bannerbannerbanner
полная версияСолнце слепых

Виорэль Михайлович Ломов
Солнце слепых

Полная версия

Глава 13. Там совсем не так

Фелицата в прошлое или в будущее заглядывала с легкостью, не омрачаемой вопросами – как это получается? Как ее мать доставала из погреба соленья или, прищурив глаза, выглядывала на склоне холма телку, так и Фелицата доставала из прошлого законсервированные дни или срывала не созревшие плоды грядущих. Она тогда так и ответила на вопрос Феденьки, как она не путает, где что: «Спутать сложно. Прошлое слева, будущее справа. Слева коричневые поля, справа золотисто-зеленые. По ним так хорошо скользить! Куда захочешь, туда и попадешь». И Фелицата скользила по ним с удивительной скоростью и точностью. Стоило ей подумать о том, что она хочет увидеть, и она, как в сказке, тут же оказывалась там. Настоящее не было таким плоским, оно было вздыблено и располагалось как бы перпендикулярно к Фелицате, постоянно пронизывая ее насквозь, и по нему надо было скользить не влево или вправо, а вперед или назад, вниз или вверх. Если настроить определенным образом глаза, настоящее начинало вдруг трепетать перед глазами, как под ветром громадное шелковое полотно, уходящее к горизонту. И левым глазом было видно все, что когда-то началось и уже закончилось, а правым – все, что еще продолжается, но тоже имеет свой конец. Настоящее иногда расплавлялось под взглядом, как лед, и растекалось в разные стороны, и тогда оно теряло четкие очертания, как от слез. Лучше всего Фелицата «видела» солнечным утром, когда в мире золота разлито больше, чем обещаний. «Кто рано встает, тому Бог дает», – любила говорить ее мать.

Эта способность у Фелицаты была врожденной. Ее она осознала впервые лет в пять. А в семь она убедилась в том, что люди даже не подозревают о том, что вокруг них лежит, как на ладони, весь мир и вся их жизнь. Они не видят миллионы плотно составленных друг к другу, как прозрачные чешуйки слюды, пластинок времени. Он был сразу везде, этот мир, куда ни посмотри, в нем сразу было все. Мухи в куске янтаря. Фелицата увидела как-то кусок желтой прозрачной смолы, в которой застыла муха.

– Правда, похоже? – спросила она у матери. Раньше она никогда не спрашивала об этом.

– На что? – удивилась та.

– Да на все! – воскликнула девочка.

Мать пожала плечами – вечно с причудами! Но когда вечером Фелицата стала допытываться о том, почему и «слева», и «справа» картина, вроде как, и одна, но разная, и почему слева ты, мама, маленькая, а справа уже умерла, и что это за дядя бьет тебя кулаком в живот, где лежу я, это что, дедушка? – мать с ужасом посмотрела на дочь. Ей стало страшно и за себя, и за нее, и вообще непонятно за что – за все вдруг стало страшно. Она сама умела ворожить и предсказывать, но видеть?!

Тогда она ничего не сказала Фелицате, отвлекла ее какими-то пустяками, но девочка, раз заинтересовавшись, уже не отставала и расспрашивала всех, пока у всех и не сложилось устойчивое мнение, что она сумасшедшая. То есть не такая, как они все. Кончилось тем, что родители запретили ей покидать дом. Но у девочки, что ни день, то новые вопросы:

– А вот, мама, ты с папой возле воды… Что он делает? Зачем?

Мать отвлекла девочку. Ее прошиб холодный пот. «Господи! Да что же это!» – молча восклицала она, с ужасом глядя на дочь. И оттого что восклицания уходили внутрь ее, они будили внутри нее грозное эхо.

– Мама, дедушку, что бил тебя в живот кулаком, папа зимой ударил, и он лежит в черном снегу. Вот, а перед этим дедушку бьют цыгане… Зачем они бьют его? Ведь это так больно! Он у них отобрал лошадь, которую они хотели украсть у него. А они его за это бьют… Мама, а почему то, что справа, уходит налево, а то, что слева, не уходит направо? Оно уходит еще дальше влево, как под горку, но только там ровно-ровно. И оно никуда не падает, не исчезает. Все как на тарелке, но не крутится, а как-то ползет справа налево… Странно… Вот смотри, вишни на тарелке, если я начну их подгребать к середине тарелки, смотри, – Фелицата стала ладошками подгребать вишни, не позволяя им сваливаться, к середине тарелки. Ягоды расползались, раскатывались по всей тарелке, налево, направо. – Там совсем не так.

