Виктория Дьякова
Досье генерала Готтберга
В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз… стоящая за мной женщина с голубыми губами… очнулась от свойственного всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
– А это вы можете описать?
И я сказала:
– Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.
А. Ахматова. Реквием
© Дьякова В.Б., 2010
© ООО «Издательство «Вече», 2010
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Сайт издательства www.veche.ru
Часть 1. Последняя княгиня
Когда грянула война, Лиза Голицына была на даче под Ленинградом, где она готовилась к выпускному концерту в консерватории. Сестру она отправила на Юг, к старому сотоварищу отца по службе – пусть отдохнет перед вступительными экзаменами. Узнав о начале боевых действий, Лиза не сразу решилась уехать с дачи, все надеялась, что война быстро закончится и немцев погонят прочь, как бодро обещали в газетах и по радио главные советские лидеры. Когда же она наконец поняла, что надо срочно возвращаться в город, налеты немецкой авиации участились, и поезд, на котором ехала Лиза с гувернанткой Фру, разбомбили. В суматохе Фру потерялась. Разыскивая ее, Лиза вернулась на дачу, но там уже были немцы. В надежде отыскать гувернантку и добраться до ближайшего населенного пункта, где можно было бы сесть на другой эшелон, Лиза оказалась в Луге, наводненной беженцами и отступающими частями. Немцы подходили к городу, и на подступах шли ожесточенные бои.
С одной из разбитых частей Лиза очутилась в немецком тылу, позади прорвавшихся танков генерала Кюхлера, которые устремились к Ленинграду. О возвращении в город уже не могло быть и речи. Сначала еще теплилась надежда – перейти линию фронта, но вскоре и она угасла. Лиза поняла с устрашающей очевидностью: пришла беда, которая объединяет всех, обиженных и обласканных советской властью, рабочих и так называемую интеллигенцию. Теперь каждый должен, забыв о прежних планах, внести свою лепту в защиту Родины. А обижаться на советскую власть у Лизы Голицыной были причины. Отца ее арестовали в тридцать седьмом, с тех пор она не имела о нем никаких известий. Остались с младшей сестрой Натальей вдвоем – мать умерла за пять лет до того события от тяжелой болезни.
В лесах под Лугой началась для Лизы партизанская жизнь. Она очень беспокоилась за сестру – не знала, удалось ли Наталье вернуться в Ленинград, и очень надеялась, что немцев все-таки не пустят к Волге. Партизанский отряд быстро разрастался за счет жителей окрестных деревень и городков, бежавших от оккупантов. Кочуя по лесам осенью сорок первого года, отряд стал лагерем недалеко от Ивангорода, на самой границе с Эстонией. Лиза освоила несколько новых для себя профессий: работала связисткой, переводчицей, санитаркой. Приходилось ей принимать участие и в боевых операциях. Суровая партизанская действительность требовала немалых жертв: Лиза с отчаянием замечала, как черствеют и портятся ее руки, страшась, что они уже никогда не прикоснутся к инструменту. Она никому не рассказывала ни о своем дворянском происхождении, ни, тем более, о том, что она – дочь репрессированного комбрига. Даже фамилию сменила – назвалась Голиковой, благо документов у нее не было – остались в разбомбленном поезде. Девушка боялась вызвать подозрительность, от которой настрадалась перед войной. Но как оказалось, от советской власти не спрячешься – она вспомнила о Лизе, как о многих «бывших», когда стало очень нужно и страшно.
Однажды начальник разведки отряда вызвал ее к себе и, приказав ординарцу выйти из землянки, огорошил новостью:
– А я узнал, Елизавета Григорьевна, что ты, оказывается, к княжескому семейству отношение имеешь?
Лиза похолодела: «Все, конец», – мелькнула в голове отчаянная мысль.
Однако комиссар удивил ее еще больше, когда даже не спросил, почему она назвалась Голиковой. И в том Лизе очень повезло, поскольку особистам повсюду мерещились шпионы, и при малейшем подозрении человека легко обвиняли в предательстве и отправляли под расстрел. Но, как оказалось позже, у комиссара был другой интерес основания и даже особые полномочия.
Выяснилось, что благородные предки Лизы, о которых она и упоминать боялась, вдруг в лихую годину очень понадобились советской власти, которая безжалостно расправлялась с «бывшими» до войны. Информация о Лизе поступила комиссару из Москвы, и притом – распоряжение: привлечь девушку для выполнения специального задания. Лизе предстояло отправиться сначала в Таллинн, а оттуда, – если гестапо позволит, – в Кенигсберг, где находился центр подготовки немецкой агентуры для засылки в тыл Советам. Выдавать себя она должна была за ярую противницу советского строя, пострадавшую от власти большевиков. На первом этапе главная задача – добиться у немцев доверия, поступить к ним на службу. Партизанам, но более того – Москве! – очень нужен был в Кенигсберге свой человек, и операцию контролировали из центра.
Выбора не было, предложение имело форму приказа. Конечно, Лизе никогда не приходилось выполнять подобную миссию, это в Москве учитывали и прислали подробные инструкции. Однако иного кандидата не было. Дочь репрессированного комбрига получила прекрасное воспитание и образование – она свободно говорила по-немецки, по-английски и по-французски. Имела заметную, благородную внешность – высокая, стройная фигура, длинные светло-русые волосы, изящный овал лица, большие глаза. Не рабоче-крестьянская косточка – сразу видно. Комар носа не подточит.
На подготовку операции ушло два месяца. Лиза получила связи, пароли и явки, научилась обращаться со всем этим незнакомым ей прежде «хозяйством» и в середине октября сорок первого года объявилась в Таллинне. Как ни странно, но ей повезло – немцы очень быстро приняли ее на службу и определили в секретариат, – вот удача! – местного отделения армейской разведки – абвера. Вероятно, что «легенда» на самом деле была безупречна. Все факты, подвергшиеся проверке, подтвердились. И знаменитые предки благородных кровей, и родство с дворянскими фамилиями Европы, и репрессированный отец, и ущемление в правах… Аристократическая внешность «фрейлян» тоже играла роль, это сразу привлекло к ней немало поклонников, которые далеко не всегда руководствовались только личным интересом. И понимая это, Лиза старалась с холодной вежливостью держать офицеров на расстоянии. Она с первых дней проявила себя как очень дисциплинированная и исполнительная особа – немцы это ценили высоко. И что уж окончательно покорило ее новых сослуживцев – она обладала несомненным талантом пианистки.
Постепенно Лизу стали привлекать к секретным операциям, а также к работе с русскими, которые соглашались сотрудничать с немецкими властями. Их готовили к засылке в советский тыл: в Таллинне располагался филиал кенигсбергского центра, и это для Лизы оказалось второй, очень крупной удачей. Вскоре появилась и первая информация, которую необходимо было переправить своим. Отправляясь на встречу с партизанским агентом, Лиза сильно волновалась, опасаясь слежки, но все обошлось благополучно. Во всяком случае, ей так казалось. Опасность подкарауливала ее совсем с другой стороны. Проработав в абвере совсем короткий срок, она не сразу поняла, что немецкие спецслужбы, – как и многие другие – представляют собой этакий змеиный клубок, где одна ветвь разведки старается «удушить» другую.
В Таллинне шла жесткая подковерная борьба между абвером и гестапо. Намереваясь перехватить у абвера инициативу в работе с агентурой, местное гестапо постоянно интриговало, тайно поддерживаемое Берлином, чтобы скомпрометировать руководителей армейской разведки. Неожиданно Лиза стала объектом его интереса – гестапо собиралось использовать ее в своей секретной деятельности, но для начала решило припугнуть.
Однажды ночью Лизу арестовали. Она испугалась: неужели гестапо стало известно о ее подпольной деятельности, которая только началась? В этом случае есть риск погубить всю разведывательную сеть в городе, замкнутую теперь на нее. Но во время допроса выяснилось, что гестапо интересует другое – сведения о работе обер-лейтенанта Замера, прибывшего накануне из Берлина со специальным заданием Канариса. Лиза переводила ему на нескольких допросах.
