Виктор Тюрин
Свой среди чужих
«Какая вам, к черту, разница, где вас убьют. Под Синявино или какой-нибудь другой деревне».
Зато вторая новость стала для меня неожиданностью, хотя бы потому, что в первую очередь ее было положено знать мне по роду службы, а не офицерам штрафной роты. Оказывается, прошедшей ночью был вырезан передовой дозор. Следы двух человек от окопов вели на нейтральную полосу, в сторону немцев.
«Хм. Теперь понятно, почему здесь появился подполковник из ОКР. Но зачем присылать человека из Москвы? Своих, что ли, мало? Или это дело… не их масштаба. Как-то слишком быстро он здесь появился, словно по их следам шел. М-м-м… Значит, произошло что-то крайне важное. Впрочем, не буду себе этим голову забивать. Не мое это дело. Не мое».
Вскоре усталость взяла свое, и я заснул почти сразу, как только голова коснулась изголовья топчана. Вот только выспаться всласть мне не дали, так как я очнулся от того, что меня кто-то тряс за плечо и тихонько бубнил одно и то же:
– Товарищ лейтенант. Товарищ лейтенант. Товарищ…
Открыл глаза. Передо мной стоял Коломиец, ординарец капитана-контрразведчика, с фонариком в руке.
– Здесь я, – зло буркнул я. – Чего надо?
– Вас капитан Костромин к себе требуют.
– Сколько времени?
– Около часа ночи.
Я матерно выругался, правда, про себя. Сел, после чего натянул сапоги, надел так и не просохшую шинель, после чего вышел вслед за солдатом в сырую и холодную темень. Пока мы шли, с меня слетели остатки сна, после чего я стал анализировать неожиданный и срочный вызов. Так как меня здесь знали считанные люди, то я остановился на подполковнике из Москвы, из-за его непонятного внимания к простому лейтенанту. Не постучавшись, толкнул дверь, но стоило мне переступить порог, как понял, что мои предположения оправдались на сто процентов. Капитана не было, а за его столом сидел подполковник Быков. Напротив него оседлал табурет незнакомый мне старший лейтенант с тонкой папочкой в руке. Оба в упор смотрели на меня.
– Товарищ подполковник…
– Проходи, лейтенант. Времени нет, поэтому перейдем сразу к делу. Садись.
Я сел на свободную табуретку.
– Ты знаешь, что прошлой ночью двое предателей ушли к немцам?
– Так точно. Знаю.
– Их надо найти.
Его слова заставили меня лихорадочно просчитывать неожиданное задание, которое мне собрались поручить.
«Найти! Легко сказать. А как это сделать? И почему я? Впрочем, чего гадать? Посмотрим, что он дальше скажет».
Подполковник, видимо, ожидал моего удивления и вопросов, которыми я его должен был засыпать, но, не дождавшись, невольно переглянулся со старшим лейтенантом и снова посмотрел на меня.
– Вы не удивлены?
– Удивлен. Просто жду объяснений.
– Ваша выдержка соответствует данной вам характеристике по прежнему месту службы. Очень хорошо. То, что вам будет поручено, является важной государственной тайной. Я прибыл сюда по личному распоряжению наркома внутренних дел товарища Берии, – этими словами он предупредил меня, что я теперь буду делать только то, что он прикажет, и это без каких-либо возражений. – Мошкин.
Старший лейтенант открыл папку, достал лист бумаги и, ни слова не говоря, протянул мне. Я быстро пробежал глазами текст. Это была подписка о неразглашении государственной тайны, в конце которой стояла сноска, говорившая о том, что если я нарушу запрет, то меня поставят к стенке. Когда я подписал бумагу и положил перед ним, взгляд у подполковника Быкова, которым он смотрел на меня, был холодный, безразличный и смертельно опасный. Такой бывает взгляд у снайпера, глядящего на цель через оптический прицел.
Вдруг в дверь постучали, после чего на пороге появился незнакомый мне человек в маскхалате.
– Товарищ подполковник…
– Проходи. Знакомься. Вот с ним в тыл пойдешь.
Незнакомец был крепок и широк в плечах. Взгляд внимательно-изучающий. Подошел ко мне. Я встал.
– Василий.
– Костя, – в тон ему ответил я.
Мужчина усмехнулся, потом бросил взгляд на подполковника. Тот коротко бросил:
– Садись. Мошкин.
Старший лейтенант достал из папки две фотографии и подал мне.
– Это фотографии предателей. Смотрите и запоминайте, – впервые я услышал голос старшего лейтенанта.
– Запомнил, – но только успел отдать фото, как он мне вручил еще одну фотографию. С нее на меня смотрел полковник немецкой армии.
– Это полковник абвера Густав фон Клюге, – прокомментировал этот снимок уже подполковник. – Именно с ним предатели должны встретиться. Теперь о задаче, которая перед вами стоит, лейтенант. Вам необходимо сопровождать и выполнять приказы товарища Василия. На все время задания он становится вашим командиром.
– Приказ понял, товарищ подполковник.
– Прямо сейчас вас переправят через линию фронта. Что вам нужно?
– Немецкая форма и соответствующие документы. Товарищ Василий знает немецкий язык?
– Знает. Идите. Вас проводят.
За дверью меня ждал незнакомый мне сержант, который уверенно повел меня в темноте по липкой, жидкой грязи, которую я уже начинал ненавидеть. Спустя час, переодетый в немецкую форму и маскхалат, с немецким автоматом за спиной, я вместе с товарищем Василием стоял в траншее рядом с группой разведчиков. Кроме них был командир роты Сапелов и начальник дивизионной разведки майор Ершов. С ними меня познакомил капитан Костромин, стоявший вместе с ними, а вот Быкова среди них не было, зато был старший лейтенант Мошкин. Командир разведчиков, который, так же как и я, получил неожиданный приказ: умереть, но доставить этих двух человек в тыл фрицам живыми и невредимыми, был излишне напряжен. Его можно было понять. Просто так, без подготовки, взять и перевести людей через нейтральную полосу. Подойдя к нам, он сразу спросил:
– В поиск раньше ходили?
Мы оба покачали головой. Нет. Не ходили. Было видно по его глазам, что наши ответы не сильно порадовали офицера-разведчика.
– Ладно, – сердито процедил он сквозь зубы. – Тогда скажу вам одно: слушать мои приказы беспрекословно. Выступаем.
Переход через нейтральную полосу был для меня не в новинку, но все это касалось только сознания, а не тела, которое автоматически напрягалось, стоило взлететь осветительной ракете или немецкому пулемету дать отрывистую, лающую очередь. Все это заставляло меня вжиматься в мокрую землю и дрожать каждым нервом от холодного и липкого внутреннего страха, накатывающего каждый раз. В какой-то момент немцы то ли заметили нас, то ли это была случайная очередь немецкого пулеметчика, но она достигла цели. Непроизвольный вскрик получившего пулю разведчика сделал свое дело. В небо полетели осветительные ракеты.
– Назад! Уходите! – закричал нам офицер-разведчик. – Мы прикроем!
Мы, не раздумывая ни секунды, кинулись бежать. Немцы, сосредоточив огонь на разведчиках, не сразу поняли, что от группы отделились два человека, которые сейчас бегут к своим траншеям. Именно эта минута или полторы дала нам возможность избежать пули в спину. Разведчикам повезло намного меньше. Как я узнал позже, из шести разведчиков только двое, раненые, приползли к нашим окопам спустя два часа, остальные остались лежать на нейтральной полосе. Не успел я оказаться в окопе, как меня и товарища Василия сразу потащили по ходу сообщения, уводя из опасной зоны. Пули то и дело свистели над нашими головами, а спустя еще десять минут мы сидели в блиндаже командира роты. Начальника дивизионной разведки здесь не было, зато был один из тех, кто организовал эту авантюру. Старший лейтенант Мошкин.
– Как вы? – спросил он.
Я пожал плечами, а товарищ Василий ответил вопросом на вопрос:
– Быков знает?
– Так точно. Он ждет у себя, а вас, лейтенант, мне приказано определить на ночлег, до особого распоряжения товарища подполковника.
«Это понятно. Меня, как хранителя военной тайны, сейчас фиг куда выпустят. При себе держать будут».
– Мне надо переодеться.
– У меня приказ. Идемте.
– Полковник, вы допустили непростительную ошибку! Вы должны были взять этих людей! Взять сразу, как только они покинут Москву! Что вы можете сказать в свое оправдание?! – хозяин кабинета уперся бешеным взглядом в своего подчиненного.
– То, что говорил раньше, товарищ комиссар! У нас в управлении сидит предатель! Они были предупреждены, после чего поменяли маршрут. К тому же их вели люди Берии. Столкновение с ними сразу бы нас выдало.
– Люди Берии? Вы мне об этом не докладывали. Почему?
– Только вчера мне стало это окончательно ясно, товарищ комиссар! Потом надо было проверить, так ли это. В этом деле нам нельзя ошибаться.
– Да! Ошибаться нельзя! Но и времени у нас нет! Если хотя бы часть документов… Ты что, не понимаешь, что произойдет, если всплывут эти документы! Не понимаешь, да?! В самый разгар войны!
– Прекрасно все понимаю, товарищ комиссар, вот только спешка ни к чему хорошему не приведет. К тому же не мы одни в таком подвешенном состоянии.
– В подвешенном состоянии? Как ты изящно выразился! Да нас не только подвесят, но и распнут, как того Христа!
Хозяин кабинета, находясь в крайнем возбуждении, сначала резко вскочил, но спустя секунду снова сел, наклонился, задвигал ящиками стола, затем поставил на столешницу початую бутылку коньяка и стакан. Набулькал сначала половину стакана, секунду подумал и долил, потом взял стакан и одним махом опрокинул себе в рот. Пару минут сидел, потом поднял глаза на своего заместителя:
– Коротко расскажи мне, как обстоят дела на сегодняшний день.
– Я думаю, что ни американцы, ни англичане архива не получат. Те, у кого сейчас архив, предложили бумаги американцам, видимо, только с одним расчетом: узнать его цену. Они прекрасно знали, что сделку им до конца не довести, так как каждый посольский работник у нас под строгим надзором. Еще один шаг – и они бы засветились, и они решили затаиться, а теперь вот снова выплыли, но уже в связи с немецкой разведкой. Этот вариант был нами просчитан, хотя, честно говоря, я в него не сильно верил, но судя по всему, немцы сумели им предложить столько, что те откинули всякий страх. К этому могу еще добавить следующее. Люди Берии активно занимаются этим делом и идут на шаг впереди нас. Не сегодня, так завтра к этому делу подключится контрразведка. Переход, а затем прибытие людей Берии – все это было у них на виду, поэтому обязательно заинтересуются.
– У Берии кто этим вопросом занимается?
– Подполковник Быков.
– И как у них дела?
– Собирались отправить в тыл к немцам по горячим следам майора Васильева, доверенное лицо Быкова, и лейтенанта Звягинцева. Он наш бывший сотрудник. Но судя по последним данным, заброска в тыл по горячим следам им не удалась.
– Этот Звягинцев, он что теперь… – хозяин кабинета сделал многозначительную паузу.
– Нет, товарищ комиссар, не переметнулся. Насколько я могу судить о сложившейся ситуации, лейтенант оказался там чисто случайно. Его как оперуполномоченного СМЕРШа придали штрафной роте.
– За что? – лаконично спросил хозяин кабинета.
– Набил морды подполковнику и майору. Судя по полученным сведениям, лейтенант прирожденный диверсант и разведчик, только поэтому его не отправили рядовым в штрафную роту.
– Хм. Мы его можем использовать?
– Скорее нет, чем да. Вполне возможно, что он обижен на свой перевод. Парень молодой, к тому же, судя по его характеристике, у него независимый и упрямый характер, при этом хладнокровен, не теряет головы в опасных ситуациях, не боится крови.
– Да-а, – задумчиво протянул хозяин кабинета, – так мы и теряем специалистов, а потом кричим, что нет профессионалов. Ладно. Что мы можем сделать, чтобы повернуть ситуацию в свою сторону?
– У нас сейчас осталось две зацепки, товарищ комиссар. Вычислить предателя у нас в управлении и попробовать действовать через него. Еще можно попробовать через штаб партизанского движения связаться с партизанским отрядом… Хотя нет. Так мы проявим себя.
Комиссар задумался. Может, плюнуть на все и выйти из игры? Еще не поздно. Вот только он твердо знал, что под него копают. Причем давно и глубоко. Исчезновение двух его агентов говорило о многом, зато если он найдет и представит хоть часть этого архива Сталину, то ему никакие враги будут не страшны.
«Правда, есть и другой вариант. Меня очень быстро уберут. Но кто мне мешает в этом случае подстраховаться?»
– Ищи крысу! Даю добро на ВСЕ твои действия! Ты меня понял?!
– Так точно, товарищ комиссар!
ГЛАВА 3
Немецкая разведка не зря ела свой хлеб. Сначала немецкая артиллерия довольно точно ударила по дальним объектам – танковому корпусу и двум пехотным дивизиям, которые были сосредоточены в ближнем тылу для прорыва, нанеся технике и человеческому составу армейских частей серьезные потери, после чего стала основательно перепахивать две передние линии обороны. Здесь к пушкам присоединились минометы, после чего немецкая пехота, под прикрытием танков и бронетранспортеров, кинулись в атаку, и вскоре в первой линии траншей закипел рукопашный бой, который продолжался недолго, сыграли свою роль неожиданность и мощный артобстрел. Уже с большим трудом была захвачена вторая линия обороны, после чего немецкие танки и пехота под прикрытием артиллерии, продолжавшей обстреливать наши тылы, ударили по нашим войскам. Потеря связи между частями, случайная гибель командира и ряда офицеров пехотной дивизии (один из снарядов угодил прямо в штабной барак) внесли хаос и сумятицу в полки и подразделения. Сейчас был не 41-й год, когда бойцы и командиры бежали в панике, а конец 1943-го, поэтому даже сейчас, находясь в невыгодном положении, фашистам преградили путь. Ценой крови, мужества и силы духа русских людей, которые бросались с гранатами под танки, выкатывали пушки на прямую наводку, стреляя в упор по вражеской бронетехнике, отстреливались до последнего патрона, но не отступали. Видя это, немецкие генералы кинули в прорыв свежую моторизованную дивизию и полк самоходных артиллерийских установок, благодаря которым германские войска вырвались на оперативный простор, сумев углубиться где на десять, где на двенадцать километров, сведя к нулю все разработанные планы по наступлению на этом участке фронта. Бесполезную попытку остановить гитлеровцев попробовал командир бригады, стоявшей в резерве, но был просто смят и раздавлен ударом железного кулака.
Авиация бездействовала уже несколько дней по причине плохой погоды, поэтому рассчитывать на ее поддержку не имело смысла, как и на дальнобойную артиллерию. Чтобы остановить немецкие части, были срочно переброшены и вступили в бой резервы от соседей. После ожесточенного боя на новой линии обороны установилось шаткое затишье. Обе стороны, не теряя времени, лихорадочно закреплялись на захваченных позициях, при этом настороженно следя за действиями противника. Наш главный штаб и разведывательное управление, проводя совещания, пытались понять, как немцы сумели не только прорвать нашу оборону, но и сорвать тщательно планируемое наступление. Из Ставки для проверки была быстро сформирована и послана комиссия, чтобы разобраться на месте с теми, кто мог допустить подобный провал.
Дикий грохот не только разбудил меня, но и заставил мгновенно вскочить на ноги. По нашим позициям била немецкая артиллерия. Напротив меня судорожно пытался попасть в сапог старший лейтенант, спавший напротив меня. Я его прозвал «битюг». Длинное лицо, напоминавшее лошадиную морду, широкие плечи и выпуклая грудь, говорящие о большой силе. Он был один из трех офицеров в помещении, куда меня определили на постой, а вернее – под охрану. Кроме «битюга» здесь ночевали Мошкин и еще лейтенант, из команды Быкова. Сейчас все трое лихорадочно одевались, мне же нужно было только надеть сапоги, так как вчера, уставший до предела, я улегся спать, почти не раздеваясь. Надевая сапоги, я одновременно пытался понять, что это: просто артиллерийская пристрелка или предвестник наступления. Среди московской группы царила растерянность, сейчас она хорошо отражалась на их лицах. Они не понимали, что происходит, впрочем, так же как и я.
– Что это?! – спросил Мошкин.
– Немцы стреляют, – подал голос лейтенант, натягивая шинель.
«Битюг» тем временем уже бежал к выходу, на ходу застегивая ремень.
– Звягинцев, может, ты…
В этот самый момент фашисты перенесли огонь, и один из снарядов разорвался где-то недалеко от нас. Мошкин прервался на полуслове и кинулся к распахнутой настежь двери.
Если сначала разрывы снарядов были слышны вдалеке, то сейчас они стали рваться рядом с нами. Я замер. Спустя какое-то мгновение я услышал свист, затем раздался взрыв, и… послышались дикие крики раненых и умирающих людей. Несколько ударов сердца – новый свист и новый разрыв. Земля закачалась под ногами, а с потолка посыпалась земля. Снаружи вперемешку с разрывами были слышны крики и стоны. Новый разрыв снаряда, упавший совсем рядом с бараком, заставил меня пошатнуться, так как земля снова попыталась уйти из-под ног. Страх сжал мое сердце, уж очень не хотелось умирать. Я рванулся к двери. Новый свист снаряда был какой-то особенный. Он словно парализовал меня, пригвоздив меня к месту. Ударившая по глазам вспышка черно-красного огня, вместе со страшным грохотом, сначала ослепила и оглушила меня, а в следующую секунду что-то тяжелое и острое ударило в грудь, сбив с ног. Сознание погасло прежде, чем я упал на землю. Я не слышал и не чувствовал, как новый снаряд, разметав угол барака, обрушил крышу и похоронил меня в развалинах. Не слышал, как ревели моторами танки и бронетранспортеры, рвались снаряды и строчили пулеметы. Не слышал, как стонали, кричали от боли и умирали люди.
Очнулся я от пронзительно-острой боли в левом боку и, не удержавшись, застонал и только секундой позже понял, как кто-то за моей спиной, упираясь и пыхтя, пытается вытащить меня из-под обломков. При этом голова зверски болела, а в ушах словно били колокола. Я хотел послать этого спасителя по матушке, как вдруг услышал немецкую речь:
– Отто, помоги, черт бы тебя побрал! Чего стоишь, как истукан!
– Ты его еще немного подтащи, чтобы я мог ухватиться! Вот! Все! Схватил!
Новый рывок, и боль прошила меня, словно разряд тока. Я застонал.
– Ты не дергай так! Смотри, бревно крениться стало! Давай разом! Раз! Два! Три!
После этих слов последовал новый рывок, затем что-то заскрипело и рухнуло. Меня положили на землю.
– Уф! Тяжелый, какой! – надо мной наклонился рядовой вермахта с широкими плечами и с широким грубым лицом. – Ты кто, парень?
– Дитрих. Димиц.
Сказал, а в голове, несмотря на неожиданную ситуацию, все же промелькнула мысль, причем с откровенной издевкой в отношении самого себя: «Добрался я все-таки до немецкого тыла».
– Из двадцать седьмого батальона, что ли?
– Из двадцать седьмого, – повторил я за ним, надеясь, что он не потребует у меня документы.
– Вас тут порядочно полегло. Тебе еще повезло, унтер. Живой.
– Вы как, господин унтер-офицер? – поинтересовался моим самочувствием второй солдат.
По сравнению со своим напарником, крепким и плечистым парнем, он выглядел как вчерашний школьник. Худой, долговязый, в очках. В глазах страх и жалость.
– Не знаю, – при этом я усиленно прислушивался к ощущениям. Плечо жгло, но терпимо. Не мутило, но голова кружилась.
– У вас осколок в плече сидит и голова разбита. Сидите пока, я сейчас за санитаром схожу.
Санитаром оказался пожилой фельдфебель с большим красным носом, с брезентовой сумкой через плечо и белой повязкой с красным крестом на рукаве.
– Ну, что тут у нас? – добродушно прогудел он, осматривая меня и вдруг неожиданно для меня, ухватившись за осколок, с силой рванул. Я заорал как от боли, так и от неожиданности.
– Ну-ну. Всё. Хватит кричать! Я его уже вытащил. Что стоите! Раздевайте его живо! Сейчас рану почищу и дезинфекцию проведем.
После всех этих процедур мне помогли одеться, после чего санитар занялся моей головой.
– Чем это тебя приложили? Или ты на прочность лбом русскую броню пробовал?
– Может, и пробовал. Не помню. Ай! – морщась, ответил я.
– Да не дергайся ты, славный солдат вермахта!
– Да я…
– Господин фельдфебель Вангер! – закричали откуда-то со стороны. – Там тяжелораненый! Срочно нужна помощь!
Я узнал голос. Это кричал солдат, похожий на школьника.
– Вот так всегда, – недовольно буркнул санитар, а затем крикнул: – Иоганн, иди сюда! Живо!
Когда солдат прибежал, санитар сунул тому конец бинта:
– Домотай! И смотри мне! Аккуратно! Куда идти?
– Туда! – он махнул рукой, показывая направление. – Там Пауль!
После перевязки он помог мне подняться.
– Я вам помогу…
– Не надо. Куда мне идти?
Бывший школьник, а нынче солдат вермахта, рукой показал мне направление.
– Туда идите, господин унтер-офицер! Там лазарет! Большая палатка…
– Спасибо, приятель.
С этими словами я потихоньку двинулся в указанном мне направлении. По тому месту, где я шел, прошел сильный бой. Громоздились сгоревшие остовы танков и бронетранспортеров, стояли искореженные пушки, рядом с которыми лежали грудами ящики из-под снарядов, валялись пробитые осколками каски и разбитое оружие. Все что могло, здесь уже сгорело. Мертвецов, на мое счастье, было не так и много, видно благодаря немецким похоронным командам. Правда, встречались места, при виде которых начинал ворочаться желудок. Одним из таких мест была воронка от снаряда, сразу у входа в землянку. Бревенчатый накат у входа завалился вместе с поддерживающими его стенками, обрушив первую треть блиндажа. Мешанина из человеческих тел, земли и обломков бревен заставила меня отвернуться, заставив пару раз сглотнуть подкатывающий к горлу комок.
Кругом была слышна немецкая речь. Двое фрицев-связистов раскручивали с катушки телефонный провод, но при этом вместе с ними двигался солдат – охранник, который постоянно оглядывался по сторонам, держа наготове винтовку. Проехали четыре бронетранспортера. Один из пулеметчиков по-приятельски помахал мне рукой. Я помахал ему в ответ. За ними двигалась пехота. Не меньше батальона. Фрицы с завистью косили на меня глазами. Впереди их ждал страх и боль, а я уже отвоевался, иду в тыл. Документы немецкого унтер-офицера у меня были настоящие, вот только участвовал мой полк в этом наступлении, мне было неизвестно. Даже более того. За это время (две недели, как эти документы попали к нашим контрразведчикам) полк могли отвести на переформирование.
«Что-то надо делать с солдатской книжкой. Только что?»
Я надеялся, что санитар и его двое солдат-помощников обо мне быстро забудут, так как у них, похоже, и без меня забот хватает, поэтому я собрался свернуть где-нибудь в сторону по пути в медпункт. Там меня ждала обязательная проверка документов. Вот только плохо, что я не знал этой местности, так как пробыл здесь все ничего – двое суток. Увидев с левой стороны развалины, я стал намечать, как мне до них добраться, как раздался крик, полный страха и отчаяния:
– Нет!!! Не стреляйте! Не…
Длинная автоматная очередь его резко оборвала.
«Кого-то шлепнули. Нет. Мне туда точно не надо», – но только я так подумал, как услышал ломаную русскую речь:
– Шнель! Бистро! Русский свин! Строись! Цвай шеренг!
Эти приказы прозвучали из-за разбитого, наполовину обрушенного сарая, стоявшего слева от меня. В нем раньше хранили сено. Это было видно по трухе, перемешанной с грязью. Идти там мне не следовало. Меня могли узнать. Я замешкался, пытаясь понять, что мне делать дальше. В этот миг, нарастая, послышался глухой рев двигателей каких-то тяжелых машин, движущихся мне навстречу. Пока я раздумывал, в какую сторону пойти, показались грузовики с солдатами, за которыми двигалась колонна тяжелых машин с прицепленными к ним пушками. Я остановился, пропуская их, одновременно анализируя ситуацию. Дело в том, что вместе с немецкой формой, документами и оружием мне дали только общую информацию. Причем сообщил ее мне Василий в короткой, лаконичной форме, в траншее, перед отправкой в тыл. По его словам, за линией фронта, в 22 километрах, есть небольшая деревня Аховка, где староста является ставленником партизан. Именно он должен был свести нас с партизанским отрядом. После чего мы должны были совместно с народными мстителями захватить предателей и немецкого полковника, который прилетает для встречи с ними на какой-то местный аэродром. Откуда он все это знает, мне было неизвестно, но информация явно заслуживала уважения.
Деревню я знал. Пароль тоже. Дорогу найду. Приду, после чего партизаны выведут меня на цель. И что дальше? При неудачной операции – меня расстреляют. Если все пройдет хорошо, то тут возможны варианты. Может быть, даже смогу войти в команду подполковника Быкова и укатить вместе с ним в Москву. Вот только в этом было одно «но». Носитель важной военной тайны, который неизвестно сколько времени болтался в немецком тылу. Чревато неприятными последствиями. Сразу вспомнят дело об избиении вышестоящих офицеров… Так что выбора особого у меня не было. Так и сделаем.
«Напрягаться не буду, а просто изображу активность».
Все эти мысли ходили по кругу у меня в голове и никак не могли упорядочиться, пока я провожал взглядом военную колонну. Замыкающим в колонне проследовал легковой автомобиль в сопровождении охраны. Водитель-мотоциклист и пулеметчик были в черных прорезиненных плащах и защитных очках.
«Мне бы такой транспорт, – сразу подумал я, стоило мне его увидеть. – Живо бы до леса домчался».
Не успел я так подумать, как вдруг неожиданно раздался чей-то громкий голос, назвавший знакомую мне фамилию:
– Товарищ Мошкин!!! Какая встреча! Вы не рады меня видеть?!
От удивления я даже застыл на пару секунд на месте. Это как понять? Обойдя сарай, я покрутил головой по сторонам и только после этого осторожно выглянул. У входа в деревянный барак, неизвестно каким образом оставшийся целым, стояло два немецких офицера (капитан и лейтенант) и мужчина в наброшенной на плечи немецкой шинели. Его я узнал сразу. Это был один из двух предателей, фотографии которых мне показал тогда Мошкин. Эта троица сейчас стояла напротив пленных, выстроенных в две шеренги, которых окружало около десятка солдат, вооруженных винтовками и автоматами. Еще два автоматчика стояли поодаль. За ними в грязи, раскинув руки, лежало три трупа. Два офицера и солдат.
– Выходи! Выходи вперед, Мошкин! Не стесняйся! Поздоровайся с господами офицерами! – затем предатель повернулся к капитану и сказал: – Господин капитан, этот офицер работает в СМЕРШе. Он человек Берии. Приехал из Москвы.
Лейтенант перевел это капитану. Тот какое-то время изучал пленного с ног до головы. Причем взгляд у него был колючий и оценивающий. У меня даже мелькнула мысль, что тот оценивает Мошкина сразу в двух вариантах: как человека и как мишень. Девяносто процентов я бы поставил на то, что фриц был сам контрразведчиком.
Капитан отдал команду, после чего фельдфебель рявкнул, и один из солдат с автоматом подбежал к первому ряду и вытолкал стволом человека. Да, это был он, старший лейтенант Мошкин, собственной персоной. Неожиданно пошел дождь, и капитан, бросив кислый взгляд на небо, развернувшись, вошел в барак, за ним следом шагнул лейтенант, а последним – предатель. Пока охранники строили пленных в колонну по четыре человека, чтобы гнать дальше, Мошкина тем временем фельдфебель и солдат завели в барак. Второй солдат остался стоять у двери. Мне было интересно, о чем они там говорят, но еще интересней была мысль о том, что выведи я этого иуду и Мошкина к нашим частям, то у меня был шанс стать героем. Вот только это было нереально. Тут самому бы выкрутиться, а уж с такими довесками…
Бок уже не так сильно жгло. Неожиданно захотелось есть. Горячего наваристого супа.
Я проглотил слюну. Вещмешок с продуктами остался в разбитом сарае, как и автомат. Из оружия – пистолет на поясе да ножи. Опускались сумерки. Ливень превратился в мелкий холодный дождик. Еще раз обдумал свое положение. Идти в сторону наших позиций – самое настоящее самоубийство. Что немцы, что наши после этой кровавой бойни настолько озверели, что спрашивать не будут, а просто пустят пулю в лоб. Да и линии фронта четкой нет. Нет, надо идти к немцам в тыл и попробовать выйти на партизанский отряд. Был еще один вариант. Где-то спрятаться, а затем дождаться нашего наступления. Не оставят же наши генералы такую ситуацию. На фига им клин, вбитый в нашу оборону, а значит, будут выправлять линию фронта. Вот только как пережить второй раз этот дурдом? Значит, вперед! Стоп! Документы! Я достал из внутреннего кармана солдатскую книжку, затем пролистал ее. Хм. Похлопал по карманам, выудил зажигалку и поджег книжку с краю, после чего вывалял ее в грязи, а затем почти то же самое проделал с шинелью и кителем. Дрожа от холода, я оделся, после чего направился в сторону немецкого лазарета. Как я и рассчитывал, несмотря на хваленый немецкий порядок, около полевого госпиталя был самый настоящий хаос. Две большие палатки были битком набиты ранеными, которые стонали, кричали и ругались. Еще в одной палатке шли операции. Врачи и фельдшеры просто не успевали принимать раненых. Подойдя к группе легкораненых солдат, я без особого труда выудил у них сведения, которые были мне нужны. Раненых было много, поэтому только спустя два часа меня осмотрел врач, а затем отправил на перевязку. Там же сидел пожилой и усталый фельдфебель, который потребовал мою солдатскую книжку. Он взял ее двумя пальцами, затем брезгливо перелистал ее, после чего записал в журнал, без лишних вопросов, мои данные, причем по большей части с моих слов. После перевязочной меня отправили в одну из двух больших палаток, где к этому времени оказалось несколько свободных мест. Меня покормили и оставили отдыхать. На вопросы соседей я почти не отвечал, ссылаясь на сильную головную боль. Еще спустя какое-то время прибыли три закрытые машины, куда положили тяжелораненых, а так как санитаров не хватало, то легкораненым предложили ехать в качестве сопровождающих. Несколько солдат, и я в том числе, дали свое согласие. Мне надо было отсюда срочно убираться. В дополнение к своей испорченной солдатской книжке мне дали справку с фиолетовой печатью. В ней говорилось, что согласно моим ранениям я отправлен в тыловой госпиталь на излечение. Я поинтересовался, куда мы едем, а когда получил ответ, обрадовался. Населенный пункт назывался Кондратьево. Карты у меня с собой не было, но на зрительную память я никогда не жаловался, поэтому хорошо помнил название ряда деревень и их соотношение к Аховке. От Кондратьево до Аховки было четыре-пять километров. Просто отлично!
В госпитале задержался на сутки, а потом просто сбежал, прихватив на кухне три банки консервов и буханку хлеба. Спустя три часа я был у цели, вот только то, что мне довелось увидеть, совсем не понравилось. Стоило мне выглянуть из-за дерева, расположенного на опушке леса, где-то в трехстах метрах от деревни, как я зло выругался. Надо мной словно злой рок висел. На фоне трех десятков домов стояли два грузовика, толпа крестьян, мужиков и баб, окруженные дюжиной немецких солдат. Крестьяне смотрели и слушали немецкого лейтенанта, который что-то им читал по бумаге. Рядом с ним стоял мужчина в пальто, с белой повязкой на рукаве, который переводил сказанное офицером. После того как лейтенант закончил читать, он повернулся к большому сараю, стоявшему на окраине деревни и громко крикнул:
