Виктор Красильников
В неожиданном рейсе
Жаль бабёночку. Воплощённая мужественность отвергает шуры-муры. Штучные люди – тайный промысел Божий.
Неуклюжую «Печору» часто канали шторма. Гавриловича же – множество отчётов по силовой установке. Закончит очередной, – скривится. Будто возразит председателем комиссии на защите дутого диплома. Хана цифири. Неисправимый романтик поднимается в рубку. Осмотревшись, сказанёт там:
– Клянусь Одессой и деревней Лапоминкой[9], упоительно у вас!
Обозримая разгульная даль подчинит его целиком. Разбудит восторг, подсунет любимую картину:
Низко стелет дым к норд-осту трёхтрубный крейсер. Серебряные верхушки волн дотягиваются до баковых орудий. Презирая восемь баллов, на шкафуте отбивали трёхкратные хмельные склянки…
P.S. К исходу того года под любыми предлогами рванули с «Печоры» мотористы, механики. И было с чего. Глушил их дикий шум «сапогов». В машине потная жарища, вроде как бороздят экватор.
Кому полагалось держать народ, протащили два решения:
1. От такой-то температуры наружного воздуха машинёрам выдавать вино. Ну и шефу, поскольку камбуз аккурат над адом по-французски.
2. Ни в какой каботаж, ни даже в ближнюю Арктику по чистой воде не посылать. А всё налево, налево, налево.
Рвать когти стало глупо. Здоровье? Пусть-ка оно потерпит. Ещё как славно держаться в кильватере лучшей традиции!
Вот так-то Гаврилыч, его нижняя команда слились с военно-морской историей России навечно.
Локатор с подвохом
– Больно помрачительной на удивление кажется история. Однако ж случилась. Сейчас, за зелёным ветеранским чайком, от неё веселеешь. А припомнить себя тогдашнего – кирдык всякому позитиву. Ну да будет томить. Расскажу. Добрый мой приятель Николай Котков уселся поудобней на кухонном стуле. Спеша, по компанейской вежливости, допил поместительную кружку. Бойко стрельнул глазами как пред удачной шуткой и… начал. – На якорной стоянке у Диксона ждали мы ледокола. Известное дело: караван в дальние севера собирается не вдруг. Неопределённость нашего состояния устаканивала ясная, слегка тёплая погодка. Прикинь, редко-таки навещающая пропащие арктические закоулки.
Раз за вахту убеждался по пеленгу: хорошо ль держит якорь? Исполнив пустячное, тут же решал: довольно с меня. Короче, торжествовала благая дрёмно-нудная скука.
С расслаблением боролся лишь начальник радиостанции Комаров. На поле умного заведования не обошёл и причтённый к нему локатор. Надо полагать, не зряшно. Нравилась питерцу работа на самом виду. Там-то лучшими послеобеденными часами жертвенно морщил лоб. С явными мыслями в очах похаживал в располагающей просторности мостика. Про удовольствие от картин обозрения сверху, полных суровых красот, и говорить нечего. Вдоволь насмотревшись вдаль, осознавая свою избранность, разворачивал складные листы техдокументации. Сопел над ними и то по-особому.
Когда жданьё перевалило за девятые сутки, нами распорядились: «Прибыть в такую-то исходную точку сбора каравана».
Выбрав хитрым подходцем всю возможную слабину, Комаров отстал от лампового старинушки «Дона». Последнее, что сотворил великий умелец – перещёлкнул боковой тумблер из положения «по норду» в другое: «по курсу». Мне вот так, дескать, больше нравится. Сами будьте с усами. А я на чай.
Была и более тонкая причина его поспешания. Солидный дядька путался с буфетчицей. От температурящих своих гормонов даже вёдра помойные выносил. Всегда желал опередить её заглядывание в каюту с воркованием: «пожалуйста на-а…» Договорить же получилось: «Не зажимай, охальничек, ты мой».
Помню, в конце моего бдения машина уже в полной готовности. Боцман послан к брашпилю. Опробован тифон. Запущен пожарник на обмывку яшки[10]. На штурманском столе откорректированные карты аж до самого Певека.
Вдруг по чертячьему заказу всё каким-то мигом спряталось в промозглый туман. Бак – и тот стал едва различим. Да ведь на «чё» славный локатор «Дон»?! Только всмотреться в него был уже не полномочен. Ибо ни секундой дольше меняюсь следующим штурманским чином. Не мешкая, берёт тот власть над всем дальнейшим. По весёлому расположению духа попутно угощает бородатым анекдотом.
Величали заступившего на королевскую вахту Валентином Ивановичем. Нечто галантерейное, в манере старых магазинских приказчиков водилось за ним. Эдакий любитель должностного беспокойства, попутного трёпа, значкист-всезнайка старпом Панкратов. Без разницы ему – что по-нашему, что по-аглицки спикать. В Гдыне же под ихнего полячить или экономику в мореходке преподавать. Всё-всё одинаково жареными семечками лущил.
Николай выдержал паузу, после которой на Руси обычно припоминают: «с года три аль четыре приказал долго жить». «Мда-а» – ещё растяжно молвят. Народно так, подкупающе задумчиво.
Новой минутой мой гость интригующе продолжил:
– Стало быть, чуть рисуясь, по громкой связи Иваныч декламирует: «Боцману вира якорь!»
Для порядка, косящим взглядом зыркнул в локатор. Видно, вдохновение и зуд поспешания чесались близ чувствительных точек гоношливой души. Хотелось, наверное, выглядеть чётко, красочно молодецки. Пусть и для единственного матроса своей вахты. «Ух, влёгкую сейчас изящный класс покажет. Даром, что в простокваше тумана. Будьте-нате, пробкою со чпоком, куда надо попадём».
Со стороны на него глянуть – кипеш чайника в натуре. При этом, поди, кумекал: капитан Ястребцев на мостик не поднимется. Потому как не придира. Редкий кадр порядочной морской школы. Меня ли, старпома (!), опекать докучным приглядом! Что ж. Очень верно. Крайне оригинальный человек был наш мастер, с доведённым до абсолюта капитанского дендизма стильным обликом. Даже отпускником хаживал по квартире в белой рубашке с галстуком. А уж на службе?! Будни превращал в праздники и чтоб всё блестело!
Женушку выбрал не где-нибудь с танцулек. Судовую юную радистку с каюткой на ботдеке[11] парохода «Ненец», на котором капитанила знаменитая Щетинина. Те, стало быть, с Владивостока прорвались. Они же гораздо отчаянней, на «Уралмаше» из Архангельска. Рандеву шикарней не придумать. В Лос-Анджелесе, заливаемом ночными огнями, без намёка на маскировку.
Некоторые вольности при сходе на берег от советской власти морякам позволялись. Ещё бы той не притворяться, в её-то обстоятельствах, выглядеть человечной?! (Это потом гайки радостно обожмут и даже зашплинтуют).
Так и встретились: Валечка и козырный второй помощник капитана Сергей, вдоволь накрутивший рулетку судьбы в сверхрискованных конвоях и одиночных плаваниях. Несколькими годами раньше, предположительно, участник секретного вывоза золотого запаса, при крахе коминтерновской Испании. Команду, вне сомнения, заведомо подставили из самого Кремля. ЦэУ типа зашибись: «при обнаружении военными кораблями стран, поддерживающих генерала Франко, судно взорвать». Единственной им защитой служил наспех нанесённый маскировочный окрас с мачт до ватерлинии. Заведомо гибельная решка легла орлом. Дошли. Слава Тебе, Господи!
Всё до копейки потраченное на испанскую авантюру страной Советов уравновешивалось чужим золотишком. Что ж. Немного отрадно для товарища Сталина, горько для нищего победителя Франко и… совсем никак для тех моряков. Не разлетелись в клочки – и ладно…
Теперь шла великая война на морях. Точнее – дикая мочиловка по числу потерь экипажей в стальных гробах с трубой. Счастливую пару нашедших точные свои половинки и их пароходы Бог миловал. До мирных плаваний обходился с ними отечески, продолжал беречь.
Вот в каких передрягах с замахом был тот Ястребцев! Два боевых ордена зря не дадут. Завидная кличка средь товарищей молодости сияла надраенной медалью: Серёжа-понт. Ну, кто бы от впрямь лестной на нашем сленге отказался?
Мимоходом вверну случай, чтоб ты Ястребцева (старшего) почти воочию в деле представлял. Точнее, про его капитанское чутьё.
Раз вышли мы из Игарки, гружённые досками россыпью. По невезению ли, по закону ли подлости шторм налетел. Из нашего каравана разбойный вылепил подлинного «ежа». Сама собой бункеровка в Мурманске отпала. Для серьёзной переукладки досок и прочего дали заход в Архангельск. Справив то и сё, подались на Средиземку. А навстречу нам одни невезухи: шторма за штормами.
В Северном море подлетел к нам вообще премьерно апокалипсический. Можно сказать, нагрянула жуть, если бы заранее не свыклись. Помню, вцепился я на вахте за короткий поручень у лобового иллюминатора и пялюсь на буйство волн. Вдруг Сергей Александрович входит в типажном своём облике, будто на штиль полюбоваться. Ни за что не хватаясь, начинает мерить мостик шагами, покашливать. И даже совсем нереально в той обстановке – к чему-то прислушиваться.
Туда-сюда походил и как рванёт на правое крыло мостика. В демонскую-то ветрину, в захлёсты брызг, под стремительные моменты качки! Я, сполашась, за ним. «Как бы кэпа не смыло!». Сколь возможно, Александрович перегнулся через планширь и возрился вниз. То же и я проделал.
– Где у нас правый трап? – кричит он мне в ухо.
Ответа не находится. Слишком точка осмотра неудачная. Да ещё вдоль низкого борта сплошняком обломы интереса горбатые.
– Разрешите вблизи глянуть? – и прочь бестелесным духом. Палубой ниже, после очередной волны, стальную дверь освобождаю с задраек и выскакиваю бесшабашно в упор посмотреть. А родимого нет! Утопился вместе с площадкой и крепёжными защипами. Ну, оценил запредельное чутьё Александровича?
– Да-а, – только и смог я отозваться.
… Заверну рассказ обратно к снятию с якорной стоянки. Не принято, как архикрамольное, второму помощнику контролировать старшего. Обошёлся обычным: пожелал В.И. удачной вахты. На что галантерейный наш торопливо буркнул:
– Хм, благ рю.
Уловил по тону любезности: «Ты ещё, мать твою, здесь?!» С лёгким сердцем покинул мостик на целых восемь(!) часов. Наведался для освежения причёски в каюту. Руки помыл, будто от забот избавился. Настроение, чувствую, на подъёме. Похожее бывает, когда прескучит тупое ожидание чего-либо. И тут ёк, с неба звездочкой новизна… К тому ж, по милости устава, вечерний чай в кают-компании.
Чтоб продолжить историю, дай-ка в интернете карту Диксона откроем. Отбыли причинно с кухни. Оживил я нотбук.
– Ага, заполучил.
– Значит, предстояло, следи за пальцем, двинуться к югу, обогнуть остров и айда на восток. Предметно видеть начало пути можно было и с нашей стоянки. Но тут же незадача – туман. – Иваныч вперился в экран локатора, показывающий, невдомёк ему, красиво сложенную фигу. Да такую, что картинка в нём вовсе не совпадала с картой. И как той наложиться, ежели тумблерочек перещёлкнут?! Настоящее ведьмино зеркальце в конец одурачило старпома.
Эх, ма! Попёр он, без царя в головушке, средним ходом на север. Рядом ни единого маломальского посвященного. Приобретённое на показ достоинство добавляет Панкратову гордой самости и уверенности: на юг, де, правит. Не сам, конечно, матрос на руле, что попутно переминался в старых загнутых кирзачах. Припоминаешь кусочек классики советского торгфлота? Мрачно-белесый кокон тумана не навевает им ничего. Только чуткие души, видно, беспокоит предпокойницкая жуть – жесть?!
Подсказка «Дона»: «Смотри, узкость какая-то!» не смущает упёртого. Напротив. Воспарил в душе океанским альбатросом. Попробуй-ка, сбей на лету. Реет и реет в том подстроенном замесе – разъебаем с Покровки. Сколько из-за таких вот «господ положения» перетонуло кораблей?!
«Эге, – подумал я, – хоть стара история, а как товарища заводит. И мимики в лице подпустил. Заново давнишним днём живёт».
Николай меж тем начал, не остывая, к развязке клонить.
– Только взялся за подстаканник, невообразимая стальная трясучка: бум! бум! бум!
Все вальяжные чаепитчики ошпаренно повскакали с кресел. Шасть к иллюминаторным стёклам. А за ними невиданный чумной апофеоз полосатой жизни! Светопредставление!!!
Откуда-то взявшийся средь моря деревянный причал прошивался могучим форштевнем нашего «поляка». Влево, вправо сновали в первобытном ужасе люди. Резвей их газовали прочь только машины. В вертикально падающем стрекаче неслись метеоритами крановщики. Рубщицы товара, дурдомовски вопя, летели балеринами, неправдоподобно отталкиваясь от воздусей. Осыпались, как карточные, груды мешков, труб, ящиков, кирпичей.
Ничем не пуганые добровольные аборигены, понаехавшие за длинной деньгой, паниковали натуральней голливудских съёмок о Кинг-Конге. Поселковое достояние Диксона в секунды заимело вид вселенской катастрофы. Но при всём том советская Арктика, определённо, обрела очередного героя на волне трудового вдохновения. Потрясным финишным аккордом незадачливый Панкратов выдал в машину «стоп».
Тогда-то Ястребцев на мостик ворвался. На проклятия ли тратить время?! «Белозерск» ли памятником за частоколом руин бесславно бросать?! Да пусть хоть чертячье царство поперёк и по сторонам.
Ручку машинного телеграфа рванул на себя. «Полный задний!» Главный двигатель, чуть помедлив, среверсировался. Послушным морским зверем напрягся тяжелогружёный теплоход от неколебимой воли. Предельные обороты винта погнали яростную дрожь с кормы до надстройки. По чуточке, волосочечку, затем, пересилив, родной как батя, стал уверенно сползать на глубину.
Кажись, не слыхали скрежета корпуса. Вон оно, капитанское везенье! Замерили балласты, льяла трюмов. Цело днище! Спустили вельбот и с него осмотрели всё, как следует. Так и есть. Не пропоролись! И даже ледокольного профиля форштевень, крушивший колуном сваи, настил причала, что ни попадя, тоже сохранён! Вон сколько чудес! Рядом везде здоровенные каменья. Мы же, словно по заговорённым створам, песок сыскали.
– А ругался кэп?
– Э, нет. Слишком интеллигентный, уравновешенный. Чисто аптекарские часы. Благодаря его признанному всеми гранд авторитету разборка в «пентагоне» была мягкой.
Сотворившему, якобы, предпосылку к ЧП начальнику радиостанции влепили строгий выговор.
За влечение к ложным курсам, бестолкового в действительно насущном эрудита-старпома, равным воздаянием хрясть по заточенному самолюбию.
Стороннику доверительного благородства, капитану Ястребцеву, заранее извиняясь, наскребли стыдливое лёгкое замечаньице.
Огромнейший счёт за новый пирс Диксона, ни судясь, ни рядясь, СМП оплатил. Монстр(!) как никак. Это вам не нынешний частный Буратино московского папы Карло.
Сходил бы в архив. Взял судовой журнал. Много чего к теме мог присобачить. Хотя бы привязку по времени, датам.
– Что ты! Что ты! – замахал я в простоте руками – не дадут.
– Как не дадут?
– Да скандалили недавно. Есть такие Павлов и Сомкин – молодцы мужики. Пишут у нас про ветеранов. Дык и им не позволяют в архив заявляться. Ша, мол, закрытая информация.
Зря, что ль содержат службу безопасности? Шеф её на полном серьёзе, когда что-то понадобится, лично шествует в ту пряталку жухлых бумаг. Архивные напуганные девчата подшустрят, нароют. Снова подрезает он базар-стрит Выучейского. Ещё раздутей от важности выдаёт доставленное под расписку. Во как! Старая чекистская метода. Играются в какую-то там секретность. А тем паче журналы. Да ни за что! Залупятся купчишками в борделе.
– Ну, нет так нет, – просветился в весьма странном Николай. – Ты обязательно про девушку напиши. В прошлый раз о которой рассказывал.
Мы оба немедля прыснули от смеха. Настроение перемагнитилось.
– Сейчас пост. Первого мая закончится. Тогда можно и оголёнку подпустить.
– Ладно. Давай прощаться.
Довольные содержательной посиделкой, жмём друг другу руки. Замечательно, когда есть друзья по былому ремеслу и по жизни!
Не капитанское дело
По приходу в порт – изволь команде деньжата. Никого не интересует, как это сделается. Вынь да положи. Третий помощник скропал ведомость загодя. В похвалу сказать: ещё до Моржовца. Не с холодной рассудительностью вершил рукописный труд. Напротив – был зол. Нервно тыкал в чернильницу ручку, чертыхался. Подставившие его находились в недосягаемых министерских сферах. Cпрос бы учинить: «Зачем скостили на судах бухгалтеров?! Не уж-то соцу не взбухнуть без смешного мизера?» Наконец все тридцать девять фамилий по ранжиру выстроил. Присовокупил судовую роль, отчёт по суточным в валюте. Чётко с завитушками на бумагах выделялось: т/х «Волга». Невольно тем гордость выдал за родимый теплоход. Чтите, мол, конторские крысы.
На подпись капитану палубой выше поднялся. Всё в лёгкую управив, тотчас расслабился. Встречай, Архангельск! К бирже Молотова, что потом именовалась 16–17, поимели честь встать. Доски россыпью – стоянка долгая. Каждый из «волжан» озабоченно осведомился:
– Умотал трёшник за деньгами?
На что слышали друг от друга:
– Кой хрен ему ещё делать?
Меж тем парень на двух трамваях одолел немалый путь. Несколько минут потратил на ходьбу до нужной службы пароходства. Этикетно постучался в дверь рассчётки. После сякого удача проткнулась первомайским шариком. Словно поднесли к её бочку растопыренную скрепку и… «пук».
– Вы, голубчик, что понаписали?! Ответственный финансовый документ неряшлив, чуть ли не соплив. Сколько недочётов! По претензиям насчитала пунктов шесть. Возвращайтесь и переработайте.
Облом исходил от суровой, довольно молодой тётки. Взгляд сургучных глаз прожигал резкостью, дырявившей насквозь. Да и сама она воспринималась линованным жёстким бланком. Вдобавок мегера принялась объяснять, как выглядит образцовая отчётность.
Молодец тупо кивал головой с отросшим чубчиком. Почему-то единовременно скреблась мыслишка: «Хлебнуть пивка. Самое то».
Покидая нищим набережную, осмотрел вкуснейший ассамбляж мороженицы. Копья едва хватало на трамваи. И это моряк-загранщик?! У остановки «Кузницы» оценил другой ларёк. Несколько явных слесарей церемонно сдували с кружек пену. Затем тянули начальный смачный глоток. Плохо отмытые рожи неподдельно выражали счастье.
«Ладно, погожу до завтра». К тому же знал: вельветовая курточка с патентами, бостоновые брючата впечатляют в улёт. Унывать излишне.
Про то, что посланный вернулся пустым, не сразу поверили. Планы на привальную под вечерок провисли трюмным брезентом. Лучше бы трёшнику запоносить аль под собачью свадьбу угодить. Да выпал, по всем вероятиям, худший вариант. Чего, бедняга, только не услышал?!
Экипажники ровно рашпилем прошлись по его умственным способностям. Вспоминали, не в пример, сокращённую Таську. Зело бабёночка шустра. Бессчётно по разам наличку доставляла. Какие искристые выдавала словеса! «Капитаном я не буду, а подкапитаншей-то всегда».
Давший повод этак выражаться, вызвал следующего по цифре. Изобразив гнев, задачу поставил:
– Убогого штурманца выспроси, в чём проколы? Завтра, к концу обеда, быть с деньгами на борту. Уразумел? – вопросил, как хуг правой примеривая.
Палубами ниже уже ругали не своего недоделанного, а кремлёвского: «Ну Хрущ! И до флота добрался. Затейник долбаный». Схожее с общим мнением капитан Курбатов не озвучил. Однако до благого исхода нахмурился по-штормовому.
Тот дошлый второй помощник солился в авторитете. Был въедлив с погрузочными коносаментами. Находчив даже спросонья. В лице не стирал ответственную упёртость. Давно искал повод подать себя с козырным перебором. Обрыдло-таки тащиться до старпома. Теперь-то он себя покажет!
Короче. Назавтра выбритым до синевы с переделанными листами отправился надменно отвоёвывать получку. Как из картинной рамы сошёл с подножки первого вагона на булыжный перекрёсток Энгельса. Фатоватой зрилась его победная походка к крепости белой управленческой двухэтажки с башенками по углам фронтона.
Ага! Уже сфокусировал зрение на филёнке денежной двери. За ней, вымучивая улыбку, говорит, точно расшаркивается.
– Первый блин комом, извиняемся. Взгляните на безупречные. Команда очень-очень с получкой меня ждёт.
Та же особа просмотром поданных бумаг занялась. Ходатель примерил заискивающее выражение лица, любимое всяческим начальством:
– Это лучше. Да. Да. Пройти лишь не сможет. Битый час вчера втолковывала вашему. Как он по картам ходит? Проще простого в толк не взял.
Не сразу нашёлся огорошенный секонд:
– Знаете ли, после нашей Таисии… Чего там, научимся! Желали бы денежки сегодня.
– У меня таких – четыре желальщика. Даже при всех учтённых замечаниях не сможем выдать.
На том моменте из радио полилась распевная новинка: Едут новосёлы по земле целинной, Песня молодая далеко зве-ни-ит.
– Страна, догадываетесь, в каком сейчас напряжении? Вся наличка в Казахстане. Карандашиком вам пометила, где исправить надо. Предупреждаю: на неделе появляться бесполезно.
Оставался последний шанс: взять на презент. В кармане широких по моде штанин лежали западные пустячки. Запустив туда руку, внутренне похолодел. Объект охмурения въяве зачат не для извинительных слабостей. Не женщина – стальная балка форштевня. … Скоро ли я увижу Тебя любимая в степном кра-ю-ю?
– напоследок долетело уже в коридоре. Настолько обескураженным волчара с парохода себя не припоминал. Развернуться на новую попытку – глупо и осложнительно. Проваленное поручение требовало срочной промочки горла.
Старый «Полярный» идеально подходил для огорчительной швартовки. За пустым столиком побарабанил пальцами по синей корочке меню. Подплывшей уточкой официантке, изложил желаемое удовольствие:
– Значь так. Графинчик холодной водочки. Окрошку со сметаной. Зелени побольше. Пару бутылочек жигулёвского, э-э, сёмужки солёной. Плачу «паутинками».
Вострушка в белом передничке округлила глаза. Несомненный штучный Садко предлагал заграничную невидаль. Не будучи дурой, наперёд благосклонно кивнула. Неупустительно вопросик задала:
– Носить-то их как?
– Чтоб причёски-барбетки не портить, на ночь натягивать надо. Полдюжины тебе с наваром. В Питере по двадцать рэ идут.
Бархатная ручка то самое неразглядное смахнула в кармашек для блокнота. Уже не уточкой – дамочкой-усладой, покачивая бёдрами, двинула к кухне.
Солидный дневной клиент положил нога на ногу. Время тормознулось. Только и забористый «ёрш» не притупил ощущение провала. Подымаясь по трапу, вовсе себя стеснялся. Отвергая публичность, шасть в каюту мастера. Так, мол, и так.
– Двадцать два несчастья! А на шуры-муры пробовал взять? Они там все девы.
– Видели бы вы её. Арифметика засушенная.
– Эх, ты, обалдуй стоеросовый! Сгинь с глаз.
Дальше мысли про себя: «Послать на амбразуру очередного? Провалит одним видом. Морденция – стёртый пятак. Лыс, пузат, до чертиков прокурен. Вернее – самому попытаться».
Ещё со школы будущий кэп уверился: мужского превосходства нет. Он ли не старался первенствовать в классе? Ни шиша не выходило. Скромная девчонка Кира собирала пятёрки, как клюкву за посёлком третьего лесозавода. От того наградной бюстик Сталина достался по праву ей. (Вождь и Золотую медаль до поры подменял). Далее жизнь обернулась к одноклассницам не по-честному.
Выпало им расцвести под поколение мальчишек, которых выкосило в жертвенной кадровой армии. 1920-й, 21-й, 22-й, 23-й года рождения отмечены общим: пасть за други своя и не всякому любезное коммуняцкое Отечество. Если и вернулся кто, так калекой. Фронтовые наркомовские заменила ларёчная водка – догубительница. Ажно увечных, спившихся разобрали по жалости и нужде бабьей. Сдохшая война мстила за Победу расподлейшим, гнусным образом.
Запомнивши прошлое соперничество, справлялся о Кирочке Коковиной. Но кроме того, что учится в институте, ничего не выведал. Сам же он за голодное лихолетье отъедался в мореходке. Никто бы не признал в ладно сбитом курсаче «третизаводского» заморыша.
Покатила, покатила бильярдным шаром капризница удача. От личных качеств оттолкнувшаяся, потому всем понятная, вызывала к Михаилу везение во всякий день недели. Верно и другое: мужички значились тогда в страшном предпочтении.
А у Кирочки стряслась беда. При всех-то ярких задатках. Удостоенная красного диплома инфака, напоролась на «лестную» пошлятину эмгэбистов. Красота-де вкупе с английским для нашего ведомства подходят. По разным легендам контактируйте с иностранцами. Именно с теми, на кого укажем. В интересах разработки иногда придётся, извините, лечь. Чего вы покраснели? Агентурная работа вне системы открывает блестящие возможности. Всё по высшему классу, особое! И квартира отдельная будет. Соглашайтесь.
С отсталым сознанием прикинулась переучившейся и – прочь из Архангельска. В огромном городе Ленинграде приютили её дальние родственники. Хоть сами уплотнённые, выделили коечку за занавеской. (Долго с блаженной радостью от малого так и жила).
Работу решила искать по отзвуку сердца. Ходила и читала с бронзовых досок на зданиях. Сокровенный камертон души всё молчал. И вдруг как нечто свыше: «Центральный музей военно-морского флота». На стрелке Васильевского острова смотревшийся пантеоном и её погибшему поколению.
Затрепетало сердечко, как перед спасительным прыжком через бездну. Пустым сочла осведомиться: каковы музейные получки? Неповторимыми и замечательными представлялись ей, отдавшие жизнь за Родину. Пальчики Кирочки дрожали над пожелтевшими листиками коротких судеб. Прикасались к холодной стали кортиков, прицелов, кожаной гладкости планшеток. Координаты гибельных разверзнувшихся хлябей доводили до слёз. Вечно молодые, пригожие парни, жениховски улыбались ей с чёрно-белых фоток.
Оставалось любить их всех. На святых небесах, где бравые пребывали, ничего про нас ни тайна. По благодати данной воинству жаловали они душевной крепостью свою берегиню. И «аллюр три креста» по ангельской почте. С тем «щитом», оскорблённая за оксфордский инглиш, закончила библиотечное отделение института Культуры. Теплее как-то к музейному делу.
Исподволь обволокло Кирочку захватывающим с ним романом. Оболганная флотская история под андреевскими стягами требовала сатисфакции. «Все гордые и смелые» ждали мягкой поры. Первой решилась слабая женщина. Всего-то – старший библиограф.
Названия кораблей, списочные составы команд, вооружение – вобрала удивительная память. Сколь власть ни кривилась, герои с запретных страниц стали оживать. Происходило и забавное: некоторых примечала Кира воочию. Вот на станции «Гостиный двор» сошёл чем не князь Димочка Голицын с «Ретвизана»! А сейчас – почти Виктор Денисов 2-й с «Пересвета» вира по эскалатору. Без никаких – командир плутонга!
Метельными питерскими ночами в странных снах кавалеры орденов, жалованных государями, просили поминальных молитв. И непременно в Никольском морском соборе. Вздыхали, что в великом городе не стало знавших их чистых душ. (Красный террор по-пещерному безумствовал). Необыкновенно трогательно, изысканно прощались: «Лишь Вы нас помните, мадмуазель Кириена. Мерси». После таких сновидений, как от прекрасных грустных стихов, обмирало её сердечко.
Все выпуски Морского кадетского корпуса могли бы раскланиваться с Кирочкой на Невском. Ради ответной приязни стоило выкраивать на обновки. Впрочем, обаяние северяночек в ухищрениях не нуждается.
Носовые фигуры красавцев клиперов, построенных в Архангельске, напоминали о малой родине. Под ними и лечилась от часто накатывающей волнами печали.
Причинную связь давно умница раскрыла: невозможна и малюсенькая долечка женского счастья. Напрасно роптать на непосильную ношу. Миллионы нас с похожими судьбами. Получалось, «рождены на страдания, чтобы, как искры сгорая, устремиться вверх». Всё иное заказано им напрочь. Но для неё, утешалась, мечтая, будет неправдоподобное исключение.
Когда-нибудь, завидев знакомую возносящуюся душу, былые эскадры отсалютуют главным калибром. Красавцы офицеры флота Его Величества с улыбками возьмут под козырёк.
О, как восхитительно на пылающем броненосце «Ретвизане» взвился флажный: «Микаса»! Иду на таран!» Хотелось и ей набрать: «Наперекор. Всё равно. Счастливая! Счастливая!»
На жизненном пути Мишка Курбатов замечался в непростом понимании. Рискуя быть окрученным, дарил ночи страдающим печальницам. Частенько какая-то залетала счастливой мамочкой. Виновный в том не снимал с себя долга и впредь пополнять русский народ. Один, по сути, за целую полёгшую роту справлялся.
Девичью игарскую безнадёжность не по-всегдашнему выдержал. Честь по чести поступил: с печатью в паспорте. Только меняться после сибирского деяния почёл за трусливую благость. Сродни подвигам, свершались сами собой: не пошло, без ненужной игры в чувства. Артистично, словом. Друзей-приятелей имел по той же характерности. В их сознании жалкий негодяй крутил руль, обходя русскую трагедию вымирания.
Чего-чего, а усатые её постановщики с 17-го года не меняли афишу. За подобным упоением от кровищи народа 41-го дождались.
Лишь партийные фантики с оптимизмом куды-то там коммуниздячно смотрели.
Спасительным оказалось одно: преступить заповеданное. Не греха же ради! В труднейших невзгодах есть Божеские послабления. Нечто ответа на фарисейский тупизм: «Не позволительно исцелять в субботу». В том утвердился уже не Мишка. Хват капитан осознанно продолжал однажды начатое.
На сей раз случай особый. Дрейфить ли с того? Как кричал генерал Милорадович под ядрами: «Ребята! Вам не первую деревню брать!»
Герой деликатного фронта ступил на берег достаточно подготовленным. Очертания цели сложились из россыпи слышанного.
Звать – Лидия. С восемнадцатого. В войну носила погончики лейтенанта интендантской службы. Вела ведомости зарплат. В том числе капитанские и жён моряков. Часто ходила заплаканной – гибли её подопечные суда. Поревевши над очередным скоросшивателем чуть ли не с родными фамилиями, несла его в архивную комнатушку. Руки папку к груди прижимают. Из каждого кулачка торчит мокрый платочек.
Обычным состоянием – не по званию голодна. Офицерский паёк не имел веса, поделенный на всю коммуналку. Подписчица на сталинские займы, эскадрильи, танковые колонны довольствовалась остатками получек.
От слабости мечталось до головокружения. «Вот окончится проклятущая. С кем-то непременно познакомится. Мужчина, тот, конечно, будет обстоятельный. Заранее расспросит: честно ли себя вела? Ему поведают, как есть. Она же доверится. Сердце подскажет. И сейчас говорит: суженный живой, сражается».
Война по сути – злобная колдовка. К горьким, ещё несложенным стихам и её причастной сделала: Ещё до встречи вышла нам разлука, Но в этом, милый, нет твоей вины…
Намеренно или случайно кэптэн попал под обед. В кабинете с несколькими столами – узнаваемая Агафонова. Остальных сдуло до близкого базара меж Театральным и Банковским. Уже больше мышей и суеверий боялась Лида мыслей о несчастности. Поэтому старалась себя занять. Всегдашняя уловка выходила взаправду деловой. Крутанёт ручку арифмометра «Феликс», погрузится в цифири, что-то запишет. На костяшках счётов механических перепроверит. После двух обработанных ведомостей обязательно курнёт в затяжку. Табачную горесть запьёт холодным чайком.