Допрашивали фрейлян Голицыну грубо – не церемонились. Светили ярким светом в глаза, выбивали из-под нее стул, бросали на холодный, грязный пол камеры. Понимая, что любая оплошность в гестапо может стоить ей доверия в абвере, а значит, ставит под угрозу цели, поставленные перед ней командованием, Лиза вытерпела все, не проронив ни слова. Она готовилась к худшему, но, обругав, ее отпустили. Вытолкнули на улицу под проливной дождь. Пройдя несколько шагов, она обессиленно прислонилась спиной к стене здания, в котором ее только что допрашивали. От перенапряжения звенело у шах – все плыло перед глазами. Последнее, что она различила – свет фар приближающегося автомобиля сквозь стену дождя. Машина подъехала, из нее вышел офицер в полевой, пехотной форме. Больше Лиза не видела ничего – сознание покинуло ее.
Очнулась она в чужой, незнакомой комнате. Лиза лежала на диване, укрытая теплым пледом. Приподняв голову, огляделась – комната напоминала гостиничную, со скудной, казенной обстановкой. Но как она очутилась здесь? Лиза почти ничего не помнила. Перед глазами снова всплыло злое лицо эсэсовского штурмбанфюрера, который допрашивал ее, резкий свет лампы в лицо… В комнате было тихо. Потом послышались шаги – кто-то вошел. Лиза поспешно поднялась и села на диване. Напротив нее, рядом с радиоприемником и торшером, мягко освещавшим комнату, стоял незнакомый офицер. Он невозмутимо разливал виски в два бокала, то, что Лиза очнулась и смотрит на него, казалось, не произвело на него никакого впечатления. Этого человека Лиза прежде не видела, хотя кое-кого она встречала в ресторанах и казино города. Ей почему-то казалось, что если бы он встретился ей – она бы его запомнила обязательно. Офицер повернулся. Взяв бокалы, подошел к ней. Протянул Лизе виски:
– Выпейте, – предложил он почти равнодушно.
– Я не хочу, – отказалась девушка.
– Выпейте, – спокойно повторил он, – а то простудитесь.
Лиза осторожно пригубила напиток, затем спросила:
– Кто вы?
Он придвинул кресло к дивану, представился сухо:
– Лейтенант Рудольф Крестен, дивизия «Дас Райх». Мы стоим здесь на переформировании.
Лиза улыбнулась:
– Меня зовут Лиза. Я так и поняла, что вы неместный.
– А вы здесь знаете всех? – поинтересовался он, усаживаясь напротив.
– Почти. Лица, которые часто встречаются, запоминаю, хотя по именам – лишь немногих. А вас я прежде не видела в Таллинне, в тех местах, которые посещают немецкие офицеры, – уточнила она быстро.
– Извините, я был на фронте, – сдержанно, одними губами улыбнулся офицер, – вы служите?
– Да.
– Надеюсь, не в том здании, около которого я вас обнаружил? – в его голосе просквозила явная ирония.
– Нет, я работаю в абвер-команде, – Лиза, смутившись, потупилась. – Переводчицей.
– А, – незнакомец усмехнулся, – а я думал, вас так после службы «проводили», что даже ноги не несли, – он тихо засмеялся. – Позвольте, я закурю, – спросил он, доставая из кармана портсигар.
– Пожалуйста, – девушка пожала плечами, слегка озадаченная.
Он щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету. Огонек осветил его лицо. Молодое, с жесткими арийскими чертами: безукоризненный нос, без малейшей горбинки, ровный и прямой, большие, светлые глаза Лейтенант взглянул на нее, – Лиза вздрогнула: мертвенная неподвижность его глаз до несуразности контрастировала с молодостью его лица. Взгляд – жесткий, прямой, проницательный. Просто бестрепетный «белокурый бог», восхваляемый геббельсовской пропагандой. Лизу охватил озноб, мурашки побежали по телу, как-то неотвратимо, безысходно заныло сердце. Но «белокурый бог» смягчился. Взгляд его внезапно потеплел. Затянувшись сигаретой, он откинулся на спинку кресла и, положив ногу на ногу, курил, молча наблюдая за ней.
– Я сам служу в СС, – наконец, прервав молчание, произнес офицер. – Но не пугайтесь. Дивизия «Дас Райх» – это войсковая часть, мы не занимаемся слежкой, не ловим шпионов и всякого рода неблагонадежных, а также далеки от склок с командой адмирала Канариса. Нам некогда, у нас дела иного рода. Не знаю уж, чем вы досадили гестапо, но они явно перестарались с вами. Не буду спрашивать, в чем суть, меня это не касается, – теплый огонек в его глазах снова потух. – Если вы желаете, фрейлян, я могу отвезти вас домой, – холодно предложил он.
– Да, да, – заторопилась Лиза, – я покажу, куда. – Откинув плед, она быстрым движением оправила одежду. Лейтенант галантно предложил ей пальто – промокшее насквозь, оно даже успело немного просохнуть. – Благодарю, – Лиза заставила себя улыбнуться, чувствуя явную скованность.
С одной стороны, она была признательна ему, но с другой – почему-то он внушал ей страх. Как никто прежде, ни фашисты, ни чекисты. Она никак не могла объяснить себе этого обстоятельства – оно словно существовало отдельно от нее, грозное, непонятное, странное. Ей было трудно говорить с ним – не находились ни мысли, ни слова, хотя она никогда не испытывала трудностей в общении – помогало воспитание.
В полном молчании лейтенант Крестен довез ее до дома, где на жалованье, получаемое в абвере, Лиза снимала две комнаты у пожилой хозяйки-эстонки. Видимо, понимая ее настроение, Крестен всю дорогу сосредоточенно молчал. Только прощаясь у дверей, поцеловал руку и предложил:
– Возможно, фрейлян, вы не откажетесь поужинать со мной. Весь день я занят в части. Но вечером имею свободное время в городе. Я приглашаю вас, – и тут же иронично прибавил, – надеюсь, ваши сослуживцы и новые знакомцы из гестапо не станут вас сильно ревновать? Вы согласны? – он без доли смущения посмотрел ей прямо в лицо.
– Да, конечно, – ответила она тихо, не отводя взгляда.
Почему она так сказала? Ведь всего мгновение назад Лиза желала расстаться с ним как можно скорее. А теперь с удивлением понимает, что хочет снова увидеться с ним. Даже обрадовалась. Как странно… Оставшись одна, Лиза не сомкнула глаз до самого рассвета, усталость, мрачные воспоминания о пребывании в гестапо, предвкушение неприятного разговора с начальством грядущим днем – все куда-то ушло, а больше не беспокоило. Расхаживая по маленькой комнатке от окна до крытой вышитым покрывалом кровати, она ощущала незнакомое ей прежде смятение – словно случилось нечто важное, и одновременно пугающее, но она еще не понимала толком, что. Прислушиваясь к шуму дождя за окном, она вспоминала своего ночного знакомца: как он закуривает сигарету и в дрожащем пламени зажигалки – холодный взгляд темно-серых глаз. Что он подумал о ней? Наверняка понял, что она русская, но не подал вида, словно не заметил. Почему? Лиза испугалась и готова была отказаться от назначенной встречи. Но такой оборот не мог не вызвать у лейтенанта подозрения, чего она не могла допустить. «Из маленьких подозрений рождаются очень большие догадки, – говорил ей наставник – чекист Симаков. – Ни одной, даже самой незначительной, зацепки нельзя давать противнику по халатности, тем более такому зубастому, как абвер или гестапо. Все должно быть так, Елизавета Григорьевна, чтобы комар носа не подточил». Так что, коли согласилась – отступать нельзя, хотя было предчувствие, что Крестен осложнит ее положение, и без того непростое и весьма шаткое.
Весь следующий день она не думала о предстоящей встрече – ее переполняли волнение и тревога, связанные с иными обстоятельствами. К ее удивлению, о происшествии в гестапо никто не вспоминал, хотя, как предполагала Лиза по неопытности, такой случай должен бы стать центральным событием в абвер-команде. Она колебалась, докладывать начальству о том, что произошло, или нет. В конце концов решила доложить. На всякий случай. Пусть ее сочтут наивной, зато никто потом не обвинит, что она что-то утаила от своих шефов. Как и предполагала Лиза, ее рапорт восприняли с холодным участием, но по реакции высших офицеров Лиза поняла, что они даже удовлетворены столь откровенным рассказом о пережитом ею ночном кошмаре. Ей сдержанно посочувствовали, слегка возмутились, обещали разобраться. Но у Лизы создалось устойчивое впечатление, что начальство вовсе не было удивлено происшедшим. То ли подобный «обмен любезностями» входил в рядовую практику абвера и гестапо, то ли они вступили в сговор с целью проверки, не склонна ли она к вербовке – о подобных «штучках» майор Симаков предупреждал Лизу.
Она едва дождалась конца рабочего дня, когда начальник команды позволил ей уйти домой. Больше всего Лизе хотелось забраться под одеяло с головой и ни о чем не думать. Но она обещала Крестену отправиться с ним на ужин, к тому же это свидание она могла использовать и в личных целях: в ресторане наверняка встретятся знакомые лица, полезно проследить за их реакцией. Под подозрением она или нет? Мучаясь сомнениями, Лиза тщательно выбрала платье – длинное, из черного бархата, на тонких лямках. Оно очень шло к ее матовой коже и светлым волосам. Дополнением служили черные перчатки выше локтя и колье из сапфиров, которое Лиза взяла на прокат в ювелирном магазине на один вечер. Своих украшений у нее не было. Нарядившись, едва удерживалась от того, чтобы не стоять у окна. Устала гадать – приедет или не приедет Крестен. А стрелки на часах, которые иногда просто бежали по кругу, в тот раз двигались раздражающе медленно.
Присев в кресло, Лиза снова принялась размышлять о гестаповской провокации, но резкий гудок автомобиля под окном заставил ее встрепенуться. Она подошла к окну и отодвинула занавеску – на улице у подъезда стоял черный «мерседес», который накануне привез ее домой. Но за рулем сидел кто-то другой. Сердце Лизы сжалось – а вдруг она не разобралась в тонкой игре гестапо, и Руди Крестен вовсе не из дивизии «Дас Райх», а тоже из гестапо, как тот отвратительный штурмбанфюрер, воспоминание о котором до сих пор ужасало ее? С чего вдруг она поверила ему на слово? Да и как она может верить кому-то, при ее-то положении? Лиза вдруг ощутила себя на грани провала.
Но ужас скоро рассеялся: лейтенант Руди Крестен вышел из машины, – он сидел рядом с шофером, – и помахал Лизе рукой. Он был в парадной черной форме, на кителе виднелся новенький Железный крест. Как-то сразу успокоившись, Лиза жестом приветствовала его и показала, что сейчас спускается. Быстро подошла к дивану, на котором лежали меховая накидка и шляпа с вуалью, уже хотела надеть их – и снова опустилась на диван. Тревожное предчувствие обожгло ее, почти как свет лампы в глаза на допросе в гестапо. Медленно повернувшись к зеркалу, она взглянула на себя, разглядывая, точно видела в последний раз. И снова ощутила горячее желание бросить все и вернуться домой в Ленинград. Но куда? Немецкие информаторы сообщали, что город подвергался яростным бомбардировкам, а в начале сентября войска вермахта сомкнули вокруг него кольцо блокады. Ничего нет, никого больше нет. Она одна – одна за всех. И если струсит, не выдержит до конца – ее ждет смерть. В гестапо или в НКВД – никакой разницы. В гестапо расстреляют за то, что она выполняла задание, в НКВД – за то, что не выполнила. А заодно за отца, за деда – за все сразу. Но даже в случае успеха никто не даст гарантии, что ее не расстреляют, просто за что-нибудь. Так что назад пути нет, надо идти вперед. Как бы ни было противно и тяжело.
