bannerbannerbanner
Журнальные и литературные заметки

В. Г. Белинский
Журнальные и литературные заметки

Полная версия

Нам не понравилось в «Комарах» одно: перепалки Ф. Б. с литературною братиею и беспрестанное толкование его о том, что на него все нападают; что все на него нападающие не правы; что большая часть из них очень глупы; что нападения их служат ему в пользу; что он их не боится. Не пора ли перестать? Все исчисленное нами повторяется Ф. Б. беспрестанно, и какая же песня не припоется, если беспрестанно петь ее? Дело очень простое: на Ф. Б. нападают – правда, а он разве никого не трогает? Как же требовать, чтоб задетые молчали, если еще не было примера, чтоб Ф. Б. оставил когда-нибудь без ответа самое невинное и кроткое замечание? Кто погрозит ему иголкой – он рубит того мечом, а кто бросит в него хлопушку – он отвечает из пушки, когда при том из десяти перепалок девять всегда начинает Ф. Б. Вопрос о том, все ли противники Ф. Б. не правы, думаем, и сам он по совести решит отрицательно. Совершенство не дано в удел человеку, а ошибки неизбежный удел его. Задачу о том, все ли соперники Ф. Б. дураки, невежды и негодяи литературные, опять почитаем мы бесспорно отрицательною. Если же нападки на Ф. Б. ему не вредны, а полезны, из чего же заводить споры и шум? А что Ф. Б. не боится нападок, пора публике увериться и без непрестанных о том напоминаний с его стороны. Скажем откровенно: замолчи Ф. Б., и никто не затронет его. Не угодно ли ему не заводить споров хоть полгода, хоть для опыта, для удостоверения в словах наших? Посмотрите, как все будет тихо и смирно («Русский вестник», стр. 21).

Не правда ли, что теперь очень любопытно знать содержание той огромной, сильной, доказательной и остроумной статьи, которою г. Ф. Б. возразил на статьи против него в № IV «Русского вестника»? Вот она, эта огромная, сильная, доказательная и остроумная статья, вся, от слова до слова, со всею ее огромностию, силою, доказательностию и остроумием:

Помните ли, что в «Русском вестнике» напечатан был совет топить печи взамен дров кочерыжками и стеблями земляных груш? В «Северной пчеле» было скромно замечено, что это – небылицы. И вот «Русский вестник», издаваемый под главным надзором всезнающего Н. А. Полевого, вельми разгневался и выстрелил из всех своих батарей в одного из издателей «Северной пчелы», Ф. Булгарина, приняв за военный клик: Rira, qui rira le dernier![9] – Мы также принимаем этот девиз и будем иметь честь отвечать «Русскому вестнику» в отдельной литературной статье. Мало почтенному Н. А. Полевому литературной славы: он соблазнился славою изобретателя карболеина и изобрел кочерыжное топливо, от которого нас мороз по коже забирает! (видите ли – что значит страсть единоторжия!) – Итак, до свидания, милый «Русский вестник»! («Северной пчелы» № 119),

И только? Да тут ничего нет, кроме того, что называется chute complete?[10]{40} – восклицает читатель. – Да чего же вы и хотите? – отвечаем мы. – Против правды, хорошо высказанной, нечего сказать… Тут поневоле придется отделываться словами: вельми, милый «Вестник» и т. п. А отдельная литературная статья? – Разумеется, ее не было, потому что не могло быть. – Но вместо ее было вот что:

В № 130 «Северной пчелы» извещается, в фельетоне, о представлении в Москве «Елены Глинской», драмы г. Полевого.

Дирекция (по словам фельетона) сделала все от нее зависящее, но не могла придать драме занимательности… Парашу-сибирячку, Парашу давайте нам, почтенный Н. А. Полевой! На что нам шекспириться – Параша, Иголкин нам по сердцу: мы не спрашиваем, откуда и как вы почерпаете сюжеты для ваших драм и как их кроите и сшиваете. Было бы хорошо, а мы всё прощаем! Пусть вас другие упрекают, будто вы, почтенный Н. А. Полевой, извлекаете много из чужих сочинений; мы никогда не станем упрекать вас в этом, когда пьеса ваша понравится публике. Нам до итого нет дела. Когда пирог хорош, мы не спрашиваем, из чьей муки он спечен, и благодарим того, кто нас накормит. Извините, это сравнение экономское, и хотя вы так жестоко разгневались на «Эконома» (когда же это?), а и он готов праздновать ваше торжество на сцене. Мы люди не злопамятные, правду скажем, а лгать, выдумывать и унижать никого не станем. – Сельского хозяина из вас никогда не будет, почтенный Н. А. Полевой; в критиках ваших, особенно в антикритиках, всегда более страсти, нежели правды, но для сцены вы человек золотой, и мы вам низко кланяемся!

Вот истинное беспристрастие! Г-н Ф. Б. заодно нападает на г. Полевого, а за другое хвалит его: нападает за критику его на Ф. Б., а хвалит за драматические сочинения!.. Это напоминает басню Крылова «Лев и Барс», которая оканчивается этим стихом:

 
Кого нам хвалит враг, в том верно проку нет.
 

В № 142 «Северной пчелы», при разборе «Дагерротипа», г. Полевому досталось порядочно за его рассказ «Семен Семенович Огурчиков». Там, между прочим, сказано:

Мы с благоговением читали некогда разбор П. А. Полевого китайской грамматики отца Иакинфа, удивляемся великим познаниям Н. А. Полевого по всем возможным отраслям человеческих сведений и только ждем осени, чтоб употребить в дело новое его изобретение и вместо карболеина топить печи капустными кочерыжками и стеблями земляных груш, как почтенный Н. А. Полевой советует в 4-й книжке «Русского вестника» на сей 1842 год.

Затем следуют доказательства, что г. Полевой написал своего «Огурчикова» по грамматическим формам печенежского языка. Это, изволите видеть, – маленькое, невинное мщение за намеки г. Полевого (подкрепленные некоторыми словами и выражениями г. Ф. Б., выписанными курсивом), из которых ясно значится, что Ф. Б. держится, в своих русских писаниях, литовско-белорусской конструкции. «А вы (восклицает фельетонист), почтенный Н. А. Полевой (что за гостинодворская вежливость: все «почтенный», да «почтеннейший», да по имени и по отчеству!..), подмечаете наши описки в ежедневном листке, выставляете их наружу, а г. Ламбину уже не даете и уголка на поприще литературы!» – «Нам весьма прискорбно, что почтенный Н. А. Полевой пишет и печатает такие статьи, как «Семен Семенович Огурчиков»! Длинно, широко и тяжело… Вообще замечают, что с некоторого времени… Но довольно об этом!» – Действительно, «Огурчиков» г. Полевого, скажем и мы, плох из рук вон, но все же ничем не хуже ни «Иголкина», ни «Параши», а г. Ф. Б. нашел его плохим явно за статью в № IV «Русского вестника». Можно сказать, по этому случаю, что не ему бы, г. Полевому, это слышать и не ему бы, г-ну Ф. Б., это говорить… Тем в фельетоне № 142 «Пчелы» и кончается о г. Полевом; но есть много-много интересного о «Дагерротипе»; например:

Издатель «Дагерротипа» вовсе не виноват! Он думал, что нашел клад, когда приобрел широковещательное писание с огородным названием писателя, который один из всех сказал печатно: «Я знаю Русь, и Русь меня знает»{41}. Семен Семенович Огурчиков говорит не то.

Затем следует опровержение известия, помещенного в «Дагерротипе»:

Автор писем говорит об актере Громове, о пьесе «Елена Глинская», утверждая, что теперь стало тише! То есть веря, что будто прежде был шум, гам и суматоха! Мы этого вовсе не заметили. Было всегда очень тихо, а теперь и совсем заглохло.

Но лучше всего в фельетоне № 142 «Пчелы» следующий афоризм:

Нет спора, что для гениальных писателей все равно, что ни говорят об них в каком-нибудь захолустье и, например, Евгений Сю, Дюма, Гюго не упадут оттого, если какой-нибудь квасник, выучившийся грамоте самоучкою, станет напрягать свои силы, чтоб доказывать их ошибки.

