Виктор Гросов
Ларс
Хорошо, будем думать более масштабно. Не будем жить в Византии, осядем в Руси. Где и какие металлы есть в европейской части России? Курская магнитная аномалия. Это огромное количество железа. Я в столице словенов, в будущем, а может, и нынешнем Новгороде. До будущего Курска больше тысячи километров. Не вариант. Еще где есть металлы? Точно помню, что на берегах притоков Ладожского озера имелись домницы в пятнадцатом веке. Это еще в универе на парах металлургии рассказывали. Значит, проблем с железом точно не будет. По драгоценным металлам есть вопросы, но они по большей части на Урале. Подытожим. Какой можно сделать вывод? А никакой. Допустим, я найду огромное количество металла. Что мне с ним делать? Строить завод по производству стали? С кем? С крестьянами, которые и азбуку не видели? Кстати, насчет азбуки – Кирилл и Мефодий в этом периоде жили, а значит, азбука если и изобретена, то не получила массового распространения. При любом раскладе развитие металлургии изменит ход истории, поэтому нужно не светиться.
Как же все сложно. Когда я читал книги про попаданцев, думал, что у них огромный простор для деятельности. А я – будто по минному полю хожу. Угораздило же меня попасть в ключевое событие создания русской государственности.
Пока я размышлял о своей незавидной участи, зашла сестра и принесла еду. Умила помогла мне сесть за стол возле небольшого слюдяного окна. Завтракая жидкой и пресной кашицей, я слушал щебетание сестрицы о том, что весь город жаждет меня увидеть и удостовериться в добром здравии. После завтрака Умила проводила меня к кровати и удалилась. Не вкусная, но сытная еда меня сморила, и я уснул.
Проснулся от звуков горна и какого-то переполоха у двери.
Мой организм восстановился достаточно, чтобы я не чувствовал слабость и мог самостоятельно передвигаться. Накинув рубаху и надев штаны, я босиком пошел разбираться в происходящем. Во дворе ярко светило солнце. Внезапный выход из полутьмы ослепил меня. Кое-как проморгавшись и привыкнув к дневному светилу, я обозревал интересную картину: широкий двор был усеян валяющимися и постанывающими людьми, прямо передо мной двое воинов заламывали руки мальчишке, явно проигрывая ему в ловкости.
– Что здесь происходит? – Я подал голос, стараясь привлечь внимание.
Возня с мальчишкой прекратилась, люди уставились на меня как на диво дивное.
– Да вот лазутчика поймали, Ларс! К тебе пробирался, – подал голос ближайший варяг, – видать, думал, что средь бела дня лучше получится черные дела творить.
– Юркий малец, всем двором ловили, – заметил второй.
Люди постепенно приходили в себя. Молчание превратилось в пересуды и шепоток. Воины поставили мальчишку на ноги, держа его за разведенные в стороны руки. Рядом валялся уродливый кинжал. Ножны от него, судя по форме, висели на поясе несостоявшегося убийцы.
– Кто ты? – спросил я у мальца.
Угрюмое молчание парня и зыркнувший взгляд исподлобья сказали мне, что он не очень горит желанием общаться.
– Свяжите и заведите его ко мне, – заявил я и вернулся в дом.
Через минуту два варяга привели связанного мальчишку и встали по бокам от предполагаемого лазутчика. Я сидел на лавке за столом.
– Кто ты? – повторил я вопрос. – Если будешь дальше молчать, то тебя обезглавят, а прежде будут пытать.
Я нагло блефовал, но мне безумно было интересно, зачем этот малой хотел ко мне залезть.
– Приказано было лишить тебя жизни, – получил я ответ.
– Кто приказал?
– Гунульф, твой кровник.
Воины напряглись и нахмурились.
– Что же он сам не пришел? Или труслив для такого?
Мальчишка насупился, не зная, что ответить.
– Ладно. А тебе что за резон меня убивать?
– Резон? – повторил малец непонятное слово.
Вот так и палятся шпуены. Вот на кой ляд мне сдалось употреблять явно не русское слово? «Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу», – подумал про себя.
– Зачем тебе меня убивать? – быстро исправился я.
– Дык монету сребряную дают за тебя. Гунульф объявил, что тот, кто принесет ему голову твою, получит серебра по весу оной.
Один из викингов достал мечь и приложил к шее мальчишки.
– Может, тогда твою головушку лишим ненужного тебе тела? – с угрозой заявил варяг.
Парень опустил голову, смирившись с судьбой.
– Отпустить его. Пусть идет. Скажешь Гунульфу, что дешево оценил своего врага. Пусть не боится убийц, ведь награда за его голову всего лишь медяк.
По нахмурившемуся виду воинов понял, что им не понравилось мое поведение, но приказ исполнили. Мне трудно объяснить свои действия. Иногда бывают случаи, когда совершая поступок импульсивно, необдуманно, считаешь его правильным. Это некое внутреннее убеждение правильности.
Мальчишка встал, потер освободившиеся запястья и поклонился.
– Меня зовут Михрютка. Я твой должник.
Малец метнулся к двери и выбежал на улицу. Воины неспешно пошли за ним. Расталкивая крупногабаритных вояк, вбежала Умила и бросилась ко мне.
– Жив! Жив! – зашептала, крепко обнимая, сестра.
Слухи по городу разносятся быстро. Неудавшееся покушение на фоне траурной церемонии прощания с погибшими всколыхнуло столицу племени. Умила направлялась ко мне, когда ей сообщили о покушении. Ей почему-то тоже не понравилось, что я отпустил мальчишку.
Умила принесла траурный черный кафтан и сапоги. Одевшись, мы пошли на пристань, где уже собирался народ, и шла подготовка к церемонии. Люди то и дело поглядывали на меня, иногда тыкая пальцем, иногда одобряюще похлопывая. Были те, которые смотрели на меня явно неприязненно, эти люди потеряли в морском бою кого-то из своих родных. Наверное, во мне они видели символ их горести. Я же ведь сам задаюсь вопросом, почему именно я выжил в том бою, и от этих взглядов становится не по себе.
На пристани пришвартована ладья, в которой сооружен погребальный костер. Возле нее стоял Гостомысл и его свита. Народу собралось достаточно много, человек двести навскидку. В стороне стоял старик с посохом. Это был волхв, как сказала Умила.
Он поднял деревяшку и стукнул по дощатой пристани. Люди сразу примолкли. Его трубный голос действовал гипнотически.
– Дружина Сигурда утонула в море, когда разметало ее ладьи сильной волной, – начал говорить волхв, – а воины были ранены в сражении с Гунульфом и хищными, как голодные волки, норманнами его. Три сына Гостомысла не смогли добраться до берега и отдали жизни свои за нас, оттого есть великая печаль на Ладожье и в Хольмгарде.
Волхв говорил долго. Он словно дирижировал тембром своего голоса. Даже я, дитя двадцать первого века, не мог оторвать взгляда от плавных движений его посоха, вникая в то, что он вещает.
В какой-то момент я отвлекся от происходящего. Меня не покидало ощущение, что все это какая-то игра, бред больного воображения. Я хочу домой, в свой век и эпоху. Хочу интернет и телефон. Да простейшую туалетную бумагу. В голове поселились панические мысли. Мне не нравится здесь. Меня могут раскусить. Я непригоден к жизни в этом времени. Моральные терзания толкали меня на безумства. Хотелось бросить все и убежать. Трусливые мыслишки стучались в черепушку, вводя в состояние уныния.
Я почувствовал, как Умила дергает меня за руку. Старец закончил речь. Гостомысл подошел к ладье и толкнул ее. Народ провожал удаляющуюся лодку. Сзади кто-то отправил горящую стрелу, поджигая суденышко.
Нужно отметить интересный момент, что в целом народ не сильно угрюмый. Умила, как мой проводник, щебетала без умолку. От нее я понял, что в традициях их народа прощание с погибшими – это не что-то плохое, а нечто нейтральное. Словенское племя верит в то, что душа умершего, если она вела достойную жизнь, устремляется в лучший мир на пир с богами. С последними тут тоже не все просто. Волхв является жрецом Перуна, чей идол я разглядел на площади. Монументальное сооружение. Дерево, из которого стругали его, было в обхват метра три-четыре. Местная религия допускает жертвоприношение. Надеюсь, меня не отправят на алтарь в качестве жертвы, если вскроется мое попаданство.
Народ двинулся за пиршественный стол. Мы с сестрой присоединились к праздношатающимся. Благодаря Умиле я познакомился со всеми видными деятелями племени, причем не только словенов. Поддержать Гостомысла пришли его союзники, предводители племен чуди, веси, меров, кривичей и дряговичей.
А еще я узнал, что завтра после вече Умила уплывает к своему мужу, поэтому я останусь без гида. Эта новость меня расстроила, я уже проникся никогда ранее не испытанными братскими чувствами. А вече, на которое меня позовут как сына словенского вождя, будет по вопросу похода на Гунульфа. Гунульф – это тот мужик, который напал на моих братьев и чуть не прибил моего реципиента.
Пир продолжался достаточно долго, молодежь играла в какие-то забавные игры, а люди постарше вкушали еду. Столы ломились от изобилия. В моем веке такого разнообразия нет, как в это время. Играла красивая музыка – такую у нас называли архаичной, а здесь она считается современной.
Довольно быстро я устал, тело от ранения еще не оправилось. Умила помогла дойти до моей избы. Пожелав доброй ночи и чмокнув меня в щеку, она побежала назад. Этот день наконец-то закончился. Уснул я быстро, размышляя о том, как же сделать так, чтобы все поверили в мою смерть. И я нашел выход. Но это уже завтра.
#1 Баляба – рохля, разиня. – Здесь и далее примеч. авт.
#2 К. Е. Маковский (1839-1915) – русский живописец.
Глава 2
Хольмгард, 6334 г. от сотворения мира
Второй день в Новгороде или, как здесь его называют, Хольмгарде начался с того, что меня наглым образом разбудила сестра. Эта наглая рожица умудрилась поднять меня ни свет ни заря. Серьезно! На улице было еще темно, а рассвет только-только алел на горизонте. Она еще назвала меня «захухря». Как я потом понял – это переводится как «нечеса». А с моими волосами что-то действительно надо делать – обстричь их или в узел завязать. Вчера не до бытовых моментов было.
Умила решила этот вопрос легко. Она завязала их в хвост. Жуть, конечно, но пока лучше так. Когда сбегу отсюда, можно будет постричься налысо, меньше сходства будет с Ларсом.
Умывшись и одевшись в тот же вчерашний нарядный кафтан, меня потащили в дом старейшин. Это здание было самым высоким в городке, в нем проводилось вече, совершались таинства и многие обряды. Несложно догадаться, что все это мне напела птичка по имени Умила. Она, видимо, близко к сердцу приняла мою потерю памяти.
Удивительно, но люди уже проснулись и занялись своими повседневными делами. Вот кузнец разжигает горн, а на площади викинги начинают тренировочную разминку с топорами и щитами. На пристань идут рыбаки с сетью. Возле идола жрец прибирается. Солнце еще не встало, а в племени уже бурлит работа. Нет, надо бежать отсюда. Я же сова, а не жаворонок. К такому я не привыкну никогда.
Войдя в дом старейшин, я был немного поражен. Зал старейшин был великолепен. Изобилие резных украшений и декоративных элементов в интерьере, которые можно только в музее увидеть, радовало глаз. Красочные и насыщенные цвета заставляли с благоговением относиться к окружающим предметам. В центре огромного помещения находился добротный стол, возле стен – лавки. У стола стоял светец – это подставка для лучины, видел как-то в музее. Словенские орнаменты были везде. Они украшали и окна, и мебель, и даже потолок.
– Сын, ты будто впервые видишь все это, – прогромыхал голос Гостомысла.
Подобрав челюсть и стараясь не пялиться на окружающие предметы, я направился к отцу. Он сидел за столом за раскрытой огромной книгой, напряженно вглядываясь в меня.
– Так и есть. Я не помню многое, что кажется для других обычным, поэтому извини меня, если вдруг мое поведение будет казаться странным.
– Ты не вспомнил ничего? Не помнишь бой? Своих братьев? Как все произошло, их смерть?
– Прости, не помню, – растерянно проблеял я.
Он указал на лавку. Я сел возле него.
– Сын, я знаю, что плохо относился к тебе, не следил за твоими успехами в ратном деле, не обращал на тебя внимания.
Вот это поворот. Получается, Ларс не очень-то и любим отцом.
– Я жил надеждами, что Сигурд поведет наш народ к величию. Ты помнишь Сигурда? – Отец с надеждой пригвоздил меня взглядом.
– Очень смутно, будто во сне.
Я не рискнул разочаровать своим незнанием этого поистине легендарного человека.
– Твой старший брат был моей надеждой в деле процветания словенов.
Вот так-то. А Ларс? Этот человек выделил старшего сына и забыл про других своих детей? Не мне его судить. Я-то – попадашка. Я не Ларс. Я – Игорь.
Словно прочитав мои мысли, Гостомысл нахмурился.
– Я был не прав. Не должно отцу выделять средь своих детей лучшего.
Спасибо, утешил. Лучшего? Он даже не понимает, что говорит. То есть лучший погиб, а остался Иванушка-дурачок? Ларс? Я начал заводиться. Меня начинает напрягать эта ситуация.
– Умила сказала, что ты позвал меня на вече как своего наследника. Это так? – Я решил сменить тему, пока не наговорил лишнего.
– Так и есть. Ты – единственный мой сын. На вече будем решать, когда идти в поход на Гунульфа. И я хотел бы, – Гостомысл чуть приосанился, – чтобы ты повел наших воев и отомстил за братьев и всех погибших словенских воинов.
Бинго! Именно об этом я думал вчера перед сном. Когда Умила сказала, что на вече будет поднят вопрос о мести за смерть братьев, я понял, что это идеальный способ инсценировать свою смерть. Где, как не на поле боя, можно сделать «трупик»? Я хотел спросить про место в походе, думал, что меня не отпустят как единственного наследника, поберегут. А тут вон оно как. Я завис. Или это Гостомысл меня хочет слить? Я же не Сигурд, которого, наверняка готовили на место вождя племени. Да нет, глупости. Это во мне говорит недоверие и подозрительность, своейственные людям моего века.
Отец напряженно смотрит на меня, ждет реакции. Думаю, что он считает это предложение подарком. Знаком уважения к моему статусу наследника.
Надо как-то отреагировать, но меня опередил шум входящих в зал старейшин. По указанию Гостомысла я сел в отведенное мне место за его спиной. Начиналось вече. Я вдруг осознал, что присутствую на историческом событии. Новгородское вече – это же первый прообраз русской демократии. Не той демократии, которая сложилась в постсоветский период, вобрав в себя традиции европейского парламентаризма, а той исконно русской демократии, которая могла бы дать фору древнегреческим полисам. Подсознательно я ожидал увидеть бородатых бояр, виденных мной в фильмах. Реальность оказалась несколько прозаичнее. Это были обычные люди, которых видел на пристани. Да, большинство седовласые старцы, но в это время еще нет такого резкого расслоения между бедными и богатыми, как в моем времени. Здесь люди более открытые, более искренние. Даже негатив они стараются высказать в лицо, не боясь за свое будущее.
Вече раскрыло словенов в новом ракурсе. Этот народ интересен своей сплоченностью, которую я редко видел в мое время. Они единогласно решили пойти войной на Гунульфа в конце лета, после сбора урожая. Как я понял, сейчас середина весны. Поход через три-четыре месяца. Этот момент я упустил. Не думал, что так долго придется ждать. А тут люди практичные. Сначала собрать урожай, а только потом – мстить.
Мое назначение на роль предводителя похода даже не оспаривалось. Странные люди. Мне, как сказала Умила, всего лишь семнадцать лет, а эти люди дают под мою руку целое войско. Но я рано удивлялся этому. Оказалось, что помогать мне в нелегком ратном деле будет мой дядя Радомысл, родной брат Гостомысла. Я так понимаю, именно Радомысл и станет руководить парадом, а я буду кем-то вроде свадебного генерала. В принципе, тоже неплохо. Мой дядюшка будет вечером, его ладью видели вчера в дневном переходе. Вот и познакомимся.
По окончании собрания меня утащила сестрица. Мы направились на торг. Сегодня должны были открыть новые торговые ряды для иноземцев. Естественно, сестра не могла перед отъездом пропустить это событие. Рынок выглядел компактно. После огромных рынков моего мира любой здешний торг проигрывает. Я поймал себя на мысли, что слишком часто сравниваю это время с моим. Думаю, что нужно менять такой подход. Выбраться из этого века маловероятно, следовательно, нужно уже смириться с отсутствием благ моего времени и свыкнуться с этой эпохой.
Рынок встретил пряными запахами и гомоном толпы. Казалось, весь город бросил свои дела и пришел сюда. Мы прохаживались вдоль рядов, и я вспомнил, что не завтракал. Умила купила вкусные булочки с грушевым повидлом. Кстати, купила она на мои деньги. Вытащила монету из потайного кормашка на моем поясе, о котором я даже не подозревал. Я думал, что карманы еще не изобрели даже. Кстати, надо подумать о своем финансовом состоянии.
– Сестрица, а не знаешь, где еще я храню деньги? – начал я издалека.
– У тебя в избе под столом есть потайная комната, – прошептала она мне на ухо, – там ты хранишь все, что тебе дорого.
Подмигнув, он потащила меня в сторону разноцветных тканей. Нужно срочно посмотреть, что же такого секретного и важного может запрятать семнадцатилетний сын вождя. Надеюсь, с деньгами вопрос будет закрыт. Сестра целенаправленно шла к определенному купцу, лавируя между снующими прохожими. Остановились мы у колоритного смуглокожего торговца, похожего на повзрослевшего Алладина из сказки «Тысяча и одна ночь».
– О, прэкрасная Умылачка! Мая сердце радуется при виде твоих глаза, – склонив голову, пропел он.
Ужасный южный акцент купца резал слух. Как выяснилось, он был знаком с сестрой через Годслава, ее мужа, к которому сегодня поплывет Умила. Торговца звали Аршак, он был византийцем. Сквозь аляповатый наряд я заметил нательный крестик.
– Уважаемый Аршак, вы христианин? – Кажется, я знаю, кто мне поможет определиться с датой моего попаданства.
– Да, паштенный, – немного напрягшись, произнес купец.
Паштенный? А, это он не смог выговорить слово «почтенный».
– А вы не подскажете, какой сейчас год по вашему летоисчеслению?
– Шэссот триста тридцат чэтвертый гот ат сатварэния мыра, – с удивлением ответил византиец.
– А от Рождества Христова?
– Васэмсот двадцат шыстой, – с удивлением ответил византиец.
Получив ответ, я потерял интерес к нему и, поблагодарив за ответ, погрузился в думы. Рюрика пригласили на княжение в восемьсот шестьдесят втором году. До этой даты еще тридцать шесть лет. Сколько ему было, когда он стал правителем Новгорода? Лет сорок? Значит, он сейчас маленький карапуз. Да простит меня славный род Рюриковичей. Что вообще происходило в восемьсот шестьдесят втором году? Не знаю. Не силен я в истории, тем более в датах.
Умила подарила мне толстую восковую свечу с просьбой не спалить свою хижину. Сестра также купила отрез ткани и передала мне с наказом отдать матери. Сначала я не понял, о ком идет речь, но потом до меня, как говорится, дошло. У меня есть мать по имени Руяна, а еще сестра Радуна. Вторая сестра тоже замужем за соседским вождем. Ее в городе нет. А мать сегодня приплывет с дядей. Вот это новость. Если с Гостомыслом и сестрой проблем не было по части признания родственных связей, то с «мамой» могут быть вопросы. Если Гостомысл не особо много внимания уделял Ларсу, а Умила просто очень добрая девушка, следовательно, с ними не возникало косяков по признанию меня Ларсом, то что будет с «мамой» – большой вопрос.
После рынка мы пошли на пристань, где уже стоял Гостомысл возле огромной ладьи. Умила тепло попрощалась с отцом и обняла меня, украдкой уронив слезинку.
Я с Гостомыслом смотрел вслед уплывающему судну. За два неполных дня я успел привязаться к этой девушке. Чистосердечность и легкая наивность, которую так редко можно увидеть в моем времени, были свойственны Умиле и делали ее потрясающе обаятельной.
Запах реки приятно расслаблял. Гомон города за спиной убаюкивал. В руках у меня был отрез ткани для матери и подаренная мне свеча. Я снова вспомнил о предстоящем знакомстве с матерью Ларса. Встреча с новыми родственниками вызывала беспокойство.
– Она так и не смогла помириться с Руяной, – прошептал отец.
Так вот почему дочь не дождалась приезда матери. Теперь понятно, почему Умила умчалась раньше приезда Руяны. Между ними какая-то кошка пробежала.
– Что они не поделили? – не сдержав любопытство, поинтересовался я.
Отец удивленно посмотрел на меня, но потом, вспомнив, наверное, про мою амнезию, снова взглянул на удаляющееся суденышко, превратившееся в точку.
– Руяна была против брака с Годславом, а я ничего не мог поделать. Я всегда баловал Умилу, – с улыбкой начал рассказывать отец, – она всегда останется в моих глазах ребенком. Годслав раньше был очень жесток, хитер и коварен. Брак с его родом дал нам большие преимущества. Иногда мне кажется, что только благодаря этому браку словенское племя смогло набрать нужную силу для того, чтобы быть на равных с соседями. Руяна боялась, что жестокий Годслав будет обижать Умилу, поэтому делала все, чтобы этот брак не состоялся. Я не знаю, что именно произошло в тот день между ними, но однажды Умила сбежала с Годславом. Мне пришлось собираться в поход. – Гостомысл широко улыбнулся. – Шел на войну, а в итоге попал на свадьбу. С тех пор Умила не общается с матерью, а Руяна слишком горда, чтобы сделать шаг к примирению.
Вот уж страсти какие. Средневековые семейные разборки. Эта ситуация много говорит о матери Ларса. И это еще больше заставляет меня нервничать в преддверии встречи с Руяной.
– Ступай к себе, сын. – Гостомысл положил руку на мое плечо и успокаивающе похлопал.
Я пошел в свою избушку. Зайдя в нее, я первым делом закрыл дверь изнутри и зажег свечу, умудрившись раскопать уголек в полупотухшей печи. Подарок для матери положил на кровать. Отодвинув стол, заметил небольшое металлическое кольцо, прикрученное к бревенчатому полу. С помощью несложных манипуляций я смог открыть подземную часть своего жилища. Дверца оказалась небольшой, но достаточной для того, чтобы я смог протиснуться в проем. Внизу оказалась лесенка. Осторожно ступая по ступеням и стараясь не уронить освещающую мой путь свечу, я спустился вниз.
Вытянув руку, я осторожно водил своим древним фонарем из стороны в сторону. Полушоковое состояние ничто по сравнению с тем, как сильно отвисла моя челюсть. Откуда все это у семнадцатилетнего Ларса?
Подвальный этаж моей избушки был шире самой избы, размером пять на пять метров. Под неярким светом свечи видны богатства, которые вызывают ряд настораживающих мыслей о происхождении этих предметов. Здесь были и сундуки с материей – не шелк, но что-то похожее, и различные предметы утвари, причем не только серебряные. Были и книги на латыни, сложенные стопкой.
Но удивили меня больше всего не сундуки с тканями и стопки книг. В центре помещения возле ящиков с вином стояла картина. Именно она привлекла больше всего внимания. Ай да Ларс, ай да негодник. Подобное полотно даже в мое время относилось бы к «шедеврам» на грани эротики и откровенной порнографии. Голая женщина с таким же мужчиной переплелись телами в любовном экстазе. Для девятого века такая живопись более чем провокационная. Если обратить внимание на колонны и оливковые деревья, то изображение передает событие древнегреческой эпохи. Даже думать не хочу, зачем молодому Ларсу подобная картина, причем, судя по ее местоположению, она центральный экспонат всего этого богатства. Пубертатный период парня, наверное, был тяжелым. Может, картина его спасала.
К моему глубочайшему сожалению, гор золота не нашел, но парой поясных кошелей с серебром разжился. Очень хотелось хотя бы какого-нибудь подарка от судьбы-злодейки, бросившей меня в это время. Подвал вызвал больше вопросов, чем ответов. Надеюсь, что сестричка в следующий приезд расскажет мне, откуда она знает про эту «пещеру сокровищ». Интересно, а картину она видела? Срамота-то какая.
Ухмыляясь, я поднялся из погребка и поставил все на свои места. Затушив свечку, я направился в дом Гостомысла. Нужно поговорить с ним по поводу похода. Может быть, получится подвинуть его сроки или же выклянчить разведывательную вылазку в стан Гунульфа.
Вечерело. Солнце садилось за горизонт. Пахло тиной и дымом. Группа мальчишек пронеслась с гиканьем в сторону пристани. Навстречу мне шел отец. Сообщив о прибытии ладьи с матерью и дядей, я поменял первоначальный маршрут, и мы направились к берегу реки.
Пришвартованное судно было самым большим из виденных мной в этом времени. Полосатый красно-белый парус и ряд щитов по бортам делали его похожим на драккар. С кораблика тонкой ниткой выходили люди, разгружая его. Шум, производимый моряками, наверное, не меняется из века в век. Незамысловатая ругань и шутки, смех и грозные крики – это все, чем живут авантюристы, влюбленные в морские, а в данном случае речные путешествия.
Возле судна спиной к нам стоял грузный мужчина, руководящий процессом. Рядом на бочке сидела женщина, ворчавшая и на закончившуюся качку, и на долгожданный берег.
Гостомысл хлопнул по спине мужика, того аж подбросило. А силен папаша. Силушки достаточно. Мужик оказался Радомыслом, моим дядей. Если бы не шрамы отца, то этих двух старых качков можно было бы назвать близнецами, настолько они были похожи друг на друга. Рядом сидела моя мама. Руяна. Что-то общее между ней и Умилой явно прослеживается. Те же черты лица и даже фигуры. Припорошенные сединой волосы закручены в пучок. Дорожное платье пестрело яркими цветами, выдавая ее значимый вес в местном обществе. Оглянувшись, она посмотрела на Гостомысла и мигом зыркнула на меня.
И тут Штирлиц чуть опять не спалился. От этого взгляда хотелось сбежать. Казалось, он видит душу. Бывают такие люди, которые могут так посмотреть, что, даже не имея грехов за душой, хочется признаться в убийстве Кеннеди. Нет, это не колючий взгляд, это взгляд в твое нутро. Может быть, у меня такая реакция на нее из-за того, что ее глаза были разных цветов, синего и зеленого. Такой феномен редок, но он есть. Я смотрел на Руяну, словно пригвожденный, не смея дышать. Этот момент длился всего пару секунд, но мне показался вечностью.
Почему я так реагирую? Даже если она скажет, что я не ее сын, что изменится? На крайний случай я просто сбегу, куда глаза глядят. Не убьют же меня, в конце концов!
Руяна вскочила и опрометью кинулась в мою сторону. Не зная, как реагировать, я застыл, будто парализованный. Мать Ларса вцепилась в меня и прижала к себе, всхлипывая и бормоча что-то о своей вселенской любви ко мне. Со стороны, наверное, это казалось милым. Маленькая пожилая женщина прижимает дылду сына к груди, баюкая его голову. Я откровенно растерялся. Не привык к таким проявлениям эмоций. В наше время мы стараемся не показывать свои чувства.
Отодвинув Руяну, меня схватил в охапку Радомысл. Он сжал меня, словно тисками. Позабытая полузажившая рана дала о себе знать резкой болью. Полустон-полувсхлип из моего горла стал триггером к воинственной атаке Руяны, освободившей меня от этого косолапого медведя, по недоразумению названного моим дядей.
Посмеиваясь над Руяной, отец с дядей отдали мою судьбу на милость матери-наседки и дружно направились домой. Руяна, осмотрев мою тушку на скорую руку, повела меня за ними. В доме отца юные девушки вовсю накрывали праздничный стол. Гостомысл с Радомыслом уже сидели за ним на почетных местах. Мать заставила снять рубаху и обработала заживающую рану вонючей мазью из какого-то горшочка. За все время встречи с новыми родственниками я не проронил ни слова.
– Рассказывай, как ты выжил, – брякнул Радомысл, когда мы с Руяной присоединись к ним.
Отец поперхнулся чем-то. Мать начала стучать Гостомысла по спине. А я сидел с раскрытым ртом. Просто дядя поймал меня в тот момент, когда я подносил ко рту аппетитно пахнущую гусиную ножку. Отец, справившись с кашлем, отобрал мою еду и начал усердно работать челюстями.
– А нечего рассказывать. – С сожалением проводив взглядом уплывающее от меня мясо, я приготовился к давно назревающему допросу.
Если до сего момента я был под крылышком Умилы, не позволявшей, видимо, отцу и всем остальным расспрашивать меня, то сейчас я остался один под перекрестным взглядом трех моих новоиспеченных родственников.
– Брат сказал, что ты все забыл, – не унимался Радомысл.
– Да. Такое бывает, когда головушкой бо-бо, – попробовал я перевести в шутку серьезный тон дяди.
– Бо… Что? – не поняла Руяна.
Ох уж эти сленговые трудности. В мое время было проще изъясняться.
– Во время сражения я был тяжело ранен. Как погибли братья – я не видел. Видел только уже мертвого Сигурда. Была качка. Корабли были в абордажной сцепке. Меня выкинуло за борт волной. Наверное, в момент падения я ударился головой. Очнулся я уже здесь.
Гнетущая тишина позволила перевести дух и схватить вторую гусиную ножку. Усердно жуя, я украдкой наблюдал за моей новообретенной семьей. Отец ел, делая вид, что все в порядке, но вертикальная морщина между бровями становилась все отчетливее. Мать уставилась в центр стола, возможно, представляла сказанное мной. Дядя же продолжал сверлить меня взглядом, будто я его обманываю.
– И много ты успел забыть? – Дядя пристал, как банный лист.
– Не знаю. Иногда кажется, что ничего не знаю, а иногда бывают моменты, когда знаю больше, чем кто бы то ни было.
– Это как?
– К примеру, я знаю, что нужно напасть на Гунульфа раньше. Не через полгода.
– А это в тебе нетерпеливый воин говорит. Ты хочешь отомстить за братьев.
– За его голову назначена награда. Одного лазутчика поймали, но Ларс его отпустил, добрая душа. – Гостомысл вмешался в беседу.
– На тебя покушались? – Руяна вскочила.
– Да сядь ты. Жив он. Видишь же, перед тобой он, – осадил отец Руяну, которой пришлось осознать сказанное и смущенно сесть на лавку.
– Все нормально, – успокоил я мать, – я отпустил мальчишку, который ничего мне не успел сделать. Зато отправил через него послание Гунульфу со смыслом, что моя голова чего-то стоит, а за его головушку и ломаного гроша никто не даст. Чтобы разозлить его. Человек в гневе совершает глупые ошибки. Пусть делает их.
Братья переглянулись.
– А он хорош. Может, еще раз стукнуть по головушке, дабы было у него это… Как ты сказал? – кивнул в мою сторону дядя. – Бо-бо? Так? Давай-ка я тебе сделаю это бо-бо, прибавлю умишка.
Дядя потянулся в шутливом намерении дать мне затрещину.
– Я сейчас сама кое-кому устрою эту бу-бу, может, не будешь свои культяпки в сторону моего сына тянуть, пресноплюй#1 неугомонный, – с угрозой в голосе сказала мать.
Посмеявшись, Гостомысл и Радомысл пришли к мнению, что все должно быть в меру, поэтому членовредительством сегодня заниматься не нужно. Попытки повернуть разговор на мое предложение о разведывательной вылазке в стан врага попросту игнорировались. Нужно придумать что-то другое.