Лиза встала. Одев манто и шляпу, она спустилась вниз.
– Добрый вечер, фрейлян, – Руди предложил ей руку. – Я рад, что вы не забыли своего обещания. Предпочитаете поехать на машине или пройдемся пешком? – осведомился он заботливо. – Здесь недалеко, а Фриц поедет за нами, – он указал взглядом на молоденького солдата, сидящего за рулем. – Это мой денщик, – уточнил Крестен.
– Наверное, лучше пешком, – неуверенно согласилась Лиза. Ей не хотелось садиться в машину. На улице, среди людей, она чувствовала себя как-то спокойнее и раскованней.
– Как скажете, фрейлян, – Руди галантно склонил голову и неторопливо повел Лизу к ресторану. В отличие от нее, он чувствовал себя вполне вольготно. «Мерседес», шурша шинами по опавшей листве, медленно двинулся за ними. – Вы до войны жили в Таллинне? – спросил Руди после короткой паузы.
Лиза вздрогнула. Но, взяв себя в руки, ответила ровно:
– Нет, в Ленинграде.
– В Петербурге? – переспросил он, усмехнувшись. – Я изучаю Россию по военным картам, на наших картах нет такого города Ленинград, есть Петербург.
– Я тоже с большим трудом выговариваю его новое название, – призналась Лиза вполне искренне. – Никак не могу привыкнуть.
– А как же вы оказались здесь? – последовал следующий вопрос.
Лиза приготовилась повторить заученную еще в партизанском лагере легенду, выдержавшую проверку, но вдруг ощутила, что комок встал у нее в горле, и она не может вымолвить ни слова. С лейтенантом из дивизии «Дас Райх» у нее не получалось разговаривать столь же непринужденно, как с прочими.
– Знаете ли, так получилось, война все спутала, – быстро проговорила Лиза, и это было правдой. – Впрочем, мы пришли, – она вздохнула с облегчением, когда впереди показалась сверкающая огнями вывеска ресторана «Лана».
Едва войдя в холл, Лиза сразу заметила устремленные к ним взгляды. Большинство завсегдатаев, собравшихся к привычному часу, рассматривали с любопытством, но не девушку, а ее спутника. Появление в ресторане Лизы было событием вполне привычным – она бывала здесь довольно часто с сотрудниками абвер-команды. А вот Руди Крестена не знали, из чего Лиза сделала вывод, что он пришел сюда в первый раз – но почему? Ведь офицеры дивизий, которые располагались в окрестностях Таллинна не брезговали увеселениями в городе. Из дивизии «Дас Райх» здесь побывали многие.
– Так как же вы оказались в Таллинне? – спросил Крестен неожиданно и вполне настойчиво.
Он помог Лизе снять манто, предложив стул, усадил ее за столик, заказал шампанское.
«Почему он спрашивает меня все время об этом? – Лиза думала с настороженностью, близкой к панике, – из простого любопытства? – Она изо всех сил старалась, чтобы ее настроение никак не отразилось на лице. Или Крестен преследует какую-то иную цель? Вдруг он подослан? Но кем? Шефом гестапо, Замером? Этакий случайно заскочивший в Таллинн служака, отмеченный наградами, весьма симпатичный на вид, вроде бы не имеющий никаких связей со здешними бонзами разведки. Побыл, прогулялся – и уехал снова на фронт. А попутно расспросил некую особу о ее тайных помыслах и секретах и доложил, куда следует». Ведь человеку сугубо военному, не имеющему отношения к спецслужбам, полагают они, девушка раскроется быстрее или расслабится и проговорится.
Лизе казалось, что она разгадала замысел Крестена и его покровителей. Собравшись с духом, она как можно спокойнее, принялась пересказывать ему все, что уже не единожды докладывала сначала своему непосредственному шефу, потом его шефу, потом шефу шефа. К ее удивлению, Крестен слушал внимательно, ни разу не перебив.
