Виктор Гурченко
Зло
Двое молча шли вдоль бетонного забора, настороженно вслушиваясь в ночную тишину. Концы белого шпагата, которым был завязан небольшой мешок в руке у идущего впереди, безвольно волочились следом за осторожно шагающим по топкой земле человеком.
– Ну и вонь здесь, – негромко возмутился из-под накинутого капюшона его спутник.
– Зато точно никого не встретим, – не оборачиваясь буркнул идущий впереди и смахнул с морщинистого лба крупные капли рота, – слушай, Баллончик, – он окинул взглядом грузно свисающий мешок, – а тебе собаку не жалко было? Зачем свою то? Можно было на улице дворнягу какую-нибудь словить.
– Это младшей сестры, – равнодушно ответил спутник, а потом криво ощерился, оголив мелкие редкие зубы, и сразу стал похож на какого-то мерзкого грызуна, – пусть эта маленькая тварь немного почувствует вкус настоящей жизни. А жизнь – это боль и страдания, правильно я говорю, Мелькруп?
– Да, жизнь – дерьмо, – сделав нарочито серьёзное лицо согласно покивал собеседник, – разбираешься, Баллончик…
– А то! – самодовольно приосанился тот, – я ей в еду крысиного яда вчера насыпал, то-то скулëжа было.
– Угу, – глухо буркнул Мелькруп.
Вскоре забор ушел влево, и путники спустились по пологому склону на небольшую поляну, окаймлëнную тремя раскидистыми дубами. Трава на ней была примята, а вокруг деревьев валялись, словно пожухлые опавшие цветы, измятые полиэтиленовые пакеты.
– Ну вот, а говоришь, никого не встретим, – кивнул на белёсые, покоробленные пакеты Баллончик, – кто-то же это здесь разбросал.
– Торчки какие-нибудь, – отмахнулся Мелькруп, – что нам до них. Сейчас, через кусты пройдём, а там уже и на месте будем.
Продравшись через тугие прутья прибрежных кустов спутники вышли на край большого квадратного отстойника. Вода в нём чернела отражённым ночным небом и была совершенно неподвижная. Редкие заросли аира окаймляли очистной водоём, словно ресницы огромный, чёрный, неживой совсем глаз. Несколько одиноких длинных клëнов росли вдоль прямого невысокого берега, раскинув в стороны тонкие ветки.
– здесь, – произнёс Мелькруп и опустил мешок на траву
Мёртвый спаниель, подвешенный на перекинутый через ветку шпагат, растянулся во весь свой собачий рост и тихонько зашатался из стороны в сторону печальным маятником, бесстрастно глядя неживым глазом на бывшего хозяина.
– Фу-у-у-у! – заткнул пальцами нос Баллончик, – ещё больше завоняло.
– Обосралась, – коротко пояснил Мелькруп, – это нормально, мышцы после смерти расслабились, и дерьмо самотёком выходить начало. Доставай лучше горелку.
– А ничего, что она дохлая уже? – парень расстегнул рюкзак и, порывшись в нём несколько секунд, достал газовую горелку и зажигалку, – может, пока живая была нужно было?
– Мы же не живодëры, – возразил не сводящий взгляда с животного напарник, – нам нужно ритуал провести, а не скулëж здесь выслушивать.
– Ну да, это понятно, – согласно покивал Баллончик и зажёг на конце горелки яркий язычок пламени, – книгу дать, или по памяти?
– По памяти, – надменно ответил мрачный силуэт напротив и забрал у товарища горелку. Приблизившись к собаке он оценивающе осмотрел растянувшееся в петле тело и принялся чертить пламенем линии и завороты на недавно ещё живом существе.
Через минуту на боку мёртвого животного появился вычурный рисунок, а в воздухе повис терпкий запах жжëной шерсти и жаренного мяса. Человек чиркнул огоньком по натянутому шпагату и безвольная изуродованная тушка шлëпнулась на влажную траву. К обрывку верёвки привязали специально принесённый трак от танковой гусеницы, найденный на заброшенном военном полигоне, и закинули в воду вместе с телом собаки. Поверхность пруда вздрогнула, ухнула взволнованно и разошлась медленными кругами. Возле берега тихо плеснуло, раз, два, а потом вода успокоилась и натянула обратно чёрный непроницаемый покров. Баллончик достал из рюкзака книгу и, пролистав несколько страниц, зажёг дрожащими пальцами огонёк зажигалки. Приготовившись читать он скосился на старшего товарища и затаил дыхание. Мелькруп, в свою очередь, расправил в стороны руки, точно чёрные куцые крылья, и грудным голосом затянул раскатистые заклинания, то ли на латинском, то ли на каком-то выдуманном языке. Его напарник старался соответствовать заданному тону, но получалось у него только какое-то завывание ломким, сбивающимся голосом.
– Люциферу-у-у-с, – тонко подвывал Баллончик, упорно выпадая из нот, – носферату-у-у-у…, – на более сложных конструкциях он спотыкался и путался в буквах незнакомых трудных слов.
– Омэ-э-э-э-н, – протяжно затянул Мелькруп, и тут воздух вздрогнул от резкого и протяжного гула. Звук пронëсся над водой, покрывая пространство своим оглушающим и грозным эхом, ударил в уши, а потом перешёл в чеканно-металлический перестук. Баллончик вздрогнул, испуганно дал петуха и присел от неожиданности.
– Это поезд, – недовольно проворчал Мелькруп, – всего лишь поезд! Здесь железка возле завода проходит! Если ты паровоза испугался… – он сокрушëнно покачал головой, – Баллон! Ну какой из тебя сатанист!?
– Да не, Андрей, я норм, – взбодрился Баллончик, – давай продолжать!
– Какой я тебе Андрей!? – вскипел чернокнижник, – только Мелькруп! Или ты хочешь демону моë имя настоящее открыть!?
– Да не, ты чего? – замялся товарищ, – я ж просто… Ты это… Давай, продолжай.
– Ладно… – смягчился Мелькруп, – сосредоточься, – он прикрыл веки и, задрав кверху голову, гнусаво затянул: – ом-э-э-э-н…
Спустя четверть часа две тёмные фигуры зачарованно глядели на догорающую в траве книгу, медленно покачиваясь в такт собственному мычанию, а после собрали в рюкзак раскиданный по траве реквизит и неспешно двинулись в обратном направлении.
– Давай, вперёд иди, – подтолкнул напарника Мелькруп, – я за тобой. Фонарь возьми.
Учитель трудов сельской школы, а по совместительству чернокнижник Мелькруп вздохнул, пропустив вперёд экзальтированного молодого человека, начинающего сатаниста по прозвищу Баллончик, и нервно перебрал пальцами в кармане, тихо прогремев шариками от подшипников, туго затянутыми в грубый холщовый мешочек. Его спутник медленно двинулся вперёд, освещая путь подрагивающим лучом фонаря, а учитель размахнулся увесистым снарядом и наискось обрушил на висок Баллончика всю тяжесть металлических шариков. Сухо хрустнула височная кость черепа, и тело грузно повалилось в траву.
– Вот и всë, – выдохнул Мелькруп и, ухватив жертву за ботинки потянул обратно к берегу отстойника, – уж лучше такой уëбок, как ты, чем опять кто-то случайный, – пробормотал он себе под нос и принялся дëргаными нервными движениями разрезать на трупе одежду.
Спустя полчаса новый ритуал был закончен, на этот раз без излишней клоунады и позëрства. В небе начали зажигаться звëзды, робко отражаясь в чёрной поверхности мëртвого пруда. Ночь уверенно вступала в свои права.
* * *
Был самый обычный летний день, тот самый, когда мешаются в кучу, точно лермонтовские люди и кони, солнце, жара, густая тяжёлая зелень и длинные, гуттаперчевые будни, проведённые в безделии и праздности летних каникул. Михаил вышел из дома в то прекрасное время суток, когда уставшее за день солнце подрагивает у расплавленного горизонта широким бордовым диском, скуластым и оплывшим, точно лицо выскочившего из бани пожилого испуганного сторожа. И вместе с ним закатывается за далёкий хребет и полуденная жара, и душный изнуряющий зной июльского дня. Время, когда бледная холодная луна робко зажигает свой белый прожектор, равнодушно наблюдая за всем происходящим внизу, в её вступающем в силу ведении.
Для того, чтобы успеть к назначенной на десять вечера встрече парень выскользнул из квартиры сильно заранее. Родителей дома не было. Отбывая свою ежедневную повинность перед изнывающими от обезвоживания и сорняками посадками они пропадали на огороде до темноты. Оставалось только незаметно покинуть двор, благо одежда, специально подобранная в чёрных тонах, этому способствовала. Воровато стрельнув взглядом по сторонам он уверенно направился к калитке, когда услышал за спиной властный голос матери:
– Миша! Ты куда собрался?
«Ну вот, не получилось!», – мысленно вздохнул Михаил и, понурив плечи, медленно развернулся на месте.
– Гулять, – вяло ответил он, вкладывая в эту фразу всë своë нежелание работать.
– Опять с этими своими? – мать мотнула головой куда-то вверх и вбок одновременно.
– Ну… – лениво протянул парень и скорчил кислую гримасу, – а что?
Женщина подошла поближе и, посмотрев по сторонам, заговорила вполголоса:
– А то, что ходят слухи, что Петя твой к бутылке в последнее время прикладывается хорошенько, – она испытующе посмотрела в глаза сыну и добавила: – и Юра тоже!
– Ну не я же!
– Не волнуйся, и про тебя уже поговаривают.
– И кто ж это, интересно? – Михаил скрестил руки на груди и плотно сжал губы.
– Я называть не буду, но люди говорили. Ты, сынок, не забывай, что у тебя родители учителя, а ты на красный диплом идëшь. Так что, смотри мне, с сегодняшнего дня будешь на особом контроле, понял?
– Понял, – недовольно проворчал молодой человек и, вставив руки в карманы джинсов, зашагал прочь.
– Смотри, не поздно! – бросила вдогонку мать.
– Угу, – пробормотал в ответ Михаил. Настроение его тут же испортилось, и он начал перебирать в уме кандидатов на должность стукача. В памяти угодливым каскадом начали всплывать картины одна другой краше: вот Петина соседка снизу настырно колотит в дверь с угрозами вызвать участкового, а потом они всей своей компанией, хмельной и развязной, понуро стоят перед распахнутой дверью, выслушивая лекцию от местного борца с правосудием, как называли за глаза поселкового представителя закона. А у того что ни фраза, то «возьму за жопу», да «возьму за жопу», озабоченный какой-то. Потом вспомнился эпизод, как Петя лежит на лавочке посреди бела дня и орёт матные песни на всю округу, расплескав предварительно перед собой содержимое желудка. Вспомнился и взгляд директора школы, приехавшего мимо на велосипеде. М-да, рассказать мог кто угодно. Ну а что поделаешь, друзей не выбирают, они как родственники, или те же родители, даны человеку свыше. Под такие мысли Михаил дошагал до петиного подъезда и резво взбежал на второй этаж. Кривая стрелка, нарисованная чëрным фломастером на стене возле двери, вела от надписи «petting» к круглой кнопке звонка, на которую парень решительно и нажал. В глубине квартиры раздалась ненавязчивая мелодия, а потом послышались неторопливые шаги.
– Хи-хи-хи, чувак, – хищно ощерился хозяин квартиры, появившийся на пороге в одних трусах, и, вместо рукопожатия, ткнул друга пальцем в грудь.
– Ты что, не собрался до сих пор?! – возмутился Михаил, – через пятнадцать минут уже на месте должны быть!
– Да мне одна минута, – отмахнулся Петя, – я уже почти, – он жестом обвëл свой наряд, – сейчас, подожди! – и скрылся за дверью, оставив гостя на лестничной площадке.
Михаил уселся на шкафчик для обуви и уставился на стены подъезда, которые являли собой настоящее поле боя между молодёжными субкультурами. Этажом выше, прямо над Петей проживал рэпер Серёжка. Рост в два метра и один сантиметр мог позволить ему быть Сергеем, или Серёгой, но вот, как прозвали его с самого детства во дворе Серёжкой, так он им и остался. И вëл Серёжка с соседом настенную войну не на жизнь, а насмерть. И мало того, что силы были явно неравны, так ещё и добро, словно в книгах Толкиена, было очевидно, и было оно на стороне двухметрового рэпера. Яркие, разноцветные граффити, искусно выведенные баллончиком, были грубо и коряво расчерчены чёрным фломастером, который Петя всегда носил с собой вместе с небольшим блокнотом на случай внезапного приступа поэтического вдохновения. Поверх надписей «ONYX», «КАСТА», «RED SHORE CREW» были наспех намалëваны гротескные мужские гениталии, красовались надписи рваным гуляющим почерком: «punks not dead», «рэп это калл» и кривое, размашистое «Хой!» Единственным островком петиного суверенитета оставалась металлическая дверца электрощита, сплошь исписанная названиями музыкальных групп, среди которых теснились мелким почерком гениальные поэтические зарисовки хозяина. «Кровавой подошвой на белой стене проносятся мысли в моей голове», – прочитал свежую строчку Михаил и одобрительно покивал – из его друга иногда выскакивало что-то толковое.
Дверь отворилась и в проёме снова появился Петя. Внешний его облик не претерпел никаких изменений – всë те же трусы на сухом поджаром теле, а кроме них ничего. Только в руках появились две пары кроссовок.
– Как думаешь, чувак, – посмотрел он растерянным взглядом на друга, – какие лучше обуть?
– Ты… – вспыхнул Михаил, – ты что, блядь, делал всë это время!?
– Я… – Петя смущённо опустил взгляд, – ну, это… Дрочил.
– Блин, Петя… Ты как обычно. Давай быстрее, знаешь Ильяса, он потом нам весь мозг выклюет.
– Так какие обуть?
– Давай вот эти, – ткнул пальцем наугад и зло опустился на шкафчик парень.
– Окей, – покивал Петя, – я сейчас. А ты посмотри пока как я Воланда вон там нарисовал, – он указал на верхнюю площадку лестничного пролёта и, не потрудившись закрыть дверь, скрылся в глубине квартиры.
– Слышь, Петя! – окликнул его Михаил, глядя на странную фигуру, накорябанную поверх названия очередной хип-хоп группы, – а почему у твоего Воланда ирокез и розетка какая-то в голове?
– Я художник, – глухо донеслось из двери, – я так вижу.
– Какой ты художник!? – не удержавшись захохотал Михаил, – ты просто дебил!
– Блин, чувак, обидно, – нахмурившись проворчал Петя и захлопнул за собой дверь. Теперь он был в чёрной майке и таких же чёрных джинсах, и только две белые «сопли», символы фирмы «Nike», на синих кроссовках добавляли в его образ каплю света, – ну что, погнали? – мотнул он головой, и вскоре друзья энергично шагали на встречу с остальной компанией.
– А ты знаешь, что про тебя в деревне говорят? – то и дело догоняя длинноногого друга спросил Михаил. Петя тут же зажёгся, и в его голубых глазах вспыхнул неподдельный азарт.
– Что, что, что, что!!!? – взорвался он, – говори, говори, говори, говори!!!!
– Что алкоголик ты, говорят, и компания твоя вместе с тобой.
– И ты, получается? – с ухмылкой переспросил Петя.
– Получается, – согласно покивал Михаил.
– Блин… – мечтательно поднял взгляд в небо друг, – лестно, конечно, такое внимание. Ну а что? Я же, можно сказать, живая легенда деревни. Если брать Битлз для сравнения, то я Джон Леннон, а ты, получается, Маккартни. Только без обид, окей? Но это так. Мы же типичные представители потерянного поколения. Нас можно любить, можно ненавидеть, но нас нельзя игнорировать. Мы вообще… – он на мгновение задумался, а потом, прищурившись, философски произнëс: – мы же вот, как жопа прямо. Да, мы некрасивые, мы воняем, звуки так себе издаëм, но посмотри, – Петя резко остановился и расстегнул джинсы. Оголив ягодицу он ткнул в неё пальцем, – вот! Мы нежные и ранимые! Я же говорю, как жопа! Потрогай!
– Блин, спрячь! – усмехнулся Михаил, картинно отмахнувшись от бледной ягодицы.
– Не, ну серьёзно! – зажёгся Петя, – вот чем мы хуже тех же погонянских? А они с такими бабами мутят!
– Это да, тут не поспоришь.
– Вот! И я о том же! Нужно ярче быть!
– Да куда уж ярче? – криво улыбнулся товарищ, – тебя до сих пор ищут за то, что ты на пол на дискотеке нассал.
– Ага, они мне тогда средний палец сломали. Хватит с них и этого! Во! – он картинно выставил напоказ кривой средний палец, на котором поблëскивало кольцо со скалящимся черепом.
