Виктор Владимирович Поликахин
Возвращение
Верная помощница просматривает документы, она не слышит тихого мэра, но его взгляд оказывает материальное давление, она поднимает глаза и вздрагивает.
– Ты помнишь, какой сегодня день?
– Да. День нашего перевоплощения. Мы перевернёмся в оборотней.
– Заканчивай работу, я жду тебя в машине.
Виктор Владимирович увозит Ларису Павловну на свою дачу, где их встречают люди мэра. Люди защёлкивают Виктора Владимировича и Ларису Павловну в наручники и сопровождают в разные подвальные помещения без окон и с непробиваемыми дверями. Господина мэра в довершение ещё и приковывают цепью к кольцу, вмурованному в стену. Да, именно так мэр хочет оградить человечество от своего присутствия на время перевоплощения. Не смотря на наручники, стены, цепь, ему вполне комфортно: мягкое кресло, журнальный столик с закусками, термосом, армянским коньяком, наручники и кольцо цепи прорезинены и покрыты материей.
Где-то наверное час мэр сидит в мрачности и неподвижности. Затем его начинает трясти -начинается перевоплощение, он вытягивается в струнку и смотрит, смотрит на своё трясущееся тело с удивлением и страхом. Тряска усиливается, но вдруг мэр начинает плакать. Целые градины бегут из его очей и пропадают на вороте рубашки. В это страшно поверить, но перевоплощение свершилось, мэр претворился в обыкновенного человека.
– Саша. Саша. – жалобно зовёт он заказанного подельника, как зовёт мамку неразумная дита, но нету Саши, только голые стены.
Виктор Владимирович видит в полированном столике собственное отражение, ненавистный самовлюблённый мэр, отъевший себе огромную репу вместо головы, сейчас ты получишь. И мэр сильно бьёт лбом по столику три раза так, что на воротник начинает капать не только слеза, но и кровь. Он думает сломать себе нос, но не находит на это решимости, возможно его сердце слишком размягчилось, что даже ненавистный мэр не вызывает у него достаточной злобы.
Эти приступы перевоплощения начались у него и у Ларисы Павловны приблизительно года два назад. Почему сразу у обоих и одновременно ? Это очень просто, они единое существо. Началось всё на совещании, он ушёл с него, сумев сдержать плач, бежал по городу, потом раздавал людям деньги, горстями , скомканные бумажки.
Учительница младших классов Эмма Альбертовна не хотела брать у него деньги, и он шёл за ней умоляя избавить его от этой напасти. И люди брали деньги. Кто-то узнавал мэра, но до конца точно не мог признать.
Когда приступ закончился Виктор Владимирович не мог точно представить, что с ним было, вернулся на работу и продолжил рабочий день. После третьего приступа он обнаружил, что у него со счетов пропадают крупные суммы и уходят на благотворительность. Когда мэр осознал, что он сам вывел эти деньги, очень сильно испугался. И тогда он изолировал себя и свою слугу Ларису Павловну Зайчикову. Психиатр объяснил ему его редкое заболевание: приступы вочеловечивания со временем будут проходить всё реже и реже, понизится сила и глубина вочеловечивания, продолжительность начнёт уменьшаться и сойдёт к нулю. Нужно всего-лишь усилием воли не позволять себе вспоминать о том, что ты испытал, когда был оборотнем.
– Лариса, ты слышишь меня? – кричит мэр, пронзая стены, как кричал когда-то Остап своему папе Тарасу, проткнутый крюком .
– Слышу, – голос Ларисы Павловны совсем не тот голос, какой слышат её подчинённые каждый день, весь металл расплавился и вытек из него.
– Я люблю тебя, – кричит он неистово , – прости меня, я убил твою душу. Возможно, мы больше не увидимся.
Их голоса и вправду исполнены неземной любви, так могут перекрикиваться возможно только два друга, приговорённых к казни и ведомых на неё.
– Да, наверное, это последний раз. Я сама пошла за тобой. Я тоже убила душу, своему сыну.
– Горе нам, мы ходячие гробы, исполненные зловония. Последний раз мы восстали, чтобы…
Не находит слов.
– Слаще мёда любовь к людям, но мы растоптали её.
Во истину страшно перевоплощение вочеловечивания, оно страшнее, чем перевоплощение в волков оборотней.
Проходит минут 10, и странным образом мэр начинает критически осмысливать свои состояния. Он ещё человек, но глубина проживания понижается, ему становится неловко за своё поведение. Ещё не много и уже ему приторно и противно, что он так расчувствовался. И уже он с гордым презрением ненавидит себя за малодушие и униженность. Мгновенным усилием воли он убирает из памяти свой припадок. Как хорошо, что этого никогда не было. Наливает себе крепкого кофе из термоса, кусает кусочек черного хлеба, покрытого ломтиком сервелата. Он думает, где взять деньги на ближайшие расходы, скоро он проведёт своего человека в руководство алюминиевого завода, но ему могут дать по рукам, это уже не его территория, но он заручился серьёзной поддержкой, да и риск не велик. Как будто его никогда не били по рукам. Что есть боль от удара по руке, даже если тебе бьют железной линейкой, когда твоё сердце купается в сладострастном предвкушении грядущего возрастания своего могущества. Смотрит на часы, тики так, тики туки туки тик. Ему сидеть взаперти ещё три часа. Кризисы и в правду становятся всё короче. Видит в отражающем столике разбитый лоб, щупает шишку. Нужно будет не ставить больше столик и Ларису Павловну помещать так, чтобы они больше не могли кричать глупости друг другу .
Но кое о чём не знал наш славный господин мэр. Наш огурчик господин мэришка. А не знал помидорчик мэришка того, что слишком поздно заточил себя в подвал. Что в одно из своих перевоплощений он запустил против себя страшную мину. Нет, он не стал сливать на себя компромат, про него и без того утекло много всяческой пакости. Но он вложил губернатора, который стоял над ним и сделал это очень жёстко. Испуганный губернатор решил, что за мэром стоят неведомые ему силы. В диком ужасе он уже летал на своём самолёте прямо туда. То есть туда, выше куда некуда. И там тоже не поняли, кто стоит за мэром, и кто толкнул на такой дерзкий шаг. Но не пройдёт двух часов после того, как мэр выйдет из подвального помещения, как его загородный дом возьмут штурмом человечки с масками на лице. Один из человечков захочет пнуть лежащего мэра, но его нога зависнет в воздухе, удерживаемая невидимой силой властности, исходящая даже из поверженного и скованного наручниками властелина. Жители узнают, какой страшный человек правил их городом. А мэришка получит 12 лет. Теперь две его сущности сойдутся в затяжном поединке. Между ними теперь нет перегородки, какую создаёт порою сытая и весёлая жизнь. И волк которого ты растил в себе и кормил зазевавшимися горожанами, не получив мяса накинется на самого тебя. Но что из этого выйдет, вспомнит ли мэр про своё вочеловечение, мы узнаем через 12 лет.
Необычная слуга.
Она вошла в мой дом слугою,
Так незаметно не спеша,
Над пылью ёршиком шурша,
Сметала нежною рукою
Приметы медленного тленья.
И глядя на её терпение,
Я право был так изумлён!
Какой изысканный поклон,
Когда входил я в нашу залу,
Преподносила мне она
И встав незримо у окна,
Служила мне. По малу мало
Узнала все мои привычки:
Что есть люблю, что пить, где спички
Держу, сигару раскуря,
Она познала всё шутя.
И вот уже и вдохновенье
Моя покорная слуга
Внушала мне своим служеньем.
Она , как правая рука
Со мной уже не отделима,
И в доме сделал я её
Хозяйкой и нерасторжимый
Союз на вечное житьё
С ней заключил. С моей подругой
Вошёл я в свет большого круга.
Пред ней породистая знать
Склонился, не сумев познать,
Что я служанку ввёл в их круг.
Я восхищение вокруг
Испил такое, что мне раньше
Совсем не доводилось пить.
Но время шло и что же дальше?
Уже я начал сам служить
Моей подруге распрекрасной.
Я стал её обожествлять
И стал стараться ежечасно
Её утехи ублажать.
Случилось так
И я не скрою,
Она моею госпожою
Сумела незаметно стать.
Куда моя девалась стать?
Я стал безвольным, раболепным
Слепым, а что же госпожа?
Она степенно, незаметно
Снимала маску не спеша.
Уже она мне так не льстила,
Уже как будто невзначай,
Когда я приносил ей чай
С любимой гамбурской пастилой,
Насмешки колкие пускала.
И это что, и это мало:
Изпод тишка, из-за угла
Уже хамить она могла,
Меня с прислугой обсуждая,
Но как я доходил до края,
Она свой прежний кроткий вид
Принять спешила, и обид
Я счастлив не держать был больше.
Но как-то я уехал в Польшу,
Вернувшись в дом я там застал
Такое, что писать не стал
В стихе своём сейчас об этом.
И что же я её прогнал?
Ха ха ха ха ,быть может где-то
Её бы в спину ждал кинжал,
А я её простил зачем-то ,
Как будто сломан был я кем-то .
И не по дням, а по часам
Росла в ней наглость. Гадкий срам
По городу пошёл немалый,
Где я гремел когда-то славой.
Я в ратушу войти не смел,
Там восхитительный висел
Портрет такой, где мы обнявшись
С моею кроткою слугой,
С моей надменной госпожой,
Смеялись возле главной башни.
Я плакал в церкви на коленях,
Священник добрый и степенный
Внушал порвать мне с госпожой.
Но как же мне совет такой
Исполнить, как из сердца вынуть
Живущее в нём божество,
Так может быть давным-давно
Аврам не смел зарезать сына.
И всё таки я внял совету
И выгнал прочь из дома эту,
Ударив напоследок зло,
Но как же к ней меня влекло.
Вокруг меня померкли краски,
Я стал угрюмым злым до тряски.
А что же стало с госпожой?
Она судилася со мной,
И суд вернул в мой дом обратно
Нахалку злую. Непонятно
Я больше счастлив был иль зол?
Опять делил я с нею стол.
Уже священник тот сурово
Велел порвать мне с госпожой,
С моей надменною слугой.
И из отеческого крова,
Сумев себя перевозмочь,
Теперь и сам ушёл я прочь.
Я поселился у портного.
Она по городу в карете
Моей каталась с нею эти -
Поэты пьяные, шуты
От богачей, до нищеты.
Весь сброд сословий и кварталов,
Она меж них тогда блистала.
Какой я чувствовал позор,
Когда нечаянно свой взор
Ронял на сборище больное,
