Дерево на крыше (сборник) – Виктория Токарева

Фу-фу-фу! Какая же гадость… Токареву посоветовали две вполне приличные знакомые, в жизни не подумала бы, что столкнусь с такой корзиной чужого грязного белья на страницах ее книг. Перед глазами до сих пор мелькает калейдоскоп из разводов-расставаний, детей внебрачных-от разных браков, жен-любовниц, маменькиных сынков и творческих алкоголиков… И, как оказалось, – везде еще и образ самой Токаревой. Автобиографичность даже местами шокировала – ну, кто ж выкладывает на всеобщее обозрение мужа-тихоню, терпящего измены, любовников, отношения с женами любовников… Фу, ужас, хочется в душ и думается о том, что, слава Богу, есть море других историй и примеров счастливых отношений, может, это ей так не повезло, но трезвонить об этом на весь мир…

«Осень жизни, как и осень года…»

Наверное, было бы правильно, для полного понимания текстов Виктории Самуиловны, держать открытой вкладку с хронологией её работ – и чисто литературных, и кинематографических. Наверное. Потому что… потому что, да не почему!Такая грусть от очередного сборника, такая грусть… Ну как иначе определить настроение и содержание «Дерева на крыше», других рассказов сборника, как не «доживание»? И сколько бы ни было лет героям/героиням, с какой точки отсчета не вести этот самый отсчет – доживание. С горочки.Пришла мысль: может, после блестящей троицы киносценариев, ну, самых-самых известных, больше и не было ничего? Пусть и не такого известного. Да нет, куча экранизаций! Куча! А с литературой? То же самое: особых разрывов, нет, не видно. Откуда же это тогда – доживание?Или всё-таки «осень жизни»? Может, здесь на самом деле, тот женский взгляд на себя, судьбу, любовь, предназначение и талант, когда 25 – это уже много? И часики тикают уже и раньше, чем 25? А что говорить о «Тридцатилетней женщине»? Может, так?Сотрите: рассказы сборника – рубеж, да что там рубеж – это уже «нулевые», то есть это уже хорошо-хорошо даже за 60. Что чувствует и о чем думает девушка этого возраста? Не подводит ли итоги? Не вспоминает и переосмысливает случившееся, а уж тем более – не случившееся (прочтите рассказы. Сколько там тех самых залыгинских «южноамериканских вариантов», вы бы знали)! Пожалуйста, девочки и девушки, прочтите Викторию Самуиловну, прочтите! Мужчине так не написать… Ну, будем таки считать, что не написать.Ну вот. Жизнь идет. У кого-то первый муж отнимал в блокадном Ленинграде её 125 граммовый хлеб. Ему это не помогло. Она выжила («Дерево на крыше»). Она выжила и после прожитой, как оказалось, в чужой квартире, 35 лет жизни. На положении и правах прислуги. В том же самом униженном и оскорбленном состоянии. Выгнанной в конце концов в собственный угол. И? Та, более молодая, более успешная, более красивая – заплакала, увидев последнее интервью «вечно униженной» людьми и обстоятельствами: масштаб её личности, масштаб её профессиональной и человеческой востребованности, – как всё это ужилось с тем приниженным состоянием?Возможный ответ: явление Иоанна Богослова, что явился ей в блокадном городе, да и так и не оставил, как оказалось, до самой смерти. Эта не очень ясно выраженная тема веры – то ли есть, то ли нет, – она придет с бабушкой, «старухой» – по тексту («Можно и нельзя»). Да как-то вот по-особенному: Марианна-Маруся с верным, правильным, но не любимым мужем, Андреем Ковалевым, в умирающей деревне нашли икону с… избой. Именно так: покупаешь икону, но вместе с избой, – старухино условие. Купили, дом – сожгли (нет дома, а где жить? – вроде всё соблюдено). Да вот снова старая явилась, то ли в жизнь, то ли в явь. И вернулась в достатке и довольстве жившая героиня в ту деревню, которой и нет уже скорее всего. Впрочем, вот от чего она уходила (пыталась):

«… Впереди открывался новый день. Этот день будет состоять из съемок, где она изобразит противную, очень противную. Потом из пьянства, которое разрушит ещё один сантиметр её печени, и всё окончится ненужной связью с ненужным Володей». Это – доживание, или «осень жизни»? Разница – существенная.Такой вот минор.

Рекомендую к прочтению, рекомендую.И просто немного Токаревой:"Жена не спала, но притворялась, что спит. Они лежали рядом, и между ними было двести лет".

"Навстречу ему в кабинет УВЧ неровной цепочкой тянулись выздоравливающие дети. У одних были подвязаны руки, у других перебинтованы головы, и они походили на маленькое побитое войско". («Пропади оно пропадом»)

"Самое главное в мужской фигуре – это зад… У Адама в прежних портках зад выглядел как чемодан, и любая мечта спотыкалась о такое зрелище"."Инна подходила к столу – прямая и независимая, на всякий случай, если понадобится независимость"."Собака шла КАК молодая, но она была старая. И то, что случилось у неё с Адамом, – КАК любовь… Но это не любовь. Это желание любви, выдаваемое за любовь…. И Инна стояла – побежденная и глухая от навалившейся пустоты". («Старая собака»)"Но что бы она ни делала – ждала, когда настанет ночь, и они лягут рядом, и вытянутся друг возле друга, вздрогнут вместе и умрут, а потом заснут единой плотью, с одной температурой"."Маруся увидела, что другого таланта, кроме как быть должным всем вокруг, у режиссера нет. Это был профессиональный одолженец".«Злая, ветреная, колючая, хоть ненадолго, да моя» – Симонов о Серовой."Их отношения действительно устали, а может быть, и умерли. Говорят, что Ковалев ушел к аспирантке, на тридцать лет моложе"."Впереди открывался новый день. Этот день будет состоять из съемок, где она изобразит противную, очень противную. Потом из пьянства, которое разрушит ещё один сантиметр её печени, и всё окончится ненужной связью с ненужным Володей"."Ночи с Ковалевым проходили в больших неудобствах. Он постоянно будил её, пытаясь утолить свою любовную жажду. Маруся просыпалась каждый час, как на вахте. Он всё не мог утолить, и это продолжалось, продолжалось…" («Можно и нельзя»

"Во мне скопилось столько доброты и нежности, что было тяжело нести одной". («Мужская верность»)…Что творилось сразу после переворота (окт.1917), она не помнила. Весь этот мрак лег на плечи её родителей.

… Русская, русоволосая, голубоглазая, тонкая, как молодая березка. Сама Россия.

… Пожизненные отличники.

… Он стал отнимать у Веры её 125 блокадных грамм.

… Всё люди как будто выстроились в очередь на тот свет и покорно ждали.

… Идет война. Умирающих – тысячи. Ко всем не успеешь. Вере явился тот, кто посвободнее. (об Иоанне Богослове)

… А куда же смотрел Иоанн Богослов? Вера ела и плакала, и Иоанн Богослов в это время устремлялся куда-то по своим, более важным делам.

… она играла простых и положительных. Никаких.

… Счастлив не тот, у кого много, а тот, у кого достаточно.

… В Вере не было ничего хищного, себялюбивого, что так свойственно молодым актрисам.

… Все знали: как бы ни было трудно, всё закончится победой. А это – главное. Их собирали на хорошее дело, и люди шли как на подвиг.

…Женщины созданы природой для любви и для семьи. Созданные, но не востребованные.

… Застолбила свой типаж, и другие режиссеры стали приглашать наперебой. Вера была первой среди вторых.

… Александр вместо Ирины из «Трех сестер» получил Ольгу – возрастную и положительную.

… Вера привыкла к унижениям. Как-то так получалось, что её все унижали: первый муж, художник Вилен, сама жизнь с матрасом в кулисах, режиссеры, которые не видели в ней героиню, Александр, не допускавший мысли о женитьбе. И только Марго видела в ней и актрису, и женщину, и личность. И постепенно вера прониклась её уверенностью…. Вера расцвела. Уверенность ей шла.

… Алексей Иванович куда-то уходил на работу, откуда-то возвращался, с той же работы. Но что он там делал, Вера не знала. Да и никто не знал. Не интересовались.

… В шестидесятых годах талант котировался очень высоко. Так же, как сегодня деньги..

… Если кто-то влюблялся и изъявлял желание, Нэли проявляла сочувствие. Она была детдомовская и научилась ко всему относиться легко.

… Играй зависть…

– А как её играть?

– Прячь. Зависть всегда прячут, поглубже.

– А что наружу?

– Наружу любезность, искренность….

… Уничижение паче гордости.

… Лена тоже была одета скромно: юбочка. Свитерок. Главное украшение – сверкание глаз. И сверкание молодости. Что может быть красивее молодой влюбленной женщины…

… Выходить замуж за парня на десять лет моложе – значит сесть играть в заранее проигранную игру.

… Тридцать лет, как ей казалось, – конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.

… Перед ней длинная и яркая дорога. А по дороге – встречи, плохие и хорошие. Жизнь.

… Солнце расстреливало комнату прямыми лучами.

…– Посмотри вокруг себя: кто из мужей спит со своими женами после двадцати лет совместной жизни?

… Как беспомощны и как завистливы разлюбленные жены.

… Потом они расставались. Александр ехал к себе в центр. И за час дороги успевал сокучиться.

… ибо что не сказано, того нет.

… мы окончим сценарий и разойдемся по своим жизням.

… Его Ленины осмысляют не одну станцию на задворках страны.

… Мне уже 76 лет. Среднеправительственный возраст.

…. Пятьдесят лет для мужчины – это расцвет.

… Вера сделала блестящую актерскую карьеру. Взяла количеством. И личность её не потускнела от постоянных унижений. Вера была похожа на деревце, выросшее на крыше. Вроде и земли нет, и корням некуда углубиться – а вот оно, деревце. Живое и шелестящее.

… Лена, привыкшая видеть Веру в разорванном халате, разлюбленную и униженную, была поражена размахом её личности и таланта. («Дерево на крыше»)

К этой книге я бы никогда не притронулся, если бы меня не попросили ее прочитать. Ну что-ж, прочитал. Пока это самое худшее, что я читал в своей жизни, не считая учебника по фармакологии. Я всегда считал, что литература должна оставаться литературой, а не скатываться в бульварное чтиво, где копаются в чужом грязном белье. У меня даже в голове это не укладывается, как можно вот так вот, без страха и совести, писать о чужой человеческой судьбе. Человек жил, чувствовал, любил, страдал, ошибался, верил, на его пути были разные ситуации о которых порой просто стоит молчать, хотя бы из уважения – а ты берешь, комкаешь все это и вываливаешь на бумажку как тебе захочется. Я считаю, что это прием ниже пояса. Ну захотела ты написать про Любовь Соколову, так возьми и напиши достойную биографию для той же серии «ЖЗЛ». Да, она будет не такая впечатляющая и яркая, как это художественное – простите – произведение, но это будет правда и память.Нельзя так нахально и самовольно писать о человеческой судьбе.Причем и сам текст не впечатляет абсолютно. Да, читается легко, но на этом все. Никакой художественной ценности совершенно. Никакой образности, а если образы и есть, то максимально клишированные. Книга больше похожа на рассказ маминой подруги ночью на кухне. А ты, ребенком, лежишь в комнате напротив и подслушиваешь эту чушь.