Виктор Красильников
В неожиданном рейсе

Вошедший воспринялся досадной помехой.

– У нас обеденный перерыв.

– Что вы говорите?! – наиграл нахал, неожиданно провернув ключ в дверях.

Лида вскинула испепеляющие глаза. Да все хлёсткие свои словечки растеряла. Незнакомый мужчина-капитан воспитанно приблизился к ней. Чуткий носик уловил приятный запах трубочного заморского табака, здорового сильного тела. Вблизи визитёр – само мужественное обаяние, против которого не существует женского отторжения. Начал он с обезоруживающего:

– Лидочка, я к тебе.

Голос – проникновенней некуда. Зачарованной русалочкой плыть бы и плыть на его волнах.

Нисколько не смутясь, взял за руку, гипнотически заставив оторваться от стула. Теперь оба стояли почти прижавшись. Сие обернулось для бывшего лейтенанта невыносимым обморочным состоянием.

– Голубушка, ягодка моя, – прозвучало со страстным дыханием, сравнимым с вытянутой взахлёб большой рюмкой ликёра. Голова почему-то запрокинулась, не восприняв твёрдость столешницы. Закоротило складками юбку. Телом овладела сладкая ответная истома. Балетные ножки Лиды оказались неподобающе подняты. Стало вдруг хорошо по нарастающей. Не стыдно. Нет. Чем она хуже? Чем виновата?

Возвращение в себя обдало благодарной нежностью, понятной мученицам военных судьбинушек. Настоящий мужчина уважительно подал отсутствующий на ней предмет. Взглянул на редкие золотые часы «Победа».

– Без десять тринадцать. Пора на судно.

– А вы, собственно, зачем? – нелепо прозвучал вопрос из-за шкафа.

– Да насчёт денег команде хотел поинтересоваться.

Похорошевшая проступившей мягкостью черт Лидия выпорхнула в обычном облике.

– Позвольте представиться: капитан Курбатов с парохода «Волга». Приятно, кстати, накоротко познакомились.

Не ожидая от себя, путая железную очерёдность с лёгкой учтивостью, будто на день рождения, подарила:

– Если ведомость при вас, давайте подпишу и, пожалуйста, в кассу.

– Весьма тронут, Лидуся. Ты вся из милых достоинств.

Прежде чем выйти, кивнул с незабываемым взглядом. Так бы и выбежала опрометью следом.

Таксомоторных услуг просто не существовало. Крутой оригинал в шикарности капитанской формы отбыл в полудеревянном вагончике. Вдоль окошка потянулся ещё более деревянный город. При исполненном, в ладах с совестью всегда и везде недурственно…

Помрачительно осознать сотворённое потом со страною. Многое при поспешном её сломе, не без предательств, изменилось. И несть числа в стрессах и безденежье до срока отошедших в иной мир. Среди дождавшегося сестрицу военно-морского братства – Кирочка Коковина. С благородными поручителями, которые лично известны Господу за мученические венцы, не страшен и Страшный Суд.

Пусть в атеистическом понимании земная жизнь её не удалась. А строго по чести? То-то!

Прожившие дольше характеры ещё более закалили. Девяностопятилетняя Лида, зля болезни, сплясала на своём юбилее в «Меридиане». Надеялась: за горькую одинокость будет понята милосердным Отцом Небесным. Она ли не претерпела с отзывчивой, нежной душенькой?!

Весь растраченный Михаил Курбатов испытывал сплошную полосу везения. До опрокидона системы возглавлял «Инфлот». В Лондоне был представителем ММФ. В министерстве чем-то руководил.

Да(!), ещё на открытие стеллы «Архангельск – город воинской славы» приезжал. Три денька прочувствованно сиживал в «Пур-Наволоке» за коньячком-с. Панорамой Двины любовался. Изменившиеся улицы, лишённые памятных прекрасных домов, его огорчали. Лишь старость, оказывается, способна на честные сравнения…

Пусть и запоздало, хочется искренне воскликнуть:

– Какие люди!!!

Вписать бы в вечные помянники их имена и заповедовать гордиться.

Послужившее поводом к этой бывальщине на поверку вышло боком. Деньги, тупо вбуханные в целинные земли Казахстана, пропали без отдачи. Распаханная степь запылила чёрными бурями.

Главный тимерязевец Никита Хрущёв сделал непричёмный вид. На возрождение своего русского Нечерноземья стало поспособней плевать. Поскольку вся скопленная Сталиным на то дело финансовая заначка тем лысым профукалась. Посевные площади России обречённо скукожились в два раза. Вот когда начали вымирать наши деревни! Но это ничуть не заботило первого пустобрёха и раздербанщика великой страны.

Правда, под дикую неразбериху незаметно для американцев построили космодром. Увы, теперь и он не наш. Унизительная его аренда, умыкнутые заодно по пьяному ельцинскому разделу несколько русских областей^[12] – скорбный всем урок.

Нипочёмный док

Для старых моряков, обретающихся на покое или затянутых в дачную воронку, есть несколько заветных, ключевых словечек. Произнеси их – кивнут седыми головушками, попробуют приосаниться. Не мешкая, выразят полную приязнь к вам, на какую способны отзывчивые люди.

Одно из таких, по сути, пароль: Игарка. Вот и у меня замирает от его памятного звучания благодарное сердце. Разом вспомнится, что когда-то был молод. Палубы и плиты машинных отделений снова станут привычней асфальта улиц.

Полноводный, чистейший Енисей, как и тогда, потрясёт воображение. Вся красота земли вберётся в его заповедную дорогу к океану вечных льдов. Вновь проводит борта лесовоза островерхая, на разные оттенки сине-зелёная тайга при державной реке. Рыбацкие становища будто пахнут по ветерку царской ушицей. Уколют жалостью проплешины брошенных деревень. Эти немые свидетели русских непрочитанных трагедий.

Из-под среза берега нежданно высунется древний скальный пласт. Мол, мамонтов помню, братец ты мой. Знашь, куды они все стырились?

А восход солнца во всей роскоши намытых небес без заводских и всяческих труб?! То ли ещё коренилось там с рождения мира!

Однако ж нужно внести некую особую поправочку. Любой человек в каждом возрасте живёт по меняющемуся своему разумению. Прилепляется душа-невольница к сиюминутному, кажущемуся обманчиво важным. Не до того ей и не до этого. Но пройдёт золотое, крендельное времечко, канет в никуда. «Ай-яй», выяснится. Настоящее-то вот где было! Нечем проплывшего когда-то за бортами теплохода равноценно заменить. Обманулся, никак.

Кроме того, что нас отвлекало, пусть-ка скудность прошедших времён засветится. В коммунистической серятине непозволительно жалким выглядел со стороны почти каждый. Лишь допущенные в разной степени к западному миру могли модничать, кой-чё эдакое иметь. Та прелесть вроде нынешнего китайского, турецкого шмотья, смешно сказать, вызывала местечковый фурор. Помимо подконтрольных таможне забугорных отоварок спесивился в портах бахерностью магазин «Альбатрос». Стольные грады Москва, Ленинград выпендривались крейзово подававшей себя «Берёзкой».

В первые захаживали моряки, их подруги, тёмные личности, перекупившие отрывные чеки Внешторгбанка. Вторые, с гораздо люксовым выбором на полках, продавали уже за валюту. Все к той данности системы притёрлись. Чесняги розово грезили недоступное однажды заработать. Склонные преступить закон смекали, как бы в одночасье разжиться тем же самым.

Уточним: шёл конец восьмидесятых. Кое в чём послабления наметились. Только не от вдруг обуявшего верхи прекраснодушия. Вовсе нет. Начали цэкушники скрытно свою же систему рушить за более шкурное, чем от неё имели. Народ же морочили загадочным социализмом с человеческим лицом. Раз так, то и за дополнительные работы: штивку зерна, зачистку трюмов, крепление каравана стали платить. Опаньки-и(!) – чеками!

На столкновении старых и новых подходов к людям приключилась потрясная история. Да ещё какая!

Под конец октября запарил Енисей, как бы решив на зиму помыться. Впрочем, вальяжная банька накрылась медным тазом. Без особых церемоний приспел к тем местам пробный двадцатипятиградусный мороз. Чуток бы ему задержаться. Несколько остатных судов в игарской протоке добирали караван. Об увольнении на берег нечего и мечтать. Лёд прямо-таки на глазах за какие-то сутки охватил своими тисками теплоходы. Только кромки его слипания с бортами, как следует, не окрепли. В целом картина напоминала строевой смотр на плацу из-за своебытной тамошней швартовки: кормой к острову, носом к Игарке.

Смотрящим воителем прибыл ледокол «Капитан Мелехов» завидно мощных классных форм. Некогда нёсший тяготы линейного на трассах Севморпути, за свой тридцатник в Арктике ничуть ни убился. И теперь, по крайней мере для вызволитель-ной проводки ещё как соответствовал. Чисто адмиральски, работая всей квадригой винтов, прошёлся он вдоль строя. Нерукотворный каток обрёл канал, от которого разбежались трещины. Да признанием неоспоримого превосходства арктического богатыря выдавило воду из-под каждого в строю.

Дерзать по крушительной части дальнейшее было явно рановато. Пришлось всем корпусом задумчиво ткнуться в лёд, подобно колуну застрявшему в суковатом сыром полене. Семь десятков душ с терпением бывалых полярников принялись ждать, когда эти немощные купчишки окончательно подпояшутся.

На иных судах уже обтягивали караван найтовыми тросами. Чтоб дело спорилось и чтоб всем разжиться чеками, джентельменски поделили труды. Старпомовской братии досталась носовая часть палубного груза, машинёрам – кормовая. Одинаково и на «Парголово» поступили. Разумеется, в деле не могла участвовать камбузная прослойка из женского сорочьего рода. Не слыл прокачанным в таковском и водниковский доктор. Но он же мужчина! Мэн! Добытчик, как-никак. Хотя, гмы, последнее – ох, спорно.

По секрету сказать, поддался док общему гулятельному настрою. Растратил за сериал сидений в центровом игарском кабаке все подкопленные рублишки. Одуматься бы вовремя. Э-э, да куда там…

Подражая бывалым мореманам, стал толкать в загуле новые вещицы. Под восхищённые женские взгляды неужели стоп дашь? За две химические кофтёнки вдоль и поперёк известного ему размера вообще удовольствовался а ля натурелью. В конце стоянки спустил и писк моды из лавок антверпенских барыг: джинсовое платье «монтана». Тут-то пичок его молодечества обречённо завалился при совершенно опустошённой полке рундука.

Всё сокрытое на самом деле с очень длинными ушками. Даже на деликатный взгляд и то просматривалась измена с утешающим чеховским оттенком. Не Родине же изменил. Стало быть, сторонне порадуйтесь.

Месяц оставалось ему пробыть на теплоходе. А там изволь, в водниковской переполненной больнице эскулапничать за пустые денежки.

Вот в корабляцкой жизни всё не так: каждый здоров; какая-никакая валютная мелочишка; кормят дефицитами; развлекают киношками. При всём том платят среднесоветскую зарплату! Романтики хоть отбавляй. И подаётся она шикарно: в реальных красках, звуках, углах стремительного крена. Мокрой простынёй вместо скатерти. Чужие города подливают в тот «ёрш» католическую старину, буржуйское довольство, миражную доступность любой фигни.

Ну и приключенческие разрядки по торчковому влечению в совпортах. Моряки, на штатское удивление, оказались в несравненно пижонском фаворе. Где береговым с ними тягаться… Лучше сразу согласиться, не позорясь шурами-мурами с медсестричками.

В ту великолепную свою командировку док возненавидел белый халат и день, когда придётся снова его напялить. Заранее представлял вечера с артистичными вздохами жены о каких-то финских сапожках из «Альбатроса». «Всего-то за 15(!) рублей чеками, Федя». Догадывался, как попадёт за облом ожидания монтановского платья, кое разлучной ночью супружнице обещал.

Разве поверил бы он в радужном начале плавания обозванному медиками «для поддержки штанов», что финиширует в тех же неприлично изношенных. К тому же по диалекту какой-нибудь деревни Ершовка и дарить будет «неча». От яркого моряченья ни репутации, ни прибытка. Одна холодная война между ним и близким кругом, где тёща задолбает сочиненным ей же кухонным правом.

В самую лупцовку самобичевания надо же – выручательный фарт! Подкованный моментом удачи, напрочь поменяв настроение, док выглядел счастливым ежом с яблоком на колючках. В заимствованном матросском рванье, бесконечно расчувствовавшийся, он неуклюже залез на верхний ряд досок. Что будет делать затем, представлял куда как смутно. Вначале подражая невесть кому, притоптывал ногами, похлопывал рабочими рукавицами. Дескать, ух, я дело подтолкну. Вскоре пришлось убедиться, что никто на него не рассчитывает. Все толково заняты, все заранее знают, что да как.

От огорчения грузный, рослый Фёдор сместился к стензелям. Пусть-ка усекут его рискованное брождение по краю каравана. Может, отметят про себя, что он тоже лих и достаточно уже преуспел путным видом в массовке. Но и тогда дока не окликнули. Понятно: палубные профи врубились по макушки в свои конкретные труды.

Характер помешал нашему герою отойти от опасного места. «Раз этак, ладно». И он принялся исследовать, где изначально крепятся стальные обтягивающие тросы. Пытливый док ладонью правой руки в брезентовой рукавице опёрся на перпендикуляр окорённого бревна (стензеля). Опустил голову к низу. Всё ж таки интересующего вопроса не просёк. Логичный ум напакость подсказал: «надо склониться круче». При вроде ненапряжном движении ладошка, благодаря отполированности брезентухи, соскользнула с опоры.

Поздно удивляться своей невезучести. Фёдор без всякого вскрика изобразил вертикалку вперёд ногами. Встречая стоптанные кирзачи с живым центнером за ними, окантовка льда поддалась сахарной глазурью. Благозрачный эффект шикарных брызг и каскадёр поневоле заполучил экстрим не для хлюпиков. Аж дух с даром речи от перемены мест захватило и, похоже, противилось отпускать.

Тем временем матросы короткими ломиками с накинутыми на них обрезками труб прогоняли резьбу талрепов на затяг. Ставшие лишними штурмана, дракон с плотником, позволили себе созерцать общую панораму. Одновременно каждый внял воплям на соседнем судне, отстоящем от них меньше сотни метров. Слова не разбирались, но по вытянутым рукам понималось: что-то стряслось рядом.

Борзый третий помощник быстрей всех рванул до оценочной точки.

– Ё… док за бортом!!!

Следующей секундой началась операция по спасению, никогда ни сыгранная на предмет оказий с Федями. Кто-то метнулся за длинной узкой сходней. Кто-то за манильским концом. Дракон ткнул пальцем в самого щупленького, назначая точно на подвиг.

И пока это происходило, док окончательно вымок и заколел, как цуцик. Только утонуть он гарантированно не мог. Спина его через ватник упиралась в бортовую сталь, грудь – в кромку прочного льда. Руки двумя бессильными слегами лежали на искристом его панцире.

Сам же доктор, в эдаких-то обстоятельствах, поставил страшный диагноз. «Если за парочку минут не вытащат, сердечный клапан от холодрыги захлопнется. Летальный исход прост, как сочетание «овсянка, сэр».

Случалось ему в приговорах другим ошибаться. Зато по блату к себе пудовый аминь. Попробовал пятым разом вытянуть тело на руках. Куда там! При слетевших рукавицах их окончательно свело. Ни для чего они теперь не годились. Почему-то стало жалко зря потраченного времени на институт. На расхлёбку скоропалительной студенческой женитьбы. Мало ли ещё за ним по глупости сотворённого… Сейчас вот поставится дурацкая точка без продолжения.

Неким позитивом совсем рядом брякнулась сходня. Следом пауком на манильском кончике спустился матросик, встав на надёжно сколоченную опору. Второй конец свесился следом.

– За вами я. Запроцедурились тут.

Попробовал ответить беспечным чудаком, но и этого не смог. Синие губы затвердели, словно под скотчем. Всё остальное исполнилось чудесным образом. Поспешая, вывалили стрелу грузового крана второго номера за борт. С командой «вира помалу», стянутый надёжным узлом, док был воспринят из купели. Тут же заново обвязан с нелишним перехватом под мошонку. Потому, не потеряв достоинства, Фёдор уподобился памятнику, подымаемому куда должно.

– Давай, здоровье восстанавливай, – накинулся старпом.

– Спиртика, спиртика рвани! – наставили знатоки увеселительного подходца к жизни. Дока подстраховывали до палубы надстройки, даже распахнули дверь.

Спасённый чихать хотел на советы, однако прожёгся горячим душем, сделал троечку поместительных глотков медицинского ректификата. Вместо закуски проглотил столько же таблеток аспирина. Скорбя о бездарной трате огненной воды, всё ж растёр ей грудь. Поднаторевшим знатоком в тонкостях дозировок, выдохнул и снова ёмко приложился. Блаженное тепло ласковой волнишкой разлилось по телу. Неизвестный трубач в поплывших мозгах сыграл отбой с бай-баем. Фёдор было покосился на койку с якобы на треть верблюжьим одеялом и тут же отверг раслабуху. «Нет!» – повелел ему внутренний голос.

Так запротестовал в нём не спятивший от тюленьего времяпровождения доктор, а закаленный пофигистически моряк. Тот самый, которому и море и всё на свете по колено. Сугубо лишь стыдно перед… Он ни с чего запнулся. Как назвать тех, кого оставил на караване? Верное слово пришло само. Да, да – взабыльскими товарищами, каких попробуй, сыщи на берегу. Пускай свалит воспаление лёгких. Он должен быть средь них! Всенепременно! Ап чи!

Фёдор начал одеваться в единственно сухой гулятельный прикид. Его пыл немного смутила паршивая мыслишка: «Вдруг все подумают, что он за чеки так рубится?» Но в этом же не вся(!) правда. Любое кумеканье про другого – грех презренный. Неужто не поймут?

Убеждаясь в правоте будущего поступка, глянул в каютное зеркало. Чтоб поточнее к тому действию примолвить? Наверное, то, что док на волшебном стекле увидел. Отражённый двойник был горд заново бросить вызов штафиркиной судьбе. Мягкие, плоховато очерченные черты лица закаменели суровостью биться до пуха и праха. Ва-аще незнакомый моряк-оторвист, которому за честь подражать. На моменте он и Фёдор сдвинули кепки набекрень. «Покамест хорош. Айда на караван!»

Там уже шабашили при завидном взлёте духа. Причина-то какая радостная: человека спасли! Внезапное явление доктора потрясло и проняло всех до немоты. Первым восстановился старпом:

– Э-э-эй, ну ты, нет, вы зачем?!

– Продолжить на серьёзе помогать.

Из прозвучавших глаголов, ручающийся тут за всё скроил дивную фразу:

– Ага, продолжить психов из нас лепить, да ещё мы помогать тебе в том обязаны?! Канай(!) живо в тепло, не копенгаген!^[13]

Подавленный старпомовским красноречием, Фёдор понуро развернулся в сторону надстройки. Его гонитель на пределе бешенства, неотделимого от настоящего восхищения, театрально орал:

– Держите меня, держите! Психа только что им сотворённого! Прячьте ломики! Как же Фёдора с того дня зауважали! Всякий мыслимо примерил случай на себя. Никто, к общей догадке, на второй выход не тянул. А ведь это что ни на есть завзятые коряги-мореманы.

Когда закончился рейс приходом в Архангельск, героический док сдавал новому водниковцу тоже самое количество шприцов, бинтов, таблеток. Предъявлять почти весь уничтоженный спирт не имело никакого смысла. Взяли да допили. Самое время кое в чём новенького просветить.

– Главное, – внушал, – если что, не теряйся. Все, все помогут. Костьми лягут, но выручат. На твоё счастье Игарка отпала до лета. Короче, успешней меня прибарахлишься».

Коллега Фёдора не поспевал воображением за изумительностями судовой жизни. И был бы совсем ими доканан, если б тема не закруглилась.

– Двинем сейчас к другу-старпому. Акт передачи подписывать. В каюте у него и продолжим. Пора вискаря(!) тебе попробовать.

Боже ж ты мой! Как великолепно выглядел эскулап, прощаясь. Ничего наивно-гуманитарного не улавливалось в нём. Характерное отныне выражение лица, наконец, приобрело остойчивость к разным бедам и напастям. Это был действительно свой среди своих.

Книжечка чеков торчала из нагрудного карманчика его старомодного лапсердака гораздо лепше фраерского платочка. Кое-что наспех купленное составляло подарки, умещавшиеся в броском полупристойном пакетике.

Лишь вовсе ни блазни, что выучился не на того, портили Фёдору заслуженное счастье возвращения.

Покаяние во хмелю

После десятой четвертинки стакана все становятся честными. Сдадут себя без всякой пытки. Известный ключик: водка, двухместный номер да закуска на газетке. Прожитая жизнь и каков собутыльник – тоже имеет значение.

В питерской ведомственной гостинице на Гапсальской назревало неизбежное.

– Ну, будь здрав! – И вам не хворать!

Задвинувший тост держался важно. Как-никак начальник мутного отдела Мурманского пароходства. Яснее обозначая, номерного – первого. Должность лишь для архипроверенного партийца. Не биография чтоб, а сталь звенящая.

Откликнувшийся – моложе, из старших механиков, подкован в разном. Архангелогородец. Застрял надолго. Потому как мыкался на приёмке газохода с экспериментальной начинкой машинного отделения. Естественно, изнервничался, поиздержался. Только худа без добра не бывает. Не проходило недели, как менялся сосед. И всё по кругу: бутылочка за знакомство, за перипетии всякого дня, отвальная. Не то, что обрёл – обточил навык доверительного общения. В безвозбранных тихих пирушках стал он всем в доску свой.

Чуть-чуть поморщились. Зело! По колбасному кружочку. Требовалась минута осмысления. На какую ещё тему выйти?

– Вспомнил забавное про Щетинину, – начал судовой дед, – как пароход в подарок получала. Штатники спикают: там-то стоит ваш стимшип. Такси заказано. Принимайте и донт мэншэн ит^[14].

Вот суровая Аннушка подъезжает к трапу. Кроме часового, зачем-то с ярким кульчищем, никого. Повезло, думает, речь произносить не надо. Да и не мастачка она на это была. Напоминала собой знаменитую Марию Бочкарёву – командира женского «Батальона Смерти».

Ответственный товарищ сравнения не одобрил.

– Эк, куда тебя занесло. В империалистическую(!) войну.

Проще выражайся.

– Ладно. Берёт капитанша сунутый ей кулёк с надеждой на ликёр и сладкое. Приоткрывает. Как неинтересно! Сплошь ключи с бирками от кают и прочего. Караульщик тотчас слинял. Она в полном обалдении и руки заняты. Свою команду ждёт. За спиной огромный либертос без прилагающихся полсотни душ. Уязвлённо вслух рубит: «До чего примитивные. Сброд мировой. Души в кейсах. Шелупонь. И, вообще, ниже гальюнных комингсов ихние мужики».

Законно с вывертами она ругалась. Уцелела за редкостью в гибельном таллинском переходе в 41-м. Бой-баба!

Постарше нахмурился, в стаканы плеснул. Уже без тоста выпили. Черёд «выступать» ему. Всегдашняя привычка к чему-нибудь цепляться пригодилась.

– Что примитивные и сброд – согласен. Но, так сказать, где поправка еврея Брадиса? Поскольку мы пьяны и больше не увидимся – удивлю куда хлеще. Моё условие: сейчас полный шарахнешь. Так покойней будет. Забыл-де Гаврилыч по пьяной лавочке всё напрочь.

– Извольте, мне и полный не заржавеет!

– Люблю машинёров за лихость. С конвоев оценил. Хотя списываю вашего брата не жалеючи. Готов вздрогнуть?

– Начисляй!

Это вам не морсик в жару. На самом деле – жуть. Ретро-сталинский, о 16-ти гранях, ровно 250-миллилитровый осиль-ка! Сосредоточились, как за шахматами. Одному, по условию, двигать стеклянной фигурой. Степенно поднесённая ко рту, та, кренясь, обсохла. Мурманчанин в неслабака вперился. «Чё никак не съезжает в отключку? Не лопухнулся ли? Дай-ка походить направлю».

– Дует что-то, Геннадий Гаврилович, прихлопни форточку.

Испытуемый двинулся. Походка вроде строевой. «Надо же! Тренированный алкоголик попался. Дать обратный ход – поздно». Тайное полезло через рот само. «И на этот раз сдержаться – кончится психушкой. Стыдно-то как!» Кашлянул, приободряясь, была ни была!

– В конце сорок третьего то случилось. Я молодой, ретивый до борзости, настропалённый в органах помполит. Застращал на судне всех: от капитана до уборщика. Короче – власть!

Отдельный шифр. Наградной тэтэшник. Собственный сейф. М-да. Загрузились на внешних причалах Бостона. Во всех твиндеках^[15] взлёт по первому классу. Начинка для бомб и снарядов! Ждём дальнейшее.

Сознаюсь: под ложечкой заныло. И у всех так. Посуди, опять жирной целью становимся. Вида лишь никто не подаёт. Моряки – не чета нынешним. Наперёд у мамок заказаны. М-да. Вызывают капитана на портовую стрит. Я с ним, как нитка за иголкой. Попробовал бы не взять. Сам понимаешь.

Тут словесный удар! Трюк – не задание. «Спуститься южнее и встать в бухточке близ Сант-Яго де Куба. Более знать не полагается». Этак капитан мне перевёл. Исполнили. Карибы – тёплая ванна с синькой. Харч плотный, американский. Ананасами у всех углы губ проело. От бананов уже воротит. Некоторые с непривычки обдристались. М-да.

Как не шаяло в мозгах Гаврилыча, значение присловья истолковал: «Не иначе ограничители ставит, чтоб малым отделаться». И вновь в теме. Ловит повествующий голос соседа на недельку.

За причалом халупки с тростниковыми крышами. Разболтанность тамошнего народца видна полнейшая. А у нас всё по военке: политзанятия и вращение зенитных скорострелок. Штатники к нам – ни ногой. Ясный выкрутас – темнят. Заполучи поправку Брадиса! Скудоумные в секретность не играются. Скорее, сэмы по-змеиному коварны. Да и что тогда было им подарить пароход?! Тьфу! Каждая их верфь за неделю по либертосу спускала. С русской командой тем более не жалко. М-да.

Слушатель смекнул, чем помочь. Подпёр ладошкой подбородок и комично осовел. Подмеченное его состояние прибавило рассказчику образности.

Мало подкатывает на «Додже» подозрительный блондин в чёрных очках. Просит провести в каюту мастера. Я было туда сунулся. А этот в чёрных:

– Конфиденшен. Тет э тет.

Не привыкший к наглости и чужим наречьям, расчухал: про мой «тэтэ», что ль? Показать для порядка просит. Выпаливаю:

– Ес, – и кинулся к себе.

Возвращаюсь. Тот уже к трапу подался. Про какой-то лак на ходу буркнул. Ёшкин кот! Едва впросак не попал. Сердито потопал к капитану. Единственно всё понимающий, кто я на самом деле такой, навытяжку мне докладывает:

– Велено завтра прибыть по адресу, – и тычет в план города.

Остывая, поглаживаю стальную рукоять моей гордости. Нарочно в карман не досунул. Кэп с такого жеста правильно определился:

– Без вас ни за что не пойду. Просят: никаких кителей и фуражек. Э-э… пистолетик ваш грозный захватите. А с этим-то как? – И предъявляет задаренную парочку шотландских вискарей.

– Сами-то не знаете?! За Родину! За Сталина! Под чёртовы ананасы.

Воодушевившись близостью к тайнам, всё досуха выпили. По молодости я только пропотел. Утром свежим огурцом захожу к шикарно угостившему. С ним не так. Рожа отекла, морщинит, будто старые сапоги. В движениях разлад. Пришлось взбодрить, благодаря практике в НКВД с прицепом учёбы и питейному. М-да.

Цивильно оделись без выбора. Белые рубашки, чёрные брючата. На мне ещё одолженная у капитана костюмная жилетка. Идём уже дорогою. Темечко печёт, как увеличительным стеклом прожигает. Но это для нас, партейных, пока чушь собачья. За что вчера пили, осознаём на полном серьёзе.

Я всё прокручиваю: какие могут возникнуть опасности? Вроде, неоткуда им взяться. Нет-нет да ощупаю заткнутый за пояс родимый. Ни хухры-мухры. В 38-м наркомом(!) жалованный. Стыжусь лишь старобуржуйской нелепицы, одетой для маскировки тэтэшника.

Удача! В драный пригородный автобус влезли. Ни крыши у него, ни стёкол. Обдувает, как на крыльях мостика. Попутчики негры и разбавленные по цвету мулаты. Вот они, угнетённые, смекаю, классово нам близкие. Приятно. Успокоился. М-да…

Подкатили куда надобно. Опять, значит, инструктаж. На тот раз меня в холле отсекли. Наконец, капитан вышел и шепнул:

– Судам велено собраться. Точка рандеву на выданной карте нанесена. Ордера и другие бумаги со мной.

И всё это засунуто в странную сумку. Потом вызнал: для гольфа мудёж. Что мы не тянем на сумасшедших миллионеров, не трудно догадаться. В сером доме таких бы субчиков, не доведя до подвала, раскололи бы. Лишь настоящие сэры подходяще с теми торбами смотрелись. М-да.

На солнцепёке северянам хреново. Однако про таксомотор не помыслили. Лучше доллар сохраним Фонду обороны. Куда глаза ни скоси – барчики. За открытыми дверьми спасительный сумрак. Замано сигарным табаком, кофиём тянет. Мне то по фиг. Прём. Капитан вчистую не выдержал:

– Э-э, того, присядем в крайнем. Ситра пропустим с ромчиком.

– Ни моги, галошник, даже мечтать. Запрещаю!

К остановке притопали. Пот градом. К близкой пальме прислонились. Кэп лысину обтирает платком. Я правым рукавом рубахи сушусь. В кулаке левой – ремень сумки с сугубыми военными тайнами.

– Что вы так-то, – глаголет змей, – платок непременно у вас в левом жилетном карманчике.

– Нет бы раньше надоумил, энтелигент паршивый.

Ладонь вызволил. Точно! Сопливчик! Теперь мы на равных. Я даже посолидней, раз в безрукавном огрызке. Кроме нас подкопились местные. Своей группкой стоят. Неужто почитают за подлых эксплуататоров? Знать бы язык, врезал ликбез в стиле Маркса. Мол, отвоюем и вами займёмся. Не потерпим угнетения нигде. Ждите Зарю Освобождения. Осталось не долго. М-да.

Тут тот же драный из-за поворота. Эх-ма, битком! Кубинцы попятились. Сначала, стало быть, белые. Все остальные плотненько за нами.

Как-то меж двух шоколадок очутился. Ничего из себя бабёнки. Формами пышные. Драндулет в лёгкой раскачке. Их на меня по счёту вальса наваливает. Которая спереди аж прибалдела. Чувствует: во что-то упирается. Сообразила по ихнему женскому: дон со стальным стволом и вторым – деликатным. Глаза мучачи замаслились. Пухлые губки разлепились. Как есть, готовая. А по мокрой моей спине елозят буфера задней. Я же был заводной, горячий. Ещё пяток минут – и конфуз. Едва-едва сдержался. М-да-а.

Вылезли, где ближе до судна. Капитан с перегретости ноги волочит. Сам я от балдежа отходил. И как обухом: «Почему руки свободны?!» Вместо крика «Сумка, сумка» – хриплю. Рванули обратно. Я тэтэшником на бегу размахиваю. Сзади кэп воздух по-рыбьи глотает.

«Отстанет, сука, того хуже, повернёт – пристрелю. Не он ли, потрох, о платке в левой пряталке надоумил?! Помог врагу меня (!) эНКэВэДиста(!) объегорить. Те ****ищи – шпионская подстава. Поди, карту и бумаги сейчас засланный фриц фотографирует».

Со всех сторон мы в дерме. Может, удастся сумку отбить? По сякому раскладу – мочу капитана. Своих ли не знать? Станут на допросах мурыжить – расколется. Сам-то вывернусь. Все другие варианты – стенка. Жить осталось до Мурманска иль Архангельска. В разнюханных координатах ещё короче.

Честнее – его и себя грохнуть. Американцы наново тогда всё переиграют. Добегу – разберусь».

На последней стометровке узрел злополучную. По простецки покоится к пальме прислонённая. Вокруг ни души. Плююсь кровью с хрипом из сорванных лёгких. С десяток метров к ней уже полз. Кэп вообще живой мертвец.

Когда смог слова выталкивать, шиплю:

– Не ползал ли кто в сумку? Подмечай, как карта свёрнута?

Он ещё хуже изъясняется:

– Вро-о-де ни-и-кто.

Взгляд похожий – подвальный. Каким о пощаде там молили. Ствол ему в переносицу.