Принесли шампанское – типичный способ сбить ее с мысли. Но Крестен не обратил на это обстоятельство ровным счетом никакого внимания, чем вызвал недоумение. То ли он вовсе не собирался устраивать Лизе очередную проверку, то ли действовал методами, которые были ей неизвестны. При этом лейтенант почти неотрывно смотрел ей в лицо, и Лиза чувствовала себя неуютно под его проницательным взглядом. Впервые с тех пор, как она оказалась в Таллинне, Лиза вдруг почувствовала, что ее версия – неубедительна. И суть заключалась не в том, что факты, изложенные в ней, сомнительны – они-то как раз были проработаны должным образом. Но сама легенда как-то не «шла» ей, как бывает не идет женщине прекрасно сшитое платье из дорогого материала. Словно с чужого плеча. Она, Лиза Голицына, она не могла так поступать. Не могла – и все. По чести говоря, если уж «кроить» по ней – так Лиза сейчас должна находиться где-нибудь под Ленинградом или под Москвой, перевязывать раненых красноармейцев в санбате или переводить на допросах какому-нибудь советскому командиру. Вся ее разведывательная деятельность – сплошная фальшь. Никогда Лиза не ощущала этого столь явственно, как теперь, под взглядом малознакомого ей немецкого офицера, сидящего напротив. И он тоже все понимал – в том не было сомнений. Он ей не верил. Еще немного – и он разоблачит ее. Испугавшись, Лиза прервала рассказ.
– Поймите, лейтенант, – произнесла она, теребя руками салфетку, – все, что я пережила, живо во мне. И мне трудно вспоминать, тем более, вслух.
– Я понимаю, – кивнул он, – тогда предлагаю выпить за знакомство. – Его губы растянулись в улыбке, она очень не понравилась Лизе: показалась, какой-то неестественной, натянутой. Причину того Лиза пока не разгадала – не знала. Даже думать боялась. Но может быть, ему вообще было не свойственно улыбаться по душевному складу. Лиза слышала, что такое бывает.
– А вы откуда, из Берлина? – пригубив вино, чтобы скрыть смущение, Лиза поспешила перейти в наступление. Она старалась говорить весело, даже беспечно, но получалось плохо – сама слышала.
– Почему обязательно из Берлина, – он пожал плечами. – Если немец, то из Берлина? Вовсе нет. Я родом из Гамбурга, слышали о таком городе? Это очень большой порт. Я там родился, провел все детство. Мой отец офицер, он был тяжело ранен на Первой мировой войне, под Амьеном. Вскоре после войны умер. Мать заболела чахоткой и тоже умерла, – Крестен сделал паузу. Лизе показалось, что при упоминании о матери лицо его помрачнело. – Меня воспитывала ее сестра, баронесса фон Крайслер, и я очень признателен ей за доброту, – он снова слабо, как-то натянуто улыбнулся. – Закончил военную академию. Теперь – на фронте. Недавно был ранен, под Киевом. Из госпиталя выписался досрочно, вернулся в свою дивизию. Вот получил награду, – добавил он иронично и указал на Железный крест на кителе. – Холост, своей семьи не имею, – последнее замечание он произнес с усмешкой. – Вас что-то еще интересует, фрейлян?
– Нет, – смутившись, Лиза потупилась. – А ваш денщик? – вдруг вспомнила она, желая только одного, – поскорее задать вопрос, чтобы Рудольф отвлекся и не смотрел на нее, читая в сокровенной глубине сердца. – Он раньше служил у фон Крайслеров, а теперь с вами?
– Нет, – Руди качнул головой, – он всего лишь солдат. Но очень слабый солдат, в физическом смысле. Ему доставалось во взводе и от командира, и от сослуживцев. Я взял его к себе, чтобы было легче. Он весьма усерден, умеет быть благодарным.
Они просидели в ресторане допоздна. Посетители постепенно разошлись. Подошел официант, с угодливым поклоном напомнил:
– Господин лейтенант, мы закрываемся.
– Что? – Руди обернулся. И вдруг без слов положил на стол сначала пистолет, а потом… денежную купюру, сверху. Не перепутал, все сделал так, как и хотел, заранее зная, какое произведет впечатление.
– О, господин лейтенант, – пролепетал официант, побледнев, – вы можете оставаться, сколько пожелаете, – и поспешно ретировался, даже не взяв чаевых.
– Вы говорили, Лиза, что были пианисткой, – Керстен кивнул на стоявший на сцене рояль.
– Да, – подтвердила она, – я училась в консерватории. Закончить не успела.
– А вы знаете немецкую музыку?
– Конечно.
– Тогда сыграйте мне, – попросил он.
– Но я давно не репетировала, – попыталась возразить она. – Наверное, многое забыла…
– Вы не забыли, – уверенно сказал он. – Сыграйте, Лиза. Завтра утром мы уезжаем на фронт. Я буду вспоминать этот вечер.
– На фронт? – она вскинула глаза. – Как? Так быстро?
– Да, время стремительно, фрейлян. Не надо тратить его на то, чтобы ссориться с гестапо, – он понизил голос. – Ведь вы не предали своего шефа, как я понял. А как же вы предали Родину?
Лизу точно обухом ударило. Она сдернула руки со стола, даже не успев сообразить, что выдает этим себя. Да. Он догадался обо всем, не зря она его боялась. Первое впечатление, как часто бывает, оказалось правдиво. Он словно читал в ее душе, понимал ее такой, какой она была, а не той, какой желала казаться. И не на секунду не заблуждался с самого начала.
– Я не могу играть, – ответила она резко и встала из-за стола. Рудольф взял ее за руку и усадил снова. – Не волнуйтесь, фрейлян, – проговорил он так же тихо, – я не провокатор, просто я понимаю немного больше, чем ваши шефы. И не веду игры, которую ведут они. Меня уже завтра утром не будет здесь. Но будьте острожны, фрейлян Лиза, вас заманят в ловушку, вы даже не заметите как. Вы ввязались явно не в свое дело. Вы слишком тонки и чисты. Разве еще не поняли, когда вас сдали в гестапо? Дальше они будут действовать еще более жестко…
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – возмутилась Лиза и объявила: – я ухожу. Простите меня, лейтенант, но я очень устала, а меня завтра рано вызывает шеф. Прошу меня не провожать, я дойду сама, здесь близко.
– Воля ваша. Настаивать не смею. – Руди Крестен равнодушно пожал плечами. – На всякий случай: наш эшелон отправляется завтра в 14.00, – сообщил он, словно рассуждая сам с собой. На Москву.
Последняя фраза прозвучала как-то особенно жестко и хлестко. Услышав ее, Лиза остановилась и пошатнулась. Ей стоило огромных усилий, чтобы не обернуться и не выдать себя еще больше. Но совладав с волнением, она ушла. Керстен больше ничего не сказал и следом не вышел.
Всю ночь Лиза не сомкнула глаз, ожидая ареста. Но за ней не пришли. «Неужели он все-таки не донес? – мучилась она в догадках. – Но почему? Почему? Может быть, ему нравится, загнав мышь в ловушку, наблюдать, как она отчаянно пытается освободиться? Конечно, в нем есть странности. Но внешне – вполне нормальный человек. А нормальный человек, тем более немец, эсэсовский офицер, обнаружив врага, должен донести в гестапо. Он давал присягу – он обязан поступить таким образом. Почему же он донес?» Чем больше Лиза размышляла об этом, тем больше Руди Крестен казался ей чрезвычайно опасным человеком. Куда опаснее, чем все, кого она встречала прежде, даже в гестапо. Ведь он руководствовался не фактами, а какими-то только одному ему понятными принципами. Кто он? Коллекционер душ? «Хорошо, что он уезжает», – подумала Лиза с явным облегчением. Она бы не хотела, чтобы он задержался в Таллинне еще хотя бы на день. Даже на час.
Не хотела, но на вокзал поехала. Она прекрасно понимала, что Рудольф намеренно назвал ей час отбытия эшелона, уверенный, что она не утерпит, приедет. Лиза боролась с собой, клялась, что и ноги ее не будет на вокзале. Но к двум часам, – ничего не смогла с собой поделать, помчалась, схватив свой автомобиль.
