Виктор Волгин
Под ручку с Богом!
После собрания ее обступали мамаши и донимали расспросами: как вам это удается, ведь вы воспитываете мальчика одна? Тамара обводила всех взглядом превосходства и заводила шарманку про духовное воспитание: главное – смирение и послушание, дети должны с детства усмирять свои желания и подавлять плоть, лишь тогда возможно уважение к старшим и правильное формирование личности! Родители поддакивали, кивали и закуривали тошнотворные сигареты, запивая дым баночными коктейлями.
Я чувствовал себя образцовым хряком-производителем, которого заводчик использует в качестве рекламы своей продукции на международной выставке. Для Тамары я был коммерческим проектом, который помогает компенсировать ее одиночество и придать ее жизни особый смысл. С одной стороны, я не был против, но с другой – платил за Тамарину блажь полным отсутствием детских радостей. В моей жизни не происходило ничего интересного, и я даже начал скучать по «Дому желтого сна».
* * *
Наступила снежная зима. Моя жизнь окончательно погрузилась в безэмоциональный мрак. Апатия к жизни накрыла меня с головой, и я перестал понимать окружающий мир. Временами меня одолевало безумие, в котором было страшно признаться даже себе самому. Я осознанно заглушал сознание молитвами, но подсознание бесконтрольно вырывало меня из сомнамбулического состояния, и злорадные мысли закипали во мне мерзким ехидством. Почему так происходило? Я не знаю. Вероятно, нужно было обратиться к специалисту. Психолог, невролог, мозгоправ… Кто там еще существует на эту тему? Меня можно было спасти, но никому абсолютно не было до этого дела.
Итак, наступила зима, и в один из таких тревожных денечков мне захотелось совершить противоправный поступок. Поковырявшись в своих желаниях, я пришел к выводу, что если разобью стекло в кабинете директора, то убью сразу двух зайцев. Во-первых, я давно мечтал об этом, а во-вторых, битое стекло разрушит мой имидж идеального мальчика и показуха Тамары загнется на корню. Она будет вынуждена пересмотреть наши взаимоотношения, мы все обсудим, найдем компромисс, и, возможно, моя жизнь приобретет сладковатый привкус. Так думалось мне в то время.
Кабинет директора находился на первом этаже, и попасть в стекло было проще простого. Единственное, что здесь требовалось, – сила броска и смелость, так как уйти незамеченным не предоставлялось возможным, но для себя я уже все решил и совершенно не опасался возможных последствий. Я дождался конца уроков и слепил три снежка. Теплом ладоней я превратил их в идеальные ядроподобные снаряды, на которые было приятно смотреть. Для гарантии в один из них я спрятал железный шарик от школьного бильярда, который украл в группе продленного дня.
Я не знал, с чего начать этот опасный эксперимент, и поэтому по традиции прочел молитву для успокоения пульса. После недолгого волнения я осторожно бросил первый снежок в центр оконной рамы – стекло лишь задрожало. Я понял, что мне недостает элементарной силы, и второй снаряд я запустил что было мочи. Бросок был ощутимо мощнее, но стекло выдержало и на этот раз, указав на мою несостоятельность. В ту же секунду в окне появилось лицо разъяренной секретарши. Это была некрасивая девушка-очкарик лет двадцати, с тонкими икрами и грубым голосом. Она начала грозить мне кулаком, я сжался от страха, но переборол его и взглянул на оставшийся снежок. Он, в отличие от меня, не дрейфил, а призывал к действию: эй, не бойся, мне самому не терпится сделать это! Он будто подмигнул мне, и я, глубоко вздохнув, метнул бронебойный снаряд в стекло изо всех сил. Ледышка прошибла его насквозь, образовав при этом эффектную пробоину. Я непроизвольно вскинул от радости руки вверх и подпрыгнул от счастья – ура! Я не убегал, цель моего вандализма была достигнута. Ощущение восторга от выполнения дерзкого плана перекрывало страх неминуемого наказания. Впервые в жизни я почувствовал себя свободной личностью, человеком, победителем, который способен пойти наперекор общественным установкам и запретам. Это был мой первый по-настоящему смелый поступок. Меня схватили старшеклассники и оттащили к директору, где я минут тридцать выслушивал нотации в ожидании Тамары.
