Маленькие птичьи сердца – Виктория Ллойд-Барлоу

Сандей живет в маленьком городке. Она работает в теплицах, а все свободное время проводит дома. У нее есть дочь Долли, которую она очень любит. Но Сандей очень тяжело поддерживать отношения с людьми: она не понимает, как они так легко находят общий язык, когда ей нужно заранее продумать весь ход разговора. Эмоции других она распознает тоже не очень хорошо. Вся ее жизнь подвержена твердому распорядку, от которого трудно отступать. Других и даже Долли раздражают ее странности (например, привычка есть только продукты белого цвета и пить определенные напитки), ее монотонная речь и привычка сильно и резко жестикулировать. Трудности жизни омрачает и трагедия, произошедшая с сестрой Сандей много лет назад. Из-за всего этого Сандей пытается мимикрировать под окружающих, вести себя нормально, но выходит у нее не очень хорошо, а потому она ужасно одинока. И тут в ее жизнь врывается яркая и энергичная Вита, которую, кажется, не беспокоит непохожесть Сандей на других.Хороший роман-исследование о жизни нейродивергентной женщины. Виктория Ллойд-Барлоу о аутизме знает из первых рук, а потому героиню свою выписывает с предельной честностью и пониманием. Временными рамками она выбирает конец 1980-х, когда о расстройстве еще не знали так много, а потому аутичные люди сталкивались с еще большим сопротивлением со стороны: их тики, привычки, поведение вызывали раздражение и злость, а не понимание.Повествование получилось удивительно личным и трогательным. Вита, харизматичная, красивая, раскрепощенная, завораживает Сандей и поначалу вызывает у нее искреннюю симпатию. Но постепенно Сандей начинает замечать, что ее поведение меняется. И хотя она далеко не сразу раскусывает подоплеку всей истории, внутреннее чувство подсказывает ей, что происходит что-то неладное.Это книга о жестокости, о нечуткости, о страхе быть собой и о попытках подстроиться под ожидания окружающих. Это история о материнстве. О любви, которая оборачивается предательством. О разрешении себе наконец быть странной, не такой, неудобной. О том, что все мы прячем от других свои маленькие птичьи сердца из страха, что другие поймут, о чем они поют. И не всегда эти мелодии прекрасны.

Книга мне скорее понравилась, чем нет, но были в ней моменты, которые бесили до чертиков. Например, постоянное подчеркивание аристократического лондонского прононса – ну раз, ну два, но не каждый же раз, когда появляется этот персонаж. Повторение того, что Сандей ест только белое и пьет только холодное и газированное, воспринималось нормально (в конце концов, я как аллергик прекрасно понимаю необходимость раз за разом вдалбливать окружающим свои пищевые привычки, чтоб меня ненароком не накормили чем-то смертельно опасным, а если кто-то воспринимает это как загон, я скорее перестану общаться с таким человеком), а вот эти кокни-словечки раздражали.На дворе конец восьмидесятых. Сандей мать-одиночка, которая работает на ферме, воспитывает шестнадцатилетнюю дочь Долли и всю жизнь учится как-то жить в социуме, включая собственную семью, который плохо принимает ее с ее особенностями. Автор сама живет с расстройством аутистического спектра, поэтому прекрасно знает, о чем пишет. И это еще у Сандей нет совсем адских бзиков, как у Кристофера в «Загадочном ночном убийстве собаки», она просто живет по своим личным правилам жизни и никому их не навязывает, даже в отношениях с дочерью она скорее подчиненный, чем начальник. По жизни ей помогает справочник по этикету пятидесятых годов и сборник сицилийских сказок – как и сама автор, ее героиня очень увлечена южной Италией.Когда в соседний дом заселяется гламурная лондонская пара Вита и Ролло, которые для сонного провинциального городка в Озерном краю выглядят намного более эксцентрично, чем Сандей, ей предстоит еще одно испытание и стресс-тест системы, которую она выстроила за годы. Поначалу зарождающуюся дружбу с Витой Сандей воспринимает с воодушевлением: шутка ли, наконец-то в ее жизни появился человек, которому вроде как импонируют ее странности, потому что своих тоже выше крыши! Соседка не признает вообще никаких границ и прет буром, обезоруживая своим позитивом, жизнерадостностью и непосредственностью. Да, она не умеет готовить, совершенно спокойно разгуливает по улице в пижаме, валяется у всех на виду на лужайке перед домом, утверждает, что никогда не хотела иметь детей – и что? Да ничего. Как говорится, носорог плохо видит, но при его габаритах это не его проблемы. Долли, как любая шестнадцатилетняя девочка, восхищается блистательной соседкой и изысканными ужинами в их доме и стыдится своей странной матери, которая всем этим зайчатинам в вине и прочим деликатесам предпочитает простой белый хлеб. Когда Вита внаглую переманивает подростка из родного дома к себе, Сандей даже никак этому не противится, настолько глубоко в ней сидит чувство собственной неполноценности, которое в нее вбивали годами.Ближе к концу книги, когда стало известно, что же произошло со старшей сестрой Сандей и ее родителями, прояснились отношения с семьей отца Долли, мне стало очень жалко Сандей, и вдвойне потому, что после всего, что ей уже довелось пережить, с ней так поступили эти типа друзья и собственная дочь. Поведению Виты тоже нашлось объяснение (я, если честно, подозревала, что и с Долли со стороны Ролло были поползновения, но слава богу нет).Автор сделала грамотный ход, поместив повествование в эпоху, когда об аутизме было мало что известно, официально такой диагноз получить было редкостью, и такие люди с их буквальным восприятием всего, чистотой, открытостью и особенностями поведения, привычек и ритуалов воспринимались просто как какие-то странненькие дурачки. Из-за этого к Сандей чувствуешь глубокую эмпатию, тогда как прочие якобы «нормальные» персонажи книги воспринимаются как циничные эгоисты, зацикленные только на себе.

«Я постоянно прячусь, весь мир – бесконечная череда комнат, куда я захожу по ошибке, и ни в одной из этих комнат мне не удаётся задержаться надолго, меня срочно вызывают в другую, где я должна вести себя уже иначе, а как – непонятно».

Сандей жила в городе горящих полей, и это грело ей душу, ведь это какая-никакая, но связь с одной из её любимых сицилийских сказок, которые с детства являлись для неё спасательным кругом, она обращалась к ним, когда когтистая тварь, что дремала где-то в районе сердца, вновь заносила свою лапу для очередного оглушительного удара. «Ты можешь не выпендриваться?», – огрызалась мать. «Что ты такое, мне невдомёк», – пожимала плечами сестра. «Неужели ты не можешь ходить как все нормальные люди?», – морщился муж. Говори громче, улыбайся шире, не устраивай сцен. Мир жесток и не терпит тех, кто не играет по его правилам, но когда к бездушной толпе, которая с восторгом подбирает камни и заносит руку для броска, присоединяются те люди, которые должны любить и оберегать… как с этим справиться? Сандей старалась как могла, о, она правда старалась, она вглядывалась в лица, она повторяла заученные фразы, она следовала этикету, но ничего не помогало, ибо этим людям, ради которых она переступала через себя, было всё равно, и потому пространство между ними всегда было хрупко и изменчиво. Она к этому привыкла. Да, ей было одиноко, но ей нравилась её простая, но упорядоченная жизнь, она любила свою работу, благодаря которой могла перестать тревожиться и отдать всю себя растениям и земле, её всё устраивало. Всё изменилось, когда она, любуясь пожарами в полях, упустила из виду тот пожар, что разгорелся в её собственном доме.Вита была словно птичка, её яркое оперение и мелодичный голосок вмиг покорили Сандей, она впустила крылатую диву в свою жизнь, поверив, что действительно интересна этой необычной женщине. Это было не так. Когда человек называет кого-то жутким снобом, а затем начинает с упоением насмехаться над чьей-то внешностью и повадками, попутно раздавая всем уничижительные прозвища, сразу понятно, что он, собственно, и есть тот самый сноб, но наивная дева ничего этого не замечала, ей казалось, что впервые её кто-то видит и слышит, что опять же было не так, ибо что эту экзотическую птицу и её супруга и интересовало, так это их собственное пение, им-то они и упивались, устраивая всё это театральное действо. Наблюдая за этим фарсом и подмечая всё то, что упускала рассказчица, испытываешь чудовищный дискомфорт, до того это всё неправильно, но она ничего не видела. Не подмечала она и того, что происходило с её дочерью. Поведение Долли вызывало раздражение, но в её робком «Мне кажется, я им очень нужна, понимаешь?» кроется очень много волнения, потому что она и правда считала что не нужна своей матери, оттого и возникла эта болезненная привязанность к соседской паре, которая стала для неё ролевой родительской моделью. Одежда, которая ей не нравилась. Сладости, которые она не любила. Фальшивый акцент, который ей не шёл. Шестнадцатилетний ребёнок играл по чужим правилам, как и мать, но они обе этого, увы, не понимали.Важную, если не главную роль в этой истории занимает тема материнства. Женщина, которая не хотела детей, но, по воле случая став матерью, возненавидела свою дочь. Женщина, которая всех своих пятерых дочерей превращала в свои копии. Женщина, которая только и могла что рассказывать об увлечениях своей дочери, потому что в её собственной жизни ничего не происходило. То были обыкновенные истории и, наверное, именно поэтому они были столь пугающими. Я далека от всей этой темы, все эти «Я родила её и сама благодаря ей воплотилась» вызывают у меня холодок, ибо обычно такие матери пытаются привязать к своим детям свои собственные мечты, что ничем хорошим не заканчивается. Но отрицать всю печаль подобных историй было бы глупо, потому что не от хорошей жизни с женщинами происходит подобное. Сандей было жаль, она любила свою дочь, но дело в том, что все эти слова о их привязанности были лишь её фантазией, не было у них никакой связи, отчуждение началось задолго до всей этой птичьей истории. «Я бы хотела, чтобы она не менялась, оставалась всегда одинаковой и моей», – но что было бы, если бы эта мечта стала явью? Ребёнок – это не чьё-то продолжение, это совсем другая личность, и путь у этого человека должен быть свой. Птенец вылетел из гнезда и это вызвало боль у его матери, тем паче учитывая всю горечь первого самостоятельного полёта, но то, что Долли спустя время попыталась наладить контакт, порадовало. Возможно, не всё ещё потеряно. Возможно…«Меня слепили заново из всего, что застревает в горле». Невероятно тоскливая, отчего-то вызывающая беспокойство история, хотя казалось бы, ничего особенного в ней не происходило, но слишком много слоёв и намёков, слова так и вопили меж строк. Главная сюжетная ветвь и без того была удручающей, а тут ещё и эти короткие зарисовки: старая одинокая женщина с курицами; соседский мальчик, сигналы бедствия которого так никто и не понял; сорока в клетке и брошенная собака… Все герои раздражали, постоянно думалось и о ненадёжности рассказчицы, но вот в чём дело: закрывая эту небольшую книгу, испытываешь одну лишь жалость. Кто-то страдал из-за непонимания, кто-то – из-за отсутствия желанного ребёнка, кто-то ошибался из-за наивных дум, кто-то – из-за желания угодить, и за всем стояла она – любовь. «Уязвимость есть у большинства из нас: уязвимыми нас делает то, что мы любим», – страшно это, очень страшно, но что тут сделаешь. Впрочем, кое-что сделать всё-таки можно. Необходимо уважать чужие границы, не пытаться казаться “нормальным”, унижая при этом кого-то другого, и всегда, всегда помнить о том, что у каждого есть своё озеро, воспоминания о котором причиняют невыносимую боль, у каждого есть своя книга, прикосновение к которой успокаивает истерзанное сердце, и у каждого есть свой ожог, оставленный любимым человеком. Обо всём этом эта книга прям-таки вынуждает вспомнить. И это хорошо.«Эти пожары не случаются раз в год после сбора урожая, хотя манят так же настойчиво, как костры в полях. Это не brucia la terra, чей пламенный путь через посевное поле приводит к его трансформации. Эти пожары устраивают наши самые любимые люди, когда хотят того, чего мы не хотим. Они добиваются своего, а сгораем мы. И боль не становится меньше оттого, что они делают это не нарочно и не часто. Боль обжигает, как пламя, и оставляет ожоги».