросил маму переключиться на детскую программу. Но мама смотрела, не отрываясь, в телевизор.
– Знаешь, кто это? – спросила она, когда во весь экран появилось лицо какого-то лобастого мужика.
У меня в голове сразу щелкнуло.
– Папа?
– Да, Ванечка, – сказала мама. – Это твой отец.
С тех пор я искал в телевизионной программе не мультики, а дискуссионный клуб, где по четвергам выступал отец. Я ловил каждое его движение, каждое слово. Мама смотрела на меня с опаской. Она уже боялась за мою психику. А может, ревновала. Отец-то меня не пилил за плохие отметки, не заставлял мыть пол и вытирать пыль, не посылал в магазин. Отец говорил умные мысли, и его почтительно слушали. Иногда я видел его на каких-то заседаниях за одним столом с президентом. Меня распирала гордость. Мама, несмотря на знание английского языка, работала простой чесальщицей войлочных изделий. Она приходила домой и падала на диван. У неё очень уставали ноги. От вредных испарений в цеху у неё барахлило сердце. А отец был чистенький, гладкий, в белой рубашечке, в зеленом галстуке. Он почему-то любил именно зеленые галстуки. Он жил совсем в другом мире, на какой-то почти заоблачной высоте. Как было им не восхищаться?
А сейчас я сидел и думал. Отца знают тысячи людей. К его мнению прислушивается президент. А кто я? Смогу я сравняться с ним когда-нибудь? Скорее всего, нет.
Интересно, сделал бы я то, что сделал, если бы жил с ним, если бы у меня была другая судьба? Трудный вопрос. Можно только гадать.
Клава ушла мыть посуду.
– Я сказал дома о тебе, – говорит отец. – У меня хорошие девочки. Они тебя любят.
Я смотрю на него с удивлением: разве такое бывает?
– Они просто в восторге, что у них есть брат, – подтверждает отец.
Он показывает их фотографии. Одна, на него не похожая, вся в мать. Другая… Если бы мы встали рядом, никто бы не сказал, что мы сводные брат и сестра. Одни черты.
Возвращается Клава. Тоже смотрит фотографии. В её глазах тревога. Теперь она знает, что я уже не один. Но она – одна. Я увожу её с веранды во двор. Обнимаю, говорю, что ближе её у меня нет на свете человека.
– А твоя мама? – спрашивает Клава.
– Ты ближе, – говорю я.
Она глубоко, с облечением вздыхает.
Рано утром, когда отец уехал на работу, я попросил Клаву загримировать меня под старика. Она упиралась, требовала сказать, зачем это нужно.
– Так надо, – сказал я.
В углу веранды стояла трость. Отлично! С тростью легче было изображать старческую походку.
– А ты пока зайди в Интернете насчет паспортов, – попросил я Клаву.
Мне не то, чтобы не нравился продавец документов. Просто я решил перестраховаться.
– Куда ты едешь? – нервно спросила Клава. – Я должна знать. Мне плохо одной. Поехали вместе.
– Нет, тебе нельзя. Тебя могут узнать.
– Ага, ты встречаешься с теми, кто меня узнает? С Гультяевым, что ли?
Мне пришлось сказать, с кем.
– Зачем ты лезешь на рожон. Чего ты от него хочешь?
– Хочу понять, какие у него в отношении нас планы. Мне нужно убедиться.
Клава избоченилась:
– Я не знаю, как ты будешь убеждаться, но одного тебя я не пущу. И гримировать тебя не буду.
Я сдался:
– Ну, хорошо. Только ты тоже загримируйся.
К девяти утра я был вылитый дед в европейском прикиде. Клава, загримировавшая себя под пятидесятилетнюю иностранку, выглядела значительно моложе. Кстати, это была ее идея – прикинуться иностранцами. Пока мы ехали полтора часа в автобусе, а потом еще минут сорок в метро, никто не бросил на нас ни одного подозрительного взгляда. Меня это даже веселило.
– Как выглядит Пряхин? – спросила Клава.
Я описал. Невысокий, плотный, лицо смелое, в глазах ум, волосы темные, глаза серые.
Мы приехали к метро «Охотный ряд» в одиннадцатом часу. Клава села у фонтана напротив Манежа, надела очки и сделала вид, что кого-то ждёт. Я осматривался. Если Пряхин решил упаковать меня, он расставит своих оборотней.
Ничего подозрительного не обнаружил, но местом остался недоволен. Много простора, много народа, то есть все возможности для отхода. Но и у Пряхина полная свобода маневра. Его шансы взять меня и мои шансы благополучно унести ноги были примерно равны.
В половине двенадцатого я встал так, чтобы видеть каждого выходящего наверх из метро «Охотный ряд». Как тут же выяснилось, я немного опоздал. Те, кто меня поджидал, уже заняли позиции.
Первым, кого я увидел, был Гера. У него такая внешность – забыть просто невозможно. Первое, что мне бросилось в глаза, как он одет. Зачем куртка в жаркий полдень? Что под ней можно прятать, если не ствол? Но зачем ствол при захвате преступника в таком людном месте? Стрелять всё равно нельзя. Но главное – зачем Пряхину напарник? Зачем делиться, если можно взять себе всю сумму?