– Ты хоть понимаешь, что ты опозорил маму? Неужели тебе не стыдно?! На улице зима, ты выстудил весь кабинет! Поступил как последняя шпана! Теперь все будут показывать на тебя пальцем и говорить о том, что ты натворил! – отчитывал меня директор.
Боже! Да более приятных слов я в жизни не слышал! Я – низкорослый Огрызок – могу доставить столько хлопот! Я заморожу директора школы! На меня обратили внимание! Обо мне теперь заговорят. Разве это не победа?!
Я наблюдал за Тамарой и чувствовал, как фразы директора линчуют ее самолюбие. Я врал, что хотел попасть в ворону, что я случайно, что больше не буду, но директор не затыкался, и, чтобы прекратить это утомительное судилище, я картинно расплакался. Мне хотелось обедать, и дальнейшие проблемы с ремонтом стекла меня не касались. Я ребенок! У меня стресс! Пусть им самим станет стыдно за то, что они перегибают палку и наносят мне психологическую травму, а вечером я помолюсь, и дело в шляпе. Господь на моей стороне!
Мой плач сработал, теперь в глазах педагогического совета я оказался жертвой, и все шишки полетели в Тамару. Ей предлагалось оставлять меня на продленке, отдать в спортивную секцию и принимать участие в жизни школы. Тамара краснела, извинялась и вертелась как уж на сковородке. В общем, меня припугнули учетом в милиции и неудом за поведение в четверти, а Тамару обязали возместить причиненный ущерб. Мы пробыли в школе еще минут двадцать, и после моих слов «я больше так не буду!» нас отпустили.
* * *
Никогда не думал, что представительница прекрасного пола, тем более «мама», может быть настолько жестокой. Мне всегда казалось, что женщины изначально более терпимые и мягкие существа, чем мужчины. Но, видимо, в ту пору я был слишком наивен и совершенно не разбирался в природе человеческой.
Сначала Тамара просто хлестала меня мокрой тряпкой по лицу и требовала просить прощения. Я просил. Но чем настойчивее были мои мольбы, тем изощреннее и сильнее становились ее удары, а когда я зарыдал, Тамара в бешенстве схватила тяжеленный тапок и начала ставить по всему телу обжигающие «горчичники».
– Хватит реветь! Натворил дел – имей мужество понести наказание! Мать он решил опозорить! Ну ничего! Ты надолго этот день запомнишь!
Ударов было так много, что в какой-то момент я, то ли от боли, то ли от обиды, потерял сознание и отрубился. Пришел я в себя оттого, что стою на коленях в красном углу под иконами и рука Тамары держит меня за волосы, сухой горох больно впивается в коленные суставы и разъяренный голос произносит фразу: «Читай молитву, и не дай Бог ты собьешься!»
И тут мне стало по-настоящему страшно. Ведь здесь, в этой комнатенке, защитить меня было некому. Там, в детском доме, можно было закричать, завизжать, и рано или поздно заведующая останавливала пытку, но сейчас я был с «мамой» один на один и меня мог услышать только Бог! И я стал молиться, с выражением, как только умел. Я очень старался, но усталость давала о себе знать, и если я сбивался, то моментально получал по голове тапком. Когда я окончательно отупел от происходящего, то услышал тоненькие голоса снизу. Это были горошинки. Они слезливо просили не давить их коленками, потому что я тяжелый и им очень больно. Я незаметно от Тамары выгреб их так, чтобы не причинять вреда. Они поблагодарили меня за спасение и пожелали спокойной ночи. Они пошли спать, а я продолжал тараторить молитвы по кругу. Я мечтал о том, чтобы время шло хоть немного быстрее, чтобы Тамара уснула или я погрузился в сон, но наказание продолжалось, и я просто смотрел на часы и ждал, когда наступит утро, ведь в этом случае я просто убегу в школу и все закончиться. Через шесть часов прозвенел будильник, я собрал портфель и пошел на уроки.
