Виктор Королев
Донна Соль и все её мужья
© Королев В. В., 2017
© Издательство «Союз писателей», оформление, 2017
Сахар, мёд и… перец
До чего же она хороша! «Миловидная и изящная, грациозная и пикантная. Улыбаясь, ею восторгаются, улыбаясь, попадают под её очарование. Её ум всё как бы шутит, но в высшей степени наблюдателен. Она всё видит, и каждое её замечание носит характер легкой эпиграммы, основанной на удивительной глубине созерцания… Она слишком восприимчива, чувствительна, и потому неровна иногда, но этот лёгкий недостаток придаёт ей больше прелести, так как интересно узнать, что на время омрачило это хорошенькое чело. У неё своеобразный и замечательно анализирующий ум. Можно сказать, что её воображение – это своего рода калейдоскоп, из самых мелких обрывков она умеет составить блестящее увлекательное целое. Её живое, умненькое личико порой так и сияет».
Это точный словесный портрет одной из самых замечательных, самых удивительных и самых красивых женщин пушкинского окружения. О ней написано немало – и я с благодарностью к авторам использую их описания и находки и прощу прощения, что не все из них оказались закавыченными. Важнее другое – что имя это женщины, история её удивительной жизни начинают забываться. А ведь она – признанная муза русской литературы…
Главное в ней – красота и тонкость ума. Оттого становится понятным, что самые интересные мужчины того времени чувствовали себя хорошо в её обществе, им было интересно с этой женщиной, она умела увлечь их беседой, своей наблюдательностью. Её красотой восхищались многие – Жуковский, Пушкин, Вяземский, да и другие. Дочь её Ольга, собравшая всё, что касалось жизни матери, вспоминала:
«Мать моя была гораздо меньше ростом, брюнетка, с классическими чертами, с чудесными, очень чёрными глазами; эти глаза то становились задумчивыми, то вспыхивали огнём, то смотрели смело, серьезно, почти сурово. Многие признавались мне, что она смущала их своими глазами, своим прямым, проницательным взглядом. У неё были очаровательные чёрные, со стальным оттенком, волосы, необыкновенно тонкие. Она была отлично сложена, но не с модной точки зрения (она не носила корсетов, причёсывалась почти всегда очень просто и ненавидела тряпки и драгоценные украшения), а с классической. У неё было сложение статуи: ноги, форма головы, руки, профиль, непринужденные движения, походка – всё было классическое. Одна дама, знавшая мою мать с детства, говорила мне: «Я помню, как её походка поразила меня даже тогда, а ведь я была ребёнком. У неё были лебединые движения, и так много достоинства и естественности в жестах её».
В то время была мода на прозвища. Друзья в шутку называли её «донна Соль», потому что за неё сватались люди намного старше (например, пожилой князь С. М. Голицын), а в то время была в моде драма Виктора Гюго «Эрнани», героиню пьесы звали донна Соль и у неё был старый муж. Верный друг Пушкина князь П. А. Вяземский писал:
«Расцветала в Петербурге одна девица, и все мы, более или менее, были военнопленными этой красавицы; кто более, кто менее уязвлённый, но все были задеты и тронуты. Кто-то из нас прозвал смуглую, южную, черноокую красавицу Donna Sol – главной действующей личностью испанской драмы Гюго. Жуковский, прозвал её “небесным дьяволёнком”. Несмотря на своё общественное положение, на светскость свою, она любила русскую поэзию и обладала тонким и верным поэтическим чувством. Она угадывала (более того, она верно понимала) и всё высокое, и всё смешное. Вообще увлекала она всех живостию своею, чуткостью впечатлений, нередко поэтическим настроением. Прибавьте к этому не лишенную прелести какую-то южную ленивость, усталость. Она была смесь противоречий, но эти противоречия были как музыкальное разнозвучие, которое под рукою художника сливается в странную, но чарующую мелодию. Хоть не было в чулках её ни малейшей синей петли, она могла прослыть у некоторых «академиком в чепце». Сведения её были разнообразные, чтения поучительные и серьёзные, впрочем, не в ущерб романам и газетам».
Чуть позже в своей записной книжке Петр Андреевич Вяземский отмечал: «Ездил в Царское Село, обедал у Жуковского. Вечером у донны Соль… 4-го июня шатался около дворца, заходил к донне Соль». Ниже его стихотворение, посвященное Александре:
Вы – донна Соль, подчас и донна Перец!
Но всё нам сладостно и лакомо от вас,
И каждый мыслями и чувствами из нас
Ваш верноподданный и ваш единоверец.
Но всех счастливей будет тот,
Кто к сердцу вашему надёжный путь проложит
И радостно сказать вам сможет:
О, донна Сахар! донна Мёд!
Её дочь Ольга рассказывала: «Моей матери давали много названий: князь Вяземский звал её донна Соль и Южная ласточка. Он же называл её «покровительница русских поэтов». В «Онегине» она названа Венерою Невы и буквами В. А. Жуковский называл её сначала “небесным бесёнком”, а позже “моей вечной Принцессой” и хотел посвататься»…
Она была счастлива в своих друзьях, она наслаждалась и купалась в их любви, для них она приносила из императорского дворца всякие новости, наблюдала и мастерски передавала разные подробности светской жизни, представляла в лицах весь бомонд, слушала и понимала поэзию своих обожателей.
Казалось, всё в этом мире – для неё. Не было только чего-то сугубо личного, сердечного. Натура ищущая, страстная, она была одинока в своей жизни, вернее, не могла понять её цель до конца, и оттого часто впадала в меланхолию, а ещё чаще – мучила своих обожателей порой циничным отношением, холодом и язвительным равнодушием. Сердце её было закрыто для настоящей любви – до поры до времени закрыто…
«Я сохранила взгляд холодный»
Донна Соль, Александра Осиповна Россет, была дочерью морского офицера. Капитан-лейтенант Осип (Иосиф) Россетти (1760-1813), француз по происхождению, ещё в ранней молодости перешёл на русскую службу, стал комендантом Одесского порта, начальником таможни и командующим гребной флотилией. Женился Осип Иванович на 16-летней Надежде Ивановне Лорер (сестре будущего декабриста), а у той отец был немецкого происхождения, а мать – грузинка. Так что прирожденную яркую красоту Александры Осиповны в немалой степени можно объяснить таким смешением кровей.
«От Россетов она унаследовала французскую живость, восприимчивость ко всему и остроумие, от Лореров – изящные привычки, любовь к порядку и вкус к музыке; от грузинских своих предков – пламенное воображение, восточную красоту и непринужденность в обращении», – писал о ней поэт Яков Полонский.
Отец её умер рано, мать снова вышла замуж, а девочку отдала на воспитание бабушке, владелице небольшого имения на Украине. Детские годы в деревне оставили светлый след в тонкой, восприимчивой натуре и многое определили в её характере. Позднее она писала:
«Я уверена, что настроение души, склад ума, наклонности, ещё не сложившиеся в привычки, зависят от первых детских впечатлений: я никогда не любила сад, а любила поле, не любила салон, а любила приютную комнатку, где незатейливо говорят то, что думают, то есть что попало».
В 1820 году отчим девочки устроил её в училище ордена Св. Екатерины (позднее – Екатерининский институт благородных девиц). Её учителем русской словесности в училище был Петр Александрович Плетнёв, друг Пушкина. Он-то и познакомил юную Россет с творениями своего друга: «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном», первыми главами «Евгения Онегина».
Очаровательную воспитанницу приметила и опекавшая Екатерининское училище императрица Мария Федоровна (вдова Павла I). В 1826 году, после окончания учебы, Сашенька Россетти стала её фрейлиной. Через два года Мария Федоровна скончалась, и юную фрейлину взяла к себе на ту же роль супруга Николая I Александра Федоровна.
Как фрейлине двора Александре Россет полагалось проживать в Царском Селе. Появившись здесь, она сразу вошла в круг друзей Плетнёва. Он познакомил её с поэтами, писателями, художниками. Впереди Александру Осиповну ждала ещё целая череда долгих лет и блистательных знакомств с лучшими людьми XIX века, бесконечные жаркие споры о литературе и холодные отказы многочисленным женихам…
Чем же пленяла знаменитостей России и их закалённые в романтических бурях сердца загадочная красавица Россет? Ей никогда не хотелось быть в исключительном положении, быть серьёзной, она всегда мечтала оставаться интересной собеседницей и немного шалуньей.
Друзья-литераторы, восторженные поклонники юной красавицы, посвятили ей множество мадригалов. В автобиографических записках она объясняет это так: «Поэтам нужен идеал, и они, не знаю почему, нашли его во мне. Лучшего не было под рукою».
Подлинный аристократизм в манерах и искренняя любезность привлекали в её дом многих замечательных русских людей, не только титулованных особ, но и демократов и разночинцев, славянофилов и западников, «революционных бунтарей» и светских львов. В её гостиной могли встретиться и мирно беседовать Пушкин и Жуковский, Тургенев и Аксаков, позже – Достоевский и Полонский. Со всеми она находила общий язык, была радушна и отменно приветлива. Из стихотворений, посвященных ей, можно было бы при желании составить целый поэтический сборник. На его страницах оказались бы, наверное, имена всех великих поэтов и писателей, снискавших славу русской литературе. Невольно вспоминается иронический мадригал А. С. Пушкина:
Черноокая Россети,
В самовластностной красоте
Все сердца пленила эти?
Те, те, те и те, те, те.
Ей нравилось поклонение, но она не стремилась к нему. Она легко разбивала мужские сердца и не жалела и не вспоминала об этом: её собственное сердце оставалось холодным.
Василий Андреевич Жуковский подумывает о женитьбе на ней. И хотя официального сватовства не было, вопрос юной фрейлине (романтику шёл 46-й, а Россет не было и девятнадцати) задан прямо: да или нет? Точнее, не прямо, а через посредника.
В тот день Плетнёв приехал давать урок великим князьям, и мы его пригласили с нами обедать, вспоминала Россет. После обеда он вдруг спросил:
– Вы начинаете скучать во дворце, не пора ли вам замуж?
– За кого? Разве что за камер-лакея?!
– А Василий Андреевич? Он мне дал поручение с вами поговорить.
– Что вы, Петр Александрович, Жуковский – старая баба. Я его очень люблю, с ним весело, но мысль, что он вообще может жениться, мне никогда не приходила в голову.
Как-то Жуковский допоздна засиделся в её салоне и сказал:
– Мы так приятно провели вечер, это ведь могло быть всякий день, а вы не захотели.
На что Александра Осиповна ответила резко:
– Лучше одиночество одной, чем вдвоем одиночествовать.
Слава Богу, Жуковский не обиделся на язвительный отказ, и дружба их с Россет длилась ещё долгие годы. Из «небесного дьяволёнка» она быстро превратилась у поэта в «мою вечную Принцессу».
В своих «Воспоминаниях» Александра Осиповна оставила замечательный портрет-описание Василия Андреевича:
«Нас всех поразили добрые, задумчивые глаза Жуковского. Если б поэзия не поставила уже его на пьедестал, по наружности можно было взять его просто за добряка. Добряк он и был, но при этом сколько было глубины и возвышенности в нём…»
Когда в неё неистово, безумно влюбился И. С. Аксаков (1823–1886), в то время ещё молодой председатель уголовной палаты, она враз сумела охладить его пыл, нарочно показав ему весьма интимные и фривольные письма к ней от венценосных особ. А его стихотворное признание в любви зачитала в кругу общих приятелей. Для молодого, ещё не умеющего держать удар человека это была катастрофа. Спустя годы, когда он встретится с Россет в Калуге, Аксаков скажет о ней презрительно:
«Помирает со смеху над всем, что видит и встречает, называет всех животными, уродами, удивляется, как можно дышать в провинции… Я не верю никаким клеветам на её счет, но от неё иногда веет атмосферою разврата, посреди которого она жила».
Она язвительна, но не безжалостна. Как позже скажет гувернантка, прожившая рядом с ней сорок лет, «в ней была та строгая нравственная неподкупность, о которой говорится в Писании, она была сильна душой, сердцем и умом». А Пушкин в 1832 году напишет донне Соль в её сафьяновом альбоме с инкрустированными застежками удивительно точную характеристику:
В тревоге пёстрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный,
И как дитя, была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло.
И шутки злости, самой черной,