– Где? – с замиранием сердца спросила мать. Она боялась смотреть в лицо дочке. Оно было словно озарено невидимым светом.

– Там.

Девочка задумалась.

– И почему слева и справа все так плоско, а вот здесь, прямо, все бурлит, как в чугунке. Смотри, смотри, ты сейчас будешь ругать меня… потом жаловаться отцу… не станешь выпускать меня из дома… Но я все равно выйду из него и… погибну под бомбой. Вон она как взорвалась, видишь? А ты после этого…

– Нет! – крикнула мать. – Нет! Не смей! – она одернула ее за руку. – Все, сиди в чулане до вечера! Не смей никуда выходить!

Мать захлопнула чулан и зашептала молитву. Вечером она обо всем рассказала отцу, и тот минут пять молча разглядывал дочь, но ни о чем не спросил у нее.

Маму надо слушаться, думала Фелицата. Вон бабушке Акулине девятый десяток, а она никогда ничем не болеет, бодрая, глядит на всех радостно, так интересно рассказывает обо всем. И глаза, как лучики. Фелицата спросила ее, почему она такая, а бабушка улыбнулась и ответила: «Ты сама знаешь, внученька. В детстве я во всем слушалась своих родителей, вот мне Бог и дал за это благость». Надо слушаться маму, надо, убеждала себя Фелицата. Вот только как ее слушаться, если она боится правды?

В восемь лет Фелицата с удивлением поняла, что люди видят в мире только одних себя, каждый уверен, что мир только для него одного и создан, и оттого они все страшно одиноки в нем. Ей стало жаль всех, но она не знала, как помочь им.

А когда она в церкви услышала слова батюшки: – Сердце мудрого – на правую сторону, а сердце глупого – на левую, – то поняла, что есть люди, которые видят так же, как и она. Когда батюшка шел церковным двором по своим делам, его всегда окружали прихожане. Он шел и утешал всех, и казалось, по церковному двору плывет серебристое облако.

– На какой бы путь ты ни вступил, этот путь ведет тебя на суд Божий, – говорил батюшка. – Так что от тебя зависит, каков он будет, Его суд.

Фелицата все дни проводила в созерцании жизни. Причем ей иногда казалось, что не она созерцает жизнь, а наоборот, жизнь созерцает ее. Она уже все знала обо всех родственниках и знакомых, но никому не говорила об этом, так как все панически боялись правды.

Некоторых людей она видела в разных местах, и слева, и справа, между ними были большие пространства – времени на тех бескрайних полях не было. И она стала догадываться, что все время находится в трепещущем полотне настоящего, уходящего бесконечно вдаль, вниз и вверх.

Как-то справа она увидела мальчика, с которым ей предстояло вести частые беседы. Он ей очень понравился. До этого она ни с кем так много не разговаривала из чужих людей, и удивительно, что ее родители не будут обращать на это внимание, а родители мальчика им помешают.

– Федя! – отчетливо услышала Фелицата голос матери мальчика.

Мальчик безотчетно нравился ей. Его простодушный, ясный и доверчивый взгляд с годами не изменится. Улыбка сойдет с лица, как вода сходит с берега, но она угадывается, как угадывается вода в прибрежном песке и прибрежном воздухе. А как он полюбит Блока, на всю жизнь! Он придумает себе жизнь, и будет жить в ней уютней, чем в настоящей жизни. Но и в ней будет обман.

Однажды к Фелицате подошла цыганка.

– Погадать тебе, милая?

– Спляши, цыганка, жизнь мою! – произнесла Фелицата.

– Что-что? – не поняла та.

И хотя с Фелицаты нечего было взять, цыганка привычно принялась гадать ей. Фелицата видела, с каким трудом цыганка привстает как бы на цыпочки, старясь заглянуть за порог сегодняшнего дня. Чего стараться, вот он!

– Ты неправильно делаешь, – сказала она цыганке. – Надо оторваться от земли, а ты боишься. Не бойся, у тебя получится. Будущее не на земле…

Цыганка выпустила руку девочки и со страхом уставилась ей в глаза. Девчонка заглянула ей в душу! Она действительно словно боялась оторваться от земли, так как чувствовала, что оторвись она от нее, ей очень трудно будет вернуться обратно.

– Не бойся! – повторила Фелицата. – У тебя все получится. Через семнадцать лет. Вон ты будешь даже гадать очень важному человеку – он везет тебя к себе в автомобиле. В Кремль.

Фелицата закрыла глаза.

– Там он тебе нальет красного вина, предложит виноград, груши…

Фелицата взглянула на цыганку, но той и след простыл. Она уже стояла со своими товарками и указывала на девочку, о чем-то страшно шумя и восклицая то и дело по-русски:

– В Кремле! В Кремле!..

