Виктор Правдин
Визитер с севера
1
Инспектор уголовного розыска Николай Журавлевич впервые заступил на самостоятельное дежурство. Ему очень хотелось взяться за какое – либо чрезвычайно важное дело, показать себя, но день прошел относительно спокойно: две ограбленные строительные площадки да избитая пьяным мужем жена – вот и все преступления. Ему бы радоваться, но Журавлевич на деле торопился доказать, что не зря протирал штаны в высшей школе милиции.
После ужина дневное напряжение спало, Журавлевич обрел душевное равновесие, коллеги, уходя, предлагали звонить, если случится что – то серьезное, ведь лучше посоветоваться, чем наломать дров. Журавлевич согласно кивал, но в душе полагался на себя, на те знания, что получил за годы учебы. Что ни говори, а по основным дисциплинам у него были пятерки, да и во время стажировки приходилось участвовать в раскрытии тяжких преступлений.
Он читал специальный криминалистический журнал, по студенческой привычке делая пометки в служебной тетради, когда зазвонил телефон. Посмотрев на часы, вспомнил, что именно в это время должна позвонить жена, и, предполагая услышать Надин голос, неторопливо поднял трубку.
– Лейтенант, – узнал Журавлевич голос дежурного майора Кравца, – почему трубку не берешь, уснул, что ли?..
– Да я…
– Срочный вызов, – не стал выслушивать оправданий дежурный, – бери папку и топай сюда, одна нога там, другая здесь…
В дежурке, куда через минуту прибежал Журавлевич, Кравец оценивающе осмотрел его с головы до ног.
– Первое дежурство?
– Первое.
– Похоже, надо еще кого – нибудь из сыщиков вызвать? – то ли спрашивая, то ли рассуждая вслух, проговорил майор.
– Если поставили, значит, доверяют, – вмешался в разговор капитан, помощник Кравца, и дружески подмигнул Журавлевичу: – Возникнет необходимость – поможем лейтенанту.
Журавлевич покраснел от досады.
– Вы, товарищ майор, – стараясь не выдать волнения, как можно спокойнее обратился он к Кравцу, – исполняйте свои обязанности. Что, наконец, случилось?
– Ого! – удивленно воскликнул майор. – А лейтенант с характером. Если так, то обойдется без помощи. А случилось вот что, дорогой мой…
– Я Вам не дорогой…
– Да не злись, дело сложное. Руководству я сообщил, но, пока будет создана оперативная группа, пройдет много времени. Ждать не будем, отправляйся в больницу скорой помощи, там сейчас оперируют человека. Со слов звонившей медсестры – это таксист, доставленный с травмой головы из Первомайского переулка. Ты должен осмотреть одежду, а заодно расспроси врачей, возможно, потерпевший о чем – либо говорил до операции. Звони. А мы выедем в переулок, может, найдем что – нибудь интересное.
– Есть, – почти по – военному отрапортовал лейтенант и направился к выходу.
– И еще, – идя вслед за Журавлевичем, инструктировал майор, – если будет возможность, попытайся поговорить с потерпевшим… Спроси врачей. В таком состоянии человек выкладывает всё как на духу.
Землю покрывала ранняя осенняя ночь. Промозглая мокрядь хлестнула по лицу, ветер налетел, казалось, сразу со всех сторон, глухо захлопали по ногам полы дождевика.
Журавлевич, придерживая рукой кепку, пригнувшись, пряча лицо от холодного дождя, прошмыгнул в приоткрытую шофером дверцу машины, и уазик тронулся с места.
Дождь усиливался, глухо барабанил по крыше машины, дворники не успевали очищать стекло.
– Ну и погодка! – с любопытством рассматривая лейтенанта, проговорил водитель, дородный сержант с кустистыми, сросшимися на переносице бровями, и протер ладонью запотевшее зеркало. – А Вы одеты не по сезону, плащик тепла не держит.
– Мне тепло, – отмахнулся Журавлевич и, чтобы дать понять, что очень торопится, добавил: – Можно побыстрее?
– Это можно, – согласился сержант, и еле заметная улыбка скользнула по его губам.
Машину на повороте тут же занесло в огромную лужу, и, казалось, брызги на мгновенье поглотили ее.
– Осторожно! – непроизвольно вскрикнул Журавлевич; ему почудилось, что колеса оторвались от земли и машина летит по воздуху прямо на дерево.
– Что – то я Вас не понимаю, – в словах шофера послышалась ирония, – как все же ехать: осторожно или быстро?..
Журавлевич понял, что сержант подтрунивает над ним и нарочно заехал в лужу.
– По правилам…
– Вот теперь понятно.
Дальше ехали молча. Журавлевич корил себя за напускную начальственную важность.
В больнице лейтенанту не разрешили встретиться с потерпевшим, а по одежде, принесенной санитаркой в приемный покой, можно было предположить, что действительно совершено преступление. В карманах влажной, грязной, с рыжими пятнами крови куртки таксиста Журавлевич ничего не обнаружил. В нескольких местах она была порвана – вероятнее всего, в драке. Журавлевич положил одежду в целлофановый пакет, отнес в машину и попросил санитарку провести его к доктору, который оперировал таксиста.
Поднявшись на лифте на третий этаж, санитарка длинным темным коридором провела инспектора к двери с табличкой «Профессор Лещинский» и, поймав его удивленный взгляд, поспешно пояснила:
– Без нашего Михалыча не обошлись… На все тяжелые операции вызывают его.
В это время дверь открылась, из кабинета вышел одетый в черную кожанку невысокий худощавый мужчина и очень удивился, увидев Журавлевича и санитарку.
– Профессор, к Вам из милиции, – скороговоркой отрапортовала женщина и спряталась за лейтенанта.
– Тогда Вы вовремя, – закрывая дверь, полушутя проговорил профессор, – подвезете меня домой, а по дороге зададите свои вопросы. Я ведь прав, Вы хотите со мной поговорить?
– Да, хочу.
– И меня интересует больной. Вы не установили его личность?
– Нет, при нем не было документов.
– Это я знаю, но, может, к Вам обращались, разыскивая пропавших?
– Пока нет, – ответил Журавлевич и в свою очередь спросил: – Он жить будет?
– Жить будет, выкарабкается, организм молодой, сердце крепкое, – ответил профессор, подходя к машине, и, приостановившись, посмотрел на лейтенанта. – Я догадываюсь, о чем Вы хотите меня спросить, но помочь ничем не могу. Больной молчал, даже ни разу не застонал. Поговорите с ним сами, но не раньше, чем через неделю, если, конечно, все будет хорошо. Меня, пожалуйста, высадите около магазина игрушек на Ленинском проспекте, вам это по пути. Мне не раз случалось с вашим братом ночью вот так добираться после операции.
– Знаю, профессор, Ваш дом. А Вы узнаёте меня? – водитель на мгновение обернулся.
Профессор снял очки, неторопливо протер стекла и, близоруко посмотрев на сержанта, покачал головой:
– Нет, не припомню.
– Ну как же, два года назад Вы оперировали усатого милиционера с пулей в животе.
– Так это Вы? – обрадовался профессор и положил руку сержанту на плечо.
– Я, доктор, и еще раз спасибо, если бы не Вы…
– Ну и как самочувствие?
– Лучше, чем было. Раньше желудок болел, гастрит мучил, а как пулю из живота достали, все словно рукой сняло. Тьфу – тьфу, чтоб не сглазить.
– Смотри – ка, а я и не узнал, – рассмеялся профессор. – Вот теперь и фамилию вспомнил, кажется, Поляк… Сергей Поляк, правильно?
– Так точно, профессор. Я тогда с усами был, потому и не признали.
– Да – да, помню Ваши усы, мулявинские, прямо скажем. А преступников тех поймали?
– Куда ж им деться? Тот, который в меня стрелял, получил пятнадцать лет.
– Да-а, – размышляя о чем – то своем, вздохнул доктор, – в мире много зла…
Около магазина игрушек машина взвизгнула тормозами и остановилась.
– Вот и приехали, – обернулся к доктору сержант.
– Если что – нибудь вспомните, позвоните, – прощаясь, попросил профессора Журавлевич.
Лещинский не ответил, только отрицательно покачал головой и вышел из машины, но, сделав несколько шагов в сторону подъезда, остановился.
– Инспектор, возможно, это будет иметь отношение к делу. Во время операции сестра что – то взяла из руки больного, я даже сделал ей замечание.
– Как фамилия сестры?
– Екатерина Ковальчук, она сегодня дежурит.
– Спасибо, профессор, я обязательно поговорю с ней.
Когда Лещинский скрылся в подъезде, Журавлевич не сдержался:
– Самое важное могли пропустить.
– Возвращаемся? – не глядя на лейтенанта, спросил сержант.
– Да, и чем быстрее, тем лучше.
– А профессора не осуждайте, разве для него во время операции имело значение, что сестра взяла что – то из руки пациента?.. Он свою работу делает не на пять, а на все десять баллов. Меня, можно сказать, из преисподней вытащил. Хотели в Москву самолетом… Теперь уверен: не дотянул бы до белокаменной.
– А что с Вами тогда произошло?
– История, можно сказать, детективная, когда – нибудь расскажу подробнее, а если коротко, то мы брали группу Совы, за которой числились разбойные нападения и даже убийство. Главарю терять было нечего, отстреливался до последнего, и мне не повезло…
Журавлевичу пришлось подождать медсестру, которая снова была занята в операционной. Он позвонил дежурному по райотделу Кравцу и сообщил, что задерживается, поинтересовался результатом выезда в Первомайский переулок, но ничего нового не узнал: дождь смыл все следы, жители частного сектора не слышали и не видели ничего подозрительного. Человек, который по дороге домой случайно наткнулся на таксиста, тоже ничего существенного не рассказал.
Журавлевич, заложив руки за спину, нетерпеливо прохаживался по длинному коридору, когда к нему подошла молодая, лет тридцати, женщина в белоснежном халате и такой же шапочке с донорским значком, приколотым вместо красного крестика.
– Вы меня ждете?
– Если Вы Екатерина Ковальчук…
– Да, это я, – ответила медсестра и протянула что – то, завернутое в бумажку. – Вот, пожалуйста, это я взяла из руки пациента, которого оперировал Лещинский. Парень темноволосый, а тут…
Журавлевич, развернув бумагу, увидел женскую металлическую шпильку и клок белесых волос.
– Вот за это спасибо, возможно, Вы преподнесли мне золотой ключик к разгадке. И еще одна просьба к Вам: позвоните, когда можно будет с ним поговорить.
По дороге в отдел Журавлевич заехал в таксомоторный парк, но там все было в порядке, никто из таксистов ни сегодня, ни раньше не исчезал, машины дневной смены были на месте, ночные – на связи.
В отделе лейтенант составил рапорт на имя начальника, в котором лаконично изложил суть происшедшего, сделав вывод, что совершено преступление.
На другой день, не успел Журавлевич прийти на работу, как в кабинет, не здороваясь, решительным шагом вошел начальник уголовного розыска Козельский.
– Скажите мне, уважаемый инспектор, откуда такая уверенность в том, что совершено преступление? Вы приняли заявление? Или, может, об этом Вам поведал человек, доставленный в больницу? – с сарказмом выпалил он.
– Нет, заявления не было, – поднимаясь из – за стола, ответил смущенный Журавлевич.
– В таком случае, откуда такая уверенность, что совершено преступление? Хотите на отдел очередной «факт» повесить? А кто, по – вашему, будет отвечать за рост преступности, может быть, Вы?.. Ведь мог нетрезвый человек, а это, заметьте, подтверждается справкой, на мокрой мостовой поскользнуться, упасть и получить травму. Мог или нет, я у Вас спрашиваю?
– Мог, – произнес Журавлевич. – Но очевидно, что была драка: на теле ссадины, гематомы, оторван воротник куртки и, наконец, женская шпилька и клок волос в руке.
– Я вижу, Вы, лейтенант, так ничего и не поняли, не с того начинаете службу… Но хватит нравоучений, вот бумаги по ночному происшествию, дело поручается вам, дерзайте, – Козельский собрался уходить, но у двери приостановился, усмехнулся с ехидцей. – Помните о сроках, а о результатах расследования докладывайте мне лично.
– Есть, – по – армейски ответил лейтенант и еще некоторое время растерянно смотрел в окно.
Он не заметил, как в кабинет вошел капитан Ильин, чей стол стоял напротив, под огромным портретом Дзержинского. Ильин был широк в кости, атлетически сложен, его можно было назвать красавцем, если бы не огромная лысина, из – за которой он выглядел много старше своих тридцати пяти. Будучи в звании капитана, занимал такую же должность, как и Журавлевич, карьеры не сделал, хотя и посвятил уголовному розыску двенадцать лет. Начальству не угождал, резал правду – матку, любимой его поговоркой и принципом было – «главное, чтобы перед сном не мучила совесть». И этого хватило с избытком, чтобы поставить крест на карьере. Но самое главное, капитан профессионально был на голову выше начальников, а кто в наше время жалует слишком умных подчиненных…
– Что раскис? – открывая форточку, бодро спросил капитан. – По запаху одеколона слышу, что тут был Митрофан. Угадал?
– Был, – согласно кивнул головой Журавлевич и впервые оценил точность клички, придуманной Ильиным Козельскому.
– Тогда твое настроение мне понятно, – изучающе посмотрел на Журавлевича капитан и, стараясь подбодрить, добавил: – Не бери в голову, наш начальник, сколько ни работает, не раскрыл ни одного преступления, его мысли направлены не на раскрытие, а наоборот – на укрытие. В свое время Козельский сидел за твоим столом, и я насмотрелся на этого «опера»… Вот что – нибудь дефицитное достать, для руководящего состава рыбалочку организовать, баньку – тут он первый, поэтому и начальник теперь. Ты не волнуйся, занимайся своим делом так, чтобы перед сном не мучила совесть, остальное приложится. Все равно раскрывать преступления нам, а рыбачить и париться – им. Это один из неписаных законов нашей жизни. Ну – ка, дай почитать, что тебе поручил Козельский.
– Человека доставили с черепно – мозговой…
– Дай мне дело. Люблю работать с документами, а не воспринимать на слух.
Ильин сосредоточенно читал материалы по ночному происшествию, а Журавлевич наблюдал, как черные густые брови капитана то сдвигались к переносице, превращаясь в одну сплошную линию, то разлетались красивыми дугами. Наконец капитан оторвался от бумаг и долгим изучающим взглядом посмотрел на Журавлевича.
– А я был прав, – добродушно улыбнулся он, – Козельский в своем репертуаре, и материалы, кроме твоего рапорта, подогнаны так, что хоть завтра пиши постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, осталось только с умом опросить потерпевшего. Козельский – известный перестраховщик, и для сыщиков, вроде него, тут глухой «факт», но мы же не он, – весело подмигнул Ильин. – Я полностью согласен с твоими выводами и попробую напроситься к тебе в помощники.
– Было бы здорово, – улыбнулся Журавлевич.
– Вот и ладненько, – возвращая папку с документами, дружески проговорил Ильин, – я крутнусь к Митрофану, а ты набросай планчик. Вернусь – покумекаем вместе что к чему.
2
После разговора с Ильиным Журавлевич немного успокоился, нервное напряжение уступило место желанию как можно скорее найти преступников и тем самым подтвердить свою правоту.
Минут через тридцать вернулся капитан.
– Всё в ажуре! – он удовлетворенно потер ладони. – Я официально уполномочен помочь тебе провести первое, как сказал Козельский, «возможно, уголовное дело». Соображаешь?.. Возможно, уголовное… Они хорошо умеют подгонять отчетность, выводить проценты нашей работы, но не больше. Итак, что мы имеем?
– Потерпевшего с тяжкими телесными повреждениями, одежду со следами очевидной борьбы, женскую шпильку и клок длинных белых волос, – быстро ответил Журавлевич.
– Правильно, пока только это, но, в сущности, не так и мало. Что думаешь делать?
– Во – первых, надо установить личность потерпевшего и опросить его. Во – вторых, провести экспертизу одежды, возможно, обнаружатся следы преступников, ведь была же борьба. Но больше всего беспокоит шпилька: мне кажется, что таксист, пока назовем его так, вырвал клок волос с головы нападавшего. Возможно, в деле замешана женщина.
– Ждать, пока таксист заговорит, не будем, – подвел итог сказанному Ильин. – Попытаемся собрать как можно больше материалов одновременно и по происшествию, и о пострадавшем. Поэтому ты отправляйся в частный сектор в Первомайский переулок, а я – в больницу, встретимся вечером. Меня не жди, попробую решить вопрос с экспертизой. Хорошо, если удастся установить, женские это волосы или мужские.
Журавлевич с благодарностью посмотрел на капитана. Утренние переживания показались теперь мелкими, незначительными. Начиналась работа, о которой мечтал, для которой столько лет учился.
На нужное место лейтенант добрался быстро и уже через полчаса постучал в первый дом. Потом был второй, третий, пятый, десятый, но все безрезультатно: никто ничего не слышал и не видел, парня в таксистской куртке никто не знал, он в переулке не проживал.
Вечером, выслушав лейтенанта, Ильин устало улыбнулся.
– Отсутствие результата – тоже результат, – он потер ладонями виски. – Что – то голова разболелась, наверное, от запаха медикаментов, целый день проторчал в больнице… Вот возьми фотографию нашего героя, у него закрыты глаза и перевязана голова, но узнать можно. А завтра с утра снова по знакомому маршруту и обрати внимание на детей, они замечают больше взрослых.
Журавлевич внимательно изучал фотографию.
– И лицо не разбито, – отметил он. – А медсестра говорила, что места живого нет…
– Все правильно, таксиста перед съемкой пришлось загримировать, привести в божеский вид. Иначе проснется человек, увидит себя такого… Жалобы пойдут, – улыбнулся капитан.
– Послушай, Михаил, а если дорисовать головной убор? – предложил Журавлевич. – Если человек носил куртку, почему бы не представить вместо бинтов на голове таксистскую фуражку?
– Одна голова хорошо, а две лучше, – поддержал идею Ильин, – только художник нужен хороший и снова перефотографировать. Поработаем сегодня попозже?
– Меня дома никто не ждет, Надя уехала погостить к родителям.
– А мои привыкли, – набирая номер телефона, с грустью вздохнул Ильин. – Звоню знакомому художнику, попрошу помочь… Алло, Виктор? – на французский манер назвал имя капитан. – Привет мастеру кисти и орлиному глазу. У меня тут проблема, без тебя никак не обойтись, горит синим пламенем уголовное дело… Точнее?.. Сейчас буду, и всё обговорим…
Фотография и в самом деле удалась, но Журавлевичу опять не повезло: никто в Первомайском переулке не узнал пострадавшего. Во второй половине дня он не выдержал и позвонил Ильину, надеясь, что коллеге больше повезло в таксомоторном парке. Капитан был на месте и, терпеливо выслушав Журавлевича, задал несколько ничего не значащих вопросов, после чего, словно между прочим, сообщил, что таксист пришел в сознание.
– Что ж ты сразу не сказал? – почти закричал в трубку Журавлевич.
– Не обижайся, – спокойно и, как почудилось лейтенанту, насмешливо ответил Ильин, – скажи тебе сразу, мог бы что – нибудь важное пропустить, а нам важно знать, случайно таксист попал в частный сектор или его туда привезли избитого… Одним словом, приезжай, я буду ждать. Дело, наконец, должно стронуться с мертвой точки.
Журавлевич, все еще мысленно поругивая Ильина, торопливо вышел из телефонной будки, но не сделал и трех шагов, как его окликнула невысокого роста старуха, опиравшаяся на деревянную палку. Она была одета в старое непонятного цвета пальто и огромный черный платок, завязанный крест – накрест на спине.
– Товарищ милиционер, – вцепилась она в рукав плаща, – я хочу с Вами поговорить. Соседи сказали, что Вы тут ищете какого – то спящего мужчину?
– Да, ищу, – насторожился лейтенант.
– Тогда и мне заодно помогите, – вытаскивая из полосатого мешка целлофановый пакет и протягивая его Журавлевичу, взмолилась старуха. – Беда у меня, на Вас вся надежда.
– Что это?
– Начальничек дорогой, обижают меня, в который раз парничок разбили, – запричитала старуха. – Я зарабатываю на жизнь цветочками, сама выращиваю, на базаре продаю, а неделю назад опять кто – то железякой запустил, чтоб им руки отсохли!
– Вам бы к участковому…
– Была. когда мотоциклист в забор врезался, не нашел участковый обидчика, а Вы найдете, люди говорят, что Вы, хоть и молодой, но на высокой должности. Вот посмотрите, какая железяка хитрая. Бог знает, может, даже убить хотели…
– Так уж и убить, – нервничая, посмотрел на часы Журавлевич, – кому это нужно? – но, встретившись взглядом со старухой, понял, что придется выслушать до конца и, чтобы сэкономить время, предложил: – Хорошо, давайте вашу железку, назовите фамилию. Я доложу начальнику, он специально к Вам пришлет человека.
– Вот – вот, милок, расскажи о моем горе, я и заявление написала, оно в пакете вместе с железкой.
Ильин ждал Журавлевича возле отдела в служебных «жигулях».
– Лейтенант, карета подана. Козельский расщедрился по случаю возвращения таксиста с того света.
Однако не успела машина тронуться с места, как ей наперерез, неуклюже махая руками, выбежал дежурный старшина.
– Стойте! Стойте!
– Ну что еще? – опустив стекло, спросил Ильин.
– Вас вызывает начальник отдела.
– Нас?
– Нет, только товарища капитана, лейтенанту приказано ехать в больницу.
– Что за срочность? – выходя из машины, проворчал Ильин. – Целый день никому не был нужен, а тут загорелось.
– Точно не знаю, но, говорят, на Вас какая – то жалоба, – ответил старшина и шепотом добавил: – Начальнику из райкома звонили…
– Хорошо, Петрович, сейчас буду.
Ильин обернулся к озабоченному Журавлевичу и, пытаясь скрыть растущее негодование, улыбнулся.
– Райком мной интересуется. Я, брат, параллельно веду еще одно уголовное дело, докопался до интересных фактов, наступил кое – кому на хвост, вот улей и зашевелился… А ты не волнуйся, езжай и сделай все как следует. Главное, разузнай у таксиста о человеке, чей клок волос и шпилька остались у него в руке. У меня сложилось впечатление, что он хорошо знаком со своими обидчиками. Прими заявление, подробно все запиши, я буду ждать в отделе. Твое первое дело мы должны провести на высшем уровне, со знаком качества, – он весело хлопнул Журавлевича по плечу и улыбнулся, но в глазах затаилась тревога. – Нет, меня они так просто не возьмут, я это предвидел… Ну, держись, Николай! – он подтолкнул Журавлевича к машине, резко повернулся и, слегка сутулясь, быстро направился к зданию милиции.
Журавлевичу вдруг захотелось поддержать капитана, сказать что – то хорошее, что он может на него рассчитывать, но именно в этот момент нужных слов не нашлось.
Журавлевичу не терпелось встретиться с таксистом, но словоохотливая санитарка долго искала лечащего врача, без ведома которого не разрешали посещения. Идя вслед за ней длинным больничным коридором, лейтенант узнал о любовных похождениях врача – терапевта, о том, что главврач новый больничный цветной телевизор отвез к себе на дачу, а привез старый, который невозможно смотреть, что импортные лекарства прямиком попадают в руки спекулянтов. Он несколько раз пытался перевести разговор в нужное русло, но санитарка считала своим долгом рассказать обо всех недостатках, будучи убежденной, что он, как работник милиции, должен принять меры.
– А вот и восьмая палата, – произнесла она. – Проходите, товарищ инспектор, Петя Вас уже три дня ждет.
Санитарка, не обращая внимания на удивление лейтенанта, заглянула в палату.
– Петя, к тебе гость, – и шепотом добавила: – Из милиции…
– Ждет уже три дня?.. А почему только сегодня сообщили? – наконец пришел в себя Журавлевич.
– Так распорядился лечащий врач.
Журавлевич надеялся первым поговорить с таксистом, он рассчитывал на откровенный разговор, но прошло три дня! Больничная палата не преграда для того, чтобы увидеться с кем угодно и десять раз изменить свои показания. Их глаза встретились, и Журавлевич по настороженности во взгляде потерпевшего понял, что откровенного разговора не получится. Некоторое время они не таясь изучали друг друга.
«А Ильин молодец, – отметил про себя лейтенант, – фотография получилась один к одному. И вовсе не похож он на человека, бывшего на волосок от смерти».
– Удивлены? – первым нарушил молчание таксист.
– Если честно, да, – подходя ближе и усаживаясь на табуретку, ответил Журавлевич. – Я Вас видел сразу после операции…
– А на мне как на собаке, – улыбнулся таксист и добавил: – Это я попросил лечащего врача Вас не беспокоить. Для такого разговора нужна хорошая голова, а у меня, сами знаете, с дыркой. Зато теперь могу и поговорить, и даже сделать заявление.
– Вы знаете тех, кто Вас избил?
Таксист неторопливо взял с тумбочки стакан с компотом, сделал несколько небольших глотков и тяжело вздохнул:
– Ну что Вы, наоборот, я хочу сказать, что милиция зря беспокоилась, – и, медленно поставив стакан на место, развел руками. – Перебрал я в тот вечер, где был и что делал, не могу сказать, помню только, что лил дождь.
В этот момент Журавлевич напоминал человека, которого окунули с головой в воду и, подержав там чуть больше допустимого, дали возможность вынырнуть и вдохнуть. Таксист, сдерживая смех, добавил:
– Вижу, Вы не рады, а мне так хотелось сделать милиции приятное. Одним словом, заявляю, что никаких претензий по поводу получения телесных повреждений ни к кому не имею, во всем виноват сам и «ауф видерзеен», как говорят немцы. А может, я в пьяном виде кого – то избил? Может, кто – то жалуется на меня? Тогда дело другое, допрашивайте, все, что припомню, расскажу.
Журавлевич не ответил. Он отрешенно перебирал бумаги в своей папке, а перед глазами стояло улыбающееся лицо Козельского. Первое дело, похоже, лопнуло, и начальник обязательно с издевкой спросит, что же он такое важное раскрыл за неделю работы.
– Писать можете? – протягивая чистый лист больному, спросил Журавлевич.
– Вот чего не могу, того не могу, – смутился таксист, – Вы бы сами или сестру позовите.
– А как девушкам письма писать, так мог? – послышался из дальнего угла хрипловатый старческий голос.
Журавлевич только теперь заметил, что в палате они не одни. В правом углу, ближе к окну, лежал человек с забинтованной головой, на которой выделялись только крючковатый нос да щель вместо рта.
– Дед, не вешай человеку лапшу на уши! – озабоченно, даже с испугом крикнул таксист, – Я тренировал руку, пальцы не слушаются, а заявление – это документ.
– Я сам напишу, – согласился лейтенант. – Как Ваша фамилия, имя, отчество?
– Петр Иванович Жук…
Когда заявление было написано и Жук поставил под ним неразборчивую подпись, Журавлевич с напускным равнодушием спросил:
– И все же на один конкретный вопрос я хочу получить ответ. Во время операции у Вас в руке нашли женскую шпильку и клок вырванных волос. При каких обстоятельствах они попали к Вам?
Журавлевич не ожидал, что этот вопрос настолько озадачит Жука. Его серые глазки вдруг испуганно забегали и, словно в ожидании чего – то ужасного, стали подкатываться под веки, лицо побелело, как полотно, правая щека задергалась в нервном тике.
– Ничего об этом не знаю, пьян был, – дрожащим голосом сказал он, потом закрыл глаза и некоторое время лежал молча, словно что – то вспоминая. – Нет, не помню, – наконец с трудом проговорил Жук и уже спокойнее добавил: – Вы мне покажите женщину, которую я в пьяном виде обидел, может, и вспомню.
