Висенте Бласко-Ибаньес
Печальная весна

Полная версия

Этот сад орошался его кровью в течение шестидесяти лет. В нем не было ни одного кусочка необработанной земли, и деревья и растения так густо разрослись, что из середины садика не видно было стен, несмотря на то, что он весь то был невелик. Там были большие магнолии, грядки с гвоздикою, целые лесочки роз, частые решетки с жасмином, все полезные вещи, которые давали деньги и ценились глупыми людьми в городе.

Старик не понимал эстетических красот садика и стремился только извлечь из него как можно больше пользы. Ему хотелось бы косить цветы, как траву, и нагружать целые телеги роскошными плодами. Это стремление скупого и ненасытного старика мучило бедную девочку. Как только она садилась на минутку, одолеваемая кашлем, с его стороны начинались угрозы, а иногда даже в виде грубого предупреждения и толчок в спину.

Соседки из ближайших садов заступались за нее. Старик вгонял девочку в гроб. Её кашель ухудшался с каждым днем. Но старик отвечал на это всегда то же самое. Надо было много работать: хозяин не слушал никаких доводов в день Св. Иоанна и в Рождество, когда надо было вносить арендную плату. Если девочка кашляла, то только из притворства, потому что она неизменно получала свой фунт хлеба в день и уголок в кастрюльке с рисом. Иногда она ела даже лакомства, например сосиски с луком и кровью. По воскресеньям он позволял ей развлекаться, посылая ее к обедне, как важную госпожу, и не прошло еще года, как он дал ей три песеты^[1] на юбку. Кроме того он был ей отцом; а дядя Тофоль, подобно всем крестьянам латинской расы, понимал отношение отца к детям, как древние римляне, т.-е. считал себя в праве распоряжаться жизнью и смертью своих детей, чувствуя к девочке привязанность в глубине души, но глядя на нее с нахмуренными бровями и награждая ее изредка пинками.

Бедная девочка не жаловалась. Ей тоже хотелось работать, потому что она тоже боялась, как бы не отняли у них этого клочка земли; на дорожках в этом садике ей чудилась до сих пор заплатанная юбка старой садовницы, которую она называла матерью, когда та ласкала ее своими мозолистыми руками.