Виктор Юнак
Убийство с продолжением
1
Карамазов сквозь линзы своих тонких, в золотой оправе очков смотрел в окно из своего кабинета. Большое окно выходило на улицу Варварка, и Карамазов с удовольствием наблюдал, как девочка-экскурсовод, прикрывшись зонтом (слегка накрапывал дождь), рассказывала туристам об истории улицы, о культурном слое, из-за которого старый Английский двор, находящийся здесь почти полтысячелетия, оказался практически по самую крышу погружен в некогда ровную улицу, как по Варварке везли на казнь скованного в кандалах и запертого в клетке народного вожака Стеньку Разина (на протяжении нескольких десятилетий в честь него эта улица так и называлась), об одной из главных достопримечательностей центра Москвы – церкви Святой великомученицы Варвары, в честь которой, собственно, и назвали улицу. Толпа туристов, возможно даже и иностранцев, внимательно слушала, что-то спрашивала, фотографировала, прикрывая от дождевых капель окуляры фотоаппаратов.
Сорокасемилетний президент крупной коммерческой корпорации Карамазов таким образом отдыхал в редкие минуты, когда его никто не спрашивал, когда молчали телефоны и не беспокоила секретарша Анюта. Три года назад он переехал в этот новый офис и был этим очень горд. Его корпорация, которую он скромно назвал своим именем, правда, на импортный лад – «KARA – MAZOFF», непонятно для чего разделив фамилию на две части, процветала, а он сам гордился тем, что уже два года находится в первой двадцатке списка «Форбс» русских миллиардеров. А ведь всего лишь каких-то два десятка лет назад, во времена всеобщего хаоса он начинал свое дело с батареек «Varta», которые он с двумя своими друзьями-компаньонами, одолжив денег у знакомых и соседей, привез в Россию. И первая же партия батареек не просто окупила затраты, но и принесла хорошую прибыль. С этого и начался его бизнес. Он даже был рад, что его «почтовый ящик», в котором он проработал несколько лет после окончания мехмата МГУ, во времена горбачевской перестройки накрылся медным тазом и многие сотрудники вынуждены были переходить на собственные хлеба.
Карамазов – солидный, крепкого телосложения мужчина чуть выше среднего роста, шатен, с несколько поредевшей, но аккуратно причесанной шевелюрой, с густыми ресницами и серыми глазами, округлым лицом, классической красоты носом и маленькой, двух-трехдневной щетиной, за которой Карамазов тщательно следил весь последний год. Правда, неожиданно обнаружил, что в последнее время эта некогда полностью темная и густая щетина стала прореживаться сединой. Костюм его был со вкусом подобран и сидел на нем как влитой. Вот только галстуков он терпеть не мог, называл их не иначе как ошейниками. И лишь изредка, когда на тех или иных государственных или прочих важных приемах, где оговаривался жесткий дресс-код, он соизволял украсить свою шею галстуком-бабочкой.
Он всегда гордился тем, что коммерческая жилка, профессиональный нюх никогда его не подводили. Так, когда еще никто в России понятия не имел, что такое пейджер, он закупил у давнего своего приятеля из бывшей Чехословакии Карела Држевинека партию этих пейджеров и стал всовывать их каждому предпринимателю, объясняя, что за этим видом связи будущее. Некоторые, хоть и удивлялись, но покупали, иные просто по-русски посылали его подальше. Но жизнь показала, что он был прав. Затем появились компьютеры, мобильные телефоны… Фирма разрасталась. Один из двух его первых компаньонов отделился и открыл собственное дело, второй остался с ним и работал теперь в должности вице-президента…
От воспоминаний его отвлекла секретарша, спрашивавшая по селектору:
– Сергей Филиппович, к вам Дымов.
Карамазов отвлекся от созерцания, развернулся в своем глубоком зеленом кожаном кресле и, оттолкнувшись ногами, подъехал к столу из черного дерева, обшитому такой же, по цвету кресла, зеленой тканью. Снял очки, положил их перед собой и нажал на кнопку селектора.
– Пусть заходит.
Через несколько секунд половинка высокой деревянной двери с позолоченными ручками открылась и на пороге появился невысокий, коренастый, с широким мясистым носом и рыжими волосами, с пробивавшейся на самой макушке лысиной, руководитель сектора Дымов с зеленой кожаной папкой в руке.
– Что с тонометрами? – сразу же встретил его Карамазов.
– Сергей Филиппович, все нормально. Там была неувязка с накладными. Таможенники заблокировали всю партию, включая и тонометры. В нашем перечне указаны химические пробирки, а немцы обозначили их как медицинские. А медицинский сертификат мы пока еще не продлили.
– И что же здесь нормального? – удивился Карамазов, кивнув на стул у длинного лакированного приставного стола из все того же черного дерева. – Садись. Ты же понимаешь, что получатель уже нервничает? Мы и так задержали партию на два дня из-за поставщика.
Дымов выдвинул самый крайний, ближайший к Карамазову стул, сел, положил папку перед собой.
– Я отправил разбираться с таможней Никитину. У нее там уже связи налажены. Уверен, что сегодня же всю партию растаможат.
– Давай документы.
Дымов протянул Карамазову папку, тот надел очки в тонкой позолоченной оправе, положил папку перед собой, начал просматривать каждый лист. Через несколько минут поднял глаза на Дымова.
– Хорошо! Можешь быть свободен. И держи меня в курсе.
– Обязательно!
Дымов встал, поставил стул на место и направился к двери.
– Да, слушай, Михаил. Я тут на днях случайно встретил эту самую Никитину, спросил, что да как, есть ли вопросы, есть ли проблемы. Она мне ответила, что никаких особых проблем нет… – Дымов удовлетворенно кивнул головой и едва заметно улыбнулся. – Она сказала, что ей все нравится, но только начальник, то есть ты, после увольнения Страдзе загрузил ее и его частью работы, а зарплата при этом осталась прежней, и что получает она даже меньше, чем этот лентяй Бельский. Ты же понимаешь, что такими логистами, как Никитина, не разбрасываются?
– Да, конечно, Сергей Филиппович, но ведь, смею напомнить, что Бельский – ваш племянник…
– Потому и терплю этого лоботряса. Сестру жалею. А тебя прошу подготовить приказ, – в этот момент зазвонил один из мобильников Карамазова, разложенных им в ряд на краю стола, Карамазов скосил глаза на экран смартфона, вдел наушник в ухо, но свою мысль закончил:
– Да, приказ, что с первого числа зарплата Никитиной будет сто пятьдесят тысяч. Скажешь кадровику, что это я распорядился.
– Хорошо, Сергей Филиппович.
– А теперь свободен… Да, Кирилл, слушаю, – наконец ответил на звонок Карамазов.
Дымов неслышно вышел из кабинета, так же неслышно прикрыв за собой дверь.
– Сергей Филиппович, – кричал помощник Карамазова, – профессор Мышкин сказал, что с высокой долей вероятности это подлинная рукопись Достоевского.
– Во-первых, не ори так, у меня в ушах будто колокол звенит. Во-вторых, почему всего лишь с высокой долей вероятности, а не на все сто?
– Профессор говорит, что по скану определить стопроцентную принадлежность рукописи просто невозможно, – уже спокойнее продолжал Кирилл Сошенко. – Необходимо видеть нажим пера, подлинный цвет чернил, наконец, определить возраст бумаги – вы же понимаете, за полтора столетия бумага выцвела. И еще: Мышкин утверждает, что если это действительно Достоевский, то речь может идти о рукописи какого-то неизвестного ни одному достоеведу произведения. А ведь профессор, как вы знаете, один из ведущих специалистов в области достоеведения.
Карамазов задумался, барабаня кончиками пальцев по крышке стола.
– На когда назначен аукцион?
– На шестнадцатое.
– Так, сегодня уже двенадцатое… – Карамазов ненадолго задумался, Сошенко послушно молча ждал. – Ты вот что, Кирилл. Бери под мышку этого своего профессора и дуй с ним в Ниццу, найди этого антиквара-букиниста и упроси его, чтобы он договорился с аукционером показать оригинал рукописи.
Сошенко передал суть предложения находившемуся рядом шестидесятидвухлетнему седому, с аккуратно подстриженной такой же седой бородой, профессору Мышкину.
– Но это невозможно, – запротестовал Мышкин. – Я же, в конце концов, работаю, мне нужно отпроситься у директора института, объяснить ему причину…
– Послушайте, Виктор Алексеевич, вам ведь не каждый день предлагают отправиться на Лазурный Берег, да еще соприкоснуться с исторической рукописью великого писателя, как говорится, пощупать ее, подержать в руках.
Мышкин почесал подбородок, погладил бороду. Казалось уже давно потухшие и обесцветившиеся, глаза у него загорелись каким-то молодецким огнем.
– Ну, хорошо! Хотя бы один день у меня есть?
– Один день, я думаю, есть… Сергей Филиппович, профессор согласен.
– Отлично! Звони Анюте, пусть заказывает два билета до Ниццы. Надеюсь, загранпаспорт у твоего профессора есть?
– Есть, есть, – закивали одновременно Мышкин и Сошенко.
2
Учитель русского языка и литературы Илья Достоевский сам попросился съездить в областную типографию за учебниками для своей школы. У него там был свой интерес: в областной газете на литературной страничке опубликовали небольшую подборку его стихотворений. Газету-то он получил по почте, а вот за гонораром следовало съездить лично: главный редактор платил наличными. Так было удобнее всем: и ему, редактору, экономия на гонорарах (платя наличными, он уходил от лишних налогов), и газете – появлялась хоть какая-то свобода в средствах (некоторые рекламодатели иногда все еще платили наличными), ну и, разумеется, самим авторам – получали-то они больше, чем если бы это было по ведомости. В трудные времена экономического кризиса каждый старался выживать как умеет.
В районо, конечно, удивились подобному энтузиазму простого учителя, но и облегченно вздохнули – снабженец в это время, как назло, заболел – на даче сломал руку и теперь ходил в гипсе. Достоевский не стал распространяться о причинах, побудивших его к подобному энтузиазму, а в районо и не стали спрашивать. В семь утра от двухэтажного старенького, но в прошлом году слегка отремонтированного здания школы отъехал грузовой «Соболь», в кабине которого, справа от водителя, удобно расположился Достоевский, положив рядом рюкзачок с несколькими листами своих новых опусов, благоразумно засунутых в прозрачный файл, да бутерброды с вареной колбасой и сыром и пакетиком апельсинового сока. До областного центра путь неблизкий – часа три, в дороге можно будет и перекусить.
– Ничего, если я чуть-чуть вздремну, Вадимыч? – спросил Достоевский у седовласого, но еще крепкого водителя средних лет. – Сегодня лег поздно, засиделся у компьютера.
– Дремай, только пристегнуться не забудь, – хмыкнул водитель и повернул ключ зажигания.
Достоевскому было чуть за тридцать. Он был довольно высок ростом, но сухощав, с большими и почему-то всегда грустными кофейного цвета глазами. Нос был слегка длинен, но маленькая горбинка у самой переносицы как бы съедала эту длину. Аккуратные чуть рыжеватые усы на скуластом, жестком лице придавали его облику мужества и решительности. Высокий лоб и круглая голова довершали его портрет. Он приехал в этот город несколько лет назад – в его родном поселке вакансий учителя не было и в областном управлении образования ему посоветовали приехать сюда, в районный городок Болотное. Здесь было две школы, и в одной, № 1, как раз словесница ушла на пенсию. Он несколько тяготился школьными уроками, точнее, даже не уроками, а той писаниной, которая сопровождала эти уроки и отнимала у него время для творчества. Но ничего другого в жизни, кроме преподавания и сочинительства, он не умел. А поскольку в нынешние времена никому неизвестный литератор на мизерные гонорары (да и то если их платили) не проживет, приходилось преподавать. Впрочем, ему нравилось возиться со школярами – частенько они ему давали новые сюжеты для стихов и прозы.
– Вадимыч, мне тут нужно в редакцию сбегать нашей газеты «Обские рассветы». Проследишь, чтобы там с учебниками все нормально было, а? Я тебе накладные дам? – Достоевский просительно посмотрел на шофера, в этот момент докурившего сигарету и выбрасывавшего бычок в приоткрытую дверцу машины.
Они остановились у ворот типографии, и охранник-чоповец, прежде чем открыть ворота, не спеша направился к ним.
– Точно в редакцию, не к бабе? – усмехнувшись, уточнил водитель, беря в руки полуторалитровую бутылку воды и откручивая крышку.
– Да баб мне и дома хватает, – улыбнулся в ответ Достоевский. – Ты же знаешь, я ж еще и писательством балуюсь.
– Да зна-аю! Оставляй накладные и беги куда хошь.
Тут и охранник подоспел.
– Здравствуйте! – поздоровался с ним Достоевский. – Мы за учебниками. Заказ 343-й и 344-й.
Водитель вручил охраннику накладные, тот бегло пробежал по ним глазами, кивнул и махнул своему напарнику в будке за воротами, чтобы тот поднимал шлагбаум.
– Илья Иванович, давай здесь же через два часа, – нажимая на педаль газа, прокричал Вадимыч уже отошедшему от машины Достоевскому.
– Хорошо! – махнул тот в ответ рукой.
Достоевский прошел по уже хорошо знакомому коридору и смело открыл дверь с надписью «Бухгалтерия».
– Всем добрый день! – поздоровался он. – Мне бы гонорарчик свой получить за публикацию.
– Вы кто?
Достоевский улыбнулся.
– Вера Петровна, почти каждый месяц я к вам захожу, и каждый раз вы меня спрашиваете, кто я.
Одна из молодых девушек-бухгалтеров прыснула в ладошку, но главбух, Вера Петровна, тут же недовольно посмотрела на нее, а Достоевскому сказала:
– Вот если бы вы ко мне, Достоевский, хотя бы каждую неделю заходили, я бы вас запомнила.
– Если бы меня звали Федор Михайлович, а не Илья Иванович, вы бы меня и раз в год с распростертыми объятиями встречали, – ответил Достоевский, чем вызвал улыбку и у кассира, женщины в возрасте, с короткими, крашенными в черный цвет волосами. – И потом, частота публикаций не от меня же зависит, а от главного. Я готов к вам хоть каждый день забегать.
– Так вы же весь свой гонорар только на дорогу тратить и будете, – произнесла та самая молодая бухгалтер. – К тому же кто же вам каждый день деньги выдавать будет.
– И тут вы правы, – смутился Достоевский, подходя к Вере Петровне, которая уже достала из сейфа несколько пятисотрублевых купюр.
– Вот здесь распишитесь, – протянула она ему расходный ордер и ручку.
Расписавшись, он, даже не пересчитав деньги, тут же сунул их в карман джинсов и попрощался. Выйдя из бухгалтерии, он прошел еще немного вперед и поднялся по лестнице на второй этаж. Ему нужно было повидаться с главным редактором.
– Здрасьте, Ниночка, главный у себя? – едва зайдя в приемную, спросил он.
– А, Илья Иванович, здравствуйте! Пока у себя. Недавно планерка закончилась, и он хотел отойти в столовую.
– Так я зайду?
– Попробуйте, – не отрываясь от компьютера, ответила Ниночка.
Достоевский два раза стукнул в дверь и, приоткрыв ее, просунув голову, спросил:
– К вам можно, Геннадий Сергеевич?
Главред в этот момент заканчивал разговор по телефону и, увидев Достоевского, махнул тому рукой, приглашая войти. Едва Достоевский закрыл дверь, как главред положил трубку и улыбнулся.
– Приветствую поэта Достоевского! – произнес свое обычное приветствие главный редактор.
Достоевский подошел к столу, пожал протянутую ему руку и также улыбнулся в ответ.
– Издеваетесь, да? У вас, между прочим, в портфеле несколько моих рассказов лежит уже чуть ли не полгода.
– Лежит, лежит! – согласился главред. – Но я вам вот что скажу: стихи у вас хорошие, а проза – так себе. С вашей фамилией плохую прозу нельзя печатать.
– А я, между прочим, сразу после вас иду в издательство Крупенина заключать договор на публикацию романа. А вы говорите, слабая проза.
– Я же не про роман, который я к тому же не читал вовсе. А про те рассказы, которые лежат у меня вот здесь, – главред сделал неопределенный жест в сторону небольшого приставного столика в углу, на котором лежала целая стопка бумаг, упрятанных в папки и файлы. – И я буду только рад, если Крупенин опубликует вашу вещь и если она будет того стоить, я всем буду говорить, что это я, Дорошенко, открыл нового Достоевского.
– А я вам на всякий случай захватил еще один свой рассказ. Он, правда, великоват для газетного формата, но… если с продолжением…
Главред взглянул на часы, затем протянул руку.
– Ну, давайте, гляну. У меня, правда, времени мало.
Он взял бумаги у Достоевского, промчался по заголовку «Записки сумасшедшего» и, хмыкнув, принялся читать. За многие годы редакторской работы Дорошенко научился быстро пробегать по тексту, чего ему хватало для общей предварительной оценки. Но здесь, остановившись на четвертой странице, он откинулся на спинку кресла и поднял глаза на Достоевского.
– Ну, Илья Иванович! Вы что, хотите, чтобы меня, как издателя, за публикацию такого текста в лучшем случае закрыли, а вас, как автора, и вовсе посадили? Здесь же все шито белыми нитками, все эти ваши намеки на повелителя стерхов и прочее. Вы же знаете, в какие времена мы живем? Пятая колонна, пособник Госдепа и все в таком роде.
– Так это же сумасшедший писал, какие к нему претензии. И потом, я же там псевдоним поставил.
– Ну, так вот вы и будете в сумасшедшем доме полиции все это объяснять. А меня увольте!
Дорошенко нахмурился и вернул рассказ Достоевскому.
– Простите, мне и в самом деле нужно идти. А вам удачи в издательстве.
Они попрощались. И Достоевскому показалось, что главред не понарошку очень сильно испугался.
Зато директор и главный редактор издательства Крупенин встретил его весьма любезно.
– Здравствуйте, Илья Иванович! Вот, читал вашу последнюю подборку в «Обских рассветах». Мне понравилось. Особенно вот это:
Не всегда бывает утро добрым.
А если была бессонная ночь?
И ты не вскочишь с постели бодрым,
А будешь ноги едва волочь.
А если вчера гулял по полной,
А ночью «болел» опять?
И утром нужно стакан наполнить
Лишь для того, чтобы встать.
Здорово! Талантливо! Но я вдруг подумал, а вы не того? – Крупенин щелкнул себя по кадыку. – Не злоупотребляете?
– Да нет! – засмеялся Достоевский. – Это же все образно.
– Ну да, ну да, коли так! Впрочем, как у нас в народе говорят, талант не пропьешь. Сколько нашего с вами брата сгубила эта проклятая водка, но мы их творения и спустя десятки лет чтим.
– Да нет, серьезно, Борис Борисович, я не пью. Я же школьный учитель, меня бы за пьянку давно выгнали.
– Впрочем, не обижайтесь, это я к слову. Давайте приступим к нашим баранам. Вот договор, читайте, будут вопросы, спрашивайте, если все устраивает, подписываем и я отдаю рукопись в работу. Договор эксклюзивный, на пять лет. Кстати, давно хотел спросить по поводу вашей фамилии. Это не того, не псевдоним?
– Ни в коем случае! Это, как говорится, моя девичья фамилия. Точнее, девичья фамилия моей безвременно ушедшей мамы.
– Как интересно! До вас ни разу после Федора Михайловича не встречал человека с такой фамилией, тем более в творческой среде.
– Теперь встретили, – улыбнулся Достоевский.
Достоевский начал читать договор, Крупенин в это время закурил заранее набитую табаком трубку, встал, подошел к окну, открыл фрамугу пошире и помахал рукой, выгоняя дым на улицу. Постояв некоторое время у окна, вернулся на свое место и сел.
– Мне понравилась ваша вещь, хотя она и довольно жестока. Точнее, жестковата. Впрочем, жизнь у нас сейчас тоже не сахар. И я вот не знаю, пойдет ли ваша книга. Печатаю на свой страх и риск, потому и гонорар обещаю не сразу, а процент с продажи.
– Ну да! Нашему быдлу сейчас серьезную литературу не понять. Не для среднего, как говорится, ума, – Достоевский отвлекся от чтения договора. – Ему подавай макулатурное чтиво, всяких там донцовых-дашковых. Чтобы прочитать, забросить на полку и на второй день забыть даже, что вчера читал и как зовут главных героев.
– Ну, зачем вы так? Издательства, между прочим, на этой, как вы выразились, макулатуре зарабатывают хорошие деньги. И, между прочим, благодаря им печатают и серьезных писателей, и хорошие книги. Неужели вы думаете, что я ваших «Уродов» напечатал бы, если бы не заработал денег на детективах и другом легком чтиве? Меня бы потом мой маркетолог изгрыз бы всего.
– Да, я понимаю, Борис Борисович. Простите, если выразился немного грубо. Просто, к сожалению, прошли те времена в русской литературе, когда достоинства произведения определял редактор, а не продавец.
– И не только в русской литературе, заметьте. Сейчас это, увы, мировая тенденция.
Достоевский подмахнул каждую страницу договора и вернул его Крупенину.
– У меня вопросов по договору нет.
– Вот и чудненько. Месяца через три-четыре, аккурат к книжной ярмарке, я надеюсь, книжка выйдет.