* * *
Природа брала свое, по утрам я стал обнаруживать у себя эрекцию, на лбу появились прыщи, и вскоре я испытал чувство влюбленности. Объектом моего восхищения стала одноклассница по имени Настя. Мы сидели с ней за одной партой, и я каждый день молил Бога о том, чтобы Он сделал так, чтобы мы встречались. И мы встречались, но только на время уроков.
Настя была редкой красавицей! У нее были светлые волосы, большие голубые глаза и очаровательная улыбка. Правда, она носила пластинку на зубах, но меня это ничуть не смущало, я был уверен, что этот нюанс тянет на такой же физический недостаток, как и мое бельмо. Я хотел добиться ее расположения и всегда держал при себе запасные ручки, карандаши и ластики, так как она их частенько забывала дома. Настя училась средне, и я давал ей списывать и подсказывал во время ответов у доски. За это меня периодически выставляли за дверь и писали в дневник замечания, но я был готов на любые жертвы ради любимой. Конечно, шансов у меня не было, но Настя не отталкивала меня и не обзывала, и этот факт сам по себе внушал мне надежду на будущие встречи.
А еще у Насти была кошка, и в минуты хорошего настроения она рассказывала мне о том, как здорово иметь в квартире пушистого питомца. И вот однажды, на перемене, она сообщила мне, что у ее подруги кошка родила котят, и если я хочу взять себе малыша, то после уроков я могу пойти к ней в гости и выбрать питомца. Мол, их так много, что некоторых могут утопить. И тогда я решил, что хотя бы одного котенка спасу обязательно.
Конечно, я понимал, что Тамара не позволит завести мне даже рыбок, но отказать себе в удовольствии поиграть с котятами я не мог. Настя в тот день не смогла пойти вместе со мной, так как ее оставили дежурить по классу, а я, как только прозвенел звонок, очертя голову помчался к 22-этажному дому, где меня ожидали пушистики.
Я набрал код, вошел в подъезд и доехал до последнего этажа. Двери лифта распахнулись, и в клубах табачного дыма вместо котят я обнаружил трех старшеклассниц. Одна схватила меня за левую руку, другая – за правую, а третья стащила портфель:
– Лошара, покажи бельмо!
Я пытался отворачиваться от них и прятать лицо, но они крепко в меня вцепились и драли за волосы.
– Не рыпайся! А то я тебе сигаретой глаз выжгу!
Хохот перемешивался с матом, и, чтобы смирить врага своего, я продемонстрировал послушание и прекратил сопротивление. Бьют по левой – подставь правую! Они вгляделись в мое лицо, и чьи-то грубые прокуренные ногти задрали мне веко.
– Фу! Мерзость какая!
– Как у покойника!
– Я сейчас блевану!
– Может, с балкона его скинем? Ха-ха-ха!
– Ты вообще им видишь что-нибудь?
– А вдруг это заразно?!
– Надо руки помыть после него!
– С хлоркой! Ха-ха-ха!
Меня отпихнули в угол, и я приземлился на заплеванный пол. Потом, когда эта история докатилась до класса, Настя рассказала мне, что по глупости проспорила желание одной из тех девиц и ей пришлось пожертвовать нашей дружбой.
Кобылы потеряли ко мне интерес и ушли, а я остался сидеть возле мусоропровода. Нервное напряжение спало, сердце успокоилось, пульс восстановился, и я уставился в окно.
Если вы живете на первом этаже, то пятый этаж для вас верхотура, а если вы вдруг оказываетесь на двадцать втором, то это представляется вам вершиной мира! Я взглянул вниз, и мое сердце похолодело! Неужели люди могут стать вдруг такими маленькими?!
Жизнь из зарешеченного окна выглядит серьезной и важной, а с высоты 65 метров любой человек кажется незначительной букашкой. Интересно, как мы все видимся Всевышнему, если Он вообще смотрит на нас?