О своем смертном часе Фелицата проговорилась лишь однажды матери. Она его четко не разглядела тогда. Не то чтобы испугалась, а… Увидела черный взрыв, взметнувший землю вверх и влево, в сторону прошлого… Нет, лучше не смотреть. Зачем?

Вначале девочке прошлое и будущее представлялись ровным полем, вообще без дорог и тропинок, и каждый человек оказывался там, где оказывался, необъяснимо и порой странно. (Федя, выслушав ее, признаться, мало чего понял, но запомнил ее слова на всю жизнь). Это было даже не поле, а скорее гладкое полотно, по которому были вышиты жизни. Со временем она научилась видеть множество дорог и тропинок, которые вели каждого человека к каким-то узловым точкам в его судьбе, жизни. Эти узелки неизменно были на одном месте, но пути к ним были, где прямее и короче, где извилистее и непроходимее, где вообще рвались и куда-то пропадали. Каждая дорога вдруг разбивалась на несколько дорожек, а каждая дорожка – на несколько тропинок, и все это, переплетаясь, но не перепутываясь, вело к узелкам, часто пропуская их и перескакивая сразу в последний узел. Гладкое полотно обернулось ковром из живых нитей и одушевленных узоров. Сказка есть о таком ковре.

Когда Фелицата в первый раз открыла книгу (ее никто не обучал читать – она увидела справа саму себя, как она читает их, и, передвигаясь потихоньку налево, дошла до сегодняшнего дня), она стала читать и все поняла. Новые и незнакомые слова не смущали и не пугали ее – она знала им цену. В большинстве своем это были все пустые слова, не имевшие никакого отношения к действительно произошедшим событиям. Люди произносят и записывают столько случайных ненужных слов! Они теряются в этих словах, как в клубах пыли. В школу ей ходить было незачем. Фелицата попросила отца привезти ей книги, и когда она перечислила ему все, что хочет прочитать, тот был глубоко поражен. Но еще сильнее был он поражен, когда она вдруг сказала: «Хотя не надо! Чего их везти, я все равно знаю, что в них написано».

 

– Так, может, и я так научусь читать? – спросил Федя, проглядывая листы книги в черных пятнышках и черточках.

– Так – не научишься.

Позже она убедилась, что люди не только не видят жизни вообще, но они не хотят даже видеть ее! Вернее, они ее видят такой, какой видит их сердце. Она же тогда сказала, что всей их большой семье грозит беда, и всем соседям, и что им всем надо как можно скорее уезжать из Брест-Литовска. Не послушались. И по сей день думают, что это она накаркала беду.

Вот и сейчас будущее, как всегда, незаметно приблизилось к настоящему, растворилось в нем и ползет уже налево, уносит с собой маленького Федю… Они еще встретятся. Встретятся не раз и не два, шаткие колеса брички пробегут не одну сотню верст, и развеются тонны скрипучего песка и хрустких камней, прежде чем они расстанутся навсегда…

Бедный! Всю жизнь он будет искать меня, будет жадно вглядываться в лица женщин, с которыми его сведет судьба, жадно вслушиваться в их слова и тембр голоса. Он будет страстно желать хоть издали, хоть во сне увидеть, почувствовать меня. Он будет несчастен всю жизнь, и будет всю жизнь счастливым, так как в нем до конца его дней не умрет вера в неизбежность нашей встречи. Но и сколько раз он предаст ее!

Как бы успеть сказать тебе, Феденька, что у тебя будут не только взлеты, но и падения. Как бы успеть сказать тебе, что человек поднимается до тех пор, пока он падает.

***

Каждый день Федя просыпался с мыслью, что сегодня увидит Фелицату. День проходил, а Фелицаты не было, и каждый вечер мальчик ложился спать в уверенности, что это случится завтра утром. Так длилось всю осень, зиму, весну. Длилось, длилось, длилось…

Когда Федя в начале июня увидел, как возле двора Вороновых остановилась подвода, на которой приехали двое, у него безотчетно сжалось сердце. Он впервые в жизни ощутил его присутствие. Федя спрятался за кладку и стал смотреть в щелку между камней, как Воронов сгружает с подводы пожитки, а к Фелицате идет, раскрыв объятья, ее мать и ковыляет Евграф. Встреча прошла на удивление молча, без обычных в таких случаях криков, причитаний, смеха и слез. Евграф только один раз воскликнул:

– Фиса, смотри-смотри, у меня нога уже сгибается!

