Виктория Побединская
Ржавчина
Часть 1. Ржавый город
– Анна!
Уже в третий раз новый учитель химии обращается ко мне.
– Анна, я жду ответ.
Все смеются. Очевидно, им кажется забавным то, что ее, неопытную и пока еще жутко стесняющуюся девушку, перевели в нашу школу, но забыли предупредить о таких, как я.
– Анна!
Ее руки трясутся. Она не может понять, над кем смеются, – над ней или надо мной. Подростки жестоки. Школа – место для выживания, вам ли не знать, мисс.
С последней парты раздается самодовольный голос:
– Она отвечает только по вторникам и пятницам.
Я стискиваю зубы.
Август.
И это не сожаления о том, что в отличие от России, где я родилась, учебный год здесь начинается в конце лета. Это имя. Имя парня, которого я – теперь – ненавижу. Парня, который – теперь – ненавидит меня.
Наши взгляды встречаются. Карандаш, который он сжимает пальцами, с хрустом ломается. Отовсюду раздаются смешки. Кто-то прикрывает рот ладонью, а кто-то даже не думает сдерживаться.
От злости и обиды в горле встает ком. Хотела бы я его проглотить, но увы. Как сильно могут меняться люди? Когда-то мы мечтали, что закончим школу вместе. Август, обязательно первым, получит права, и мы объедем за лето всю Америку. На границе каждого штата будем делать по одному фото, чтобы оклеить ими всю стену в нашей общей комнате где-нибудь в Университете Калифорнии. Видимо, жить мы тоже собирались вместе. Но никто не предполагал, то наше «вместе» закончится так скоро.
– Анна? – снова повторяет учитель. Уже почти умоляюще.
Мне так хочется подойти к доске, вырвать мел из ее дрожащих пальцев и написать: «Простите. Я. Больше. Не. Могу. Говорить!», но я не двигаюсь с места.
Все взоры, словно мячик в пинг-понге, скачут от нее ко мне, ну и иногда к Августу. Он отворачивается. Родинки на его щеке все также образуют идеальный треугольник. Созвездие Дельтотон. Ясными вечерами мы лежали на крыше дома, и я учила, как отыскать его на небе. Подняв руки вверх и прищурив один глаз, мы чертили пальцами путь от звезды к звезде и ели Скиттлз, доставая из пачки по одной конфете, угадывая, какого она на этот раз цвета. Игра продолжалась до последней конфеты, или пока нас не загонят домой. А потом каждый скрывался в своем окне, пока с неба, опустив свой острый нос, на нас глядел Дельтотон. Благодаря ему я и узнала Августа, когда он появился в нашей школе три дня назад. До этого мы не виделись пять лет.
– Анна!
Лицо затравленной учительницы уже как флаг Советской революции. На фоне стен, что в нашей школе специально выкрашены в белый цвет чистоты и порядка, оно словно фонарь.
– Я прошу вас покинуть урок!
Класс взрывается приступом хохота. Три ноль. Таким же образом сегодня был побежден историк и учитель биологии. Все трое новенькие.
«Как вам угодно».
Естественно, я не говорю этого вслух. Молча бросаю вещи в сумку и выхожу. Не остается ни единого шанса, что кто-то расскажет этой бедолаге о том, что девочка, сидящая за пятой партой второго ряда совершенно нема. Зачем лишаться такого веселья?
– Откройте страницу три… – доносится позади, когда я «случайно» хлопаю дверью, выскакивая сначала в коридор, а потом и на улицу. Прикрываю глаза козырьком из ладони, чтобы привыкнуть к яркому свету, и прищуриваюсь. Последние недели лета всегда аномально жаркие.
«Вудсайд Хай» выглядит как обычная школа – гигантская белая коробка из пластика и стекла. Напротив главного здания полощутся флаги и расставлены лавочки, позади стадион и площадки для баскетбола, на соревнованиях по которому мы из года в год разгромно проигрываем.
Спрятавшись за углом школы, я смотрю, как на парковке останавливается большой желтый автобус. Он отличается от других лишь табличкой «Ржавый Город», но каждый знает, эти люди – чужаки. Ржавчина, проникшая на нашу территорию.