В тот момент я впервые задумался о Боге как о человеке! Ведь Он создал нас по Своему образу и подобию! То есть Он такой же, как и мы, но только старше и мудрее! Получается, что Он всем нам как отец!
Что Он чувствует, когда мы делаем что-то противЕго воли и правил? Он переживает или осуждает и наказывает? Наверняка Ему сложно, ведь Он один, а нас много! Получается, что Бог – многодетный отец. Даже многомиллионный! Неужели у Него хватает времени для каждого?! Ведь у Него полно дел помимо людских просьб и судеб! Может, про кого-то из нас Он вообще ничего не знает? Ведь в жизни бывает такое! Я слышал! Отцы иногда не знают, что у них есть дети!
А если детей слишком много, то ведь про кого-то можно и забыть! А вдруг Он забыл про меня конкретно? Хотя нет, ведь я крещеный, значит, обо мне Он непременно знает! Крещение – это как перепись населения для Бога. Ты провел обряд, и все, ты в Его компьютерной базе. Теперь-то уж Он точно про тебя не забудет! Все православные у него на учете, это как пить дать!
– Я предупреждал, что дам пиздюлей, если поймаю?! – Хриплый голос вторгся в мое сознание и разрушил карточный домик размышлений.
Я обернулся и увидел толстого мужика в спортивном костюме. Он двигался на меня небритым носорогом. Через мгновение его сила подцепила мое тело и швырнула вниз по лестнице.
Я хотел что-то промямлить, но вонючий костюм перебил меня:
– В следующий раз натяну глаз на жопу! В своем подъезде кури!
Он начал активно спускаться ко мне, и я подорвался по ступеням вниз, чтобы исчезнуть прочь из ненавистного дома. В тот момент я вспомнил, что совсем забыл про время, а в случае опоздания из школы меня ждал тоненький ремень от юбки Тамары. После случая с окном она конкретно взялась за мое перевоспитание, и я боялся ее провоцировать. От волнения я набирал скорость и проходил лестничные пролеты, как заправский автогонщик, но внезапно мой взгляд упал на коробку, и я тормознул!
Меня словно ударило током: внутри коробки сидела пушистая кошка с котятами! Я присел и вгляделся в их симпатичные мордочки, они тянулись к свету и жалобно мяукали. Я погладил каждого из них и снова рванул по своей траектории. Страх предстоящего наказания превращал мой бег в панический транс, и я словно летел над асфальтом, не касаясь ногами земли.
Я ворвался в квартиру, скинул одежду и поставил чайник. Через 29 секунд в дверь зашла Тамара. Мне безумно повезло. Кто-то там, наверху, явно сжалился надо мной.
* * *
Вскоре начались каникулы, и мы с классом отправились в Третьяковскую галерею. Этот день перевернул всю мою жизнь. Я впервые увидел картину Иванова «Явление Христа народу». Одноклассникам было плевать на экскурсию, они поехали сюда ради тусовки и буфета. Рассказы экскурсовода им были до фонаря, и свое перевозбужденное настроение они разбавляли дружескими поджопниками во время самых серьезных моментов. Я же, увидев полотно Иванова, обомлел и вошел в ступор, ведь для меня Иисус был не просто «мужиком в центре», Он был моим другом, товарищем, я столько про Него знал! Сверстники хихикали надо мной и вызывали гнев и раздражение, а знакомство с работой такого масштаба требовало детального изучения и полного погружения в ее мир.