Федя не заметил, как встал во весь рост и разглядывает соседей. Фелицата взглянула на него, но никак не отреагировала. Воронов завел лошадь и закрыл ворота.

Федя чувствовал себя обиженным. Целый год ждать этого дня, представлять его, думать, что произойдет нечто грандиозное. Что именно – он не знал, но готовился к необычайному всплеску радости во всем мире – радости будет столько, сколько света в небе, сколько воды в ливне. И он так хотел похвастать ей, что научился не только считать до тысячи, а потом и до миллиона, и до миллиарда, и до «сектильона» включительно, а еще и читать, и даже выучил большущее стихотворение на десяти страницах наизусть! Из Блока. И что же? Она даже не улыбнулась ему, даже не помахала рукой!

– Миновали случайные дни и равнодушные ночи, – вздохнул Федя. Он безотчетно чувствовал прелесть этих слов, но в чем она, не мог объяснить себе.

Весь следующий день он провел возле стены на песке, пуская по нему самодельный трактор. Федя закручивал палочкой резинку из трусов, продетую в катушку с насечками, и катушка ползла, оставляя бороздку. И пока она ползла, можно было думать о Фелицате. Фелицата так и не появилась на дворе. На второй и третий день – то же. На четвертый день мальчик в самое пекло поплелся на речку. Вид реки и коров на песке только добавил в его душу уныния. Он так мечтал прийти сюда с Фелицатой! Вон там прыгнуть в воду, накупаться до икоты и затем полежать на горячем песке! Там стояла в воде по грудь корова и лениво била по воде хвостом. А еще бы он прочел Фелицате: «Дальше вижу дружину на огромных скамьях: кто владеет в забвеньи рукоятью меча…» Федя закинул свой трактор в воду, а потом стал забрасывать его камнями. Потом брякнулся, не глядя, на песок и угодил в свежую коровью лепешку.

За лето Федя так ни разу и не увидел девушку. Ночью на улице возле их двора изредка синели какие-то тени, мыши летучие чертили в темно-синем небе черный узор, и когда они пересекали полную луну, становилось жутко…

А увез ее отец в конце августа. Был дождь, и уже вечерело. У Феди было отвратительное настроение. Он видел, как лошадь машет головой, переступая с ноги на ногу, и как молча грузятся в подводу отец с дочкой. Их никто не провожал.

Фелицата забралась в подводу, Воронов накрыл ее брезентом, вывел лошадь, закрыл ворота. Фелицата не подняла голову и не посмотрела в сторону мальчика, когда проезжала мимо.

«И Ночная Фиалка цветет», – кончил читать Федя большое стихотворение, которое выучил для Фелицаты наизусть.

Прошел еще год. Воронов опять привез в начале июня Фелицату.

Феди не было в тот день дома, он с братом собирал с утра на выгоне навоз для самана, а потом до вечера помогал ему конопатить плоскодонку.

– Сумасшедшую свою сосед привез, – как бы, между прочим, бросила мать и внимательно посмотрела на младшего сына.

Тот пропустил новость мимо ушей. Мать осталась довольной. А у Феди страшно колотилось сердце. Что такое – раз в год вдруг ни с того ни с сего оно начинало биться как бешеное?!

Федя не мог уснуть до утра. Спозаранку он вышел во двор, было тихо, свежо, только просыпались птицы. Мальчик вышел на улицу и сел на остывшую за ночь завалинку. Земля под ногами тоже была прохладная, а песок и вовсе холодный. Федя уж думал вернуться в избу за рубахой, но тут во дворе Вороновых послышался скрип, звяканье цепи и цыбарки. Видать, набирают воду, подумал Федя. Приглушенные голоса стали выяснять что-то… Мальчик на цыпочках подкрался к соседскому двору и стал выискивать щелку, чтобы подглядеть, что там делается внутри.

Внезапно раскрылась дверь, вышел Воронов.

– Ты что тут делаешь? – бросил он и, не дожидаясь ответа, быстро прошел мимо. Мальчик смотрел ему вслед.

– Федя, здравствуй! – раздалось за его спиной. Он вздрогнул.

Фелицата неулыбчиво, но ласково смотрела ему в глаза.

– Соскучился, соколик? – спросила она и погладила его по голове.

У Феди навернулись на глаза слезы. Никто никогда не называл его соколиком, а ему так хотелось этого, так хотелось, чтобы кто-нибудь ласково посмотрел на него, ласково назвал «соколик», ласково погладил по голове!

– Евграф преставился, – сказала она. – Хорошо, дождался меня. Я отца специально просила забрать меня на день раньше, прежде чем Он забрал его.

– Откуда забрать? – спросил Федя.

Девушка не ответила.

– Фелицата! – послышалось с крыльца.

Девушка скрылась за дверью.

– Евграф преставился, – сказал Федя за завтраком.

– Кто? – спросила мать.

– Евграф, брат Фелицаты.

– А ты почем знаешь?

– Она сказала, что он забрал его.

– Кто он?

Федя пожал плечами.

– Приехала? Ну, и как она?

– Никак.

Назавтра Воронов вывел подводу с гробиком. За подводой шли Фелицата с матерью. Все Вороновы бесстрастно смотрели куда-то вдаль, не глядя на встречавшихся станичников. И даже лошадь не косила глаза, а шла на удивление смирно и ровно. Федя сидел на завалинке, ему было очень грустно. Он точил один камешек о другой, пока от них не остались две тонкие пластинки. И он их ожесточенно раскрошил в ладошках.

Несколько дней Фелицата не казала носа из избы, а когда как-то ввечеру выскользнула со двора и пошла к реке, Федя припустил за ней следом.

– Фелицата! – окликнул он, оглянувшись по сторонам – никого не было.

– Что тебе? – остановилась девушка.

– Возьми меня с собой.

– Уже взяла, – улыбнулась она.

– А Евграф, отчего помер?

– От смерти.

– Как от смерти? Разве не от болезни?

– От болезни не помирают. Помирают от смерти.

– Ты его потому и не лечила?

Девушка внимательно посмотрела на мальчика.

– В городе тебе надо учиться. В институте, – сказала она. – Пропадешь здесь.

– Я буду учиться в городе!

– Я знаю.

– А какая смерть? – неожиданно спросил Федя.

– Никакая. У нее ласковый взгляд, ласковый голос и ласковые руки, – Фелицата испытующе глядела на мальчика.

– Мне кажется, я знаю, о чем ты говоришь.

– Вижу, знаешь. Это, Феденька, не все знают. Оттого сами мучаются и других мучают.

– Смотри, стрекоза какая! – воскликнул мальчик.

Огромная черная стрекоза пронеслась над зеркалом воды. Фелицата проводила ее встревоженным взглядом. Стрекоза исчезла вдали.

– Хорошо, – сказала она.

Мальчик прыгнул в речку, прорвав голубое с белыми барашками облаков полотно воды. Вот так они все прыгают в будущее, а выныривают в прошлом, подумала Фелицата.

Фелицата уселась на берегу и стала задумчиво наблюдать, как мальчик ныряет и выскакивает из воды. Ей было спокойно и светло на душе, первый раз за последние два года.

– Все, Блока наизусть знаю! – накупавшись, воскликнул Федя. Он лежал на песке и стучал зубами. Подгреб песок к себе, но песок уже стал остывать. Федя повалялся по песку, чтобы стало теплее.

– Чего ж ты так долго купался? Посинел весь… Какое самое любимое?

– «Ночная Фиалка».

– Знаю.

– А ты где живешь, когда не здесь? Далеко?

– Не очень. В Воронеже.

– А, это город, мамка говорила. Работаешь?

– Учусь, – подумав, ответила девушка.

– На шофера?

– Почему на шофера? – рассмеялась Фелицата.

– А на кого же еще?

– Можно ведь даже на поэта учиться.

– Брось! – Федя даже встал. – На Блока?

– На Блока – нет.

– А тогда зачем на поэта учиться! – пренебрежительно бросил мальчик, рассмешив Фелицату еще пуще прежнего.

– Ты-то сам как учишься?

– Отлично! Сплошь пятаки!

– Я рада за тебя. Не забудь: в городе тебе надо учиться.

– Ага, в Воронеже.

Девушка улыбнулась. Господи, счастье какое, что такое тихое небо над головой! Как хорошо, что кипящий столб мутного настоящего разлился вдруг в эту спокойную ясную синеву! Когда выдастся еще такой день?

Через день отец увез Федора с братом к своей сестре, а когда через несколько дней они вернулись, Фелицаты уже дома не оказалось.

– Заболела, кажись, – сказала мать, – в город Воронов отвез.

На следующий год Фелицата не приехала. И на следующий за ним, и потом… От жизни в прошлом остаются лужайки с зеленой травой в солнечных пятнах, там блестит роса и летают бабочки, а пространство вокруг тех лужаек – темное и непролазное. И что уж совсем странно, можно самому, как бабочке или лучику света, перепархивать с одного пятна на другое, не запутываясь и не пропадая в темноте.

Не было Фелицаты шесть лет.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru