Виктория Побединская
48 минут. Пепел
От того, как отец восхищается Ником, словно художник – собственной работой, внутри все завязывается узлом.
– За превосходство, моя дорогая, надо платить. В него вложено такое количество денег и сил, что ему до конца жизни не выбраться из долгов.
На Ника обрушивается очередной удар. Я зажмуриваюсь и опускаю голову, слабо всхлипывая.
– Его болевой порог не имеет на сегодняшний день равных. В начале эксперимента мы даже подумать не могли, что сможем достичь таких результатов.
Я возвращаю взгляд к стеклу – в надежде, что это жуткое представление вот-вот закончится, – но не выдерживаю и снова отворачиваюсь. Не могу смотреть, как на лице Ника после каждого удара расцветает очередной кровоподтек. Отец рассказывает о нем так, будто это не человек вовсе, а вещь, которую он хочет подороже продать.
– В нем не просто сила, Виола. В нем еще тонны рвущейся на свободу злобы. Поверь мне, именно так выигрываются самые славные бои. И наш еще не окончен. Этот парень – мой билет наверх.
– Поэтому ты решил держать его взаперти? Как прочих своих подопытных зверюшек. – Перевожу взгляд на безымянного солдата, стоящего в стороне со скрещенными на груди руками. Судя по выражению лица, мои слова ему не по душе. Вот только мне плевать. Отец презрительно усмехается.
– Ник кое-что у меня украл, – беспечно отвечает он. Я невольно задаюсь вопросом, насколько наигранно его спокойствие. – Разработки Коракса отличаются от тех, которые используют в армии, они в разы эффективнее. Именно поэтому никто не должен о них знать. Вот почему я здесь, Виола. Вся проблема в том, что я создал самый крепкий в мире сейф, а теперь он захлопнулся.
В комнате напротив Ник усаживается на металлическом стуле поудобнее. Развалившись и пугающе ухмыляясь, закидывает голову на спинку и прикрывает глаза. Отец молчит, сложив руки перед собой и глядя, как двое по ту сторону стекла вновь обмениваются репликами, а потом спокойно продолжает:
– Каждый допрос он превращает в фарс. Мы сами его этому обучили.
Охранник толкает Ника в бок дубинкой. Тот с флегматичной отстраненностью поднимает взгляд и, глядя на своего карателя в упор и что-то говоря, растягивает рот в скалящейся ухмылке. Допрашивающий его агент недовольно выдыхает и, скривившись, оборачивается в нашу сторону. Взгляд Ника тоже скользит к стеклу. Он наверняка догадывается, что за ним наблюдают.
– Ничего более не вызывает в нем страха, трепета или хотя бы беспокойства. Ему просто на все плевать.
– Оружие, которое было сконструировано хранить молчание, обернулось против своего создателя, – злорадствую я. – А как же альтернативные методы, сыворотка правды например?
Отец смеется. И от этого смеха по спине бегут мурашки.
– Неужели ты думаешь, что у бойцов, на подготовку которых мы потратили столько лет, нет от нее иммунитета? Но, – он поднимает палец, – у каждого из нас есть слабости.
Его синие глаза – мои синие глаза – смотрят в упор, и внутри меня снова просыпается неконтролируемое чувство тревоги.
– У Ника непростой характер, но он более чем способен им управлять. Я наблюдал за ним с детства, и всегда за его действиями стояла важная цель. Вот и сейчас, Виола, он просто ждет.
– Чего?
– Причины заговорить.
– Серьезно? – Из горла вырывается истеричный смешок, в данной ситуации настолько нелепый и наигранный, что я и сама бы себе не поверила. – Тогда у меня для тебя плохие новости. Я не могу тебе помочь. Я все равно ничего не помню.
Кажется, будто отец ждал этого момента. Немного помедлив, он подходит к стеклу и набирает на его поверхности пару команд. Перегородка подсвечивается белым – и будто растворяется в воздухе. Появляется звук. Голова Ника приподнимается, его взгляд останавливается на мне.
– Я знаю, что ты все забыла, – говорит отец, – но ты можешь помочь Нику вспомнить.
Наши с Ником взгляды встречаются, и я впервые читаю в его глазах панику. И понимаю, что предпочла бы перенести любую боль, издевательства, только бы не видеть в них страх. А его становится так много, что он льется между нами рекой. Я чувствую, как Ник стискивает зубы, и незаметно качаю головой. Нельзя показывать отцу, что его методы работают.
Переместившись из моей камеры в камеру Ника, отец встает напротив него.
– Она ведь и мне дорога, – тихо произносит он, чуть наклонившись. Ник не сводит с него глаз. Его молчание громче, чем самый отчаянный крик.
– Как ты можешь? – это все, что он произносит, но, судя по тону, сам знает ответ. И вряд ли этот ответ ему нравится. Отец молчит. Любой другой уже давно отвернулся бы, спасаясь от пристального взгляда, сулящего медленную и жестокую смерть, но полковник Максфилд продолжает игру.
– Ты знаешь правила, – говорит он, а меня едва не выворачивает наизнанку от страха. – Нужно всего лишь ответить на мои вопросы. Я, как и ты, меньше всего на свете хочу причинить ей боль. Просто в нынешней ситуации выбор – за тобой.
Я практически не дышу, стараясь не упустить ни единого слова; не моргаю, обманывая свой разум – мол, пока не закрою глаза, ничего страшного не случится, – хотя мысленно съеживаюсь в крошечный комок посреди огромной бетонной клетки. Клетки, откуда для меня нет выхода. Глаза Ника пристально смотрят в мои.
– Я хочу, чтобы вы оба поняли: все, что я делаю, – ради вашего же блага. Некоторые решения для нас болезненны, но необходимы. Тебе ли не знать, – добавляет отец и, похлопав Ника по плечу, выходит из камеры.
– Молчи, – произношу я одними губами. – Что бы ни происходило, молчи.
Плечи Ника напрягаются так, что того и гляди разорвут одежду. Даже охранник за его спиной слегка отодвигается, готовый, кажется, сорваться с места и сбежать.
– Если у него еще есть наглость угрожать мне, то значит, хватит и силы сопротивляться. Позаботьтесь об этом, – добавляет отец, и я провожаю взглядом его спину. В очередной раз.
Позади раздаются шаги. Я успеваю лишь вскрикнуть. Последнее, что я вижу перед тем, как кто-то бьет меня наотмашь по лицу, – побелевшее лицо Ника напротив…
Глава 4. Клетка
Время останавливается, запутываясь в стенах комнаты. Какое бы решение ни принял Ник, мы уже проиграли. Вопрос только в том, сколько нам отмерено. Или сколько я выдержу. Дышать носом становится невозможно – из него сочится кровь, попадает в рот и стекает с подбородка на шею, впитываясь в воротник. Кажется, она не остановится никогда, вся выльется, и я упаду на пол пустой оболочкой. Может, так и лучше.
Застегнутый в форму до самого горла солдат поворачивает ко мне безучастное лицо и уже через секунду одним пинком выбивает из-под меня стул. С позорным стоном я опрокидываюсь на пол. Стараюсь приручить страх, но инстинкт выживания вопит и рыдает, умоляя, чтобы крик выпустили наружу, – и все же я сдерживаю его очередным глубоким вдохом с привкусом железа на языке. Пячусь, не отрывая взгляд от фигуры в форме, пока не ударяюсь спиной о стену. Поднимаю голову, замечаю собственное лицо в тусклом отражении и в ужасе распахиваю глаза. Лучше бы не смотрела, потому что от вида крови страх переливается во мне через край.
…– Неужели ты ничего не боишься? – спросила я Ника однажды.
– Боюсь, – ответил он, пожав плечами. – Просто не позволяю никому этого видеть. – В ответ на мое недоумение он подошел чуть ближе и, наклонившись, шепотом добавил: – Я делаю то, что удается мне лучше всего: заставляю бояться тех, кто пытается заставить меня…
«Готов поспорить, Виола, что мы с тобой абсолютно одинаковые, – произносит Ник в моей голове. – Так борись!» Хочется кричать, что я устала, что пусть весь мир катится к черту, – но я чувствую, что он каким-то образом просит меня не сдаваться. Поворачиваю голову, разглядывая ботинки, оставляющие на полу кровавые следы, и заставляю себя посмотреть своему мучителю в глаза.
– Поздравляю, солдат. Столько лет военной подготовки явно не прошли зря, – зло скалюсь я, поглубже заталкивая голос разума, который орет, словно сломанная сигнализация.
Охранник застывает; на лице его мелькает замешательство, которое он тут же прячет.
– Как твое имя? – спрашиваю я, улыбаясь шире. Рваная боль тут же огибает кривую от уголка губы к скуле, в которую он меня ударил, и оседает в висок. – Глупый вопрос, согласна. Ты, конечно же, не ответишь. Ладно, буду звать тебя мистер Смит. Ведь всех незнакомцев в фильмах так называют. Папочка хорошо тебя выдрессировал.
«Что ты творишь?» – вопит взгляд Ника, но я притворяюсь, что не вижу его. Я выучила твои уроки. А теперь выигрываю жалкие обрывки времени, пока отец не запихал меня в адскую машину, где моя жизнь начнется сначала. Уже во второй раз. Охранник делает шаг в мою сторону. Я сдуваю с лица прилипшую прядь волос.
– Хорошая шавка, послушная. Вижу. Поделись ощущениями, каково это – избивать связанных беззащитных девушек? Ведь это даже более подло и низко, чем толпой на одного.
Второй. Третий. Уже решительней. Разбитый нос продолжает сочиться, но мне уже все равно.
– Почему ты все время молчишь? Умоляю, Смитти, поклянись, что я у тебя первая. Иначе эту боль я не вынесу.
Он молчит, окаменев. Но мне не нужны ответы, чтобы продолжать игру.
– Смотри на меня, смотри во все глаза. Как долго ты будешь вспоминать забившуюся в угол девушку, жизнь которой ты так старательно пытался сломать?
В незнакомых чертах лица боли теперь больше, чем злости. Чувство обреченности в них оглушает, а осознание того, что «это» сделала с ним я, наполняет силой. Злодеем может быть каждый, верите? Долгую минуту я чувствую удовлетворение, а потом смотрю на солдата, такого потерянного, разбитого, пусть и возвышающегося надо мной минимум вдвое, и вдруг понимаю, что завтра этот парень может ничего не вспомнить.
Гнев остывает. Остаются лишь досада и чувство обреченности. Ведь выходит, что в этой клетке две жертвы. Если он не заставит Ника вспомнить, отец заставит его самого забыть. А был ли в таком случае выбор? Я вытираю кровь о плечо, но только сильнее размазываю ее, и начинаю истерически смеяться. Кажется, я загнала собственную логику в угол. Боже, какая же дура. Никакие слова тут уже не помогут. Громко хлюпаю носом и напоследок бросаю:
– Завтра мы проснемся на соседних кроватях, без памяти и без прошлого, и, может быть, ты даже улыбнешься мне и мы станем друзьями. Вот ирония. А я так и не узнаю, что это ты разбил мне лицо.
Возможно, скоро я очнусь счастливой, но именно эта Виола, живущая во мне, та, которая впервые держала в руках оружие и чистила картошку, которая прыгала по крышам и спасалась от погони, которая ошиблась в людях минимум трижды, навсегда перестанет существовать. Потому что исчезнут люди, которые были ей дороги. «Прости, Ник. Кажется, я не смогу нас спасти».
Но Ник молчит, отрешенно глядя перед собой. Будто заглядывает мне прямиком в душу. Возможно, все еще ищет что-то, на что смог бы опереться, но доверие, хрупкое и шаткое, что мы успели построить, я разрушила. Осталось ли между нами что-то, способное убедить его в обратном? Я знаю, что у прежней Виолы были чувства, которые могли бы снести любые стены. Но я не она. Увидит ли Ник те же признания в моих глазах? Вряд ли.
– Что тут происходит? – Мой вздох застревает где-то в середине горла, так и не выбравшись наружу, а мир переворачивается вверх ногами, потому что в комнату входит Джесс. – Чего застыл как изваяние? – рявкает он на солдата, сбитого с толку моими пространными речами.
Вот и все. Передышка окончена. Наверняка именно так чувствуют себя лабораторные мыши, знающие, что им не выбраться, а конец близко.
– Отойди, дальше я сам. Максфилд в курсе, – добавляет Джесс, и я понимаю, что смерть твоей девушки от рук родного брата – вот настоящее искусство в уничтожении личности. Отец подстроил всё настолько филигранно, что хочется поаплодировать. Воспользовавшись заминкой, я медленно просовываю ноги сквозь кольцо рук, чтобы веревки оказались спереди, а не за спиной. Джесс замечает мой маневр и делает шаг навстречу. – Кажется, мы знакомы, Виола? – говорит он.
– Вряд ли, – отвечаю я, решительно глядя ему в глаза. Откуда Лаванту-старшему известно о моем существовании – понятно. Вопрос в том, как много ему известно.
– Забавно, правда, когда другие осведомлены о тебе лучше, чем ты сама, – произносит он, подходя все ближе.
Теперь я могу отчетливо разглядеть сходство между братьями – которого не так уж много: глаза с небольшим прищуром да волосы цвета вороного крыла. Только виски у Джесса уже прошиты ранней сединой.
– Стипендиат института Лондон Метрополитен, так и не воспользовавшийся грантом. Дважды проходила отбор в команду по гребле, три раза – в сборную по волейболу и даже в шахматный клуб, но с треском провалилась. Старалась угодить папочке, видно. Экзамены на отлично, с выпускного класса – председатель литературного общества, волонтер в приюте для собак. Что еще? – щелкает он пальцами, пытаясь вспомнить. – Да, выпустила анонимную газетенку, разоблачившую местного профессора-извращенца, неравнодушного к молоденьким студенткам. Бедняге пришлось уволиться, а вот зачинщиков сего действа так и не нашли, – пожимает плечами Джесс. – Курила травку в клубе «Вацио», тебя задержали, но умудрилась замять это дело, не сделав ни одного звонка. Похвально. А не такая уж ты и паинька, морковка, – колкий акцент на последнем слове. – Как же ты оказалась в таком жалком положении?
– Ты не можешь знать обо мне такие вещи, – заявляю я, решительно поднимаясь на ноги. Джесс смеется, но его взгляд колет стеклянной крошкой. То, что сочится в нем, можно назвать только одним подходящим словом – неприязнь.
– Мне известно о тебе гораздо больше, чем ты думаешь, – ядовито добавляет он. – И поверь, некоторые вещи я хотел бы не знать.
Его слова, как гвозди, прибивают меня к стене, спина между лопатками холодеет, но я понимаю: даже такой, насмехающийся, но все же Лавант, лучше, чем бьющий меня по лицу неизвестный парень. Удерживая его взгляд, я пытаюсь освободиться, сжимая пальцы сильно, как только могу, но веревки стянуты настолько, что оставляют на руках красные полосы.
– Вот этого делать не советую, – цедит Джесс и бьёт меня по запястьям.
– Джесс, пожалуйста, – вдруг произносит Ник, глядя исподлобья и сцепив скованные руки в замок. Почему он даже не пытается сопротивляться? Просто сидит, не размыкая пальцы ни на секунду. Смирился? Понимает, что бесполезно?
– Прости, братишка, но ты давно исчерпал кредит доверия, – не поворачиваясь, отвечает Джесс и с силой сжимает мой подбородок, приказывая смотреть ему в глаза. Теперь в них кипит нечто иное – заставляющее зябко ежиться, но не позволяющее отвернуться или зажмуриться. Чувство, на которое способны многие, но не каждый в состоянии выразить его так точно одним лишь взглядом. Ненависть. Настолько раскаленная, что я чувствую ее кожей.
– Руки убери, – сквозь зубы шиплю я, зная, что мои угрозы на него все равно не подействуют. Джесс ухмыляется:
– А то что?
«Тебя спасут только хорошая реакция и отсутствие морали».
Я со всей силы бью ногой по его ступне, а потом – выше, насколько могу дотянуться, надеясь, что попаду. Джесс шипит и отступает. Выражение его лица меняется с недоумевающего на озлобленное. Все в комнате замирают. На секунду я даже чувствую себя способной сбежать, но, прежде чем успеваю что-либо предпринять, грубая рука толкает меня в стену, обхватывает за горло и поднимает над полом. Тело реагирует паникой и рваными попытками освободиться. Мои ноги повисают в воздухе, и кажется, что я вешу минимум втрое больше. Джесс крепче сжимает пальцы, почти перекрывая доступ кислорода. Слезы начинают щипать глаза, и я задерживаю дыхание, чтобы справиться с ними. Словно у выброшенной на берег рыбы, мой рот беспомощно открывается, и я не могу произнести ни единого звука. Из горла вырывается жалкий всхлип.
– Не увлекайся, Джесс, – раздается испуганный голос. Кажется, это мистер Смит. – Ты же понимаешь, что́ Максфилд с тобой сделает, если девчонка пострадает.
Охранник из камеры Ника, увлеченно наблюдая за нами, делает два шага к стеклу. Самого Ника мне не видно – его брат закрывает обзор. Двумя руками я вцепляюсь в руку Джесса, пытаясь ее расцарапать, но он словно не замечает. По-прежнему вжимает меня в стену, но при этом ослабляет хватку, позволяет висеть на его руке. И я понимаю, что теперь могу дышать. Сожми он пальцы чуть крепче, и я упаду без сознания. Неужели специально подыгрывает? Ждет ответных действий? Или мне только кажется? Взгляд Джесса остается непроницаемым. Он так же пристально глядит в мои глаза, чуть склонив голову набок. Мы неотрывно смотрим друг на друга, когда его губы открываются и он тихо произносит: «Давай!»
В голове зажигается вспышка. «Джесс, уходите!» – голос Ника звучит внутри, будто он во мне, а я в нем, потому что, могу поклясться, я вижу широкую спину Джесса – так, как видит Ник из своей камеры. И в этот момент я понимаю: Джесс говорит не со мной, а с братом, смотрящим в его глаза – сквозь мои.
Дальше все происходит будто в замедленной съемке. Ник высвобождает руку и обвивает шею отвлекшегося охранника. Солдаты из коридора тут же кидаются в его часть комнаты. Рука на моей шее исчезает. Я падаю, но Джесс успевает подхватить меня под локоть. Закашлявшись, жадно глотаю воздух.
Дверь распахивается. В комнате появляется еще несколько человек. Джесс достает нож. Но вместо того чтобы ударить, перерезает веревки на моих руках, отталкивает меня в сторону и, не теряя ни секунды, бросается на помощь брату. Я забиваюсь в угол. Включается система оповещения. Скоро тут будет целый батальон охраны. Но пока – лишь двое против одного в нашей камере и четверо против Ника в соседней.
Ник отступает к стенке, прикрываясь одним из охранников. Противники превосходят его количеством, но в тесном помещении им сложно развернуться. Очевидно, Ник специально пытается согнать их в кучу, чтобы они мешали друг другу. Секунда, и он бьет своего заложника в спину и толкает его в стоящих спереди. Все, что я вижу дальше, – мелькающие локти, спины, ноги, неясно чьи.
Джесс в моей камере хватает парня, который избивал меня, и ударяет его головой о стену раз, другой, пока тот не падает без сознания. Я вскрикиваю. Тошнота подкатывает к горлу, все внутри дрожит. Кто-то достает пистолет, но Ник перехватывает и выворачивает руку с оружием. Глухой крик растворяется в стенах комнаты. Кровь, звуки ударов и крики смешиваются воедино. Не то чтобы я не знала, что эти парни умеют драться, но не до конца понимала, насколько они опасны.
Ник пропускает удар и падает на пол, но тут же подсекает одного из нападающих и, перекатившись, снова поднимается на ноги. К нему наконец присоединяется Джесс – перекидывает брату нож, – и как только лезвие совершает первую карающую дугу, соотношение сил моментально меняется. Ник и нож. Пугающий дуэт в действии. Я хочу закрыть глаза, чтобы не видеть, но не могу пошевелиться, словно загипнотизированная этим жутким безумием с оттенком крови.
Прихожу в себя только тогда, когда, цепляясь за стену, Ник поднимается, рукавом вытирая с лица кровь. Она словно камуфляж, а он – словно последний выживший на руинах мира. Я медленно подхожу ближе, пересекая порог его камеры. Наши взгляды встречаются. Ник резко вдыхает, а потом говорит почти шепотом:
– Ну привет, Морковь.
И я приникаю к нему, вцепляюсь в измятую рубашку. Он замирает в растерянности, а потом его руки обнимают меня – и это ощущается так же естественно, как дышать. Сердце в родных объятиях отвечает взволнованным трепетом. Оно помнит эти прикосновения, ведь, даже когда мой разум считал Ника предателем, мое сердце все равно слепо к нему тянулось. Я будто стою на краю пропасти, до смерти напуганная – и готовая сорваться с обрыва. Но не чтобы упасть – чтобы взлететь. И на мгновение все снова становится хорошо.
– Ну, чего застыли? Бегом!
Джесс швыряет в центр комнаты стул, встает на него и, отодвинув решетку в потолке, нашаривает за ней что-то.
– Надо валить, пока сюда весь Коракс не явился.
Он достает из тайника спортивную сумку. Спрыгивает и кивком показывает на выход, смерив меня брезгливым взглядом. Я морщусь. Если он так меня ненавидит – зачем спасал?
– Прости за нос, – говорит Джесс. – Я немного опоздал, – добавляет он.
Я оборачиваюсь к Нику.
– То есть ты знал, что можешь освободиться, но терпел удары, чтобы никого не выдать?
– Вроде того, – пожимает он плечами. – Прости и… спасибо за помощь.
Он пытается улыбнуться разбитыми губами, хотя это дается ему с трудом, – и я вдруг снова смотрю на мир его глазами. Один из охранников поднимает пистолет, направляя его в нас. Джесс реагирует молниеносно.
– Джесс, рикошет! – кричит Ник, выставляя руку перед собой, а дальше все происходит так быстро, что я не успеваю даже вдохнуть. Ник обхватывает меня руками, впиваясь в плечи с такой силой, что я вскрикиваю, и резко разворачивает на сто восемьдесят градусов. И в этот момент друг за другом раздаются два выстрела. Мы смотрим друг на друга. Глаза Ника светлые-светлые, практически прозрачные.
– Я его вырубил! – нервно произносит Джесс, показывая на лежащего на полу парня. Рука Ника сжимается на моем плече. Он кренится, словно собирается опереться о стену, которой там уже нет, и медленно опускается на одно колено. Я вцепляюсь в его рубашку, но моих сил не хватает, чтобы удержать, и Ник падает, утягивая меня за собой на бетонный пол. Кровь выступает сквозь ткань, которую я все еще сжимаю в кулаках, и в эту секунду мне кажется, что сердце останавливается.
– Нет, нет, нет, – повторяю я, глядя, как Ник пытается зажать руками рану, но мой голос теряется в топоте ног. Я пытаюсь развернуть Ника к себе, но тут же отпускаю, увидев, как по его боку расплывается багряное пятно. Джесс встает на колени перед братом, закидывает его руку себе на шею и тянет, поднимая. Ник стонет. На полу, в том месте, где он только что лежал, остается пятно крови. Я вглядываюсь в его лицо, пытаясь поймать взгляд.
– Все нормально, – произносит он так тихо, что слова сливаются с гудением вентиляторов.
– Быстро! – кричит Джесс. – Вещи возьми.
Я кидаюсь в угол комнаты, подхватываю сумку, тяжеленную, будто она кирпичами набита. Бросаю взгляд на Ника и понимаю, что он на меня больше не смотрит.
***
Мы бежим по извилистым коридорам, где из обстановки – только бесконечные трубы под потолком. Джесс впереди, я следом. Здесь темно и сыро, и акустика ни к черту: ботинки отбивают от стен такое эхо, что, кажется, наши шаги слышит весь Коракс. Я с трудом подавляю боль – адреналин упал, и теперь каждая клеточка тела вопит о передышке. Позади слышатся шаги и крики – люди отца уже наступают нам на пятки.
– Быстрее, – подгоняет Джесс. Наверно, ему тоже тяжело и страшно. Но он продолжает бежать, хоть и очень шумно дышит. Спустя пару минут включается пожарная сирена – и я ей даже благодарна, ее вой заглушает шаги. Следом звучит предупреждение об отказе системы защиты. Шон? Наверняка это его работа.
Мы сворачиваем в тоннель, узкий и низкий, так что приходится пригибаться. Внешние звуки теперь доносятся как сквозь толщу воды. Я слышу лишь бормотание, которое не могу разобрать. Джесс на ходу что-то говорит Нику? Это французский? Господи, он разговаривает с ним, точно как в детстве. Я прячу слезы за сжатыми зубами.
Наконец Джесс резко тормозит и колотит носком ботинка в тяжелую железную дверь. Раздаётся треск замочного колеса, коридор заполняет свет, и в проеме я различаю фигуру Шона. Меня окатывает волной облегчения.
– Ник? – ошарашенно произносит Рид.
– Не время, – командует Джесс. Шон послушно кивает и помогает нам вылезти наружу. Не знаю, что делали парни после того, как мы разошлись в разные стороны, но в несвязных, протараторенных на бегу словах разбираю, что Рейвен они все-таки нашли.
Обежав джип, Шон садится за руль, я влетаю на заднее сиденье, Ника Джесс кладет туда же, головой мне на колени. Машина срывается с места. Слышен свист, и на том месте, где мы были пару секунд назад, в воздух взмывают куски земли. Я машинально пригибаюсь, закрывая голову. Шины свистят. Меня швыряет в сиденье. Быстрее, пожалуйста, быстрее, как мантру повторяю я все время, пока стены Третьей лаборатории не остаются далеко позади.
Как только мы оказываемся на трассе, Шон скидывает скорость и встраивается в крайний ряд. Я осторожно поднимаю голову и оборачиваюсь. Никто за нами не гонится, не стреляет вслед.
– Ты испортил их тачки? – догадываюсь я.
Шон кивает:
– Гидравлику порезал, шины попротыкал. Повреждения незначительные, но ездить с ними нельзя, все равно понадобится время, чтобы устранить.
Джесс, отстегнув ремень, склоняется над Ником.
– Но как ты нашел нас?
– Меня перехватил Джесс. Еще с утра, когда тебя сцапали. Правда, он не сказал, что вы будете втроем.
Шон бросает через плечо взгляд на Ника.
– Насколько все плохо? – спрашивает он.
– Сквозное, – цедит Джесс, копаясь в сумке и выгружая оттуда бинты и ампулы. – Все лучше, чем слепое. Хоть пулю не искать.
Шон качает головой.
– Что? Что это значит? – спрашиваю я, поворачиваясь то к одному, то к другому.
– То, что у него аккуратная дырочка на спине и рваная рана размером с кулак на боку, – отвечает Джесс.
– Ему нужно в больницу! Он без сознания и еле дышит!
– Нет, нельзя, – отталкивает меня Джесс.
– Но кровь не останавливается!
– А я что, по-твоему, делаю? – рычит он, двумя руками разрывая рубашку Ника. Тень все больше набегает на его лицо. От вида открытой раны я всеми силами стараюсь не потерять сознание.
– Джесс, – я пытаюсь сделать так, чтобы он меня услышал, но, кажется, бесполезно. – Он почти не дышит!
– Рот закрой!
Он срывается всего на мгновение – и тишина снова повисает между нами. А потом, будто взяв себя в руки, старший Лавант поясняет:
– Он истощен. Ему несколько дней не давали есть и спать. Нику просто нужен покой, чтобы тело смогло себя восстановить. Хочешь помочь? – Я киваю. – Тогда вот здесь держи. И прекрати орать!
Он достает что-то похожее на шприц и надавливает на рану, заполняя ее ватными тампонами. Сколько крови. Господи, так много крови… Она везде: брызги на сиденьях, пятна на одежде и руках…
– Ты издеваешься? – уже шепотом умоляю я. – С огнестрельными ранениями без медицинской помощи не выживают.
– Эй, – окликает Шон.
– Виола, – Джесс едва не срывается на грубость, но сбавляет тон, плотно сжав губы. – Ник не простой солдат. Его тело регенерирует в три раза быстрее, чем у любого из нас. Давай дадим ему шанс выкарабкаться самостоятельно. Договорились?
Я обреченно откидываюсь на сиденье, еле сдерживаясь, чтобы не закричать. Все, чего я хочу, – чтобы Ник был в безопасности там, где ему смогут помочь.
– Ребята, – еще раз, уже громче, зовет Шон, пытаясь заглушить наш с Джессом спор. Мы замолкаем и поворачиваемся в его сторону. – Арт на связи, он не знает, куда ехать.
– Я переговорю с ним позже, – отвечает Джесс. – Пусть затаится пока.
– А нам что делать? – спрашивает Шон. – Искать отель?
– Ты спятил, что ли? Мы кровью перемазаны все. Полиция окажется там раньше, чем успеем ключ в дверь номера воткнуть.
– Тогда куда ехать? – Другой бы на месте Шона разозлился, но он лишь молча сверлит взглядом лобовое стекло.
– Держись этого шоссе, дальше я покажу.
Я бросаю взгляд на лицо Ника. Его веки по-прежнему сжаты, темные волосы непослушными прядями затеняют глаза, еще сильнее подчеркивая круги под ними. Мне хочется стереть с его лица боль, прогнать тревоги, заставляющие его брови хмуриться, увидеть кривоватую улыбку, но я понимаю: причина всех бед в его жизни – я сама. Слеза скатывается из уголка глаза, стекает по носу и падает на руки, оставляя на красном фоне белую дорожку.
– Он сильнее, чем тебе кажется, – подбадривает Джесс, хотя, судя по взгляду, мысленно уже уничтожил меня минимум трижды. Ведь если бы не я, Ник не был бы ранен. Но вслух в мой адрес не звучит ни одного упрека. – Говорят, что выживает не тот, кто сильнее, а тот, кто хочет жить. Будем надеяться, у брата есть повод.
Я закрываю глаза и беру Ника за руку. Мои пальцы сами переплетаются с его разбитыми. Единственный звук, который я сейчас слышу, – его дыхание. Весь остальной шум: рев двигателя, скрип кожаного сидения, стук пальцев Шона по рулю – растворяется, всё вокруг исчезает. Только я и Ник. Во тьме. Секунды превращаются в часы, удары сердца – в оставленные позади мили. Все будет хорошо, убеждаю я себя. Мы снова вместе. Наступит завтра, и мы точно что-нибудь придумаем.
Один за другим мимо проносятся фонарные столбы, наконец машина съезжает с центрального шоссе. В темноте совершенно непонятно, куда Джесс нас ведет. Ник все так же не подает признаков жизни, и, чтобы не сойти с ума от мыслей, я нарушаю тяжелое молчание:
– Куда мы?
– Если я правильно прочитал знак… – начинает Шон, но Джесс его перебивает:
– Не стоит.
Он до сих пор мне не доверяет.
– Да плевать. – Я машу рукой и отворачиваюсь.
Не замечаю, когда джип останавливается. Куда мы приехали – тоже не вижу. Всю дорогу мои глаза были либо закрыты, либо прикованы к Нику. Шон помогает вытащить его из машины. Джесс уверенно шагает к дверям обветшалого здания, светя перед собой фонариком. Это то ли дом, то ли служебное строение – ночью не разглядеть.
По узкому коридору Джесс уносит Ника в небольшую комнатку и захлопывает дверь прямо перед моим носом. Я вдыхаю, пытаясь успокоиться, расцепляю онемевшие от напряжения пальцы и делаю неуверенный шаг. Деревянный пол под подошвами ботинок скрипит, и от каждого движения вверх поднимается облачко пыли. Змейкой гуляет сквозняк. Касаясь пальцами стен, я медленно иду, привыкая к темноте. Шаги становятся все звонче. Вот это акустика!
Внезапно холодный кирпич под моими пальцами превращается в ткань и, потеряв опору, я падаю на колени. Осторожно приподняв занавес, встаю, оглядываюсь по сторонам и ахаю.
Я на сцене. Лестницы с деревянными перилами изгибаются вдоль стен, у которых под резными потолками высятся балконы и ложи. Это театр.
– Впечатляюет, верно? – раздается голос, и я резко оборачиваюсь.
– Боже, Шон, как ты меня напугал. – Я обхватываю его вокруг шеи и обнимаю настолько крепко, насколько позволяют силы. – Так рада, что ты цел. Где Арти?
Я не видела парней всего день, но такое чувство, будто прошло несколько суток.
– Он с Рейвен в другой машине, – шепчет Шон и аккуратно отстраняется, пристально разглядывая мое опухшее лицо. – Они в порядке. Оба. А что случилось с тобой?
– Давай не сейчас, – прошу я. – Здесь есть где смыть с себя все это?
Шон кивает:
– Думаю, найти воду мы сможем, и ты приведешь себя в порядок.
Спустя полчаса я все еще «привожу себя в порядок», если оцепенелое бесцельное блуждание по театру можно таковым назвать. В итоге сажусь на мягкое сиденье в партере – ждать, когда Джесс вернётся с новостями. Мне нужно немного побыть одной, успокоиться, прежде чем я снова его увижу. Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. Здесь холодно. Вокруг пахнет пылью. Странно осознавать, что когда-то это здание наполняли люди. Оно как старый заколдованный замок, темный и неживой. Только фонарь, одиноко стоящий на соседнем сидении, освещает клочок тьмы.
