Виктория Шваб Галлант

Оливия похоронила его в садовом сарае, надеясь, что кот станет ей являться. Что однажды краем глаза она увидит очередной силуэт во тьме.

Оливия забыла об этом. Разве не странно? Совсем забыла.

Мир возвращается отдельными фрагментами.

Шелестом переворачивающихся страниц. Серебристым светом, что ложится на осыпающиеся стены. Затхлой тканью под щекой.

Оливия лежит на диване. Это диван в гостиной, спустя мгновение понимает она. Сюда Ханна привела ее в первый вечер в Галланте. Измученная и смущенная, она стояла здесь, Ханна и Эдгар спорили, что с ней делать, а потом ворвался Мэтью, выхватил у экономки письмо и швырнул в камин.

Огонь больше не горит, от камина остались одни развалины. Бархатное кресло. Приземистый столик, а на нем какой-то предмет… Шлем. Из того же блестящего металла, что наплечник, нагрудная пластина и перчатка. Оливия хмурится, мысли ее путаются.

Руки девочки связаны серой веревкой. Оливия резко садится, отчего начинает кружиться голова и перед глазами все расплывается. А когда неприятные ощущения проходят, она понимает, что не одна.

Темная гостиная окружена солдатами. Широкоплечий ждет у двери. Худощавое создание прислонилось к стене. Коротышка облокотилась на спинку дивана.

А в бархатном кресле устроился их хозяин с сине-черной розой в руке, на коленях у него – открытая книга.

– Оливия, Оливия, Оливия… – бормочет он, и по коже девочки бегут мурашки, когда она мельком замечает на обложке книги витиеватую «Г». Монстр продолжает: – Я шептала это имя тебе в макушку…

Она вскакивает и бросается к хозяину, к дневнику матери, но крепкая рука тотчас обхватывает ее талию.

Широкоплечий солдат тащит Оливию назад, миг – и она уже на диване. Лязгает перчатка: коротышка опускает руки на плечи беглянки, не давая подняться.

– Говорят, если любишь, отпусти… – продолжает хозяин, и голос его разносится по комнате, – но я чувствую лишь горечь утраты.

Со скучающим видом он листает страницы и открывает последнюю.

– Помни, тени не настоящие, – он поднимает на нее молочные глаза, – сны не причинят вреда, ты будешь в безопасности, если станешь держаться подальше от Галланта.

Он закрывает дневник.

– Что подумала бы твоя мать, окажись она здесь? – Хозяин бросает книжицу на столик рядом со шлемом, поднимая облачко пыли. – Хорошо, что ее нет.

Он поднимает розу: это одна из куста, который Оливия вернула к жизни. У цветка большой бутон и лепестки точно бархатные.

– Вон, – роняет хозяин, и на миг Оливии кажется, что он обратился к ней, что он ее отпускает. Но приказ был отдан солдатам.

Широкоплечий выходит, за ним – коротышка. Тонкое создание медлит, но лишь на секунду, а затем исчезает в коридоре.

Дверь закрывается. Они остаются наедине.

Оливия сжимает пальцы. Нож Эдгара пропал, и она приглядывается к обломкам разбитого камина. Возможно, найдется какой-нибудь небольшой и острый…

Ее внимание снова привлекает голос.

– Любопытный дар, – говорит хозяин, рассматривая розу. – Из нас выйдет отличная команда.

Он подносит цветок к носу, вдыхает аромат, и роза снова чахнет. Лепестки увядают, головка клонится, листья скручиваются, как сухая бумага. Роза умирает, а щеки хозяина на миг окрашивает тусклый румянец, мелькнув, будто рыбка под водой.

Роза превращается в пепел, но тот не рассыпается, а кружится в воздухе над ладонью, что держала цветок.

– Одно дело придать смерти форму, – задумчиво произносит хозяин, и пепел превращается в чашу для причастия. – Другое – вдохнуть жизнь.

Щелчок пальцев, и чаша исчезает.

Порывшись в кармане, он достает кривой предмет. Весь белый, только острие черное, будто его макнули в чернила. Осколок кости. Хозяин протягивает его Оливии, и в тот же миг узы у нее на запястьях рассыпаются.

– Покажи, – требует он.

Оливия будто застывает. Следовало бы отказаться, просто чтобы ему досадить, но внутри появляется зуд. Неукротимое желание. Пальцы так и горят. И в глубине души возникает кое-что еще. Вопрос. Задумка…

Хозяин вкладывает кость ей в руку, и ладонь начинают покалывать искры жизни. Они зарождаются прямо под кожей и жаждут освобождения.

«Живи!» – приказывает Оливия, направляя это ощущение из руки в осколок кости, и тот становится клювом, потом вороньим черепом, скелетом, обрастает мускулами, кожей и перьями. В мгновение ока птица обретает форму, широко разевая клюв, будто хочет каркнуть, но единственный звук в гостиной – негромкий смех хозяина.

Ворона щелкает клювом, косясь черным глазом на Оливию, и на миг та изумляется своему дару, силе, сосредоточенной в ее руках.

А потом…

«В бой!» – велит она, и ворона взмывает в воздух, обрушиваясь на создание в кресле; Оливия тотчас вскакивает и мчится к двери, хотя слышит: птица попалась. Слышит, как хрустит, ломаясь, шея вороны, слышит, как хозяин говорит: «Моя дорогая племянница. Признаться, доподлинно мне неведомо, где ты сейчас обитаешь».

Оливия останавливается. Письмо ее дяди…

– Найти тебя было нелегко. Мать хорошо тебя спрятала.

Беги, думает она, хотя уже повернулась к нему лицом.

– Благодарить нужно Ханну, – заявляет хозяин, и, услышав имя экономки, Оливия вздрагивает, жалея, что не может заткнуть ему рот. – Она составила список всех мест, где ты могла спрятаться.

Оливия вспоминает записную книжку в ящике в кабинете. Но она же проверяла стол в этом доме – книжки там не было.

– Два дома связаны. Грань тонка. А у меня есть способ проникнуть в разум Прио́ра, если он в Галланте…

У Оливии сжимается что-то в груди.Мэтью.

– Телу нужен отдых, без этого сердце слабеет, разум устает. А усталый разум податлив.

Он говорит, а перед глазами Оливии, будто сон наяву, проплывают образы. Вот Мэтью поднимается с постели. Медленно идет по дому, глаза полузакрыты, цвет их уже не серый, а молочно-белый.

– Поговори с уставшим, и он услышит.

Не помню, как заснула, – писала мать.

– Шепни ему, и он станет двигаться.

Но проснулась я, стоя возле Оливии.

– Уставшему все безразлично. Он – просто оболочка, призванная осуществить вложенный в нее замысел…

Оливия видит: по темному коридору Мэтью идет в кабинет, достает из ящика стола маленькую черную книжечку. Кузен не умеет читать, но тот, кто одолжил его глаза, скользит взглядом по списку приютов, где никому приюта нет.

– «Я разослал такие письма во все уголки страны, – продолжает хозяин дома. – Возможно, именно это найдет тебя. Мы ищем тебя. Ты нам нужна. Твое место – здесь».

Оливия вспоминает, как лицо Мэтью исказилось от гнева. Он бросил письмо в огонь. «Не знаю, кто его послал, но это был не мой отец».

Хозяин поднимается.

– «Приезжай домой, дорогая племянница. С нетерпением ждем встречи».

Он широко раздвигает рот в жуткой ухмылке. Но Оливия качает головой. Хозяин сказал, что разумы Прио́ров принадлежат ему, пока они в Галланте, однако ее мать сбежала… А он все равно нашел способ последовать за ней.

– С Грейс вышло иначе. Неважно, как далеко она забралась, ведь ей удалось унести часть меня с собой.

Он поворачивает голову: кожа на щеке обнажает зияющую дыру, в которую видна челюсть и зубы. И в ряде зубов есть брешь, темный провал в глубине рта.

Когда ты рассыпался в прах, я нашла про́клятую кость. Это был коренной зуб. Его рот скрывался внутри твоего.

Оливия вспоминает, как хозяин стоял посреди бальной залы, его кожа была изорвана в клочья множеством пропавших костей. Рожденных из праха и в прах же обратившихся танцоров, которым господин одолжил частицу себя. И как кожа его затягивалась, когда кости возвращались на место.

Я стерла зуб в пыль, –писала мать, – и бросила в огонь. Унего не останется ни кусочка от тебя. Надеюсь, он сгниет, оплакивая потерю.

Этого кусочка, зуба, больше нет. Грейс об этом позаботилась. Как тогда он ее нашел? Как?.. О…

О нет.

Но у меня осталась Оливия.

Потому-то мать и не смогла избавиться от кошмаров. Он пробрался бы в голову Грейс, как бы далеко они ни сбежали. Дело в том, что ее дочь наполовину принадлежала ему.

– И вот ты здесь. Там, где и должна быть.

Оливия пятится – от его речей, от него самого.

Никто не преграждает ей путь к двери. Оливия со всех ног бросается к выходу – хозяин вот-вот погонится за ней, не даст открыть створку, или та окажется запертой. Но дверь свободно распахивается, и Оливия вырывается в темноту. Она забегает за угол, где в конце коридора ее поджидает худощавый солдат. Пошатнувшись, Оливия разворачивается и ныряет в другой проход. Во мраке определить местонахождение трудно.

Оливия мчится по запутанному лабиринту осыпающихся стен.

Громко, как громко, думает она, отмечая каждый шаг, каждый вдох, каждую скрипучую доску под ногами. Кости ноют, веля прятаться. Сердце приказывает бежать. Все клеточки тела до единой вопят, прося выбираться, вернуться к стене, но она должна найти Томаса.

Оливия заглядывает в распахнутые двери, обшаривая комнаты взглядом.

«Где ты, где ты, где?» – умоляюще зовет она, заворачивая за угол.

В тишине дома эхом разносится жуткий голос:

– Оливия, Оливия, Оливия…

Зацепившись ногой за потрепанный ковер, она со всего маху падает на пол, боль пронзает руки, выставленные вперед, чтобы предотвратить падение.

Сверкают металлические доспехи: в коридоре показывается здоровяк. Оливия поднимается.

– Это твой дом…

Где же ближайший потайной ход?

– Единственный дом, где тебе рады…

Где Томас Прио́р?

– Когда ты это уразумеешь, больше не захочешь уходить…

Промчавшись сквозь череду комнат, Оливия врывается в просторную и темную бальную залу. Уже на полпути к дальней стене и потайной дверце она вдруг слышит стук, будто по инкрустированному полу рассыпаются камешки.

И помещение оживает.

Только что зала была пуста, и внезапно в мгновение ока из праха восстают танцоры. Повсюду стена тел, они кружатся вокруг Оливии, слышится шорох юбок и шарканье туфель. Открываются рты, оттуда льется голос, но принадлежит он лишь одному существу.

– От меня не сбежать.

Танцоры расступаются, пропуская хозяина. Под рваным плащом видно: на коже десятки ран, по одной на каждую отсутствующую кость. Следом за господином вышагивают трое солдат, гости за ними смыкают строй, и наступает тишина.

– Я знаю, что они тебе рассказали. Что этот дом – тюрьма, а я здесь – узник. Но это ложь. Я не чудовище, которого держат в клетке. – Он берет раненую кисть Оливии и ведет костлявым пальцем вдоль забинтованного пореза на ладони. – Я – сама природа. Жизненный цикл. Баланс. Я – неизбежность. Как неизбежна ночь, неизбежна смерть. А ты, моя дорогая, меня отсюда выпустишь.

Оливия вырывается, но бежать некуда. Неподвижные, как прутья клетки, танцоры окружают ее, а между ними стоят солдаты.

– Хочешь кое-что увидеть?

Оливия оборачивается на голос: хозяин швыряет на пол бальной залы пару костей. Кусочки подрагивают на узорчатом полу и вдруг начинают расти. Каждая косточка словно семечко, и прах клубится вокруг серыми сорняками. У семечек отрастают руки, ноги, тела, лица. И вот они уже стоят посреди залы.

Ее родители.

Глава двадцать седьмая

Пусть наряды их выцвели, кожа бледна, пусть Оливия только что сама видела, как они восстали из праха и кости, пусть она знает, что они не реальны, мертвы, родители все равно выглядят на удивление убедительными.

Настоящими.

Оливия рассматривает лицо матери, другое лицо, не такое, как у девочки на портрете или гуля, который пришел к ней в комнату. Грейс Прио́р, наверное, была такой в день, когда впервые пробралась за стену, – она в летнем платье, подол скользит по коленям, а волосы заплетены короной.

«Посмотри на меня!» – просит Оливия, мечтая встретиться с матерью взглядом, но та не отводит глаз от другой зачарованной фигуры.

Отца Оливии.

Со шлемом в руках он стоит чуть поодаль, опустив голову, и рассматривает забрало. А потом поднимает взгляд, и Оливия видит на его лице собственные глаза, свои угольно-черные волосы, вьющиеся надо лбом, черты, которые искала и не находила ни в ком из членов семьи.

– Он был первым из четырех моих слуг-теней, – говорит хозяин дома. – Я создал его. Я всех их создал, но он был первым. Самым любимым.

Отец Оливии надевает шлем, металл обхватывает щеки. Хозяин смотрит на него, а на лице – печать гнева.

– Чем дольше живут тени, тем больше они становятся… собой. Начинают думать сами. Испытывают собственные чувства. – Он мельком смотрит на трех оставшихся солдат. – Этот урок я усвоил. – Господин вновь переводит взгляд белых очей на отца Оливии. – Он был упрям, ершист и горд. Однако все же принадлежал мне. А она его украла.

Он говорит, а родители Оливии начинают двигаться, словно марионетки в спектакле, плывя навстречу друг другу.

Почему ты не уходишь?

Грейс снимает шлем с тени. Он забирает его у нее, кладет на землю. Она притягивает тень к себе.

Если я протяну тебе руку, примешь ли ты ее?

Отец Оливии склоняется к партнерше, и та шепчет ему на ухо.

Свобода – что за жалкое слово для такого изумительного понятия.

Он оглядывается на хозяина, и Грейс берет его за руку. А потом увлекает за собой.

Не знаю, каково это, но хочу узнать. А ты?

Нет ни стены в саду, ни соответствующих декораций, но Оливия понимает, что произойдет.

У нас получилось. Мы свободны! И все же…

– И все же марионетки не живут без нитей, что ими управляют.

Оливия не хочет смотреть дальше. Однако взгляд отвести невозможно.

Я смотрю, как ты чахнешь. Боюсь, завтра я смогу видеть сквозь тебя. Боюсь, потом ты и вовсе исчезнешь.

– Я пытался ей объяснить, – говорит хозяин. – Шептал на ухо, кричал во снах. Что она должна его вернуть, иначе…

Пошатнувшись, ее отец падает на четвереньки. Тонкая кожа обтягивает кости, тело усыхает прямо на глазах.

Оливия рвется к нему, но хозяин хватает ее за руку.

– Смотри.

И тут отец поднимает голову, и на миг, лишь на миг, их взгляды встречаются. Он видит ее, по-настоящему видит, Оливия готова поклясться. Тень шевелит губами, шепча ее имя.

– Оливия, – говорит он, однако голос принадлежит не ему, это голос хозяина.

И все равно звук будто выворачивает ей душу, сжимая ледяными ладонями сердце.

А потом – пока Оливия смотрит, и мать ее смотрит, как и все остальные, – отец падает на пол, рассыпаясь прахом.

– Ей следовало вернуть его мне.

Это был не отец, твердит себе Оливия, это был не отец, просто копия, дубликат, но руки у нее трясутся. Посреди горстки праха лежит кусочек кости.

– Наверное, тогда я вышел из себя.

Посреди бальной залы Грейс в ужасе смотрит на останки возлюбленного и падает на колени.

– Я не создавал тебя, но произвел на свет твоего создателя, поэтому всегда ощущал тебя частью себя. Отсутствующей костью. Ты моя, а она отказалась вернуть тебя домой.

Грейс прижимает ладони к ушам, словно старается заглушить крики в своей голове.

«Хватит!» – думает Оливия. Мать, тонкая и хрупкая, склоняется вперед, зарывшись руками в расплетенные волосы.

Хватит.

– Если б она только послушалась…

ХВАТИТ!

Ее мать рассыпается прахом, и снова на полу остается лишь осколок кости. Сжимая кулаки, Оливия смотрит на него. Слезы, злые и горячие, жгут глаза.

А потом хозяин дома делает нечто чудовищное.

Он снова их воскрешает.

Щелчок тонких пальцев, и вокруг костей опять клубится прах, и вот родители уже поднимаются на ноги, точно так же, как раньше. Отец тянется за шлемом, мать с удивлением на него смотрит. На их лицах – ни страха, ни ужаса. Они переглядываются, словно в первый раз, и жуткий спектакль начинается заново.

Оливия пятится, но спиной упирается в доспехи. Тонкое, как дымок, создание преграждает ей путь.

– Знаешь, кто ты, Оливия Прио́р? Ты – искупление. Расплата за неповиновение отца и воровство матери. Ты дань, оброк, ты – принадлежишь мне.

Ее родители рука об руку идут по бальной зале. Мать тянется к отцу и шепчет ему на ухо.

Смотреть на это невыносимо.