Двадцать пять человек из пригородного гетто перевели в нашу школу на прошлой неделе. И теперь это самая обсуждаемая новость месяца, потому что таких, как они, вы не встретите на наших улицах. Они – печать позора на умытом лице нашего благополучного общества.
Звенит звонок. К автобусу подтягиваются парни. Учиться здесь для них – щедрая привилегия, но по выражению их лиц – сущее наказание.
Засмотревшись, я не замечаю, что пялюсь на парней не одна. Протягивая овсяное печенье, рядом встает Ив. Мы неразлучны с тринадцати. С тех же пор она носит высокий хвост на затылке и красит ногти в ядовито-оранжевый.
– Слышала последние новости?
Я с хрустом отламываю кусок и принимаюсь жевать.
– Мне рассказала Хлоя, которая ходит со мной на тренировки. Помнишь ее? У нее еще грудь четвертого размера, из-за нее она не может бегать.
Я киваю, потому что бюст Хлои – местная знаменитость.
– Тренер хочет собрать новую баскетбольную команду из этих ребят, гляди, – она толкает мне в руку объявление. – Представляешь, что это будет за игра? Они ведь настоящие звери.
«Может в конце концов нам удастся Ричмонд обойти? – на языке жестов показываю я. За столько лет, что мы дружим, Ив научилась понимать. Языки вообще ее сильная сторона. – Впрочем, плевать».
Парни занимают места в автобусе. А потом я замечаю его.
Темно-зеленая толстовка с капюшоном, наброшенным на голову, а руки – в карманах джинсов. Перебросив одну лямку рюкзака через плечо, он спускается по ступенькам школы. Тело у него сухощавое, хотя и крепкое. Жилистые руки, длинные пальцы. Улыбка теперь появляется на его лице крайне редко, я видела лишь однажды, когда он смеялся над кем-то со своими новыми друзьями.
Я отрываю взгляд от листовки, незаметно прикрываясь ей же, но он все равно замечает.
– Рот закрой, Суворова. И хватит на меня пялиться!
А потом занимает свое место в желтом автобусе, следующем в Ржавый Город. Теперь Август О’Доннел – его король.
Глава 1. Анна
– Давай, Анна, постарайся еще. Нам нужно удлинить фазу выдоха хотя бы до двенадцати секунд, – просит Амара, мой фониатр1 и по совместительству психотерапевт.
Мы начали работать с ней спустя полгода после случившегося. Не то, чтобы я все еще верю, что мой голос каким-то магическим образом вернется, в конце концов, я не героиня слащавого романа, где певица теряет голос, бегун – ноги, а музыкант – свои гениальные пальцы. Я простая девчонка, у которой повреждены связки. Результат несчастного случая. Но даже до него я не могла достать ни одной ноты свисткового регистра или пародировать трель птиц. Не планировала стать диктором теленовостей или ведущей на детском празднике. Так, может, судьба решила, голос мне не так уж и нужен?
– Я устала, – показываю жестами. И это чистая правда.
Механизм восстановления после травм гортани – сложен. Все, что мне доступно – короткий шепот, который тут же прерывается кашлем. Ужасно, знаю. Я звучу, как заржавевший пропеллер Спитфайра2 времен второй мировой.
Амара убирает мои бумаги в сторону:
– Прошло всего пятнадцать минут.
«Иногда их достаточно».
Мне не нужно продолжать дальше, она и так знает.
Каждый раз, возвращаясь в тот самый день, я думаю, почему не вышла из дома на пятнадцать минут раньше. Или позже. Почему наша соседка, миссис Пирс, обычно встречающая закат с чашечкой кофе, и каждый раз проливающая его себе на тапочки, на этот раз замешкалась. Почему накануне я забыла рюкзак в машине брата?
– Что мы говорили о бесконечном сожалении?
Я поднимаю руки – теперь мой главный инструмент общения.
«Что с помощью него удается прекрасно прятаться от реальной жизни».
– Рада, что ты помнишь.
Мне нравится ее голос. Он похож на распускающиеся цветы жасмина. Не могу сказать, почему у меня такая ассоциация, но когда все время молчишь, будничным вещам невольно начинаешь подбирать кажущиеся наиболее подходящими оттенки.