Чтобы исправить ситуацию, я пошел на хитрость: я изобразил приступ диареи, отпросился в туалет, а сам свернул за угол и тайком вернулся в зал Иванова. Пока наш класс бродил по музею, я полностью растворился в невероятной атмосфере картины. Я почувствовал, как моя душа отделяется от тела и жаждет оказаться в эпицентре событий. Я был удручен греховной сущностью человека, мне стали противны те, кто предал Иисуса! Почему люди такие неблагодарные свиньи? Почему они нарушают заповеди? Почему? Почему? Внутри меня извергался вулкан ненависти, и я с трудом тушил этот гнев, осеняя себя крестными знамениями. Посетители равнодушно бродили по залу и не обращали на меня никакого внимания, чем вызывали еще большее отвращение. Ничего! Гуляйте, ходите, бродите! Придет Судный день, и вы все до единого пожалеете о том, что не раскаиваетесь в собственных грехах! Я проговорил молитву несколько раз и присоединился к классу только в вестибюле первого этажа. С того дня я влюбился в живопись окончательно и бесповоротно, а Третьяковская галерея стала моим храмом.
Я обрел мечту! Я решил стать художником, я хотел рисовать! Понятное дело, что просить Тамару купить карандаши или масляные краски было бессмысленно. Денег у меня не было, а попрошайничать было ниже моего достоинства, и я решил ковать железо, пока оно горячо! Уже тогда я усвоил, что важно продумать преступление заранее, а когда решение принято, то действовать нужно решительно и быстро. Лучший экспромт тот, который подготовлен заранее!
Возле Каховки находился просторный «Детский мир», в котором располагалось множество отделов для детей всех возрастов. Я выбрал субботний день, когда отпрыски тащат своих родителей в магазины для покупки развлекательного барахла. Воскресные папы в подобные дни бывают особенно щедры, и я пристроился в хвост к такому хорошо одетому благодетелю.
Это был мужчина лет сорока, с двумя девочками, которые раскручивали его на все, что только можно. У них в пакетах уже были огромные куклы и новые рюкзаки, кроме того, папаша тащил на себе оранжевый снегокат. Я семенил за ними, создавая у продавцов-консультантов видимость причастности к семейному шопингу. Когда девочки останавливались перед стеллажами, я тоже замедлял ход и начинал произносить вслух фразы типа: «Пап, а я же могу посмотреть приставку? Мне еще вот такой картридж нужен! Ты обещал мне летом!» Мужчина не обращал на меня никакого внимания, но я настолько вжился в роль, что в одном отделе мне даже сказали: «Мальчик, ты не потерялся? Твой папа с сестрами ушел!»
Продавщицы поверили, что я член большой благополучной семьи! Этого я и добивался! Я дождался, когда две капризные сучки дойдут до канцелярского отдела, и вошел вслед за ними. Девочки не заставили себя долго ждать и начали канючить у папы какие-то фломастеры по заоблачной цене. Я обошел стеллаж с другой стороны и произнес:
– Пап, я же могу краски взять? Нам в школу надо!
Ответа, естественно, не последовало, но это не помешало мне начать реализацию плана. Глаза разбегались, ладони потели, адреналин набирал обороты, но я уверенно складывал в заранее приготовленный пакет лучшие краски, кисти и прочие аксессуары художника.
Как только я закончил, то громко произнес фразу:
– Пап, я вас на кассе жду!
Продавщица стояла на корточках и потакала девчачьим капризам, а я уверенно подошел к кассиру и сообщил:
– Вас там папка зовет! Они не могу ценник найти на товар!
Кассирша чертыхнулась, что-то вроде: «Опять двадцать пять! Вечно ничего без меня не могут!» – и выскочила в зал, а я вышел за дверь и припустился со всех ног!
Придя домой, я заперся в туалете, разложил перед собой священное богатство и вновь поблагодарил Господа за помощь, потому что я стал счастливым обладателем акварельной бумаги, карандашей, кисточек, красок и даже фломастеров! Кроме того, в пакете «случайно» оказались точилка, палитра и набор пластилина. Вероятно, я это все впихнул от волнения. Я гордился собой и чувствовал, что совершил праведный поступок, потому что Бог меня не выдал! Жизнь вдруг улыбнулась…
* * *
Через неделю я с грехом пополам получил разрешение Тамары и записался в изостудию. Ольга Робертовна, преподавательница рисунка и по совместительству моя крестная, была интеллигентной женщиной, и это с избытком передавалось в манере ее общения. У нее были длинные пальцы, густые волосы и пристальный взгляд. Одевалась она в серо-коричневые тона, косметикой не пользовалась и не носила украшений, кроме цепочки с каким-то талисманом. Она была хрестоматийной старой девой, которая нашла свое утешение в развитии детского творчества. Всех учеников она называла на «вы», и поэтому все ее замечания воспринимались особенно серьезно. Несмотря на то что я был ее крестником, в гости она к нам не ходила. Ее материнство носило формальный характер, но я на нее не сердился, так как толком не мог понять, в чем должна заключаться ее функция. Вероятно, она должна была любить, поздравлять и дарить подарки, но я был парнем неизбалованным и поэтому не обижался на нее вовсе.
Я показал ей свои рисунки, и она неожиданно высоко оценила мои творческие потуги. В тот же день она подарила мне видавший виды мольберт, который пылился в углу за шкафом. Я был очень польщен этим фактом и решил, что если все начинается так здорово, то это непременно знак свыше!
Ольга Робертовна прониклась моей целеустремленностью и занималась со мной кропотливее, чем с другими ребятами. Я приходил в студию раньше всех, а когда занятия заканчивались, то всегда оставался еще на полчасика, чтобы посмотреть, как работают более опытные ребята. Они охотно делились со мною приемами живописи, и никому не было дела до моего бельма и невзрачного вида. Вы себе не можете представить, как это было для меня важно! Словно гадкого утенка, меня отталкивало социальное общество, но здесь меня приняли в семью люди, которых я уважал и которыми я восхищался.
Как-то раз я задержался в студии дольше обычного, а когда спохватился, то в класс уже ворвалась недовольная Тамара, но Ольга Робертовна быстро пришла на выручку: взяла «маму» под локоток, отвела в сторону и что-то убедительно до нее донесла. Тамара переменилась в лице и после этого разрешила мне оставаться в студии допоздна, главное – заранее предупредить ее запиской. Это был еще один маленький шаг к моей независимости, я постепенно обретал свои права.
* * *
Про котят я не забывал и регулярно приносил им молоко, сметанку и прочие лакомства. Больше всех мне полюбился неуклюжий толстенький котенок, которого я назвал Маркизом. Он был очень пушистым и никогда не царапался. Мы быстро наладили с ним контакт и привязались друг к другу. Я приходил в подъезд, вынимал Маркиза из коробки, прижимал его к себе и подолгу сидел, слушая его урчание. Здесь, в углу лестничной клетки, я восстанавливался от стрессов и набирался сил. Я очень привязался к этому комочку шерсти, и когда жительница подъезда внезапно обвинила меня в том, что я развожу помойку, я не стал с ней ругаться, а спрятал Маркиза под куртку и ушел вместе с ним. Дома я устроил ему уютный домик в коробке из-под обуви и спрятал его в шкафу, чтобы Тамара не смогла его обнаружить. Так в нашей квартире появился тайный жилец.
Маркиз быстро освоился и сразу же почувствовал себя хозяином в доме. Он любил сидеть на подоконнике и подолгу наблюдать за тем, что происходило на улице. Лопал он все подряд, аккуратно ходил в туалет, и когда я рисовал, он всегда садился напротив и тихо мурлыкал. Маркиз не отходил от меня ни на шаг, и мы постоянно общались. Все творческие вопросы мы проговаривали вместе и окончательные решения принимали совместно. Наконец-то у меня появился друг, которому я был нужен. Разумеется, Тамаре я ничего не рассказывал про Маркиза, потому что боялся ее гнева. К тому же в последние дни она как-то странно переменилась в своем поведении и сердилась на меня чаще обычного. Она перестала проверять уроки, подолгу курила в ванной, каждый день меняла кофточки, а по вечерам приносила на одежде посторонний запах мужского одеколона.
* * *
Все женщины хотят замуж. Даже если они это решительно отрицают! Особенно необходим муж дамам, которые по своему легкомыслию воспитывают ребенка в гордом одиночестве. Секс для них уже не имеет принципиального значения, и они ищут того, кто потащит на своем горбу груз накопившихся проблем. Именно поэтому матери-одиночки – самые искушенные и опасные охотницы на свободных мужчин. А уж если мужик хорошо зарабатывает и не пьет (хотя такого сочетания я не встречал), то это прямо-таки раритетный экземпляр.