Глубоко вошла стрела хозяйственной заметки «Русского вестника» в чувствительное сердце редактора «Эконома»! О чем бы ни говорил он, непременно обратится, хоть вскользь, к тому же предмету. Для этого «Пчела» даже пустилась, в № 157, в критику, в которую пускается она только в крайних случаях, и размахнулась разбором книжки г-жи Авдеевой «Записки о старом и новом русском быте». Вот два примечательнейшие места в рецензии г. Ф. Б.:

Быть может, есть на свете и такие люди, которые, зная, как несправедливо поступил с нами Н. А. Полевой (упоминая в «Русском вестнике» о пашем скромном «Экономе» и о «Репертуаре» и «Пантеоне», над которым мы имеем надзор, в отсутствие издателя), подумали, что мы воспользуемся случаем и отплатим седьмерицею или зуб за зуб, око за око… Жалеем, если есть такие люди, которые могут думать, что личные отношения в состоянии совратить с истинного пути старинного литератора, любящего душою словесность и почитающего справедливость и любовь к истине высшим качеством в критике.

 

По языку и слогу своему эта выходка г. Ф. Б., особенно после писателя с огородным прозванием и квасника, самоучкою умучившегося грамоте, напоминает слова Чичикова при торге мертвых душ у Манилова: «Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов, хотя за это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное – я немею перед законом» («Мертвые души», стр. 62).

Нет! нам дела нет, кто писал книгу, а мы должны отдавать отчет, какова книга, и потому, прочитав с удовольствием записки К. А. Авдеевой, желаем всем любящим Русь насладиться этим чтением. Книга написана легко, рассказ живой, и если Н. А. Полевой мог поправить какую-нибудь кавычку в книге своей сестры, то не мог сообщить ей слога.

Редкое беспристрастие! Оно тем более бросается в глаза, что сочинитель так и подносит его к глазам читателя… А манера выражаться – все-таки чичиковская; но она тем лучше, что г. Ф. Б., браня «Мертвые души», подражает их героям в способе выражаться…

Засим – конец! Вся эта повесть, которую мы рассказали как факт и материал для будущего историка русской литературы, кажется нам, по ее содержанию, забавною и поучительною не меньше «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Это поразительное сходство между истинным событием, сейчас рассказанным нами, и вымышленною повестью может служить тысячью первым доказательством, как глубоко воспроизводит Гоголь в своих созданиях действительную жизнь: чем больше понимаешь ее, тем больше имеешь случаев на каждом шагу припоминать то ту, то эту повесть Гоголя или то это, то другое место из повестей Гоголя. Там два друга, вполне достойные один другого, поссорились, разорвали долголетнюю приязнь – из чего же? – из того, что один не согласился уступить свое ни к чему не годное ружье за большую здоровую свинью… Здесь двое литераторов, соединенных издавна приязнию, ссорятся – из чего же? – из кочерыжек!.. Правда, эта приязнь разрывалась уже не раз, и разрыв всегда был или из ничего, или из правды, сказанной одним из них насчет плохих карт к плохой истории другого;{42} но все-таки приятно, умилительно было видеть для нашего враждующего литературного мира, как они всегда адресовались один к другому с полным уважением, с титулом «почтенного» и «почтеннейшего», называя друг друга или просто по имени и по отчеству, или, в торжественных случаях, даже не только по имени и отчеству, по притом и с присовокуплением фамилии… Как образованные литераторы, они даже и в споре и в ссоре не оставили этих изящных форм светского обхождения; но теперь это уже не искренно… Нам скажут, что в ссоре виноват один и что другой вел себя в ней и твердо и умно, отвечал ловко и остро, и что, следовательно, все смешное остается на стороне только первого. Согласны, вполне согласны; но мы думаем и убеждены, что во всяком случае литературная ссора с приятелем ставит каждого в комическое положение, для избежания которого только одно средство – избегать приязни с сочинителями, с которыми можно завязаться в кочерыжечную перепалку, или уже, уважая себя, терпеть от них все… Впрочем, у всякого свой образ мыслей…