«Зачем ты это делаешь?» – думает она, отводя взгляд.

– Что? – Он взмахивает рукой в сторону рожденных из праха созданий, и те замирают на полушаге. – Я это предлагаю.

Оливия качает головой. Ей непонятно.

– Ты не просто Прио́р, – заявляет хозяин, шагая к ней. – Здесь ты значишь больше.

Он взирает на нее своими бельмами, указывая на зачарованные фигуры.

– Я могу придать смерти форму. А ты – наделить ее жизнью.

Озарение захлестывает Оливию ледяной волной. Родители поворачиваются и выжидающе смотрят на нее.

– Твое место здесь, рядом с семьей. Всего лишь капля твоей крови на старой двери – и у тебя снова будут родители.

Ее отец обнимает Грейс. Та тянется к Оливии.

– Дом восстановится в твоих руках. Сады расцветут. Ты будешь счастлива. Ты обретешь дом…

Оливия бы солгала, сказав, что этого не хочет. Солгала бы, сказав, что соблазна нет.

Всего капля крови в обмен на все это. На семью. На дом. Разве оно того не стоит?

Твое место здесь.

Мать улыбается. Оливия представляет, как на ее щеки возвращается румянец. Отец смотрит на дочь с любовью, с гордостью.

Ладони так и горят.

Но это не ее родители… Грейс была человеком из плоти и крови, а стала призраком дома Прио́ров. Отец был порождением праха и тени, но превратился в кого-то более осязаемого. И пусть они никогда не встречались, Оливия знает: он бы этого не хотел.

Это просто сон. Так легко задержаться здесь, остаться, пока не поверишь, что все стало реальным, и не просыпаться вовсе.

Но где-то в особняке ждет Томас.

У стены несет дозор Мэтью.

В Галланте – Ханна и Эдгар.

И даже если бы Оливия смогла жить в этом сером холодном мире, она не хочет. Ей нужны яркие краски сада в Галланте, мелодия рояля, разливающаяся по коридорам, добрые руки Ханны и мурлыканье Эдгара, занятого готовкой.

Она хочет домой.

Повернувшись к солдату, что застыл у нее за спиной, Оливия собирает весь жар, горящий под кожей, в кончики пальцев, подносит ладони к лицу создания и вкладывает жар в тень.

– Нет! – ревет хозяин дома, а спустя миг над руками Оливии кружит прах и ложится на кисти, превращаясь в шелковые перчатки.

Но поздно. Худощавое создание делает шаг назад и поднимает взор – его щеки заливает свет, а в глазах полыхает огонь. Живой.

Оливия вздрагивает от волны внезапно обрушившегося на нее холода – такова цена ее магии. Однако время уходит.

«Сражайся за меня!» – думает она, клацая зубами от страха. Солдат выхватывает клинок и проносится мимо. В зале воцаряется хаос, танцоры толкаются, двое оставшихся стражей тоже достают оружие, а в центре бури возвышается хозяин. В суматохе Оливия вырывается из круга, мчится в угол, к деревянной панели, и пытается нащупать руками в перчатках потайную дверь.

Все еще дрожа от ужаса, находит защелку, и створка распахивается. Оливия оглядывается – посреди залы хозяин срывает длинными тонкими пальцами доспехи с солдата и вспарывает ему грудь. На какой-то жуткий миг кажется, что монстр вот-вот извлечет у тени сердце. Хозяин вытаскивает перепачканную кровью руку из грудной клетки, и в кулаке не бьющееся сердце – а одно-единственное ребро. Солдат, содрогнувшись, падает, и чудовище принимается озираться, ища беглянку. Но Оливия уже ныряет в темноту потайного хода.

Внутри приходится сесть на корточки, царапаясь коленями о каменные ступеньки – здесь слишком низко, встать во весь рост не выйдет.

Дрожа всем телом, Оливия пытается стащить перчатки, но тщетно. Они прилипли к рукам, будто вторая кожа. Наконец холод отпускает, и у нее перехватывает дыхание. Там, в погребе, что-то шевелится. Это лишь отголоски движения – едва слышный шорох тела, ползущего по грязному полу. Развернувшись и едва не упав, Оливия заглядывает вниз и начинает спускаться.

Туфли скользят по влажным осклизлым камням.

Она встает на земляной пол. Нет ни окон, ни приоткрытой двери, ни трещины, куда мог бы проникнуть свет – если б он вообще был снаружи, – и все же тьма здесь не кромешная. Серебристое сияние, которое словно испускает сам дом, сочится, будто влага из дерева и камней. Оливия моргает, давая глазам привыкнуть.

Пол завален разбитыми банками и пустыми ящиками.

В темном углу, между коробками, корчится маленькая фигура. «Покажись!» – просит Оливия, но гуль не высовывается. Тогда она осторожно подкрадывается ближе и видит: это и не гуль вовсе, а мальчик. Он сидит, прижав голову к коленям и обхватив их руками.

Томас.

* * *

Хозяин сыт по горло. Склонившись над телом своей второй тени, чья красная кровь запятнала пол, он вправляет свое ребро на место, и тонкая как бумага кожа закрывает прореху.

Язык привычно ныряет в глубину рта, где зияет дыра.

Единственный кусочек, которого не получить обратно.

Господин прижимает ладонь к телу стража, и оно увядает, жизнь потоком устремляется под кожу хозяина, а солдат на полу бальной залы рассыпается прахом.

Кровь тоже высыхает, отслаивается, и затхлый ветерок уносит опавшие хлопья. Это лишь предвкушение грядущего.

Хозяина терзает голод – неумолимый, ненасытный.

– В доме завелась мышка, – говорит он оставшимся солдатам, танцорам и гулям. – Найдите ее.

Часть шестая

Дом

Глава двадцать восьмая

На нее смотрит Томас Прио́р. В серебристом свете его голубые глаза кажутся серыми. Выглядит он измученным и голодным, ничего – поспит и поест, когда переберутся за стену. Главное, что он жив, что нашелся. Обнять бы худенькие плечи, но вид у мальчика такой, будто он рассыплется от малейшего прикосновения. Оливия опускается на колени и склоняется к нему с надеждой: Томас увидит знакомые черты – лоб, глаза, скулы – и догадается, что она ему не чужая.

Мальчик хмурится и уже открывает рот, словно желая что-то сказать, но Оливия затянутой в перчатку рукой запечатывает его губы. Откуда-то сверху, из глубин особняка, раздается голос.

– Оливия, Оливия, Оливия… – зовет он. – Ты правда решила, что можешь спрятаться от меня в моем же доме?

Услышав хозяина, Томас начинает дрожать. Оливия убирает руку, подносит палец к своим губам: тише! Потом осматривает погреб. Лестниц две: одна ведет сюда из бальной залы, вторая – на кухню. Оливия уже собирается направить к ней Томаса, но тот встает и, пошатнувшись, хватается за ящик. А затем куда-то его волочет.

Ящик издает ужасный скрежет, будто кто-то царапает гвоздем по камням.

Оливия бросается к мальчику, прижимает к себе и замирает, затаив дыхание. Она надеется, что тварь наверху их не услышит. А потом ее взгляд вдруг падает на железные полки, перед которыми ящик стоял раньше. За этими полками, за пустыми банками скрывается деревянная панель размером с очень маленькую дверцу.

Мой брат любил эту игру. «Отыщи все секреты».

Оливия опускается на колени перед полкой и переставляет банки, одну за другой. Главное, их не переколотить… Присев на корточки, сдвигает деревянную створку и вглядывается в дыру – вдруг там ждет ночь, мертвая трава и усыпанные колючками извилистые ветки.

Но за дверцей сплошная чернота.

Томас, широко распахнув глаза, в ужасе таращится на потолок: наверху бушует и мечется хозяин дома. Оливия протягивает руку кузену, и их взгляды встречаются. «Все хорошо! – думает она, хотя тот ее даже не слышит. – Мы почти на месте. Твой брат нас ждет».

Он доверчиво вкладывает ладонь ей в руку, цепляясь тонкими пальцами за необычные шелковые перчатки, и Оливия ведет его в темноту. Они ползут на четвереньках в непроглядной тьме по туннелю. Оливия гонит прочь мысли, что это могила, гробница, что здесь ее и похоронят: под домом, который вовсе не Галлант.

И вот, наконец, выход. Оливия сдвигает панель в сторону, а за ней – сад, небо и ночная прохлада. И пусть воздух пахнет прелыми листьями и сажей, а не летней травой, Оливия с радостью хватает его ртом: свобода!

Она помогает Томасу подняться, и вместе они бегут по саду к стене. Оливия не оглядывается, чтобы посмотреть, нет ли позади солдат.

Не оглядывается на балкон, чтобы узнать, не глядит ли вслед хозяин.