Тамара не была исключением. В силу своего темперамента она страдала без мужика особенно сильно. Вообще, как я понял, красивым женщинам стариться гораздо больнее, чем некрасивым. Они привыкли к вниманию и поклонению, а с обнаружением первой седины в шевелюре они явственно осознают, что часики «пробили двенадцать» и теперь их карета постепенно превращается в тыкву. Очень обидно.
Конечно, Тамара не жила в полной изоляции, и немногочисленные подруги время от времени подкидывали ей варианты, но подобные свидания продолжения не имели, и когда ее спрашивали об итогах встречи, она произносила, тяжело вздохнув: «Кому нужны опавшие листья?»
И все же она не сдавалась! Да, она выглядела старше своих лет, не занималась спортом, но, закаленная частыми неудачами, она упорно продолжала верить в себя, а это главное в подобном предприятии. Так что, когда в ее жизни наметились перемены, я не слишком удивился и даже немного порадовался в надежде на послабление контроля.
С началом нового учебного года я стал ощущать, что изменения в жизни Тамары наметились более чем серьезные: в туалетном стаканчике появились бритва и дополнительная зубная щетка, старые туфли Тамара сменила на шпильки, а на месте потертого пальто появилась эффектная кожа. Вскоре и старая софа уступила свое место двуспальной кровати, и однажды на воскресное богослужение я поехал в одиночестве. Когда я вернулся с просфорами и новым молитвословом, в квартире было накурено, и Тамара отрешенно смотрела в экран телевизора, держа в руке заляпанный бокал с вином. Я, очевидно, раздражал ее своим возвращением, и вместо «спасибо» получил приказ помыть сантехнику в доме и провести дезинфекцию от тараканов.
Таким образом, в отношениях «матери» и «сына» наметились неизбежные изменения. Я чувствовал, что что-то должно произойти, но предугадать, что именно, не мог в силу возраста. Конечно, назвать прежнюю диктатуру Тамары нормой у меня язык не повернется, но я по привычке опасался того, что станет только хуже.
Мы продолжали верить в Бога и молиться, но уже не столь отрешенно. Кстати, уже тогда я отметил, что без посещений храма жизнь становится гораздо более радостной. Потому что когда ты вместо вызубренной молитвы напеваешь веселые песенки, рисуешь, гуляешь, то градус скорби в душе снижается и сердце наполняется счастьем. Ведь все эти определения: раб, грешник, мученик, лукавый, искушение – провоцируют в голове беспокойный хаос и постоянный мандраж, который программирует сознание на «бояки», неврозы и самоуничижение.
Мне нравились церкви и монастыри, я их очень ценил: Кижи, храм Василия Блаженного, Спас-на-Крови… Но любил их как величайшие произведения зодчества! А церковные ритуалы со временем меня начинали отпугивать. Особенно смущали люди, которые могли всю службу простоять на коленях и отбивать земные поклоны, глядя на распятие рассеянным взглядом. Неужели это так принципиально? Твоя просьба будет скорее исполнена, если ты стоишь на мраморном полу? А если у тебя больная спина? Ревматизм? Ведь если Бог повсюду, то Он слышит тебя 24 часа в сутки в любой точке мира. Если молитва произнесена с душой и от чистого сердца, но не в храме, то что? Ее не примут к рассмотрению?
В общем, в один ноябрьский день я пришел из школы и увидел, что в нашей квартирке под кухонным столом нарисовалась батарея пустых бутылок, линолеум стал липким, а вместо сковородки на плите красовалась массивная пепельница, набитая трупами сигарет. Я понял, что именно так и выглядят перемены в моей жизни. Минут через десять после моего знакомства с обновлениями дверной замок сделал три уверенных оборота, и я услышал хмельной голос Тамары:
– Ларик, сыночек, ты дома? – Она громко сбросила обувь и закрыла форточку. – Ларик, ты так выстудишь всю квартиру!
– Я хочу прибраться. – Я согнал Маркиза с подоконника и спрятал его в коробку.
Что-то снова громыхнуло в прихожей, и я выглянул в дверной проем. Тамара пошатывалась и выглядела как проститутка. Рядом с ней разувался небритый мужчина лет сорока пяти, в красивой рубахе. От него пахло дорогим ароматом, его черные волосы были зачесаны назад, глаза мутно горели алкоголем, а в руках были черные четки. Очевидно, что когда-то этот мужчина обладал внушительной силой, но теперь его лучшие годы остались в прошлом и он осознанно «спускался с горы».
– Ларик, поздоровайся с Петром Николаевичем.
Петр Николаевич сделал шаг навстречу и как-то ехидно улыбнулся уголком рта. Что-то в нем было не так! Казалось, что он ухмыляется надо мной и сдерживает недобрый смех. Доверия он не внушал совершенно, но я все же протянул ему руку ради Тамары.
– Ты что, не знаешь, что первыми подают руку старшие? Что ты меня позоришь перед приличными людьми?
Тамара подставила Петру Николаевичу губы для поцелуя. Он чмокнул ее и вместо рукопожатия потрепал меня по голове:
– Нормально, пацан!
На его руке я заметил размытую наколку в виде парусника, впрочем, разглядывать мне ее не хотелось – синие рисунки на телах меня с детства отпугивали. Так уж складывалось, что люди с наколками всегда глядели на меня колючим взглядом, и я чувствовал от них угрозу. Такие дядьки, как правило, постоянно кашляли, курили папиросы и часто были пьяны. В общем, несмотря на приличный общий вид, Петр Николаевич меня напугал.
– Ларик, я выхожу замуж! Петр Николаевич будет жить с нами, поэтому ты обязан слушаться его во всем и помогать. Ты меня понял? – Тамара отчеканила новое постановление окрепшим голосом, так, чтобы я даже мысленно не смел дискутировать на тему нового жильца.
– Да. Я понял.
«Молодожены» прошли на кухню продолжать торжество, послышался звон бокалов, заиграла музыка, и я понял, что сегодняшний вечер мне запомнится масштабной пьянкой. Хотелось скорее уснуть, но, судя по настроению Тамары, мой сегодняшний покой приносился в жертву ее счастливой помолвке.
– Сынок! Иди пить кока-колу!
Я приплелся на кухню. Петр Николаевич крутанул пробку, и двухлитровая кола брызгами окропила все стены. Тамара расхохоталась (хотя мне за такое был гарантирован подзатыльник), Петр разбавил виски и положил ладонь на ее колено, наполнил стаканы и, почувствовав мое недовольство, успокоил:
– Это временно, весной переедем в новую квартиру.
Петр Николаевич протянул мне стакан и снова улыбнулся уголком рта. Я почему-то тупил. Меня завораживал странный взгляд этого человека, и я не отрываясь всматривался в его зрачки. Только теперь я понял, что один его глаз был карим, а другой – пронзительно-голубым.
От этого открытия я невольно вздрогнул, и Тамара ткнула меня пальцем в висок:
– Пей, ты же любишь, дурак!
Я продолжал завороженно смотреть на Петра Николаевича и не притрагивался к стакану. Он потерял терпение, поставил стакан на стол и прошипел сквозь зубы:
– Дебил.
– Не хочешь – как хочешь! Нам больше достанется! – Похоже, мои чувства Тамару больше не интересовали.
Петр достал сигарету, прикурил и разом создал на кухне дымовую завесу. Он подмигнул мне карим глазом:
– Пепельницу подай!
Я взял с конфорки пепельницу и поставил на стол, едва не столкнув бутылку виски. Тамара вспыхнула, и я уже приготовился к удару, но Петр включил доброго дядьку и сменил тему:
– Пацан, ты к хоккею как относишься?
– Хорошо, – ответил я.