* * *

История о «Мертвых душах» все еще продолжается: о них толкуют и спорят в публике, о них рассуждают в журналах. Прислушиваясь к толкам и приглядываясь к печатным суждениям, невольно видишь материалы для новой поэмы в том же роде… Многие печатные суждения так и смотрят – кто Ноздревым, кто размазнею-Маниловым, уездным сентиментальным мечтателем, кто Селифаном, резонерствующим с лошадьми… Из хвалителей каждый находит героя по себе, говоря: вот одно лицо благородное и умное. Один из критиков не шутя провозгласил, что все лица гадки (по отношению к ним самим, а не к искусству), кроме… кого бы вы думали?.. не отгадаете!.. кроме Селифана! Критик видит в нем неиспорченную русскую натуру… В чем же состоит эта неиспорченная натура? – В том, что она напивается пьяною не по грубой животности, а потому что с хорошим человеком приятно выпить… Право так! Впрочем, есть и другие доказательства неиспорченной натуры Селифана: это его готовность быть высеченным, сердечность, с которою он говорит о милой ему конюшне и знакомой ему припарке… Хороша неиспорченная натура!.. Впрочем, и этим еще не кончились доказательства в пользу неиспорченной натуры Селифана: ко всему этому критик прибавляет его приятельское обращение с лошадьми… Теперь понимаете ли, что такое неиспорченная натура, по мнению критика?.. Теперь понимаете ли, что если кто не пьет сивухи, не напивается на смерть с первым встречным и поперечным, считая его за хорошего человека, кто не разговаривает с лошадьми и не позволит взыскать себя известною милостию по спине, – горе тому: он испорченная натура! он покорился обаянию лукавого Запада, погубил и душу и тело свое навеки!..{43}

* * *

Когда вышел «Ревизор», один известный критик отказался писать о нем, видя в нем грязное произведение; один журнал отказался напечатать у себя повесть Гоголя «Нос», находя ее также грязною;{44} недавно один критик поставил Гоголя, в ряду русских поэтов, ниже г. Павлова (писателя даровитого, но совсем не Гоголя){45}. Жаль, что некогда справляться, а то бы можно было много найти фактов, доказывающих, что иные критики с некоторого времени совсем иначе заговорили о Гоголе, нежели как говорили о нем прежде, и еще очень недавно. А между тем посмотрите, как они сердятся, что другие поняли Гоголя, так сказать, со дня его вступления на литературное поприще и что осмелились намекнуть на это, как на свою собственную заслугу, из опасения, чтоб их не смешивали с повторителями чужих мыслей и даже слов, за неимением своих!.. Кто постоянно следит за нашею литературою, тот знает, где в первый раз Гоголь был оценен. Может быть, многие знают и без указаний, где и кто говорил, и после того, о Гоголе в том же духе и том же тоне… Почему ж бы и не заметить того, что принадлежит вам по праву?.. Но люди неблагодарны: вы же их научите, вы же кое-как наконец вдолбите им что-нибудь в их крепкие черепы, – и они же за это пошлют вас на толкучий рынок, услужливо снабдят вас своим же медным лбом, обвинят в самохвальстве и объявят вашу фигуру тощею, как будто это страшный недостаток и как будто педантическая фигура с брюшком лучше тощей фигуры… Но, что всего забавнее, они назовут ваши похвалы автору непрошеными, как бы намекая тем, что у них этот автор выпрашивал их запоздалые, с чужого голоса взятые похвалы… Что касается до нас, – объявляем во всеуслышание, что те писатели, которых мы хвалим, никогда не просили наших похвал и что мы хвалим даром…{46}

* * *

Один критик видит в Гоголе существо двойное или раздвоившееся: одна половина, видите ли, смеется, а другая плачет… Оригинальная мысль! Есть люди, которые никак не могут понять смеха в слезах, особенно же слез в смехе, и хотят все делить и различать механически, чтоб иное великое явление как-нибудь сделать доступным своей ограниченности{47}.