«Люди вокруг такие идиоты, – жестами «говорю» я. – Иногда даже одноклассники, стоящие буквально в паре метров, обсуждают меня, думая, что я не слышу. Почему-то ни одному из них не приходит в голову, что если бы не могла, то и не ходила бы в обычную школу».
Амара ласково улыбается.
– Будь к ним снисходительна. Ты же понимаешь, твой случай особенный. Иногда людям сложно перестроиться. Возможно, если бы ты попыталась с ними поговорить… – она делает паузу, глядя на то, как я сжимаю пальцы в кулаки. – Голосом…
«Нет».
За что я люблю язык жестов – за быстроту и краткость. И вот такие демонстративные знаки, как «нет».
«Но я не жалуюсь. Иногда это даже забавно».
Оказывается, чтобы узнать о себе много нового нужно просто… замолчать.
«Да, и кое-что случилось». – Я подхожу к окну, опираюсь на подоконник и подтягиваюсь, забираясь на него с ногами. Обычно пациентам не позволяется подобная наглость, но Амара всегда делает для меня исключения.
«Тот мальчик, о котором я рассказывала. Он вернулся. Три дня назад».
В то утро я, как обычно, опаздывала. Прыгая на одной ноге и напяливая школьные балетки, вытащила телефон, чтобы напомнить о себе сводному брату.
– Да иду я, иду, – раздраженно проорал он со второго этажа и одновременно в трубку.
Тобиас старше меня на четыре года и противнее на сорок пять жизней. Он учится в университете Северной Каролины и обычно дома не бывает, что крайне упрощает «дружбу» между нами. Но на этот раз ему пришлось везти меня в школу, потому что на автобус я опоздала.
– Не была бы такой трусихой, сама бы давно водила, – как обычно возмущался он, шнуруя кеды. Не я была виновата в том, что произошло, но Тобиас все равно пробухтел: – Ладно, будем надеяться, к концу семестра у тебя парень хотя бы появится, и мне больше не придется с тобой возиться. – Но я, как обычно, пропустила его слова мимо ушей.
– Давай быстрее! – поторопила я его, выключая радио. Только так можно заставить этого парня пошевелиться и обратить на меня внимание, потому что обогнать нас на дороге было под силу даже восьмидесятилетней бабуле на старом Додже, как пить дать, ее ровеснике.
– Не трогай мой приемник. – Тобиас шлепнул меня по руке. Музыка – единственное, что в этом мире все еще имело для него хоть какое-то значение. Раньше она раздавалась из его комнаты почти круглые сутки. Как я его за это ненавидела! Его песни были до того невыносимыми, что предметы, расставленные на моих полках, тряслись и звенели. Я доставала найденный в подвале костыль и стучала в стенку, но Тобиас специально прибавлял в усилителе громкость. А потом все исчезло. Он сорвал со стен плакаты и разбил собственную гитару. Никто не спрашивал, почему. Мы это и так прекрасно знали.
Высадив меня недалеко от школьных ворот, Тобиас уехал. Я огляделась. На площади перед входом собралась толпа народу. Я подошла ближе, выглядывая из-за спин, и проверила время, потому что Ив обещала встретить без четверти восемь. На часах же щелкнуло без пяти, а ее все не было.
Кто-то толкнул в спину.
– Анна-банана! – заверещала Ив на всю округу, вытряхивая из меня воздух.
– Задушишь, – зашипела я, смеясь и выпутываясь из ее рук. С Ив я позволяла себе говорить. Иногда. Обычно это были односложные ответы, не требующие напряжения связок.
«А чего столько народу?» – спросила я. В американских школах нет торжественных линеек, бантов и приветственной речи директора. Из динамиков не доносится «Учат в школе», и не звенит звонок. Потому толпа выглядела предельно странной.
– Все хотят посмотреть на новичков, – ответила Ив, возбужденно потирая руки и едва ли не подпрыгивая. – Представляешь, там только парни. Они не брали девушек, потому что в Ржавом городе с транспортом проблемы.
– В смысле?
– Туда не ходят автобусы, – вставая на носочки, чтобы видеть из-за голов, ответила Иви.
И тут я заметила его, беззвучно прошептав, не в силах поверить:
– Август… – Дыша слишком резко и хаотично. Так, так мне дышать нельзя, без риска закашляться.
– Рыжий, ты идешь? – окликнул его кто-то.
Парень повернулся, и мое сердце принялось скакать как заведенное. Радостно выкрикивая, что это точно он. Мой американский мальчик. Родинки на его щеке – слишком яркий признак.
Я впитывала его новый облик, буквально вбирая каждую черту. Волосы цвета осенних листьев, завивающиеся кольцами, как и в детстве, слегка растрепанные, белая футболка на загорелой под южным солнцем коже, веснушки, красная кепка на голове. Интересно, вспомнит ли меня? Ведь прошло уже пять лет.
– Иду.
Его голос изменился. Стал низким и глубоким.
Но это был он. Мой Август.
Я откашлялась, до боли напрягая связки, чтобы произнести его имя, но ничего не вышло. Из горла вырвался только хрип.
«Боже, какая глупая», – отругала я себя. Знала ведь, ему будет плевать на голос. Я скучала по нему. Скучала безумно, поэтому сама не заметила, как ноги повели навстречу. Коснулась его локтя, обращая на себя внимание. Он обернулся, будто теряясь на миг, а я улыбнулась так, что еще немного и порвутся щеки.
– Чего надо?
Выдох получился слишком шумным. «Неужели не узнал?».
Вытащив из сумки черный маркер и блокнот, что все время таскаю с собой, я написала: «Анна. Забыл?» и развернула, чтобы он мог прочитать. На мгновение его взгляд замер.
– Что за дурацкие шутки?
Я покачала головой и медленно поднесла ладонь к горлу, изображая крест. Моя шея в шрамах. И несмотря на то, что я закрываю их бархатными чокерами, Август заметил и вдруг сделал шаг назад, будто увидел что-то отвратительное. Не понимая, почему он смотрит так, я написала: «Как ты?» – но только протянула блокнот, он грубо перехватил мою руку. Сжав слишком сильно. Если бы я могла, я бы вскрикнула, но вышло только поморщиться.
– Скажу только один раз, – прошипел он, наклонившись, чтобы никто нас не услышал. Настолько близко, что я могла рассмотреть все крапинки в его глазах. Почему сейчас эти глаза пугали? – Больше ко мне не приближайся.
«Что?»
– А лучше, вообще переведись в другое место. И молись, чтобы оно находилось как можно дальше.
Он отпустил меня, развернулся и ушел, подводя итог этому отвратительному разговору, а я смотрела, как мой бывший лучший друг скрывается за дверьми школы, и не верила собственным глазам…
Когда я заканчиваю рассказ, мои щеки полностью мокрые, и я отворачиваюсь к окну, чтобы Амара не заметила. Иначе она обязательно упомянет это в одном из своих отчётов, заставляя меня переживать эту ситуацию снова. А я не уверена, что мне хватит сил.
Но Амара молчит…
***
– Что нового в школе? – спрашивает вечером мама, открыв банку оливок и нарезая их тонкими колечками на салат. Мы проводили Тобиаса в университет и собрались на кухне за ужином. – С кем-нибудь подружилась? Как одноклассники?
Несмотря на то, что я уже несколько раз рассказывала, мама до сих пор не понимает, что американская школа отличается от той, что она запомнила. Здесь не делят подростков на классы и не заставляют изучать одинаковые предметы. Мы выбираем сами, и поэтому состав людей, с которыми ты учишься, постоянно меняется. Но мне лень объяснять снова, поэтому я резюмирую шепотом и по-русски:
– В нашу школу теперь ходят ребята из Ржавого города.
Мама замирает с ножом в руке, потом откладывает его в сторону.
– Это шутка?
– Нет, – спокойно отвечаю я.
Она поворачивается к Майклу и переводит мои слова, добавляя уже от себя:
– Там самый высокий уровень преступности в штате. О чем они вообще думали?
Я бы объяснила, в чем дело, рассказала бы, что их собственная школа закрылась, но в мою сторону никто не смотрит. Правда, Майкл тоже не принимает все близко к сердцу.
– Анна – хорошая девушка, она не станет общаться с такими отбросами, – говорит он и снова утыкается в газету. – Не вижу смысла переживать.
– Это не подростки, а настоящие звери. Нужно поговорить с управляющим советом.
Мама снова начинает уничтожать маслину, раскромсав ее до черной крови, приговаривая:
– Там ходит столько заразы. Гепатит, СПИД, сифилис. Это не район, а свалка. Сборище крыс.
Эх, мама, знала бы ты, что среди сборища крыс живет тот самый мальчик, с которым много лет назад нас было не оторвать друг от друга. И который теперь почему-то делает вид, что я для него никто.
– В твой класс попали какие-то ребята оттуда? – поворачивается ко мне она, снова забыв.
Я киваю. Плевать.
– Иди руки помой! – командует она. – Антибактериальное мыло возьми на полке. Кто знает, чем они больны.
– Хорошо, – отвечаю я, вдруг задумываясь о том, что завтра перед школой надо зайти в аптеку и купить санитайзер. На всякий случай.
Глава 2. Август
Семь утра, солнце палит нещадно, а идти до ближайшей остановки теперь приходится долго. Под подошвами посеревших кед клубится пыль. Тоже ржавая. Словно напоминая о том, где ты находишься. Хотя никто из местных об этом никогда и не забывает.
Разруха и нищета. Бедность и насилие. Злоба и безысходность. Вот он, Ржавый город во всей красе. Если верить рассказам, много лет назад здесь был авто концерн, который когда-то процветал. А потом завод закрыли. Специалисты и служащие переехали, а простые рабочие разбрелись кто куда. С тех пор район все больше приходил в упадок, пока не превратился в пристанище тех слоев населения, которые позволить себе что-то иное оказались просто не в состоянии. Вообще у этого места есть официальное название, но им уже много лет никто не пользуется. Да и зачем?
Я натягиваю козырек кепки ниже, но все равно прищуриваюсь от яркого света, выходя на пустырь. Справа остается моя бывшая школа. Выбитые окна заколотили. Двери заварили тяжелыми металлическими балками, хотя лучше бы с землей сравняли, и дело с концом.
Когда-то давно в Вирджинии велась подработка, и земля просела. Каркас здания треснул. Это случилось прямо во время урока в конце прошлой весны. Пол надломился, словно приоткрылась голодная пасть, сверкая из-под сломанных досок капающими трубами. Здание закрыли, а учеников раскидали. Девчонок – по классам других школ, парней – в соседний город. И лишь часть попала в прибежище снобов и чистоплюев – «Вудсайд Хай». Нас, таких «счастливчиков», двадцать пять.
Они нас за глаза называют нас Ржавыми. Прячут поглубже в карманы свои новенькие телефоны, а при встрече опускают взгляд и обходят по дуге. Боятся. Не зря, наверное.
Из-за поворота полуразвалившегося дома выруливает Сет.
– Как оно? – спрашивает, не ожидая ответа, и пристраивается рядом. Походка у него расхлябанная, наглая и вызывающая, если такими словами вообще можно описать то, как человек ходит. Словно специально стирает резину подошв о землю. Так что теперь наш путь сопровождается звуками шарканья. Мы идем почти в ногу. Спичка, зажатая между его зубов, гуляет из одного угла рта в другой.
С Сетом мы познакомились пару лет назад, когда из Ричмонда он переехал в Ржавый Город. Сет наполовину пуэрториканец. Смуглый и жилистый, сразу проканал за своего. Он всегда больше подходил этому району, чем я. И сейчас больше подходит.
– Слушай, Рыж. – Ненавижу эту кличку. Особенно в сокращенном варианте. Но все лучше, чем быть Белоснежкой, Бланко или еще одним из десятка прозвищ, которые так любят давать здесь белым. – Все хотел сказать, а эта вчерашняя… ничего. – Он усмехается, не обращая внимания на то, что я демонстративно закатываю глаза.
– Не понимаю, о чем ты.
Я пинаю носком кеда камень. Тот летит вперед и ударяется о железный лист. Настроение со вчерашнего дня ни к черту.
– Волосы длинные, ноги, губы, все дела. Задница, правда, мелковата. Но в целом хорошенькая.
– Нормальная.
– Чего она от тебя хотела? – Он проводит рукой по волосам, которые, как бы коротко не были острижены, все равно умудряются виться мелким бесом, смотрит на небо, расслабленно, словно мы на прогулке.
– Ошиблась, – небрежно бросаю я.
Вижу, не верит, но больше не достает, а я не хочу о ней говорить. Она – прошлое. Теперь кажущееся глупыми сопливыми фантазиями, а не реальностью. Прошлое, в котором меня убили.
Славная, добрая девочка Анна.
Забавно, когда-то я мечтал встретить ее снова хотя бы раз. Сейчас же даже видеть не могу. До сих пор перед глазами ее испуганное лицо. Как она смотрела на меня своими глазищами, пытаясь понять, почему отталкиваю.
«Держись от меня подальше, и лучше тебе никогда этого не узнать».
Мы идем молча. Оставляем позади Поля Атланты – район одинаковых трехэтажек, построенных стена к стене квадратами. Если смотреть на них со спутника, понимаешь, задумка должна напоминать цветы, но что-то пошло не так, проект забросили и теперь у половины не хватает «лепестков». Стены там из кирпича и кажутся настолько хлипкими, что ударь – и развалятся. Но это только на первый взгляд. Внутри этих домов – металл. Хребет, который так просто не сломить.
Потом идет Плаза – большая площадь, по сути являющаяся демилитаризованной зоной между Ржавым городом и Сити. Все стрелки по ночам забиваются здесь. Все разборки и побоища тут же проходят. Каждый местный знает, Плаза – это граница. И если ты ее нарушаешь, оказываясь на нашей территории, – пеняй на себя.
Мы усаживаемся на уцелевшую лавку на остановке и откидываемся плечами на стену. Автобусы в Ржавый город не ходят. Поэтому приходится топать по несколько миль пешком. И так каждое утро.
– Эй, народ, чё с лицами?
Рядом плюхается Доминик Двойка Декс, картежник-катала и мелкий карманник из Вегаса – самого безумного района Ржавого, где лишь по ночам просыпается жизнь. С подпольными играми и ночными барами, девчонками, готовыми на все перед заглядывающими сюда иногда мажорами, выпивкой и громкой музыкой. Двойка живет в коммуналке, где в одной комнате на матрасах вместе с ним ютятся еще пятеро парней. Все работают в местном игорном доме. У них там строгая иерархия. Номер, нанесенный на шее, запястье или виске, не что иное, как статус. Чем выше цифра, тем влиятельнее перед тобой человек.
– Долго ждете, братаны?
Я отворачиваюсь.
Он словно дворняжка, что вечно вьется где-то у ног, виляя хвостом. Клянусь, для меня до сих пор загадка, как он выжил здесь с такими замашками, тонкими руками-ногами и этой гусиной шеей. Каждый раз при виде его хочу спросить об этом Сета, но забываю.
– Никакие мы с тобой не братаны. Сваливай на ту сторону лавки, – рявкаю я. Лучше держаться подальше от этих шулеров, но только от Двойки катастрофически сложно отвертеться.
– Вот за что я люблю тебя, Рыжий, что хотя ты и на голову отбитый, но все-таки нормальный пацан, – похлопывает он меня по плечу и тут же находит новую жертву, у которой еще целы уши, чтобы выслушивать его очередной бред. Сет лишь смеется, поглядывая на мое недовольное лицо.
Спустя еще десять минут, остановка заполняется почти полностью. Я поднимаюсь в автобус и сажусь на самый последний ряд у окна. Широко развожу колени, засовываю руки в карманы толстовки и откидываю голову на подголовник. Следующие полчаса я позволяю себе поспать, и когда открываю глаза, автобус уже наполовину пуст.
– Идем, – окликает Сет и исчезает в передней двери. Я тру лицо, прогоняя остатки сна, и вдруг в окно вижу Анну. Она болтает с какой-то чудаковатой девчонкой на языке жестов. И улыбается.
