Кинематограф – Вирджиния Вулф

Сможет ли кинематограф найти свой визуальный язык, чем опасны люди без чётких принципов, как мучительна невозможность полностью впитать в себя красоту мимолётного – этими и другими вопросами задаётся Вирджиния Вулф в этом небольшом сборнике эссе. Её заметки – вихрь, который бережно подхватывает, не сбивая с ног, и показывает затаённые уголки, покоряющие своим изяществом. Описывает ли Вулф свои размышления во время ночного налёта люфтваффе на Лондон, вечерней прогулки по зимним улицам или при созерцании повседневных сценок – ей всегда удаётся прикосновением пера превратить обыденность в источник вдохновения и способ поразмыслить.

Кинематографу в этом сборнике статей посвящена только статья с одноименным названием. Остальные скорее относятся к кинематографичности письма. Но это не мешает насладиться остроумием и описательным языком автора. Есть также любопытное письмо в газету, где Вирджиния Вульф разбирает разницу между «высоколобыми», «среднелобыми» и «низколобыми» людьми. И как же она, черт возьми, права!

Каждый раз, когда я читаю Вирджинию Вульф, мне кажется, что я погружаюсь в красивый и бесконечный поток сознания. Часто происходит так, что я в нём тону, вырываюсь из потока и ныряю обратно. В этом потоке бывает тяжело – тут в своём сознании дай ты бог разберись – но чаще всего красиво. Я думала, что всё вышесказанное будет относиться к прозе, но с эссеистикой произошло то же самое, и мне это понравилось.

В «Кинематографе» немного про сам кинематограф (для меня это тоже было сюрпризом!), зато много про отношение Вульф к жизни, к людям вокруг, к войне. Книга состоит из нескольких небольших эссе, и самому кинематографу посвящена первая статья из сборника: в ней идёт акцент не на историю кинематографа или анализ художественных картин, а на то, как его чувствует и воспринимает сама писательница. Для неё это череда картин (как и весь мир вокруг), которые помогают перенестись в ситуацию, в которой человек вряд ли окажется в реальности. Например, стать императором. И человек становится на час императором, и эти чувства, вызываемые кинематографом, являются его сильной стороной, по мнению миссис Вульф. К слабым сторонам она относит то, что мы сейчас это называем «Книга – лучше!».

«Кинематограф жадно накинулся на эту добычу (речь идёт о литературе – прим. моё) и по сей день питается преимущественно телом своей несчастной жертвы. Но плоды его трудов – катастрофа как для кинематографа, так для литературы. Противоестественный союз. Глаз и мозг тщетно пытаются действовать в связке, но их безжалостно тянут в разные стороны. Глаз говорит: „Вот идет Анна Каренина“. Перед нами возникает пышная дама в черном бархате и жемчугах. Мозг, однако, возражает: „Это такая же Анна Каренина, как королева Виктория“. Ибо мозг знает Анну почти исключительно по фибрам ее души: ее очарованию, ее страсти, ее отчаянию. А кинематограф делает упор исключительно на ее зубах, жемчугах и бархате.»Прочитав эти строки, я подумала, что несколько десятков лет прошло, а всё ещё актуально. И написано безумно красиво.

Больше всего меня поразило эссе, в котором она рассуждает о разделении на «высоколобых» и «низколобых». «Высоколобые» – интеллектуалы, двигатели прогресса, литературы, искусства, те, кто «оседлав свой ум, скачут галопом по бездорожью в погоне за какой-либо мыслью». «Низколобые» – «люди с чистокровной жизнестойкостью, оседлав своё тело, несутся по жизни галопом в погоне за жизнью насущной». Вульф с одинаковым обожанием относится как к высоколобым (хотя и причисляя себя к ним, конечно же), так и к низколобым. Они не могут друг без друга, уверяет она. Проблема в этой гармонии появляется вместе с среднелобыми – ни рыба ни мясо, пытаются угнаться и за прекрасным и за жизнью насущной. Таких людей Вульф презирает, и это презрение передаётся читателям. Читаешь про среднелобых и думаешь: «господи, а я-то кто?» и боишься представить, что вот ты-то и есть среднелобая, пытающаяся казаться лучше низколобых, но не дотягивающая до высоколобых!

Также во всех эссе прослеживается то, что Вульф много рассуждает о человеческой натуре и её природе и о том, как выглядит человек в своих глазах и глазах других:

«"А может, истинное „я“ – ни то и ни другое, не здесь и не там, но нечто настолько переменчивое и непоседливое, что лишь отдавшись на волю его желаний и позволяя ему невозбранно выбирать себе дорогу, мы действительно становимся самими собой? Цельность – результат давления обстоятельств; для удобства окружающих человек вынужден быть единым существом. В миг, когда добропорядочный гражданин вечером берется за дверную ручку своего дома, его долг – быть банкиром, любителем игры в гольф, мужем, отцом; а вовсе не бедуином, скитающимся по пустыне, не мистиком, созерцающим небо, не распутником в притонах Сан-Франциско, не солдатом, поднявшим народ на восстание, не парией, воющим от одиночества и неверия. Войдя к себе домой, он должен пригладить рукой волосы и, как все, поставить свой зонтик в корзину."»Мне кажется, во многих строках сквозит метания: она сама не знает ответов на вопросы, которые перед собой ставит, не может понять, что есть такое «истинное я» и какое это «я» у неё. И опять же я не перестаю восхищаться тем, как сильно мысли, написанные почти сто лет, откликаются у меня сейчас.

Мне очень нравится тонуть в её потоке сознания, я читаю в её строках любовь к людям вокруг, к Лондону, к природе и к жизни в общем смысле. Мне кажется, её эссе могущественными, саркастическими и одновременно очень грустными, и я думаю, что их определённо стоит прочитать.