* * *

Вероятно, многим случалось видеть людей, которые, побывав в Париже и возвратись в Россию, говорят при всяком случае: «у нас в Париже»? Так некоторые критики, о чем бы ни говорили, никак не могут обойтись без Италии. Один из таковых делает Гоголя учеником Гомера, Данта и Шекспира{48}. Признаемся, мы не видим в «Мертвых душах» следов изучения этих великих образцов. Что автор «Мертвых душ» может совпадать с ними – против этого не спорим; но причина этого не изучение, а то, что поэзия не может не совпадать с поэзиею. Между всеми ими есть одно общее, – именно то, что все они поэты…

* * *

Некто, толкуя вкось и вкривь, по крайнему своему разумению, о Селифане, о дяде Митяе и дяде Миняе, обвиняет Гоголя в односторонности, в том, что он показывает русских только с одной их стороны. Критику очень не нравится, что пьяный Селифан опрокинул бричку и вывалил из нее своего барина и что дядя Миняй и дядя Митяй своим вмешательством только больше запутали дело. Критик твердит одно: русский человек за пояс заткнет немца; русские мужички в дороге очень бескорыстны. Последнюю истину очень хорошо знают все, у кого в дороге ломалась ось экипажа или экипажу случалось завязнуть в грязи или зажоре… Критик еще утверждает, что русский мужик, хоть и прихвастнет и опрокинет спьяну, зато и «выедет на авосе по соломенному мосту». Правда! но правда и то, что много людей пропадает в оврагах, реках, на мостах и пр. благодаря авосю…{49}

* * *

Но из всех забавных мнений, высказанных по случаю «Мертвых душ», самое забавное, без сомнения, то, что фантазия Гоголя хлебосольная… Гоголь – видите – не потому так отчетливо рисует главные характеры и так ярко, одною или несколькими чертами, как бы вскользь и мимоходом, изображает множество второстепенных и как будто случайно подвернувшихся характеров, не потому, что он верен действительности, а потому, что его фантазия русская, стало быть, и хлебосольная, и держится пословицы: что есть в печи, все на стол мечи… Милая критическая наивность! Черта из золотого века!..{50}

 
9Смеется тот, кто смеется последним! (фр.) – Ред.
10полным падением (фр.). – Ред.
40Французское выражение «chute complete» Булгарин употребил в 1830 г. по отношению к седьмой главе «Евгения Онегина» («Северная пчела», 1830, № 35). Белинский не раз обращал его против самого Булгарина.
41Намек на слова Н. А. Полевого, сказанные им в романе «Клятва при гробе господнем» (ч. I. M., 1832, с. IX).
42П. А. Полевой писал о третьей и четвертой частях книги Булгарина «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях, ручная книга для всех сословий», что приложенные к изданию карты Руси X и XI веков «просто ужасны» («Сын отечества», 1838, т. II, № 4, отд. IV, с. 153).
43Здесь и далее имеется в виду Шевырев и его статья «Похождения Чичикова, или Мертвые души» («Москвитянин», 1842, № 7, с. 207–228; № 8, с. 346–376).
44Речь идет о С. П. Шевыреве. По его настоянию повесть «Нос» была отклонена журналом «Московский наблюдатель».
45В статье С. Н. Шевырева «Взгляд на современную русскую литературу (Сторона светлая)» Гоголю противопоставляются Н. Ф. Павлов, В. Ф. Одоевский и В. А. Соллогуб как писатели, которые «роднят язык литературный с языком лучшего общества» («Москвитянин», 1842, № 3, с. 180).
46См. примеч. 10 к статье «Похождения Чичикова, или Мертвые души. Поэма Н. Гоголя».
47Снова имеется в виду Шевырев и его статья о «Мертвых душах» («Москвитянин», 1842, № 8, с. 348).
48Об этом писал Шевырев («Москвитянин», 1842, № 8, с. 359–363). К тому же он и действительно слишком часто намекал в своих статьях, что побывал в Италии (см. об этом: Шeнрок, т. IV, с. 67).
49Белинский продолжает полемику с Шевыревым, который писал: «Комический юмор автора мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме» («Москвитянин», 1842, № 8, с. 368).
50См. статью Шевырева («Москвитянин», 1842, № 8, с. 374–375).
Рейтинг@Mail.ru