Не зная, зачем это делаю, я фотографирую ее. Мне почему-то хочется сохранить ее улыбку. Может потому, что возможно скоро она исчезнет. Как и ее хозяйка из этой школы. И я сам приложу к этому все усилия. Но как только картинка застывает на экране, я заношу палец над кнопкой удалить. Смотрю на Анну, потом снова на ее фото. Снова на девушку. А потом перемещаю изображение в одну из папок. Пусть побудет. Пока. На всякий случай.
Из автобуса я выхожу последним, лезу в карман, но не нахожу бумажника. И только тогда понимаю, как меня развели.
– Декс, скотина, – кричу я, озираясь по сторонам, но его уже и след простыл.
Глава 3. Анна
У Паолы Мендес из класса мисс Хилл пропадает кошелек. За несколько лет, что я учусь здесь, подобное случается впервые. Нас выстраивают в спортивном зале рядами, почти так же, как когда-то в моей русской школе на линейке, спрашивая о том, кто и что видел. Все молчат. Хотя каждый из присутствующих знает точно, кто виноват.
Ржавчина.
Двадцать пять человек стоят отдельно, словно заразные. Они здесь, но никогда не смогут стать частью нашего общества. Судя по лицам, им плевать.
– Считаешь, это затишье перед бурей? – незаметно спрашиваю я Ив. Она лишь неопределенно жмет плечами.
Директор читает лекцию о совести и морали, но я теряю нить его речи. Знаю, зря, но меня так и тянет повернуть голову. Туда, где вместе с парнями из Ржавого города стоит Август.
Стараясь не привлекать внимание резкими движениями, я чуть оборачиваюсь, делая вид, что хочу поправить волосы, и разглядываю его издалека. Так странно узнавать в нем крупинки того Августа, которого я знала, но при этом видеть совершенно другого парня. Он встречает мой взгляд, с предельной точностью выхватывая из толпы. А потом внезапно кивает в сторону задних ворот. «Поговорим?» И не дожидаясь ответа, незаметно задними рядами покидает зал.
Что мне делать? Пойти за ним? Но ведь в прошлый раз он более чем ясно дал понять, чтобы я к нему не приближалась.
Я трогаю Ив за плечо и показываю: «Прикрой меня, если что». А потом осторожно выскальзываю из зала, но не успеваю зайти за поворот, меня тотчас ловит дежурный – сегодня это мисс Эверли. Когда-то она стала моей первой американской учительницей в средней школе, поэтому у меня к ней лишь самые теплые чувства. Теперь же работает здесь, в «Вудсайд Хай».
– Анна, удели мне минутку пожалуйста, – говорит она.
«Но…»
Я мотаю головой по сторонам, вот только Августа и след простыл. Следом за мисс Эверли захожу в пустой класс и закрываю двери.
– Я все знаю.
Вот такая простая фраза, но она заставляет меня замереть.
«Что именно?»
Мисс Эверли тут же отвечает, будто услышав мой вопрос:
– Я знаю, что Август О’Доннел теперь учится здесь. И вижу, как ты цепляешься за вашу с ним дружбу.
«От нее остались лишь обломки».
– Не надо, – продолжает она. – Мало кто в курсе, но мне довелось целый год проработать в школе в Ржавом городе. И тот год оказался самым кошмарным в моей карьере. Так что лучше держись от этих ребят подальше.
Почему в этот момент мне кажется, будто она говорит совершенные глупости? Разве учителя не должны избегать разделения учащихся по социальному статусу?
– Он сильно изменился, и ты даже не представляешь, на какие жуткие вещи теперь способен.
Повисает пауза. А затем она вдруг протягивает руку, но я не принимаю ее.
– Я видела своими глазами, Аннет. Отпусти его. Он уже не тот, что раньше.
Ее слова ранят, не вдохнуть, но я лишь стискиваю зубы, киваю – «Посмотрим» – и, не оборачиваясь, выхожу из кабинета. В голове все еще крутятся сказанные напоследок слова: «Все, на что он теперь способен – лишь разрушать и ненавидеть».
Несмотря на старания, кошелек так и не находят. Зато спустя два дня находят трех парней. Побитых в туалете на цокольном этаже.
«Ржавчина». Предупреждение разносится быстрее чем «вирусные» картинки котиков по интернету. Возможно для каких-то иных муниципальных школ драка – дело не столь существенное, но для «Вудсайд Хай» все равно что приговор. Безапелляционный и пожизненный. Тут и за оскорбление-то попадают к директору на ковер, а уж за драку и вылететь запросто. Вот только некоторым и на это плевать.
А потом и Ники Вазовски, участницу группы поддержки нашей баскетбольной команды, застают в подсобке с одним из Ржавых парней. Еще и травку находят. Новость в считаные минуты облетает школьные паблики, а следом и родительские. Парня отчисляют, в школу заявляется полиция с собакой, и та целый день обнюхивает шкафчики. Управляющий комитет организовывает внеочередное собрание. Строго настрого наказывает не ходить по школе по одиночке и у Ржавых ничего не брать. Всем раздают листовки с подробным описанием наркоты, которую толкают у них на улицах. Больше всего пугая GHB – наркотиком «для изнасилования», популярным в подпольных клубах. Он вызывает спутанность сознания и кратковременную потерю памяти. А что может быть страшнее, чем если тебя опоят и увезут в Ржавый город?
– Никогда в жизни к таким, как они, не подошла бы, – заявляет Ив. Мы сидим у нее дома и красим ногти на ногах в очередной цвет безумия. – Спорим, у них можно подцепить вши или еще что похуже.
– Фу, – морщусь я, тут же измазывая цветом фуксии не тот палец.
– Не удивлюсь, если Вазовски вообще из команды выгонят, – протягивает жидкость для снятия лака Ив. – Все-таки нельзя быть такой неразборчивой. В связях.
Мы хихикаем. Пусть подруга и считает себя скорее книжным червем, чем знойной тусовщицей, в команду чирлидерш она вписалась на удивление легко, словно только и создана прыгать по полю, радостно размахивая помпонами. Несколько раз Ив предлагала попробовать и мне, но я отказалась.
– Как ты представляешь себе немую девушку, скандирующую кричалки?
С тех пор мы эту тему закрыли. А я так и не призналась, что сама могу дать фору в трехочковых бросках многим из нашей команды. Как и в том, кто меня этому научил.
– Завтра после игры тренер определит основной состав, – заявляет Ив, подбирая для ногтей на руках лак в цветах команды «Росомах». В «Вудсайд Хай» это зеленый и фиолетовый. Будут играть наши и Ржавчина. – И ты должна прийти. Просто обязана. Нельзя же пропустить, как наши опозорятся!
Я морщусь – заранее знаю, кого там увижу, – но, чтобы поддержать подругу, обещаю, что приду. А потом, рисуя на большом пальце сердечко, добавляю:
– Из всех буду болеть только за тебя!
Глава 4. Анна
У каждого из нас имеется список отвратительных привычек, от которых мы не можем избавиться. Такой есть и у меня. И пока в нем числится лишь один пункт, но очень веский – опоздания. Главная проблема в том, что я не могу нормально извиниться. Поэтому, пока еду в школу, открываю блокнот и пишу крупно маркером: «Простите. Обещаю, больше это не повторится».
Я забегаю в класс уже со звонком, все сидят на местах, а мисс Остин, наш учитель – молодая женщина в костюме, словно вынырнувшем из эпохи шестидесятых, – стоит у доски.
Открыв дверь и не пересекая порог, я поднимаю самодельную табличку, сложив брови домиком и вжав голову в плечи. Мисс Остин пробегает по мне взглядом весьма укоризненным, но все же кивает, позволяя войти. Но стоит сделать шаг в кабинет – раздается хохот.
– В чем дело, класс? – спрашивает учитель.
Я судорожно пытаюсь понять, что со мной не так. В поисках поддержки ловлю взгляд Ив – она кивает на последний ряд. Перед партой Августа, там, где должна стоять моя парта, – пустота. Квадрат голого пола, на котором остался пыльный след от металлических ножек. Вокруг – ни одного свободного стола. Призрак доброго мальчика из моего детства ухмыляется, делая вид, что он тут совершенно не при чем.
– Анна, займите свое место, и мы начнем урок.
Я застываю в нерешительности, не зная, что делать. Слова учителя прерываются новой волной смеха.
– Она, кажется, не может.
Мисс Остин оборачивается, кладет мел на подставку и отряхивает руки.
