bannerbannerbanner
Зеркало судьбы

Виктор Точинов
Зеркало судьбы

Полная версия

– Вадюша, ты не замёрз? – она поднялась ему навстречу. – Там ведь дождь прошёл. Хочешь чая?

– Надя, я тебе изменил, – проговорил он – медленно, раздельно, ощущая свинцовую непоправимость своих слов. – Ты поняла?

– Вадюша, ну что же ты так переживаешь! – она всплеснула руками. – Ну бывает. Мужчины, они вообще полигамны. Это ведь была приличная женщина? А то я могу завтра пригласить Ивана Францевича из сорок пятой. Он специалист по…ну, всяким недугам. А сейчас – разувайся, тебе же на работу к восьми, надо выспаться…

И вот тут ему стало страшно.

Она вообще – человек?

6

Диана не сразу его заметила. Она, казалось, вообще ничего не замечала. Шла по улице неловкой, дёрганой походкой, на губах играла странная улыбка.

– Я тебя полдня искал! – Вадим подбежал к ней, схватил за руку. – Куда ты пропала?

– Я там была, – перебила она его. – В том доме. В его комнате. Там всё как тогда. И ничего, – взвился её голос. – Ничего! Я смогла, понимаешь?

– Убила его? – охнул Вадим.

– Пока нет, – она нехорошо усмехнулась. – Но это пока. Я знаю, где он. Там же все его документы остались. Слушай. Он работал в изоляторе на Старосвятской улице. Да знаю я, что такой нет!

Вадим поёжился, поймав сочувственный взгляд прохожего.

– Зато есть кладбище с таким названием. То самое, из-за которого старухи подписи против метро собирают.

– Но на кладбище нет никаких больниц!

– На кладбище – нет. А под кладбищем? Это центр города, там катакомбы ещё с пятого века. И понятно, кстати, как мёртвые девочки, которые не мёртвые и не девочки, в тоннель попадали.

– Да зачем же строить больницу под землёй? – беспомощно воскликнул Вадим.

– Не больницу. Специзолятор. Медицина – наука в первую очередь экспериментальная.

Вадим неуверенно кивнул. Вспомнилось что-то из детства – тихий голос Влада, рассказывающего про тайный город под землёй, где ждут своего часа живые мертвецы. Какие-то школьные страшилки про забытый лепрозорий.

– У них, похоже, симбиоз с твоим братишкой. Он им – защиту, так как с биологическим оружием режим свергать как-то веселей, они ему – исследования. Ну и парочку чудовищ напрокат. Зачем? Да это как раз понятно, – отмахнулась Диана. – Хорошая затея: распугать метростроевцев, чтобы на вакантные места пристроить своих людей. Ведь чем выше концентрация пламенных сердец среди станционного персонала, тем легче подстроить теракт после открытия. Я уже написала обо всём в полицию, отправила заказным письмом. Завтра оно дойдёт.

– Почему завтра?

– На сегодня у меня свои планы. Тебя не зову. Хотя почти уверена, что и твой брат там неподалёку. Ты ведь для этого меня искал?

– Не совсем. Ты послушай. Просто послушай.

Вадим достал из портфеля книгу с библиотечным штампом на обложке. Перевернул несколько страниц, начал читать:

– «Было ему немногим за пятьдесят. Высокий, молодцеватый, он носил волосы на косой пробор и не спускался в столовую без галстука – истинное дитя своей эпохи, чопорных восьмидесятых. Курил он всегда вишнёвый табак – этот запах, казалось, навечно»…

– Что это за дрянь? – хрипло спросила Диана. – Про галстук. Про табак. Я не говорила.

Он протянул ей книгу.

– Двадцать пятый год. «Дилемма отца Якоба». Ты не могла не читать. Тогда все с ума сходили по этим историям про прелата-детектива. И когда ты вчера рассказывала мне, я вдруг вспомнил, кого твой дядя мне напоминает. Ну смотри, один в один! И там ещё дальше…

– То есть я его выдумала, – медленно, врастяжку произнесла Диана. – Вся комната заставлена его барахлом. Одежда. Документы. Старые фотографии. Но я его придумала, конечно. Прочитала эту твою книжку – и придумала зачем-то. Зачем, не подскажешь?

Сейчас никакие слова не могли быть правильными.

– Тебе нужен был ужас, чтобы его преодолеть. Чтобы почувствовать себя сильной, – жалкие, картонные слова давались с трудом. – Он был тебе нужен, чтобы ты стала собой.

– Очень нужен. Прям-таки необходим. Разве можно сформироваться как личность без дядюшки-извращенца? – её голос был спокойным. – Знаешь что? Ты сейчас разворачиваешься и уходишь. Очень быстро, потому что я, чёрт возьми, не железная!

* * *

Вадим тупо таращился на потёртый переплёт. Надо обратно в библиотеку отнести. Вернуть Наде ключи от зала. А она будет улыбаться. Она ведь всегда улыбается.

А ещё никогда не болеет. Ни о чём не просит. Ни на что не обижается. Не задаёт неудобных вопросов. Любовь, мать её, и забота. И ничего кроме.

Края обложки впились в пальцы.

Идеальная жена. Такое же амплуа, как и учёный-маньяк. Как и фанатик-пассионарий.

Вадим рванул на себя дверь зала каталогов. Полная женщина, привстав из-за конторки, что-то гневно залопотала ему вслед.

Нади не было. На спинке стула висел её бежевый жакет, на столе лежала раскрытая книга. Та же, что и неделю назад.

– Да что вы себе позволяете! – толстуха вцепилась в его рукав. От неё пахло дешёвыми духами, лекарствами и квашеной капустой. Почему-то это нелепое сочетание успокаивало. – Это государственное учреждение!

– Где Надя?

Сейчас она спросит: «Какая Надя?». И останется только шагнуть в окно. Хотя ведь невысоко. Высота – метра три…

– Вышла. На пять минут. К посетителю. И нечего тут дверью хлопать!

7

Мальчишка сидел на кладбищенской скамье и задумчиво жевал рогалик. При появлении Вадима сразу вскинулся, развернул газету – с проверченными дырочками, надо полагать – и стал изображать увлечённое чтение.

На кладбище. Под дождём.

Это было так глупо, что у Вадима отлегло от сердца. Живой. Настоящий.

– Эй, товарищ! Нельзя! – окликнул он Вадима, когда тот свернул на заросшую аллею.

– Влад запрещает?

– Вы кто? – растерялся парень.

– Человек, у которого есть пистолет, – скривился Вадим. – Достаточно?

* * *

– Всё, дальше уж сами, – проворчал юнец, локтем открывая дверь неприметной сторожки – дотрагиваться до ручки он, видимо, побаивался. – Только там страшно, жуть!

Вадим спустился в подвал по крутым стоптанным ступеням. Длинный извилистый коридор освещался тусклыми электролампочками. Стены, выложенные кафелем. Ряды стальных дверей по обе стороны. Грязные разводы на полу.

Страх, перебродив, превращается в ярость, – мелькнула в голове фраза из теперь уже дважды сожжённого романа. Ох, если бы так… Но страшно не было. Это точно.

В тёмной нише вповалку лежали статуи химер – видимо, сколотые с надгробий во времена народовластия, да так и не пристроенные обратно. Львиные лики скалились из-под слоя пыли. Заляпанные известью, прикрытые нелепой цветастой тряпкой, химеры вызывали не ужас, а брезгливую жалость.

А что, славный способ проверки, скривился Вадим. Смена контекста. Настоящее – меняется вместе с ним. Неживое, рукотворное – остаётся собой.

Нет, страшно не было.

Хотя руки всё равно дрожали.

* * *

Вадим подошёл к призывно приоткрытой двери. Заглянул в комнату.

Вот они, оказывается, какие, когда его нет рядом – сидят рядом на койке, бессмысленно глядя на противоположную стену; Надя улыбается…

Влад вскинулся, схватил со стола пистолет.

– Отпустите! – крикнула Надя надорванным голосом. – Ну что, что я вам сделала?

– Вадь, заходи, – Влад смерил его презрительным взглядом. – Да уж… Такой был славный мальчик. А стал учителишкой с мелкобуржуазными замашками. Самому-то не противно?

– Зато ты не изменился. Хотя вообще-то людям это свойственно.

Он не понял. Или не подал вида.

– Значит, так. Я до сих пор считаю, что каждый имеет право на работу над ошибками. Правильно, господин словесник? Твоя полицейская знает о нас. Мои друзья утверждают, что утром вы с ней болтали о некоем письме. Письмо мы изымем, а вот с бабой надо что-то делать. Тебе она доверяет…

Незаметно взвести курок не вышло – щелчок отдался эхом в тёмных углах комнаты.

– Ясно, – поскучнел Влад. – Второй вариант.

Он приставил пистолет к виску Нади, притянув её к себе, как куклу.

– Понимаю, чувства остыли. Но смерти её ты не хотел бы, а?

– Вадим, не думай обо мне! – страдальчески выкрикнула Надя. – Делай, что подскажет сердце!

– Надя, кто ты? Что ты за существо?

– Человек, – удивлённо ответила она. – Твоя жена!

Тварь. Восемь лет жрала его, топила в своей липкой заботе. Восемь лет врала ему – и продолжает врать.

– Что ты задумал? – Влад растерянно глядел на него. Чёрное дуло всё так же прижималось к виску Нади. – Вадь, я ведь правда… Я её убью, если ты…

– А пусть сама решит. Надя, убить тебя?

– Как скажешь, Вадюша. Как считаешь нужным, – она лучезарно улыбнулась.

– Считаю до трёх! – жалобно, визгливо выкрикнул Влад, прижимая к себе Надю.

– Бывай, – бросил Вадим. И нажал на спусковой крючок.

На один жуткий, бесконечный миг ему показалось, что он ошибся.

Кровь у них была человеческая. И вместе с кровью постепенно уходило то, что делало их похожими на людей. Лица разглаживались, приобретая безжизненную симметрию, глаза теряли цвет, превращались в круглые слюдяные озёрца.

Не люди – наброски.

Он дотронулся до Надиной щеки, до гладкой сухой кожи, похожей на папиросную бумагу. Брезгливо отдёрнул пальцы. Хотя чего кривиться? Это же его химеры. Те, кого он создал, чтобы стать человеком.

Влад появился, когда ему хотелось бурь. Надя пришла вместе с покоем.

Только кто он – теперь? Без них?

Он в последний раз окинул взглядом комнату – и бросился прочь.

* * *

Пальцы Вадима впились в кладбищенскую ограду. Из горла вырвался нервный смешок. Подышал воздухом, да.

Сколько же их было – сияющих, радостных химер…

Парень, влюблённо заглядывающий в безглазое лицо. А за ним в двух шагах – поникшая девушка с дрожащими, искусанными губами. Та, что создала заведомо счастливую соперницу. Ведь нелюбимой быть как минимум поэтично.

 

Младенцы в колясках – вот на них смотреть было страшно – и больное, воспалённое счастье в глазах матерей, только так сумевших утвердить свою жертвенность и незаменимость.

Существо в нарочито неприметном сером костюме – службист. Их-то кто сотворил? Народ, привыкший, что просто так ничего не даётся, и за счастье нужно пострадать?

Где-то там, под землёй, грохнул выстрел. Вадим, вздрогнув, разжал побелевшие пальцы. Бросился обратно в сторожку, поскальзываясь на размокшей от дождя земле.

Диана стояла, сгорбившись, над лежащей ничком долговязой фигурой.

– Не подходи, – сказала она, не оборачиваясь. – Потому что если ты – такая же тварь, то я…

– Тварь, – кивнул Вадим. – Но другая. Посмотри на меня.

– Не надо, – всхлипнула Диана. – Уходи. Уходи, пожалуйста.

А что если и она?

Холодок пробежал по спине Вадима.

Ведь она тоже появилась так вовремя. Невозможная. Со своей руганью, солдатскими папиросами, туфлями… Невозможная и необходимая.

– Обернись, – попросил он мягко. И бросил пистолет на землю.

Потому что если даже и так…

Охота на зайцев по первому снегу
♂ Виктор Точинов

1. Витебский-Главный – Сортировочная

– Баловство, – сказал Капитоныч, повертев нож и вернув Веймарну. – Я их руками добиваю. За шкирятник приподыму и вот так вот позвонки ломаю. Хрусь – и все.

И он показал – как. Сжал пальцы левой руки в кулак, изобразил нечто вроде головы с шеей, а ребром правой ладони по «шее» легонько рубанул.

Капитоныч был мужик на редкость крупный и дородный. Фигура и длинные отвислые усы делали его похожим на моржа. Ладони размерами напоминали моржовые ласты, а кулак был с дыньку-«колхозницу». Такая ладонь и мамонту позвонки без натуги переломит, считал Славик. Он не любил Капитоныча.

Веймарн выглядел обиженным пренебрежением к своей обнове. И стал горячиться, доказывать, что нож хорош, и настоящей немецкой работы, и не здесь куплен… Он-то, Веймарн, вообще его не покупал, но даритель привез из Пассау, вот и клеймо – голова волка – имеется, и сертификат дома лежит, со всеми печатями.

Славик не стал разочаровывать профессора и говорить, что присматривался к точно такому же охотничьему ножу в оружейном на Апрашке. И голову волка осмотрел, и с сертификатом ознакомился… Славик понимал немецкий после школы с пятого на десятое, но все же уразумел: сделан нож хоть и под присмотром владельцев бренда, да не в Германии, а руками формозских китайцев… Знакомец профессора мог и не соврать, где купил нож: ничто не мешает продавать в Пассау клинки, сработанные за тридевять земель.

Сам Веймарн языком исторической родины не владел. За три века жизни в России Веймарны обрусели настолько, что из немецкого осталась у них лишь фамилия, да и та сто лет назад видоизменилась: с началом германской войны, когда Петербург обернулся Петроградом, предки Иван Иваныча поддались общему патриотическому порыву и отбросили приставку «фон». Петроград в конце концов стал снова Петербургом, но фон Веймарны так и остались Веймарнами…

– Все одно – баловство, – равнодушно ответил Капитоныч на горячую речь профессора. – Заяц не кабан, нечего об него нож марать. А коль за руки свои хирургические опасаешься, так прикладом сработай, и вся недолга.

2. Сортировочная – Проспект Героев

Проехали Сортировку, новых пассажиров в вагоне не прибавилось.

Электричка была не самая последняя, за ней с вокзала отходили еще две, но на Павловской развилке те уходили на другие ветки. Так что можно сказать, что последняя.

В вагоне пока находилась лишь их компания, но Славик знал: в Купчино, где метро, возможно подсядут еще несколько человек. Но наверняка вскоре сойдут, – пассажиры, что едут далече, все собираются в передних вагонах: платформы на дальних маленьких станциях короткие, на четыре вагона, иногда на шесть. Их же компания устроилась в самом конце состава: тамбур за спиной был последним по ходу поезда.

3. Проспект Героев – Ручьи

На Героях снова никто не подсел, они и дальше ехали впятером.

Ездить на охоту именно в таком числе – традиция давняя, и если иные традиции в их компании иногда, в виде исключения, единократно нарушались, то эта – никогда.

Нерушимое правило соблюдалось уже не первое десятилетие. И даже не первый век, вот так-то…

Традицию привез издалека один из первых фон Веймарнов и внедрил на русскую почву в своем поместье под Ямбургом. Ничего сакрального цифра «пять» не содержала: именно столько людей вмещали охотничьи сани-розвальни фон Веймарна, – четверо седоков и кучер.

Езда на санях давно ушла в историю, да и место проведения охоты неоднократно менялось, – но охотились лишь впятером, и никак иначе. Если кто-то не мог принять участие: заболев, например, или уехав по срочному делу, – выезд откладывался до его поправки или возвращения.

Если охотник выбывал насовсем – по причине серьезной болезни, или старости, или смерти – к нему, или же на его поминки, приходили все четверо и справляли ритуал прощания… После чего выбывший навсегда исчезал из их жизни.

А компанию пополнял один из кандидатов, поджидавших своей очереди. Так здесь очутился Славик, почти два года назад. Верность традициям, пронесенная сквозь войны и все катаклизмы, сотрясавшие страну, очень нравилась Славику. И нравилась бы еще сильнее, если бы не Капитоныч…

4. Ручьи – Купчино

Капитоныч был неформальным главой компании охотников и главным хранителем традиций. Он не обладал абсолютной властью и не мог навязать решение, противное воле большинства. Но имел право вето: если говорил нет – значит нет, не обсуждается.

Когда Капитоныч покинет компанию (Славик весьма надеялся, что радостное событие на долгие годы не отложится), хранителем традиций станет Иван Иванович Веймарн. По возрасту полагалось бы Валентину Арнольдовичу, но тот загодя отказался: дескать, здоровье уже не то, и он подумывает о завершении охотничьей карьеры… Так что он пас, и очередь переходит к следующему.

Да и то сказать, Веймарн лучше годится на роль главы коллектива: аристократ, голубая кровь, белая кость и все такое…

Только они двое, Веймарн и Капитоныч, были прямыми потомками самых первых охотников. Вернее, Славик подозревал, что предок Капитоныча был кучером, вывозившим охотников-дворян на заячью стрельбу… Какая уж тут голубая кровь, смешно даже. Потомственное быдло.

Очень жаль, что Веймарн станет последним представителем своего славной фамилии в их рядах. Сын у него есть, но… Но там какая-то мутная история, Славику ее толком никто не рассказывал, слышал лишь обмолвки да намеки: не то сын с детства ненавидит охоту, не то что-то еще…

Обидно, до слез обидно, человек по фамилии Веймарн среди пятерых охотников – сам по себе живая традиция… Может, еще одумается непутевый отпрыск… Или вдруг профессор заведет себе позднего ребенка, ему в районе полтинника, но на вид еще ого-го, может и замутить с какой-нибудь молоденькой аспиранткой.

5. Купчино – Ольгино

Славик угадал – в Купчино и впрямь вошли несколько пассажиров, человек шесть или семь, но расселись поодаль, разговору не мешая.

А вплотную к охотникам не подсесть: впятером занимали весь шестиместный отсек электрички, поклажи хватало. Еще одна традиция предписывала: едешь на охоту на день, бери припасов на неделю. Соблюдали, и брали не только продукты, но и палатки, и спальники, – один раз старое мудрое правило выручило, когда случилась сильнейшая вьюга, никакими прогнозами не предугаданная: разбили лагерь и больше суток пережидали непогоду.

После Купчино электричка поднырнула под КАД, и вскоре за окном замелькали поля, покрытые снегом и залитые лунным светом. Сердце Славика забилось сильнее в предвкушении первой в сезоне зимней охоты.

Веймарн, напротив, завел речь об охоте минувшей, осенней:

– Я все же, господа, больше за зайцами по черной тропе ходить люблю… Казалось бы, и добыча осенью скудна, и шубки у зайцев по зиме куда лучше и в ценности с осенним заячьим нарядом не сравнимы, но все ж мне чернотроп милее. Воздух как хрусталь, грибами пахнет, журавли в вышине курлыкают, и вообще сплошной Левитан вокруг… Зимой не то.

– Зимой не то, – вроде бы согласился Капитоныч, но лишь для того, чтобы тут же выдать порцию быдлячьей критики. – Зимой ты все сам делаешь, все своими ручками-ножками, по чесноку зайца берешь. А осенью? Его тебе собаки и унюхают, и загонят, и под выстрел выставят, – только спуск дернуть и остается. Сечешь, в чем разница? То-то. А Левитаном твоим я бы подтерся, да холстины у него жесткие. Не за Левитаном на охоту ездим.

Славику тоже больше нравилась охота осенняя, хоть и по иной причине: туда они выезжали своим транспортом, и можно было подгадать так, чтобы оказаться в разных машинах с Капитонычем.

Увы, идеальное для зимней охоты место находится в такой бездорожной глухомани, что не только «мановар» Славика не пройдет, но и насчет «гарпии» Веймарна большие сомнения имеются. Они, наверное, могли бы в складчину приобрести какой-нибудь специализированный колесный вездеход, но… Но опять же традиция, заложенная еще в те времена, когда охотники о вездеходах и мечтать не могли: зимой – поездом.

– А мне по барабану: черная тропа, белая… – неожиданно заявил Гоша. – Я просто стрелять люблю. Ну и печенку кабанячью люблю, над углями запеченную.

Гоша, сорокалетний слесарь с «Балтмета», был редкостно молчалив. И что бы он ни сказал сам, не спрошенный, получалось всегда неожиданно. А стрелять он не только любил, но и умел изрядно. По результатам шел вторым после Капитоныча, тот был вне конкуренции.

Иван Иваныч посмотрел на Гошу долгим взглядом, и при желании во взгляде легко читалась мысль: да разве же только в стрельбе и в горячей ароматной печенке вся прелесть и поэзия охоты? Да, два ее финальных аккорда хороши, спору нет, – но разве это повод, чтобы пропускать мимо ушей всю симфонию?

Веймарн даже открыл рот и произнес что-то, наверняка сочувствуя Гоше, осуждать он никого не любил, – но слова профессора перекрыл громкий мертвый голос из динамика, поведавший, что электричка прибывает к станции Ольгино, и выходить надлежит с левой стороны.

Повторять Иван Иваныч не стал, и Гоша остался без своей порции сочувствия. Да и не нуждался в ней, наверное.

6. Ольгино – 21-й километр

Следующую остановку – впрочем, недолгую – проехали в молчании. Словно Гоша дурацкой репликой поломал всю беседу. На деле было не так. Слишком мало у них находилось тем для разговора, чересчур разные люди, ничем, кроме охоты не связанные. А уж про охотничьи дела за многие совместные выезды говорено-переговорено, по третьему кругу повторяются… Лишь Славику, с его недолгим опытом совместных охот, многое было в новинку. Но и он голос не подавал, опасаясь привлечь внимание Капитоныча. Человек-морж молча долго не просидит, живо начнет искать, до кого бы докопаться.

7. 21-й километр – Мариенталь

Докопался Капитоныч до Валентина Арнольдовича. Заметил вдруг, что тот с самого вокзала не проронил ни слова, и лицо мрачнее тучи. Немедленно спросил: что случилось с любезным коллегой? И тут же, не давая ответить, предположил: а не изменяет ли Валюше жена?

Судя по кривой ухмылке Гоши и плотно сжавшимся губам профессора, они с супругой Валентина Арнольдовича встречались, и если не оценили шутку, то хотя бы поняли.

Славик сей достойной даме представлен не был, и смотрел на Валентина Арнольдовича со слабой надеждой: вдруг Капитоныч наступил на такую больную мозоль, что сейчас получит по зубам?

Увы, не получил…

Валентин Арнольдович лишь помрачнел еще больше и ни слова не произнес в ответ.

Капитоныч не унимался: надо, непременно надо Валентину Арнольдычу завести себе плакат с издалека заметной надписью «Я НЕ ЛОСЬ!!!»

И привязывать тот плакат к рогам. Во избежание. А то ведь на охоте всякое случается…

Валентин Арнольдович молчал.

Капитоныч продолжил изощряться в остроумии. Но ответа так и не услышал. Никто иной тему тоже не стал развивать. И помаленьку запас шуток юмора иссяк.

А со Славиком вдруг приключилось озарение…

8. Мариенталь – Курорт

Со Славиком приключилось озарение. Толчок к нему дал Капитоныч, сам о том не догадываясь. Наверное, Капитоныч считал все только что сказанное невинными дружескими подколками… Но невзначай высказал серьезную и дельную мысль. Случается такое. Даже стоящие часы дважды в сутки показывают правильное время. Даже в быдлячьем словесном поносе может сверкнуть драгоценное зерно истины…

Славик не побрезговал зерно поднять и оттереть от коричневой липкой субстанции. И теперь разглядывал его так и сяк, потеряв интерес к дальнейшему разговору, вообще не его не слыша.

 

Он вертел подобранную мысль, и та, как самоцвет, поблескивала своими гранями.

На охоте всякое случается…

Случается на охоте всякое…

На охоте случается всякое…

У них пока – за то время, что Славик ездит с компанией, – пока ничего всерьез неприятного не случалось. Пока не случалось… Но кто-то ведь сказал, Славик не помнил, кто: все плохое, что может произойти, непременно когда-то произойдет…

И он выложил рядом с найденным в дерьме самоцветом второй, уже самолично ограненный.

С кем-то из них на охоте случится нехорошее… Несчастный случай, называя вещи своими именами. Рано или поздно с кем-то произойдет. Закон больших чисел вступает в действие: чем дольше охотник ездит на охоту, тем выше у него вероятность расслабиться, пренебречь правилами безопасности, – и угодить под заряд картечи, например. Обычное дело, особенно по пьянке.

Конструкции из двух самоцветов (да что там самоцветов… бриллиантов!) явно не хватало завершенности… Недоставало третьего, связующего элемента.

Славик отыскал его без труда, финальный вывод прямо следовал из предшествующих.

Что значит «с кем-то произойдет»? Кто тут дольше всех ездит на охоту? Капитоныч. Кто умудряется нализаться не то что до завершающих посиделок у костра – но даже до начала стрельбы? Опять же Капитоныч. Метко стрелять это ему каким-то чудом не мешает, но речь не о том. Получается, что Капитоныч в группе риска. Повышенного риска, запредельного. И если что-нибудь случится, то непременно с ним…

Три мысли-бриллианта устремились друг к другу и слились в огромный и сверкающий Кохинур.

Славик опасливо оглянулся по сторонам: не увидел ли кто блеск сокровища?

9. Курорт – Большое Кузьмино

Пока Славик разбирался с бижутерией в своем мозгу, разговор вновь увял, да и был он не разговором – издевательским монологом Капитоныча.

После долгой паузы, уже на подъезде к Кузьмино, Веймарн положил руку на плечо Валентину Арнольдовичу, спросил негромко и сочувственно:

– Суставы?

И оказалось: одно по-доброму произнесенное слово способно сделать больше, чем все потоки липкого и коричневого… Валентина Арнольдовича прорвало: да, да, суставы, черт бы их побрал, у него единственная проблема, вернее две единственных проблемы – одна в левом колене, другая в правом…

10. Большое Кузьмино – Сарская Мыза

Про проблему Валентина Арнольдовича они знали давно. Когда Славик стал полноправным охотником, проблема уже стояла в полный рост. А вот Валентин Арнольдович уже тогда вставал с трудом – как-то нелепо поднимался со стула, широко раздвинув ноги, – иначе, при вставании обычным манером, в коленных суставах раздавался хруст, слышимый даже со стороны, и, по словам страдальца, весьма болезненный.

По ровному месту, однако, болезнь передвигаться не мешала, – и не только ходить, но даже бегать, и лишь при спуске по лестницам возникали легкие болезненные ощущения.

Минувшей весной недуг резко обострился. Славик не помнил его точное название, какой-то-там-артроз, но если объяснять на пальцах, то хрящ в суставах истерся и стал тонким, как бумага. Тогда Виталий Арнольдович и заговорил о завершении охотничьей карьеры…

Но доктора поставили бедолагу на ноги: курс таблеток, курс инъекций в суставы, – и по чернотропу он охотился наравне со всеми, хоть и видно было, что передвигается не как встарь, а с осторожностью.

Арнольдыч рассказал: теперь, в затянувшиеся межсезонье, ему опять поплошало… И этот выезд для него последний, едет на уколах. Жаль расставаться, столько лет вместе, но…

Врачи обещают операцию и новые хрящи, искусственные, из тефлона. Но он первым делом спросил докторов об охоте, и получил категоричный ответ: забудь. Ходить после операции будешь, вот и ходи, радуйся. По тротуарам ходи, на бездорожье не сворачивай.

Тут все дружно посмотрели на Ивана Иваныча. А на кого же еще смотреть при таких известиях, как не на знаменитого ортохирурга и травматолога?

Веймарн промолчал. Видать, врачи не соврали.

Но это значит… Это значит, что в их пятерке появится новичок.

Капитоныч удивленным не выглядел. Значит все знал, и, зная, – издевался. Гнида…

Гнида немедленно подтвердила догадки Славика: да, новичок появится, и очень скоро, не пропадать же сезону. Есть у него созревший кандидат. Отличный парень, и стрелять умеет…

Последняя фраза Капитоныча прозвучала незакончено, оборвано… Словно хотел сказать «умеет, в отличие от кое-кого», но не сказал, передумал. Однако на Славика глянул вполне выразительно: мол, про твои охотничьи достижения еще поговорим, все впереди.

Славик понял: мелькнувшая у него надежда, что появится новый объект для издевательств, – беспочвенна. Капитоныч приведет своего человека, а должность мальчика для битья останется за Славиком.

Валентина Арнольдовича теперь было уже не заткнуть… Жаловался, что не сможет прожить без охоты, зачахнет от тоски. Говорил, что будет иногда – потихонечку, полегонечку – ходить стрелять зайцев из засидки на краю капустного поля: если удачно выбрать место, парочку за ночь уложить можно.

Все вежливо соглашались. И все понимали: утешает себя, засидка – не то, адреналиновый всплеск совсем короткий: увидел зайца, выстрелил, и все. Несколько секунд за долгие часы ожидания. Зато суставы не напрягаются, что да, то да.

11. Сарская Мыза – Павловское

За разговором о бедах Валентина Арнольдовича и о грядущем обновлении рядов даже не заметили, как проехали Сарскую Мызу. Славик точно не заметил – глянул в окно, а там уж Павловское… Как будто телепортировались.

12. Павловское – Спасовка

Павловское – станция особенная. После нее Веймарну надлежало произнести ритуальную фразу, и он ее произнес. Фраза была проста:

– А не пора ли нам немного согреться?

Пить до Павловского не стоило – в вагон нежданно мог зайти наряд городских полицейских, со всеми вытекающими последствиями. В Павловском наряд сходил с электрички, здесь заканчивалась их зона ответственности (заодно сошли и двое последних пассажиров, из тех, кто сел в Купчино).

Сегодня ритуал пришелся удивительно ко времени, и рассеял грустные мысли Валентина Арнольдовича… Или не рассеял, но хотя бы закруглил попытки остальных утешить коллегу.

Из профессорского рюкзака появилась бутылка бренди «Санта-Клер» и крохотные стопки-наперсточки, затем пакет с закуской.

Славик знал – исключительно по рассказам, разумеется, да и рассказывали ему с чужих слов – что некогда в их компании выпивали перед стрельбой полуштоф шустовского коньяка, что было на пятерых идеальным количеством. И дух поднимало, и стрельбе ничуть не мешало…

Потом, когда коньячно-водочная империя братьев Шустовых приказала долго жить, а прочие производители перевели свою тару на метрическую систему, наметилась проблема: бутылки емкостью ноль пять литра – маловато, ноль семьдесят пять – многовато, а везти с собой початую бутылку – такой же моветон, как и не распить ее до дна.

После долгих проб и экспериментов остановились на «сантаклеровке», как по-быдлячьи звал ее Капитоныч. Английская пинта с допустимой погрешностью соответствовала полуштофу: на пятерых как раз по четыре наперсточка каждому. А качество напитка удовлетворяло запросам Веймарна, другие могли бы обойтись и чем попроще.

Разливал, разумеется, профессор – кому ж еще доверить: рука не дрогнет, и дозы отмеряет с точностью до миллиграмма. Натренировался со скальпелем.

Капитоныч сказал, что и должен был сказать:

– Ну, вздрогнули!

И они немедленно выпили.

После первой не закусывали, традиция. А Капитоныч и после следующих доз к закуске не притрагивался, занюхивал воротником, – тоже традиция, хоть и не такая давняя.

13. Спасовка – Спасовка-2

Иван Иванович сооружал многослойный бутерброд: ломтик багета, ломтик сыра, ломтик болонской ветчины, – без дураков болонской, из Италии привезенной.

А Славик любовался профессорскими руками – вроде и крупные кисти, но кажутся изящными, до того пропорциональны, – никакого сравнения с моржовыми ластами Капитоныча. Вот она, голубая-то кровь… Пальцы длинные, сильные… скрипачу-виртуозу под стать. Профессор, кстати, на скрипке играл, и для любителя очень неплохо.

Но покамест виртуозные пальцы отложили в сторону бутерброд и взялись за бутылку, накапав по второй.

– За удачу! – сказал Капитоныч полагавшееся, выпил и вновь уткнулся носом в меховую опушку воротника, надолго, секунд на пять-шесть.

Организм Капитоныча имел непонятную для Славика особенность. Вроде и пил Капитоныч наравне со всеми – а когда добирались до места, казалось, что заглотал раза в три больше прочих, как минимум.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru