Виктор Франкл
Воля к смыслу
Важна не столько техника сама по себе, сколько принципы, в соответствии с которыми применяется техника. Это верно не только для лекарств и электросудорожной терапии, но и для классического психоанализа, для адлерианской психологии и также для логотерапии.
Теперь вернемся ко второму закону объемной онтологии и для разнообразия заменим геометрические фигуры историческими примерами. Представим себе, что первая тень-круг соответствует шизофрении со слуховыми галлюцинациями, а вторая тень – Жанне д’Арк. Несомненно, с точки зрения психиатрии святой поставили бы диагноз «шизофрения» и, пока мы остаемся в пределах психиатрии, Жанна д’Арк «всего лишь» шизофреничка и «ничего более». Что она представляет собой помимо шизофренички, нельзя установить внутри этого, психиатрического, измерения. Как только мы перейдем в ноологическое измерение и примем во внимание теологическую и историческую роль Жанны, выяснится, что она «не только» шизофреничка. Тот факт, что на уровне психиатрии Жанна больна шизофренией, ни в малейшей степени не убавляет ее значимость в других измерениях. И наоборот: даже если мы примем на веру, что она святая, это не отменит тот факт, что она также была больна.
Психиатр должен оставаться в рамках психиатрии и не делать из психиатрических феноменов вывод, только ли психиатрический тут феномен или нечто большее. Но, оставаясь в рамках психиатрии, он вынужден проецировать данный феномен в психиатрическое измерение. Это вполне законно, пока психиатр сам понимает, что он делает. Более того, такая проекция в науке не только правомерна, но даже обязательна. Наука не может совладать с реальностью в полном ее объеме, но вынуждена разбираться с реальностью так, словно у реальности всего лишь одно измерение. Тем не менее ученый должен помнить об этом хотя бы затем, чтобы не впасть в редукционизм.
Другой пример неоднозначности проекций произошел несколько лет назад в Вене, в моем квартале. В табачный магазин ворвался грабитель, и владелица в ужасе стала призывать на помощь своего мужа Франца. Поскольку в глубине магазина висела занавеска, грабитель решил, что сейчас оттуда явится Франц. Он обратился в бегство и был схвачен полицией. Разумеется, это все вполне естественно. Однако Франц умер за две недели до этой попытки ограбления, и на самом деле его жена взывала к небесам, умоляя покойного мужа заступиться за нее перед Богом и спасти. Далее каждый волен сам истолковывать эту последовательность событий либо как ошибку грабителя, то есть понимать все с психологической точки зрения, либо и в самом деле поверить, что небеса откликнулись на молитву. Лично я убежден, что, если небеса внимают молитвам, их ответ все равно выглядит как естественная последовательность событий.
Самотрансцендентность как человеческий феномен
В предыдущей главе я сказал, что человек открыт миру. Он открыт миру в противоположность животным, которые не открыты миру (Welt), но скорее привязаны к среде (Umwelt), специфичной для того или иного вида. Среда соответствует инстинктам этого вида и удовлетворяет их. Напротив, характерное свойство человеческого существования – прорываться через барьеры среды, где обитает вид Homo sapiens. Человек тянется вовне к миру – и в итоге его достигает – к миру, где он сталкивается со множеством других существ и находит множество смыслов для осуществления.
Подобное мировоззрение в корне противоречит мотивационным теориям, основанным на принципе гомеостаза. Эти теории изображают человека как замкнутую систему: согласно такому подходу человек главным образом озабочен поддержанием или восстановлением внутреннего равновесия и ради этого стремится снизить напряжение. В конечном счете такая же цель приписывается исполнению желаний и удовлетворению потребностей. Как справедливо заметила Шарлотта Бюлер{14}, «от первых формулировок принципа удовольствия у Фрейда до последней современной версии разрядки напряжения и принципа гомеостаза конечной целью любой деятельности человека на протяжении всей жизни считается восстановление индивидуального баланса».
Принцип удовольствия поставлен на службу принципу гомеостаза, но и принцип удовольствия, в свою очередь, обслуживается принципом реальности. Согласно формулировке Фрейда, цель принципа реальности заключается в том, чтобы обеспечить удовольствие, пусть и с отсрочкой.
Фон Берталанфи показал, что принцип гомеостаза перестал подтверждаться даже на биологическом уровне. Голдштейн сумел доказать на примере мозговых нарушений свою гипотезу, что стремление к гомеостазу представляет собой не свойство нормального организма, а симптом расстройства. Только во время болезни организм готов платить любую цену, лишь бы избежать напряжений. В психологии теорию гомеостаза оспорил Олпорт{15}, сказав, что она «не в состоянии охватить природу личных стремлений», поскольку их «характерное свойство – сопротивление равновесию: напряжение не снижается, а, напротив, поддерживается». Маслоу{16}, как и Шарлотта Бюлер{17}, выдвигал сходные возражения. В более поздней работе Шарлотта Бюлер{18} утверждала, что, «согласно принципу гомеостаза, по Фрейду конечная цель заключается в такого рода полном удовлетворении, которое восстановит равновесие индивидуума, приведя все его желания в состояние покоя. С этой точки зрения все культурные творения человечества рассматриваются как побочный продукт этого стремления к личному удовлетворению». Но даже с учетом дальнейших переформулировок психоаналитической теории Шарлотта Бюлер{19} настроена скептически, поскольку, по ее словам, «психоаналитическая теория, скорее всего, не сможет, вопреки всем попыткам ее обновить, оторваться от своей фундаментальной гипотезы, согласно которой первичной целью всякого стремления будет гомеостатическое удовлетворение. Создание ценностей и свершения – вторичные цели, возникающие из победы “Я” и “Сверх-Я” над “Оно”, однако и эти цели в конечном счете обслуживают принцип удовольствия». Сама же Шарлотта Бюлер приписывает человеку интенциональность, то есть считает его «существом, живущим определенной целью. Эта цель придает жизни смысл… Индивидуум… хочет создавать ценности». Более того, «человеческое существо» обладает «первичной или врожденной ориентацией на творчество и ценности».
Таким образом, принцип гомеостаза не дает нам достаточного основания для объяснения человеческого поведения, в особенности в такой системе понятий игнорируется феномен человеческого творчества, направленного на ценности и смысл.
Что касается принципа удовольствия, я готов еще дальше зайти в его критике: я убежден, что в конечном счете принцип удовольствия опровергает сам себя. Чем более человек стремится к удовольствию, тем дальше промахивается мимо цели. Иными словами, сама «погоня за счастьем» губит наше счастье. Это самоуничтожающее свойство стремления к счастью отвечает за многие сексуальные неврозы. Снова и снова психиатру приходится наблюдать, как и потенция, и оргазм оказываются недостижимы именно потому, что сделались самоцелью. И это происходит тем неизбежнее, если (что часто случается) напряженная интенция сочетается с обостренным вниманием. Гиперинтенция и гиперрефлексия, как я их называю, склонны порождать невротические стили поведения.
В норме удовольствие не цель человеческого стремления, оно должно быть и оставаться результатом, а точнее, побочным эффектом достижения цели. Достижение цели дает нам причину для счастья. Иными словами, если существует разумная причина для счастья, то счастье возникает само собой, автоматически и спонтанно. Вот почему не нужно гоняться за счастьем, не нужно специально про него думать, когда для счастья есть причина.
Но что важнее, за счастьем и невозможно угнаться. В той мере, в какой счастье превращается в мотивационную цель, оно с неизбежностью превращается и в объект внимания. Но именно из-за этого человек упускает из виду причину счастья – и само счастье ускользает от него.
Тот упор, который фрейдистская психология делает на принципе удовольствия, у Адлера находит аналог в акценте на стремлении к статусу. Однако и оно оказывается обречено на провал: если человек проявляет стремление к статусу, он рано или поздно будет разоблачен как честолюбец.
Один пример из моего личного опыта поможет проиллюстрировать эту мысль. Если из двадцати трех написанных мной книг какая-то принесла успех, то именно та, которую я первоначально хотел опубликовать анонимно. Лишь когда рукопись была закончена, друзья убедили меня поставить на этой книге свое имя{20}. Поразительно: именно та книга, которую я писал в убеждении, что она никоим образом не может принести мне славу, принесла и славу, и успех, именно она оказалась наиболее удачной. Пусть это послужит примером и предостережением молодым авторам: надо следовать своей научной или художественной совести, не заботясь об успехе. Успех и счастье случаются, и чем меньше о них хлопотать, тем больше у них шансов случиться.
В конечном счете стремление к статусу или воля к власти, с одной стороны, и принцип удовольствия или, как его можно было бы назвать, воля к удовольствию, с другой стороны, – всего лишь производные основной заботы человека, его воли к смыслу, второго элемента в триаде понятий, на которых основывается логотерапия. То, что я именую волей к смыслу, можно определить как базовое стремление человека найти и осуществить смысл и цель.
Но на каком основании мы называем волю к власти и волю к удовольствию всего лишь производными воли к смыслу? Просто потому, что удовольствие не итог человеческих устремлений, а результат осуществления смысла. И власть не цель в себе, а средство достижения цели: чтобы человек мог осуществить свою волю к смыслу, ему, как правило, требуется определенное количество власти, например финансовой. И лишь когда изначальное устремление к смыслу фрустрировано, приходится удовлетвориться властью или нацелиться на удовольствие.
И удовольствие, и успех лишь подмена самоосуществления, так что и принцип удовольствия, и воля к власти лишь производные воли к смыслу. Поскольку их развитие обусловлено невротическим искажением первоначальной мотивации, понятно, как основатели классических терапевтических школ, кому приходилось иметь дело с невротиками, создавали свои теории исключительно на почве этих типично невротических мотиваций, которые наблюдали у своих пациентов.
Итак, избыточная сосредоточенность на удовольствии происходит из фрустрации другой, более существенной потребности. Позвольте проиллюстрировать это анекдотом. Человек встречает на улице своего врача. «Как поживаете, мистер Джонс?» – спрашивает врач. «Не слышу», – отвечает пациент. «КАК ПОЖИВАЕТЕ? – кричит доктор. «Видите ли, у меня слух сильно испортился», – говорит этот человек. Это, конечно, повод для врача дать совет: «Вы слишком много пьете. Завязывайте со спиртным, и слух улучшится».
Проходит несколько месяцев, они снова встречаются. «КАК ПОЖИВАЕТЕ, МИСТЕР ДЖОНС?» – «Не надо кричать, доктор, я вполне хорошо слышу». – «Значит, вы перестали пить?» – «Совершенно верно». Проходит еще несколько месяцев, они встречаются в третий раз, и врачу снова приходится повышать голос, чтобы его услышали. «Вы что же, опять пьете?» – спрашивает он пациента. И тот отвечает: «Видите ли, доктор, сначала я пил, и у меня снизился слух. Потом перестал пить и стал лучше слышать. Но то, что я слышал, было совсем не так приятно, как виски».
Этот человек был фрустрирован тем, что услышал, и потому вернулся к бутылке. Поскольку слух не стал для него источником счастья, он погнался за счастьем напрямую. И он даже ухватил счастье, поскольку удовольствие ему обеспечивала биохимическая реакция – выпитый алкоголь. Как мы знаем, удовольствия нельзя достичь, пытаясь его получить. Но теперь мы делаем оговорку: удовольствие можно добыть биохимическим способом. Итак, человек, не имея повода для удовольствия, обеспечивает себя причиной для удовольствия. В чем разница между поводом и причиной? Повод всегда будет психологическим или ноологическим, причина же всегда биологическая или физиологическая. Когда вы режете лук, у вас нет повода плакать, но есть причина для слез. Повод плакать появляется у человека в отчаянии. Если альпинист, поднявшийся на три тысячи метров, чувствует себя удрученным, у его чувств есть либо причина, либо повод. Если он сознает, что плохо экипирован или недостаточно тренировался, у него есть повод для беспокойства. Однако причина может быть чисто физиологической – недостаток кислорода.
Вернемся теперь к концепции «воли к смыслу». Это понятие наилучшим образом совместимо с «базовыми тенденциями» Шарлотты Бюлер{21}. Согласно ее теории, главной целью является самоосуществление, а четыре базовые тенденции обслуживают эту цель, причем речь идет об осуществлении смысла, а не об осуществлении буквально себя, не о самоактуализации.
Самоактуализация не может быть конечным назначением человека и даже его главным намерением. Превращать самоактуализацию в самоцель противно самотрансцендентному качеству человеческого существования. Самоактуализация, как и счастье, побочный результат осуществления смысла. Лишь в той мере, в какой человек осуществляет смысл во внешнем мире, он осуществляет и самого себя. Если он пытается актуализовать себя, вместо того чтобы исполнять смысл, то мгновенно утрачивает основания для самоактуализации.
Я бы назвал самоактуализацию неумышленным следствием умышленности жизни. Наиболее кратко эту мысль сформулировал Карл Ясперс: Was der Mensch ist, das ist er durch die Sache, die er zur seinen macht («Человек есть то, чем он становится в деле, которое сделал своим»).
Мое утверждение, что человек утрачивает основания для самоактуализации, если думает только о ней, вполне совпадает со взглядами Маслоу, который признает, что «задача самоактуализации» наилучшим образом осуществляется «в преданном исполнении важной работы»{22}. С моей точки зрения, избыточная озабоченность самоактуализацией приводит к фрустрации воли к смыслу. Как бумеранг возвращается к охотнику только в тех случаях, когда не попадает в цель, так и человек возвращается к себе и сосредотачивается на самоактуализации лишь тогда, когда не знает своего предназначения{23}.
Что справедливо применительно к удовольствию и счастью, верно и относительно пиковых переживаний по Маслоу. Они тоже представляют собой побочный эффект и должны таковым оставаться. Они тоже возникают сами собой, и за ними бессмысленно гнаться. Сам Маслоу согласился бы с таким истолкованием, поскольку он утверждал, что «искать пиковых переживаний – все равно что искать счастья»{24}. Более того, он признавал, что «сам термин “пиковые переживания” – это обобщение»{25}. Тем не менее это еще и недоговорка, ибо концепция Маслоу представляет собой нечто большее, чем упрощение: это отчасти даже сверхупрощение. То же самое я скажу и о другой концепции, о принципе удовольствия. В конце концов удовольствие остается одним и тем же независимо от того, чем оно вызвано. Счастье остается одним и тем же независимо от повода его пережить. И опять-таки сам Маслоу признает, что «наши внутренние опыты счастья весьма схожи независимо от того, что их стимулирует»{26}. И по поводу пиковых переживаний он сделал аналогичное заявление в том смысле, что сами они одинаковы, хотя «стимулы весьма различаются: их доставляют нам рок-н-ролл, наркотики и алкоголь», и тем не менее «субъективное переживание обычно одинаково».
Очевидно, если интенция направлена на единообразную форму переживаний, а не на разнообразие их содержаний, самотрансцендентное свойство человеческого существования исключается. И все же «в любой момент», как говорит Олпорт, «разум человека направляется какой-то интенцией»{27}. Шпигельберг также определяет интенцию как «свойство любого акта, указывающее на объект»{28}. Он опирается на мысль Брентано: «Всякий психический феномен характеризуется… отношением к содержанию, направленностью на объект»{29}. Но даже Маслоу осведомлен об интенциональном качестве человеческого существования, что подтверждается его высказыванием: «В реальном мире невозможно покраснеть, когда краснеть не из-за чего» (иными словами, «краснеют всегда в каком-то контексте»){30}.
Отсюда ясно, как важно психологии рассматривать феномены «в контексте», а конкретнее, рассматривать такие феномены, как удовольствие, счастье и пиковые переживания, в контексте их объектов, то есть учитывать повод, который у человека появляется для счастья, и повод для пиковых переживаний и ощущения удовольствия. Отсекая объекты, с которыми соотнесены подобные переживания, мы обедняем психологию. Вот почему поведение человека нельзя исчерпывающе понять в рамках гипотезы, будто человек заинтересован в удовольствии и счастье безотносительно повода для них. Такая мотивационная теория устраняет поводы, разные для каждого случая, в пользу эффектов, которые всегда одинаковы. На самом деле человек стремится не к удовольствию и счастью как таковым, но к тому, что вызывает такой эффект, будь то осуществление личного смысла или встреча с другим человеком. Это верно даже применительно к встрече с Божеством. Отсюда ясно, сколь скептично следует относиться к пиковым переживаниям, спровоцированным ЛСД или интоксикацией любого другого рода. Когда на место духовных поводов подставляются химические факторы, эффект – всего лишь подделка. Короткий путь ведет в тупик.
К тому классу феноменов, к которым нельзя прийти напрямую, поскольку они представляют собой сопутствующий эффект, относятся также здоровье и совесть. Если мы начнем заботиться о чистоте своей совести, мы как раз и лишимся чистоты – сама эта забота превратит нас в фарисеев. И если для человека главное попечение – здоровье, значит, он заболел. От такой заботы становятся ипохондриками.
Разговор о самоопровергающем свойстве погони за удовольствием, счастьем, самоактуализацией, пиковыми переживаниями напомнил мне притчу о том, как Господь предложил Соломону исполнить одно его желание. Поразмыслив, Соломон сказал, что хочет стать мудрым судьей своего народа, и на это Бог молвил: «Хорошо, Соломон, я выполню твое желание и сделаю тебя самым мудрым из всех живших на земле людей. Но именно потому, что ты не просил долгой жизни, здоровья, богатства и власти, я дам их тебе в придачу к тому, чего ты пожелал, и сделаю тебя не только мудрейшим человеком, но и самым могущественным царем за всю историю». Так Соломон получил те дары, к которым не стремился.
В целом можно было бы предположить вслед за Унгерсма{31}, что введенный Фрейдом принцип удовольствия является ведущим для маленького ребенка, адлеровский принцип стремления к власти преобладает у подростков, а воля к смыслу – ведущий принцип зрелого человека. «Итак, – говорит Унгерсма, – развитие трех венских психотерапевтических школ отражает онтогенетический переход личности от детства к зрелости». Однако главным поводом для оспаривания подобной последовательности стал бы тот факт, что на ранних этапах развития не прослеживается воля к смыслу, но этот факт перестанет нас смущать, как только мы согласимся понимать жизнь как Zeitgestalt, временной гештальт: жизнь становится цельной лишь после того, как сама история жизни завершается. В таком случае допустимо, чтобы определенные феномены, хотя и составляющие конституирующий аспект человеческого бытия, проявлялись только на зрелой стадии развития{32}. Возьмем для сравнения другую, несомненно присущую человеку способность создавать и использовать символы. Никто не оспаривает эту способность как свойство человеческого бытия, но при этом никто и не видел младенца, владеющего языком.
Я утверждаю, что человек стремится не к удовольствию и счастью как таковым, но к тому, что вызывает у него эти ощущения. Это особенно очевидно от обратного – когда человек несчастен. Допустим, тому, кто оплакивает смерть близкого, предлагают принять транквилизатор, чтобы облегчить его депрессию. За исключением случаев невротического эскапизма, горюющий почти наверняка откажется искусственно заглушать скорбь и скажет, что это ничего не изменит, не вернет умершего к жизни, иными словами, повод чувствовать себя несчастным никуда не денется. Всякий человек (за исключением невротика) будет больше озабочен поводом своей депрессии, чем задачей устранить депрессию. Реалистически настроенный человек понимает, что нет смысла закрывать глаза на какое-то событие – это не сделает событие небывшим. И ученый, как я полагаю, обязан быть не менее реалистичным, чем это обычно свойственно людям, то есть изучать поведение человека в контексте объектов, на которые направлена его интенция.
Эмпирическое подтверждение концепции воли к смыслу предложили Крамбо и Махолик{33}, которые установили, что «данные наблюдений и экспериментов подтверждают существование драйва, который предполагает в человеке Франкл». Но тут приходится задать вопрос, допустимо ли говорить о воле к смыслу как о «драйве в человеке». Я думаю, это неправильно, поскольку, если мы будем рассматривать волю к смыслу просто как еще один драйв, человек снова окажется существом, которое главным образом озабочено сохранением внутреннего равновесия. Очевидно, человек в таком случае будет стараться осуществить смысл, чтобы удовлетворить побуждение к смыслу, то есть восстановить внутреннее равновесие. Это значило бы, что он осуществляет смысл не ради смысла, а ради самого себя.
Но и помимо того, что это возвращает нас к принципу гомеостаза, понимание первичной человеческой задачи в терминах «драйва» представляет собой неточное описание реальной ситуации. Непредубежденное наблюдение за процессами, происходящими в человеке, ориентирующемся на смысл, раскрывает фундаментальное отличие между драйвом – импульсивным побуждением – и стремлением к чему-то. Самые непосредственные данные жизненного опыта свидетельствуют о том, что драйвы гонят человека, но смысл притягивает, и это подразумевает, что человек всегда сам решает, захочет он или нет осуществлять этот смысл. Таким образом, исполнение смысла всегда подразумевает принятие решения.
